Эфемерность

Татьяна Диско

Эфемерность

01. ЛИЛЯ

– Цветы мы не отмечаем, – сказал географ.

– Почему?! Это ведь самое красивое!

– Потому что цветы эфемерны.

Антуан де Сент-Экзюпери

«Маленький принц»

В шесть утра меня будит телефонный звонок. Я открываю глаза и с удивлением нахожу под боком Майю – рука обвивает ее огромный голый живот. Золотистые кудри щекочут мое лицо. Я быстро просыпаюсь и понимаю, что к чему: ночью была гроза, а Майя до чертиков боится грома.

Потирая сонное лицо, заставляю себя подняться с кровати и под рокот-скрип старого деревянного пола добираюсь до прихожей. Телефон продолжает звонить.

– Алло?

В горле ужасно першит – пытаюсь откашляться, чтобы избавиться от неприятного ощущения.

– Лилечка, деточка, здравствуй.

В трубке телефона с дисковым номеронабирателем, красного цвета (отчего телефон по праву считается самой яркой вещью в доме, но только после Майи) – Людмила Ивановна. Голос у нее старческий, с хрипотцой, от которой так просто не откашляешься; бежит по голосовым связкам, и с них от дребезжания как будто бы сыпется пыль. В ответ мне хочется чихать.

– Лилечка, он опять перепутал окна!

Фраза, которой достаточно, чтобы привести меня в бешенство.

– Ты прости, что я так рано вам звоню, но…

– Не извиняйтесь, – перебиваю я, чтобы бедная женщина успокоилась и не искала себе оправданий. – Спасибо, что нам, а не в милицию. Он ведь наш… друг.

Говорю «наш», но мысленно поправляю себя: «Майин».

– Лилечка, приходите скорее, ладно? – продолжает Людмила Ивановна все тем же извиняющимся тоном, от которого становится неловко даже мне.

Ну, правда ведь, другая соседка на ее месте устроила бы скандал, а эта еще и прощения просит, хотя это нам следовало бы чувствовать себя виноватыми.

– Хорошо, мы сейчас будем.

Я кладу трубку и иду на кухню, ставлю чайник на огонь. В одну кружку насыпаю кофе (а точнее, растворимый пепел кофейных зерен, мысль о существовании которого горчит больше, чем он сам), в другую – листья Иван-чая, в третью кладу пакетик с мелиссой и мятой.

– Майя, вставай.

Вернувшись в свою комнату, первым делом надеваю очки, а уже потом влезаю в джинсы и белую майку.

За окном вовсю заливаются птицы, словно им тоже не терпится разбудить диснеевскую принцессу.

– Поднимайся, Майя.

Капли кончившегося дождя срываются с крыши и стучат по подоконнику. Воздух окрашен мягким оранжевым светом – я отдергиваю штору и впускаю его в комнату. Только Майя не двигается. Она ничего не слышит, ничего не чувствует и не пошевелится, даже если простыня под ней сейчас же займется пожаром от ярких солнечных лучей.

Но я знаю заклинание, способное привести ее в чувства: мне достаточно опуститься на корточки возле спящей красавицы и прошептать:

– Майя, просыпайся, иначе опоздаешь на работу.

На слове «работа» у Майи замыкает извилины-провода, и волшебный спусковой механизм заставляет ее резко оторвать от подушки голову.

– Я опаздываю?! Который час?! – на полном серьезе спрашивает она, глядя на меня широко раскрытыми глазами.

В свете солнца у нее вместо радужек – две зеленые планетки, усаженные травами, деревьями и цветами. Густые рыжие ресницы кажутся почти прозрачными.

– Сейчас шесть тринадцать утра, – объявляю я, выпрямляясь во весь рост, и Майя тут же цирковым тюленем ныряет назад в объятия подушки. – Иванов опять излагает свои любовные откровения под балконом тети Люды.

Чайник свистит, зовет меня на кухню, и я отправляюсь разливать кипяток по кружкам. У всех нормальных семей – целые сервизы одинаковой посуды, и только у нас даже двух похожих кружек не найдется: цвет, форма, объем – все у них разное. Единственный плюс такого разнообразия – можно подбирать гостю посуду, исходя из его характера. Игра, о которой даже Майе не известно.

Проходит несколько секунд – и за моей спиной появляется теплое живое существо; на этот раз – не домовой: домовые не носят бежевые халаты длиной до самых пяток и не воруют утренний кофе своих хозяев.

– Тебе нельзя.

Я с готовностью перехватываю проворную ручонку и разворачиваюсь лицом к бывшей кофеманке.

– Но врачи говорят, что двести миллилитров в день…

– Я твой врач. Почему босая?

Она широко зевает и пожимает плечами, словно не понимает, чего я от нее хочу.

– Тапки надеть, быстро! – приказываю я и отпиваю немного кофе.

На вкус не так уж бездарно, как ожидалось (или я уже привыкла?), напиток довольно быстро оживляет сознание, чего так не достает после двух часов сна.

Спустя две минуты мы стучимся в дверь тети Люды.

– Ох, девоньки, вы пришли! – вскидывает руки взволнованная соседка, будто уже и не чаяла нас увидеть. – Майечка, золотце, он стихи декламировал минут двадцать, а теперь петь начал. Я старалась не вслушиваться – все-таки оно тебе предназначено, личное это. Но прямо не знаю, что с ним делать…

На глазах у старушки появляются слезы, от которых мне становится зябко, и я вновь разражаюсь чихами.

Но вместо того, чтобы отправиться на балкон (будь он трижды неладен) и разобраться наконец с назойливым кавалером, глупая сонная Майя тянет руки к огорченной соседке, заключает ее в объятия, и вместе они принимаются страшно голосить по причине их нелегкой долюшки-судьбы. Спасаясь от повышенной влажности и одолевшего меня на этом фоне чихания, я первой выхожу на балкон. Все мысли мои о том, как бы он так обрушился невзначай, да прямо на голову Иванову.

Но тот стоит, увы, недостаточно близко. В руках – гитара. Из-под пальцев льется какая-то мелодия, о которой известно лишь, что она способна в случае необходимости прочистить чужой желудок. Из рюкзака за спиной выглядывает букетик тюльпанов. Иванов похож на влюбленного школьника, хотя человеку девятнадцать лет.

Я опираюсь на металлическое ограждение балкона и, попивая из кружки кофе, пытаюсь дать песне еще один шанс – прислушиваюсь к словам. Парень чересчур старается, звучит неестественно, слишком высоко в отдельных местах, где этого не требуется, но, пожалуй, что-то в его песне есть, стоит это признать. Если, конечно, быть объективным, чего лично я не собираюсь делать.

– Ну, все, все, хватит!

Музыка обрывается. Наконец-то Иванов замечает меня наверху.

– Что? – орет он, запрокинув голову.

– Я говорю, поешь не очень!

После паузы парень обиженно заявляет:

– А я не для тебя пою!

– Я знаю. Но разве можно посвящать такое любимой девушке? Настолько ли она любима?

Я смеюсь, а мой оппонент по дебатам взрывается с новой силой:

– Тоже мне! Певичка нашлась! Я между прочим…

– Я – последняя буква в алфавите. А первая знаешь, какая? Та, что тебе придется научиться тянуть, чтобы сносно исполнять свою песню. Слышал про упражнения для постановки голоса?

Я снова смеюсь. Иванов вспыхивает, и даже с балкона видно, как он пылает (только уже не от любви).

– Майю позови, – просит он в конце концов, насупившись.

– Не буду.

Пауза.

– Почему?

На мгновение мне даже становится его жалко: в тот момент у него голос звучит еще более расстроенным, чем гитара. Но это лишь на мгновение.

– Слушай, Иванов, вот ты зачем пришел? Знаю, знаю, ответ как бы очевиден: зачем молодому человеку в шесть утра стоять под чужим балконом с гитарой наперевес? Конечно, чтобы перебудить весь дом, ошибиться окном и не дать…

– Лиля.

На мое плечо мягко ложится теплая Майина ладонь. Оборачиваюсь.

– Не надо с ним так.

И разве я могу перечить, видя ее лицо в тот момент?

Она подходит к ограждению и, опершись на прямые руки, вдруг наклоняется вперед. Я машинально хватаю неуклюжую за локоть: если не спасу, то хотя бы отправлюсь следом. Но вниз по случайности отправляется только моя кружка.

– Леша, ты зачем пришел?!

Я вздыхаю: могла бы придумать вопрос пооригинальнее.

Иванов при виде Майи заметно расцветает, присоединяясь тем самым к букету у себя за спиной. Он делает пару шагов назад и ладонью заслоняет лицо от солнечного света, чтобы лучше разглядеть свою Джульетту.

– Майя Львовна, здравствуйте. А я вас пришел увидеть. И… это… до колледжа проводить. Можно?

– Скажи, чтобы проваливал, – бурчу я себе под нос, стоя спиной к улице, и продолжаю придерживать Майю под руку.

– Леша, сейчас шесть утра! Люди еще спят! Ты подумал о том, что можешь кого-то разбудить?

И снова пауза. Кажется, этот болван не мог себе даже представить что-то подобное. А теперь молчит, будто только что осознал собственную глупость и боится открыть рот, чтобы другие ее не обнаружили.

Майя вздыхает. Она его жалеет. Она слишком добрая.

– Ладно, поднимайся! Семнадцатая квартира, не перепутай!

Поздравляю, Майя, ты только что напомнила соседям, в какой квартире искать нарушителей их утреннего спокойствия для расправы…

Чай давно остыл, но это неважно: они оба любят холодный. У них вообще много чего общего, а мне остается лишь молча за этим наблюдать.

«Печенье в шкафчике возле холодильника», – собираюсь напомнить горе хозяюшке, чтобы ее гость не остался голодным, но сама вспоминаю, что мое рыжее чудо на седьмом месяце беременности и если может дотянуться до полки, то с огромным трудом. Правда, она все равно совершает попытку взять шкафчик штурмом, даже без моей подсказки.

– Садись, я сама.

Иванов мнется в проходе, выбирая, куда пристроить гитару. Я быстро справляюсь с язычком на упаковке печенья, высыпаю содержимое в рельефную вазочку и протягиваю Иванову руку:

– Давай.

– На.

Чуть подумав, он всучивает мне свою семиструнную подругу.

– Нет. Букет.

– А-а-а-а!

Иванов достает из рюкзака цветы с чуть помявшимися листиками. Знает, что Майя обожает тюльпаны. Только вряд ли ему известно, как она ревет – душераздирающе, в голос, – когда, завядшие, те отправляются в мусорное ведро ее рукой.

Еще несколько мгновений наш гений раздумывает: позволить мне повозиться с цветами или сперва вручить их Майе лично в руки.

– Да давай уже!

Я решаю за него и выдергиваю букет.

Цветы мне не нравятся, тем более от назойливого мальчишки. Но я с должной заботой отношусь к Майиному подарку и удаляюсь из кухни в поисках вазы, позволяя парочке остаться на какое-то время вдвоем. Вообще-то, мне бы стоило вовсе уйти и не вмешиваться в их дела, конечно. Но, боюсь, в мое отсутствие Майя так и не отважится на серьезный диалог, а начнет опять трепаться о любимых сериалах, русских поэтах и несправедливо завышенных ценах на товары для младенцев. Так что я не заставляю себя ждать.

Иванов, хитрый ползучий гад, сидит уже подле Майи, дышит ей в ухо, скромно сложив ладони у себя на коленях. Смотрит смущенно, улыбается, а Майя улыбается в ответ.

Не успев набрать цветам воды, я, однако, с грохотом ставлю вазу на стол, дабы скорее предотвратить срамоту, и усаживаюсь рядом на хиленькую табуретку.

– Итак…

Майя не сразу читает в моих глазах намек на взрослый разговор с ее поклонником, но скоро улыбка пропадает с ее лица.

– Так, да, Леша… Давай с тобой обсудим твою… твой… твое поведение.

Майе с трудом даются слова. Время от времени она отпивает из кружки чай с мелиссой и мятой – то, что нужно в стрессовой ситуации, которой для нее становится этот скромный завтрак. Я сижу, сложив руки на груди, и внимательно наблюдаю за ее потугами. А ведь в университете ей преподавали педагогику, а значит, должна понимать, как воспитывать непослушных детишек.

– Ты приходишь уже который раз. Соседи жалуются… Может больше не надо, а? Или хотя бы в другое время суток…

И это все? Это вся проблема? А как же: «Я – женщина, вынашивающая ребенка, а ты – глупый влюбленный мальчишка, студент без гроша в кармане! Мне сейчас не до тебя и твоих ухаживаний!»

Нет, Майя никогда бы не сказала ничего подобного. В отличие от меня, конечно.

Иванов ежится под моим взглядом.

– Я… буду вести себя потише, – обещает он.

Из меня невольно вырывается смешок.

– Нет-нет, продолжайте, – отмахиваюсь я, когда две пары глаз устремляются в мою сторону.

Гитара одиноко жмется к стенке, несправедливо выставленная за пределы нашего круга встречи добрых друзей. Я беру ее, сажусь поудобнее и начинаю медленно перебирать струны, попутно настраивая инструмент. Делаю вид, будто мне и вовсе плевать на разговор. Будто я – часть интерьера, часть гитары, и мы с ней вдвоем заменяем один полноценный магнитофон.

А с лица не сходит ухмылка.

– Как… ребеночек? – не скоро решается Иванов.

Заметно, как ему неловко. Но Майя веселеет, услышав его вопрос.

– Хорошо! Ребеночек хорошо!

Ее руки механически ложатся на живот, словно в поисках подтверждения этих слов.

– Сегодня ночью гроза была…

– Да, я знаю.

– … так он немножко брыкался. Видно, уже перенял от своей непутевой мамы страх перед громом… Спасибо, что спросил!

Я – интерьер, я не вмешиваюсь.

– И за цветы спасибо!

Иванов молчит. Смущается. Майины глазки бегают между ним и мной. В результате она просто берет печенье с тарелки.

– Скоро семь, – изрекает Иванов, разглядев среди цветочных горшков на подоконнике маленький тикающий механизм. – Майя Львовна, вам пора собираться.

Его интонация – наивная попытка выглядеть взрослым. Из меня снова вырывается смешок, но он похож на дребезжание струны, так что остается незамеченным.

А Майя и рада наконец подвести черту под этой неловкой встречей.

– Ой, правда?

Она выскакивает из-за стола так бодро, будто и не носит внутри себя головку капусты с развитым спинным мозгом. Но прежде, чем отправиться на сборы, по мне проезжает требовательный взгляд: по глазам читается – призывает вести себя разумно. Не добившись обратной связи, Майя обещает:

– Я быстро.

Нет никаких оснований ей верить. Теперь Иванов у меня в плену. И едва рыжая копна скрывается за дверью, мои пальцы замирают на струнах.

– Ну вот, настроила тебе гитару, – объявляю я и протягиваю инструмент владельцу. – Пользуйся на здоровье. Только будь осторожен. Слышал про скрипки Страдивари? Или гитару Роберта Джонсона? Порой инструменты ведут себя как одержимые, знаешь ли. Одни заставляют тебя играть до кровавых мозолей на пальцах, другие – не позволят собой овладеть, каким бы виртуозом ты ни был.

Иванов внемлет, глядя на меня сквозь колышущее воздух напряжение.

– И что ты хочешь этим сказать?

– Что, пока вы с Майей болтали, я составила диалог с твоей гитарой и выяснила: поддаваться тебе она не намерена. Ей не по душе такой хозяин.

– Опять за свое! – Парень скрещивает руки на груди и откидывается спиной к холодильнику. – Объясни толком, чего тебе от меня нужно?

– Нет, это ты мне объясни! – Я подрываюсь с места, выбрасываю руки над столом и хватаюсь за воротник Ивановой рубашки. – Ты объясни мне, мальчик, что тебе нужно от Майи! Только не говори мне о вселенской любови к этому человеку, ладно? Ты – ребенок, а Майя – женщина.

– У нас разница всего лишь…

– Беременная, между прочим! С двумя детьми она вряд ли справится, а я помогать с вами нянчиться не стану.

Ну вот, не выдержала.

Мне хочется разразиться громом и молнией, хлынуть на Иванова кислотным дождем и растворить, чтобы от него ничего не осталось. Но даже угрожать приходится шепотом, чтобы Майя не слышала.

Мгновение, вдавленный в стул под моим напором, Иванов кажется букашкой, полностью соответствующей моему описанию. Но в какой-то крохотный момент, который по неведомой мне причине я не смогла заранее предвидеть, он вдруг меняется в лице, всем телом подается мне навстречу и вот уже готов воинственно ответить на мою грубость, но вдруг замолкает, глядя куда-то мимо меня, и его черты вновь приобретают виновато-растерянный вид. Я быстро разжимаю пальцы, буквально выбрасываю Иванова из рук, разворачиваюсь и ухожу из кухни, минуя Майю.

– Подожди, – просит она. – Ты не видела мою серебряную цепочку?

Я оборачиваюсь в дверях своей комнаты. Майя стоит в коридоре – невинная овечка – и смотрит на меня так, что я безвольно вздыхаю и напрягаю память:

– Ты вчера снимала ее в ванной. Посмотри там, может, завалилась куда.

Она кивает, и я захлопываю дверь.

Перед тем, как отправиться на работу, Майя заходит попрощаться.

– Не забудь про второй завтрак, – говорю я, обнимая ее за худенькие плечи.

– У нас в столовой очень вкусные котлеты, – отвечает Майя мне в шею – просто мастер светских разговоров, кладезь бесполезной информации. – Заведующая столовой поменялась, теперь там можно кушать.

– Деньги есть?

Она кивает. Спустя несколько секунд я решаюсь напомнить:

– Ты мой самый дорогой человек. Никто на свете не любит тебя так сильно, как я.

Майя снова кивает и подтверждает:

– Я знаю.

02. МАЙЯ

Я возвращаюсь домой к шести, вымотанная и голодная. Лиля встречает меня, выглядывая из кухни в коридор раздобренной, раскрасневшейся от жара моськой (не то, что утром).

– Привет, Майюша.

От улыбки на ее щеках появляются милые ямочки. Жаль, что так редко доводится их видеть.

– Привет.

Она вновь пропадает в пару́ кухонных стен, где что-то шипит и шкварчит, пока я снимаю обувь. Ноги страшно отекают последние несколько месяцев.

– Для тебя куриный суп с чечевицей, запеканка из макарон с помидорами и шоколадно-вишневый кекс с молочным улуном.

Признаться, Лиля у нас – настоящий шеф-повар! Только никакие кулинарные курсы она не заканчивала и ни единого выпуска ток-шоу с Гордоном Рамзи, сдается мне, не смотрела. Мы сами устраиваем себе домашнее шоу: всякий раз, пробуя новое блюдо, приготовленное Лилей, я воображаю себя кулинарным критиком, а она с затаенным дыханием ждет моей рецензии и сидит, забавная, в розовом фартуке с котятками в чепчиках, смотрит на меня внимательно, обнимается с половником. Ни одно микровыражение на моем лице не ускользнет от ее глаз в тот миг.

Только день за днем (и сегодняшний не стал исключением) я начинаю подобно утонченному дегустатору, а заканчиваю аки рядовой обжора, быстро орудуя столовыми приборами и вымаливая у Лили добавку.

– Конечно-конечно, – смеется та, когда я втягиваю в себя последнюю макаронину с тарелки.

Уже семь месяцев как моя любовь к еде удвоилась.

– Спасибо большое, Лиля! Было как всегда вкусно!

Я еле поднимаюсь со стула. Лиля спешит на помощь, подставляет плечо. После ужина такое ощущение, будто врач ошибся, и во мне как минимум двойняшки, а не один-единственный чудный мальчик с белой кожей и кудряшками, как у мамы.

Лиля помогает мне добраться до дивана. Не снимая одежды, я отправляюсь в его нежные объятия и довольно выдыхаю.

– Ох, божечки, как же я устала!

– Тяжелый выдался день?

– Не то слово!

– Хочешь поделиться?

– Ммм…

Самое смешное и запоминающееся за день случилось еще по утру, когда мы с Лешей явились в колледж к первому уроку, позабыв, что на деле и ему, и мне следовало быть к третьему. Так что мы полтора часа проторчали в столовой, обсуждая «Волшебников из Вэйверли Плэйс» и изучая состав на упаковке купленного им для меня стаканчика мороженого.

– Нет, не хочу даже думать о работе!

– Может, включить тебе телек?

Лиля суетится, будто это не я готовлюсь стать мамой, а она сама давно примерила на себя эту роль, из которой уже не может выйти: подсовывает подушку мне под голову, другую – под ноги, бережно поправляет спутавшиеся волосы. Сама Лиля носит короткую стрижку и не особо следит за прической: обычное дело по возвращению домой видеть у нее на голове тот же беспорядок, что наблюдался с утра. Может, это странно, но ей идет. Или я просто привыкла видеть ее такой.

– А давай ты нам почитаешь? – предлагаю я и беру со стола книжицу с торчащей из нее закладкой. – Мы остановились в середине. Вот. «Маленький принц никак не мог понять, для чего на крохотной планетке нужны фонарь и фонарщик»…

Лиля вздыхает, и я уже готова услышать вежливый отказ.

– Опять уходишь? – догадываюсь, едва она успевает открыть рот.

Лиля садится на корточки рядом с диваном и теплой ладонью поглаживает мой лоб, объясняя:

– Если раньше уйду, то смогу и вернуться пораньше. Ничего страшного?

Я знаю: одно мое слово – и она останется. Однажды целая кастрюля котлет полетела в мусорное ведро на мое необдуманное «пересолила». Вместе с кастрюлей. Такова Лиля. С тех пор я бережно подбираю слова, хотя у меня это не слишком хорошо получается. Но сейчас я киваю и искренне улыбаюсь:

– Можешь идти. Я буду тебя ждать.

И опять не дождусь. Лиля придет, как обычно, слишком поздно, когда я буду спать без задних ног. Мы обе знаем это, но она все равно отвечает:

– Конечно, будешь.

Хоть я и преподаю русский язык и литературу и, казалось бы, должна хорошо владеть словом, уметь изъясняться, но на деле, в быту, мне ужасно тяжело формулировать мысли, так что я снова упускаю подходящий момент, чтобы спросить у Лили, где она пропадает по ночам и откуда берет деньги на продукты, чтобы регулярно баловать меня всякими вкусностями.

Без особой радости или намека на энтузиазм она поднимается и уходит к себе. Обычно на сборы ей требуется не больше пяти минут.

Я раздумываю над тем, как правильно сформулировать вопрос…

«Лиля, куда ты уходишь каждую ночь?»

Нет.

«Где мне тебя искать, если что-то случится?»

…но все равно не решаюсь задать его вслух, только сердцебиение учащается, словно я нахожусь на пороге какого-то важного открытия – надо лишь толкнуть обозначившуюся впереди дверь. Хотя, наверное, в тот момент внешне я больше похожа на одного из моих студентов, трясущихся во время проверки домашнего задания.

Лиля окончательно сбивает меня с толку своим сообщением:

– Я покормила Фродо и Фрейда, так что можешь не беспокоиться.

– Как они себя вели сегодня?

– Как и положено аквариумным рыбам: без умолку болтали, дрались на хвостах и пытались призвать Посейдона. Ничего необычного.

Я смеюсь и вспоминаю, как впервые появилась на пороге Лилиной квартиры с чемоданом в одной руке и рыбой по имени Фродо, бултыхающейся в литровой банке, в другой. А потом мы вместе ходили в зоомагазин, там я увидела Фрейда и сразу поняла: ну вылитый великий психолог, будь он рыбой! Пока за ним наблюдали покупатели, он отказывался есть и все время уплывал к противоположной стенке аквариума, с гордым видом отворачиваясь от назойливых зрителей и сородичей. Сама Лиля никогда не любила ни рыбок, ни родоначальника психоанализа. Однако это ее не спасло: сейчас ей приходится заботиться о нас троих.

– Чем займешься, пока меня не будет?

Лиля появляется на пороге с раскрытой пачкой печенья в руках. Приходится извернуться и запрокинуть голову, чтобы ее увидеть.

– Не знаю. Пока не решила.

Кроме одежды во внешности Лили ничего не изменилось: красок на лице не стало больше, волосы по-прежнему торчат в разные стороны, и она все так же напоминает тощего, вытянутого мальчишку. Причем поклонника «металла»: с черной футболки горящими глазами смотрит череп, в джинсы затянут клепаный ремень, а запястья увиты тяжелыми браслетами и цепями.

– Я бы замерзла ночью в одной футболке…

Май в этом году ведет себя, как девочка-подросток с гормональной перестройкой: жаркие дни чередуются с зябкими, дождливыми ночами. Синоптикам как никогда плохо дается предсказание погоды. Так что время от времени мы с Лилей берем их работу на себя с той лишь разницей, что прикидываемся шаманами – тянем из ее хэллоуинской шляпы бумажки с указанными на них данными: температурой, облачностью, атмосферным давлением и вероятностью выпадения осадков. Честно говоря, накануне я сама вытащила себе грозу…

Лиля загадочно улыбается и вдруг произносит:

– Я бы тоже замерзла, только ты обо мне многого не знаешь…

Что правда то правда.

Я замираю в предвкушении: может, Лиля наконец готова признаться в чем-то важном?

Но она пропадает в коридоре – всего на мгновение, – а когда снова появляется, я вижу у нее в руках теплую толстовку черного цвета с капюшоном и эмблемой какой-то там спортивной команды.

– Например, что я собираюсь взять с собой вот это.

Лиля заставляет меня подняться, чтобы я заперлась на ключ. Она обнимает меня – каждый раз, как последний. А после долгих наставлений по поводу того, что нужно опасаться поздних телефонных звонков и уж тем более стука в дверь, Лиля пропадает на лестничной клетке, и я иду принимать ванну.