Неостывший лед

– О чем думаешь?

– О тебе, – честно ответила я.

– И что тебе пришло на ум?

– Рой, а с кем ты еще дружишь, помимо меня?

– С Ренатой…

– Не смеши меня! Ты общаешься с ней лишь потому, что я дружу с ней.

– Да, ты права. Значит, получается лишь с тобой. – Рой улыбнулся краешком губ.

– А почему ты больше ни с кем не дружишь?

– Мне хватает общения с младшими братьями. А дружба в моем понимании слишком серьезна.

– Значит, у нас все серьезно? – насмешливо спросила я и несильно ткнула Роя в бок.

– А то! Серьезнее некуда.

Рой повернул ко мне свое лицо и вглядывался в мое. Что он там видел? Боязнь услышать что-то нехорошее на мой полушутливый, но на самом деле слишком серьезный вопрос, или заинтересованность в том, что произойдет дальше? Я не ждала никаких признаний от него, не хотела поцелуев, с которыми не знала, что делать дальше. Или все-таки хотела? Мне скоро восемнадцать. Я заперта в четырех стенах, и мне безумно скучно. А там, за стеной кипит жизнь: танцуют светлячки, встречаются и весело проводят время парочки. И все мимо меня. Так почему бы не поцеловать своего друга? Вот он сидит совсем рядом со мной…

– Мне пора, – сказал внезапно Рой, быстро поднимаясь с пола.

Я поднялась следом за ним, наивно думая, что он обнимет меня как обычно на прощание. Но в этот раз я ошиблась.

– Я навещу тебя. Не скучай, – поспешно проговорил Рой и исчез в окне.

Что за ночь такая странная, темная, волнующая? И мысли ей под стать. Я потерла свой лоб, чтобы успокоиться. Мне просто очень одиноко. Только этим все и объяснялось. Я вдохнула ночной воздух всей грудью, закрыла окно и рухнула на кровать.

Вначале мне снился страшный, полный беззвучного крика и бессилия, сон. В нем папа уезжает вновь и вновь, а я ничего не могу сделать. Его темно-зеленые глаза смотрят на меня и плачут, хотя слез нет. Просто я вижу в них застывшую печаль вперемешку с чем-то еще, непонятным для меня. Как будто папа чего-то ждет от меня, но боится сказать. И во сне я осознаю, что еще не доросла до простой и одновременно сложной истины. Вот она, на поверхности – но не для меня. Для кого-то другого. Потом появляется Экберт, и я понимаю, что он-то все знает. Потому что он вот такой рассудительный и спокойный, словно глубокое озеро, гладь которого может нарушиться одним лишь камешком, но проходит совсем небольшое время, и озеро возвращается к своему естественному состоянию затишья. А я – быстрая река, текущая с гор, в которой все бурлит и кипит желанием двигаться вперед, познавать как можно больше и чувствовать себя живой. Бросьте в эту реку камень, и вода будет бить его волнами и брызгами. Река хочет течь и дальше, и никаким камням никогда не перекрыть ее течение. И волны не стихнут, потому что жизнь – это борьба.

Мне особенно обидно наблюдать, как Экберт подходит к отцу и берет в руки какой-то маленький предмет. С того места, где я стою, мне не видно, что это. Но я понимаю, что для папы важно – отдать перед отъездом именно эту вещь. Отец смотрит на меня проницательным взглядом, а меня переполняет обида, особенно когда я вижу, что этот предмет – мой браслет. Мне хочется крикнуть: "Да это же мое! Отдайте!" Но папу сажают в машину и увозят. А я бегу за машиной, забыв о браслете и обиде, лишь бы догнать ее и еще раз увидеть отца и сказать, как я его люблю. Потом я падаю, машина исчезает за поворотом, и я бесшумно рыдаю, хватая руками пустоту.

Мои сны слишком жестоки, чтобы кончаться на этом. Следом за папой я попадаю на Край. Черную землю и ярко-оранжевые всполохи из Бездны я слишком хорошо знаю из учебника по географии. Небольшие землянки, похожие на гнезда ласточек, расположились по всему Краю вдоль Бездны. Я знаю – в одной из них мой отец. Мне нужно найти его как можно быстрее. Потому что я точно помню, благодаря таким же снам: сейчас появится чудовище. Я уже слышу, как оно карабкается вверх. А я так беззащитна перед ним. Никакого оружия, никаких сил, чтобы бороться, потому что усталость накапливается во мне каждую секунду пребывания здесь. И тут из землянки в десятках метров от меня появляется папа. Но и чудовище тоже появляется. Я вижу, как оно вылезает из Бездны. Но сегодня оно не слишком пугает. Это не Кракен, не ужасный тролль или великан-людоед. Сегодня мое подсознание пожалело меня. Высокое, худое, сливающееся с сумерками бездны и лишь изредка озаряемое оранжевым светом, оно медленно идет ко мне. Пара шагов – и я вижу огромные крылья за спиной. Еще несколько – и я понимаю, что головы у него нет. Лишь два больших глаза на месте, где должна быть шея. Вот теперь появляется липкий страх. Я оглядываюсь на папу, но тот, хотя и бежит по направлению ко мне, все еще далеко. А когда я вновь смотрю на чудовище, оно уже рядом со мной. Только сейчас я понимаю, что его глаза закрыты, как будто оно спит. Но чудовище бодрствует, потому что через мгновение его глаза рубинового цвета открываются, и оно начинает кричать. Этот невыносимый звук, напоминающий стон и рык одновременно, заставляет вжаться в землю и закрыть ладонями уши. Но лучше бы я закрыла глаза, потому что крылья чудовища распахиваются, и оно бросается на меня.

– Леона, проснись! Это сон, всего лишь сон!

Голос Экберта и его руки, гладящие меня по голове, прогнали прочь остатки кошмарного сна, но я еще ощущала на себе зловонное дыхание монстра. Папа опять меня не спас. В моих кошмарах он никогда не успевал добраться до меня первым, чудовища всегда оказывались проворней.

– Принести тебе воды?

– Нет, – прохрипела я. – Спасибо.

Мне не хотелось оставаться в колючей темноте одной.

– Все тот же кошмар?

– Все тот же. Экберт, ты боишься оказаться там?

Мой брат сразу понял, о чем я его спрашивала.

– У меня еще вся жизнь впереди, – отшутился он.

– А вот и не вся.

– По крайней мере лучшая ее часть.

Конечно, он никогда не признается. Экберт такой: даже если страдает, то молча, не жалуясь никому. Прямо как папа.

– Я скучаю по нему.

– Я тоже.

Мы замолчали. Экберт все так же гладил меня по голове. А я лежала, прислушиваясь к ночному уханью совы. Это отдаленно напоминало звуки, издаваемые чудовищем из сна. Жив ли еще мой отец? И сколько можно оставаться живым около Бездны? Наверное, совсем недолго.

– Я пойду спать, – произнес Экберт, вставая с моей кровати. – Тебе зажечь свечу?

– Не нужно. Я уже не маленькая и не боюсь темноты, – упрямо сказала я, хотя на самом деле желала одного – чтобы наступило утро, и солнце развеяло ужас ночи.

– Спокойной ночи.

– И тебе!

Дверь за Экбертом закрылась, и я укрылась с головой в одеяло. Я думала, что рядом с Ру будет не так страшно, но он все так же спал на моей подушке, кажется, даже похрапывал по-грифоньи. Никакие звуки, громкие ли или тихие, его не будили. Хотела бы и я так провести остаток этой ночи. Я небольно дернула себя за волосы (Все как учила Рената!) и крепко зажмурила глаза. Я засну. И мне приснится хороший сон. Я это заслужила. Я засыпа…

Глава 3

Восемнадцатилетие – это большой праздник на Юге. Ты можешь больше не ходить в школу, потому что тех скудных знаний, что давались там, вполне достаточно для работы, которую обычно выполняли южане. Мужчины работали на заводах и рудниках, женщины – на фабриках и в других местах, где предполагалось, что труд чуть легче. Некоторые семьи занимались фермерством и животноводческим хозяйством, что считалось очень прибыльным делом, потому что натуральные продукты очень ценились северянами. Пробиться на Юге и стать полноправными хозяевами своей жизни могли лишь единицы. А остальные беспрекословно выполняли малооплачиваемую работу и принимали все это, как данность. Нужны ли южанам знания по астрофизике при такой жизни? Конечно, нет!

Учиться в школе после восемнадцати лет оставались лишь те, кто хотел перебраться на Север. Они хотели вобрать в себя все, что только мог дать учитель. Для этого они ходили в школу вплоть до самого Отбора. И еще в школу ходили такие, как я. Те, кто впоследствии хотели сами стать учителями. Я мечтала дарить детям свет и радость от получаемых знаний. Я надеялась, что с таким учителем, как я, детям будет не скучно учиться, и они не будут бояться задавать вопросы на интересующие их темы.

Я и сама любила узнавать что-то новое. Но из-за запрета мамы выходить из своей комнаты, я уже несколько дней пропускала школу. Многое ли я пропускала? Не слишком. Образование для южан было набором простых истин, практически как дважды два. Новые знания я черпала из книг, которые мне давал Эллиот, монах, живущий в Храме. В подвале здания была целая библиотека, состоящая из энциклопедий, учебников и книг по истории и искусству. Многие из этих книг были под запретом на Юге. За двести лет северяне хорошо позаботились, чтобы мы стали необразованной толпой, ничего не понимающей ни в языках, ни в новых технологиях. Никаких высокоинтеллектуальных развлечений у нас тоже не было. Балет, опера, театральные постановки, чтение хороших книг, в конце концов, – все было на Севере. А у нас лишь пошлые спектакли с участием ростовых кукол, музыкальные концерты, состоящие из повторения двух-трех нот, да спортивные мероприятия. И все это я не могла смотреть, пугаясь толп, а в них орущих и полупьяных людей.

Нас поработили, уничтожили наши возвышенные желания, доведя их до низменных и ничтожных, и мы позволили это с собой сделать. Из книг, которые мне можно было читать лишь тайком, я узнала, что до войны некоторые южане были успешны во многих профессиях. Например, картины одного известного в те времена художника, покупались за огромные деньги, а популярный архитектор строил у северян здания искусств. А теперь мы даже обычные дома не можем построить без инженера, приезжающего к нам с другого края Леса.

Вот такие странные мысли лезли ко мне в день моего восемнадцатилетия. Все потому, что я пол ночи, мучаясь от бессонницы, читала книгу из Храма, в которой мы когда-то были сильными, благородными детьми Солнца, у которых горели глаза ярким светом от переполняющего тепла. Но и северяне были там намного лучше, чем я представляла их сейчас. Дети Луны, ценители красоты и гармонии, они были спокойными и мудрыми людьми, а превратились в деспотов и убийц. Даже с нашими драконами северяне провели серию генетических экспериментов, и теперь драконы не извергали огонь, стали размером с барашка, и летали себе такие барашки мирно в небе. И только из книг я узнала, какими величественными и гордыми созданиями они были в далеком прошлом. Я бросила взгляд на раскрытую книгу на кровати. Там, на развороте, неизвестным художником были нарисованы два дракона. Один, весь светящийся золотом, с ярко зелеными глазами, был увеличенной копией того, от кого совсем недавно спасался Ру, убегая в кусты. Второй, как будто сделанный изо льда и мерцающий серебром, казался настоящим произведением искусства. Оба дракона были одинакового размера, они смотрели друг на друга, готовые сразиться в последней схватке. Наверняка, никто из них не победил бы, потому что силы были равны. Огонь растапливает лед, а лед сковывает огонь.

– Лео, выходи уже! Скоро гости придут, – произнесла мама, приоткрывая дверь в мою комнату!

Вид у нее был утомленный, хотя я все утро помогала маме с приготовлениями к моему празднику. Да и ждали мы только Роя и Ренату. Никто из южан не устраивал больших праздников со множеством гостей, нам этого не позволяли северяне. Поэтому свадьбы, юбилеи и дни рождения отмечались в узком кругу родных и друзей. Но мне и не хотелось больше никого видеть. Бабушки и дедушки не дожили до моего совершеннолетия, других родственников у меня не было. Единственное, о чем я жалела, было отсутствие папы на моем празднике. Но даже этим я бы поступилась, если бы только точно знала, что он жив.

Мама подошла ко мне и заправила непослушную прядь волос за ухо.

– Твои волосы такие же беспокойные, как и ты сама.

– Вот такие мы, – хмуро подтвердила я.

– Лео, милая моя, потерпи еще чуть-чуть взаперти. Все для твоего блага.

– А какое оно, мое благо?

– Ты все узнаешь позже, когда придет время. – Мама улыбнулась мне мягко и нежно.

– Ох, мама! Какие заезженные фразы. Я так устала их слышать! – воскликнула я и прошла мимо мамы к двери.

Моим самым плохим качеством было даже не упрямство, не своеволие, не излишняя эмоциональность, а неумение ждать. Я никогда не понимала, как папа и Экберт могли часами сидеть на берегу реки и ловить рыбу. Я даже как-то пробовала посидеть с удочкой вместе с ними, и меня хватило минут на двадцать. Потом я побежала купаться в этой же реке, спугнув всю рыбу, и на этом моя рыбалка была завершена. А мамины фразы про нужное время вообще выводили меня из себя. Даже Экберт знал что-то важное про меня, но все молчали и ждали какого-то правильного момента. Интересно, дождусь ли я его сама.

Я спускалась по лестнице, старой и скрипучей, и каждый мой шаг отдавался в голове тихим шепотом: "Успокойся". В конце концов, сегодня был мой день рождения. Нужно веселиться, шутить и не позволять себе впадать в упадническое настроение. Еще успею, когда меня вновь запрут в моей спальне.

Внизу уже стояла Рената в ее единственном праздничном платье. Ей очень шел бордовый тон, оттенявший загорелую кожу и хорошо сочетающийся с темными волосами. У меня тоже было всего одно платье для торжества, ярко-голубое, длинное и воздушное. Но в честь восемнадцатилетия мама подарила мне, бережно хранимое до этого в сундуке, свое свадебное платье. Не то чтобы это была традиция, но многие южане дарили своим детям на совершеннолетие свадебное платье или костюм. Потому что такая нарядная одежда была у нас большой редкостью и стоила огромных денег, которых у нас не было. Я не думала ни о какой свадьбе, но все равно была рада надеть мамино платье. Невесомое, похожее на полупрозрачное облако, оно будто было продолжением меня.

– Лео, с днем рождения! Какая ты красивая! – восторженно проговорила Рената. – Ну ка дай тебя рассмотреть…

Пока подруга крутила меня в разные стороны, я наконец-то почувствовала, что этот день по праву мой, и ничто не должно омрачить его.

– Спасибо. Ты тоже очень красивая! – сказала я Ренате и в одно мгновение очутилась в ее объятиях.

От нее пахло розами. И даже подарок, который она вложила мне в ладони был связан с этими цветами. Это была бронзовая заколка для волос, сделанная в виде розы с шипами.

– Рената, она прелестна!

У меня не было слов. Мне хотелось спросить, где она достала такую красоту, потому что декоративные вещи на Юге были такой же редкостью, как и праздничные платья. Но я просто любовалась заколкой, лежащей на моей ладони.

– Я хотела подарить тебе мерцающие розы, но ты бы все равно за ними хорошо не ухаживала…

– Ну да! У меня руки не из того места растут.

– Это точно! – подтвердил Экберт с порога.

Он пришел с работы раньше, чем обычно. Наверняка, бежал всю дорогу ради меня, и это было так мило, что я кинулась к нему и обняла, как в детстве крепко-крепко. Именно Экберт первым поздравил меня с днем рождения. Ранним утром, когда солнце только появилось за горизонтом, он разбудил меня привычным поглаживанием по волосам. И я должна была бы злиться на него, потому что в эту ночь мне снились только хорошие сны, и он прервал один из них, но я не могла. Ведь это Экберт, который не мог не поздравить сестру и не подарить ей первый за сегодня подарок – книгу о грифонах. Где он ее сумел достать, я даже не догадывалась.

– Ээ… полегче! Я и так еле на ногах стою, – сбивчиво произнес он, восстанавливая дыхание.

Я все равно поцеловала брата в щеку и потрепала за темные волосы. Экберт смущенно улыбнулся Ренате, извиняясь за такую по-детски смешную сцену между нами.

– Смотри, что мне подарила Рената!

Я раскрыла ладонь, чтобы Экберт мог рассмотреть красоту заколки, но он лишь кивнул и быстро направился к себе, обронив по пути, что скоро вернется.

– Почти все в сборе. Где же Рой? – поинтересовалась Рената, провожая взглядом Экберта.

– Опаздывает, как и всегда!

– А где твой Ру?

– Гуляет в саду. Ему же можно выходить, в отличие от меня, – произнесла я обиженным тоном.

– Ну он-то не нарушил главное правило! – громко сказала мама, спускаясь по лестнице.

Она переоделась, и вместо будничной одежды на ней было платье благородного зеленого цвета. В моей голове тут же мелькнула мысль, что к нему подошли бы изящные сережки с изумрудами. Но у нас была только бижутерия. Зато мы оставались самими собой, и никакой блеск не отвлекал нас от того, что находится внутри.

– Мама, ты прекрасна!

– И правда, Элевиса, вы прекрасно выглядите!

– Девочки, засмущали! В мои годы уже нельзя выглядеть хорошо.

– Мама, ну что ты такое говоришь!

– Ладно, идите погуляйте по саду. Скоро позову к столу.

Я с огромной радостью исполнила волю мамы, потому что так давно не была на свежем воздухе. Теплый день еще с порога поприветствовал меня ярким солнцем и легким ветерком, играющим с моими волосами. Я скучала по всему этому. Ру нигде не было видно, и я не стала тратить время на его поиски. В конце концов, он все равно когда-нибудь меня покинет. Уж лучше сейчас, чем, когда моя привязанность к нему будет слишком крепка.

– Твоя кожа стала бледной, как у северян, – с насмешкой сказала Рената, когда мы дошли до потрепанных временем деревянных качелей, на которые я тут же присела.

– Не говори мне про них, – произнесла я сквозь зубы и прислонила голову к перекладине.

Воспоминания детства нахлынули на меня, и при всем желании их невозможно было остановить. Отец смастерил качели, когда мне было три года, и это первое мое отчетливое воспоминание о раннем детстве, это ощущения чуда и настоящего счастья, когда папа стесывал сучки, а я сидела на крыльце нашего дома и смотрела на него. Я и тогда не умела ждать, мне не терпелось покачаться на качелях и ощутить полет в воздухе, но я была заворожена зрелищем папиной работы. В его руках обычное дерево превращалось в произведение искусства. Мне, трехлетней девочке с двумя рыжими косичками и веснушками на щеках, именно так и казалось. После это произведение искусства стало чем-то обыденным, не претендующим на необычность и уж тем более на чудо. Но ради папиной улыбки я все равно садилась на качели, и ноги сами собой увлекали меня ввысь.

С высоты был виден Лес. Его разноцветные деревья манили меня и увлекали за собой. И однажды я не выдержала, нарушила запрет родителей, и тайком пробралась дальше дома Роя, дальше поляны с пестрыми цветами и ягодами земляники, дальше перелеска. Я зашла в Лес. Он встретил меня, как старого друга, которого так давно не видел. Я чувствовала, как спокойствие разливалось во мне теплыми волнами с первыми шагами вглубь чащи, как радостное упоение этим моментом совершенно не пропало из-за чувства вины перед родителями. Лес ждал меня, он показывал свои самые лучшие стороны. Этот запах, что кружил надо мной, запах хвои, смолы и мха, обволакивал и давал уверенность в том, чтобы я шла дальше. Разноцветные листья, шелестящие от легкого ветра, как будто пели мне колыбельную из детства. Белки прыгали с ветки на ветку, сопровождая меня, и благодаря им, мне не было одиноко. Я шла и шла, сама не зная куда. Лес сам вел меня, как будто я была важным гостем, и ему необходимо было показать все самое лучшее, что есть в нем. Наконец, я вышла к огромному фиолетовому дубу, обхватить ствол которого смогли бы человек десять или даже больше. Я провела рукой по шершавой коре и прислонила лоб к стволу, приветствуя этот старый дуб. Его фиолетовые листья шелестели у меня над головой, здороваясь в ответ. Рядом с этим деревом у меня возникло то же непонятное ощущение, что я чувствовала, когда читала старые книги из Храма, что-то потерянное, но летающее прямо передо мной в воздухе. Мысль, которую пока что нельзя разглядеть ни среди букв, ни среди сплетенных веток.

Так, в свои неполные семнадцать, я нарушила главный запрет в своей жизни, но не жалела об этом. Лес не таил в себе никакой опасности для меня, наоборот, он словно охранял меня. С тех пор я много раз бывала там, заглядывая в самые потаенные его уголки и не испытывая никакого страха. Это был мой второй дом.

– Угадай, кто!

Теплые ладони закрыли мне глаза, и запах хвои ударил в ноздри. Нетрудно догадаться, кто. Трудно вырваться из воспоминаний.

– Это наверное Ру! – пошутила я и сбросила руки Роя с лица.

– Почти угадала, – со смехом произнес мой друг и подошел ко мне спереди. – Какая ты красивая, Лео!

– А то! Я почти невеста.

Только спустя несколько секунд, глядя на выражение лица Роя, я поняла, что сморозила глупость. А еще я поняла и другую вещь – он знал о планах наших родителей касательно нас.

– Это тебе…

Рой опустился на колени передо мной и вложил небольшую коробочку в мои ладони. Зачем он встал на колени? Его лицо ни о чем не говорило. А мое? Видна ли паника в глазах? Если в этой коробочке обручальное кольцо, то я уже сейчас готова бежать куда подальше. Рой, ну только не это! Ты же мой друг! А наваждение той ночи, когда мне хотелось поцеловать его, давно прошло, и объяснялось обыкновенной скукой и ничегонеделанием.

– А что там? – спросила я, оттягивая момент открытия, только бы не видеть кольцо.

– Открой и узнаешь.

Рой многозначительно переглянулся с молчавшей и загадочно улыбающейся Ренатой. Да они в сговоре! Еще одна пара близких мне людей что-то знают, но не говорят. Дрожащими руками я открыла коробочку и выдохнула. Кажется, я даже засмеялась от облегчения, глядя на оранжевую деревянную брошку, сделанную в виде белочки с пушистым хвостиком.

– Рой, неужели ты сам это сделал? Такая красивая, как будто настоящая!

– Все для тебя!

Рой помог мне прикрепить брошь к платью и поднялся с колен. В моих волосах красовалась роскошная заколка, на плече скакала белка, и я чувствовала, что жизнь, полная энергии и задора, снова возвращается ко мне. Рой поклонился мне, пародируя аристократические привычки северян. Я тут же встала с качелей и поклонилась в ответ. В этом платье легко было представить себя… А кем же я хотела себя представить? Становиться северянкой я точно не желала. Просто мне всегда казалось, что и мы, южане, были до Великой Войны кем-то значимым, могли заниматься чем-то великим, о чем потом писали бы в книгах. Например, девушка вроде меня вполне могла быть знаменитой певицей и выступать перед публикой вот в таких красивых платьях. И самое главное, она бы пела о возвышенном и глубоком, а не о том, о чем поют у нас. Самой популярной песней у наших парней на Равнине была песня о том, как старина Ларри пошел на рыбалку и поймал двух карасей. К счастью, Рою она тоже не нравилась, иначе я с ним бы не дружила.

– Сегодня Лео задумчива, как никогда, – с усмешкой произнесла Рената. – Стареешь!

– Дамы, среди вас я оказался самым молодым! – сказал Рой, обнимая нас с Ренатой за плечи.

– Ничего, через два месяца тоже постареешь, – приободрила я друга.

– Давайте к столу! – проговорил незаметно подошедший Экберт. – Может, вам трости дать, а то вдруг не дойдете?

На нем была кипенно-белая рубашка, которая так хорошо смотрелась на загорелом теле. Что и говорить, мой брат – красавчик. Жаль, что он еще не нашел девушку, которой мог бы предложить всего себя.

– Мы не дойдем, а добежим! Кто первый – тому два куска пирога! – воскликнула я и стартовала раньше других.

Мы вбежали в дом почти одновременно. Экберт, видимо, недостаточно устал на работе, потому что сумел обогнать всех нас и первым появился на пороге гостиной. Смеясь, мы сели за стол и накинулись на еду, словно стая голодных волков. А накинуться было на что, потому что с самого утра мы с мамой кудесничали на кухне. На столе был овощной салат, заправленный вкуснейшим соусом по старинному рецепту, бутерброды с нежнейшим сыром и свежеприготовленной бужениной, запеканка из сладкого батата с тыквой и обжаренная до золотистой корочки курица. Все было так вкусно, что наше настроение стало еще более веселым, и наши шутки звучали все громче. Мама с улыбкой наблюдала такое оживление. Последний раз наш небольшой дом наполнялся таким весельем, когда Экберту исполнилось восемнадцать. Тогда с нами был еще папа. Я вдруг осознала, что с отъезда папы я больше не качалась на деревянных качелях до сегодняшнего дня, потому что он покинул нас, потому что я больше не видела его улыбки.

В конце ужина мама принесла яблочный пирог. Я на правах хозяйки разрезала его на ровные части. Экберт сразу получил заслуженные два куска, как самый быстрый среди нас. Пирог был восхитительным. Мама готовила его на каждый семейный праздник, и я все свое детство ждала, когда же наша гостиная наполнится ароматом яблок и корицы. Эти ароматы по праву я считаю лучшими и сейчас.

– Элевиса, это был чудесный пирог, – подытожила Рената, когда все вышли из-за стола. – Да и вообще все было очень вкусно, настоящий праздник живота!