Опоздавшие к смерти. Cобрание сочинений в 30 книгах. Книга 28

ОПОЗДАВШИЕ К СМЕРТИ

Началось с того, что Штерн не нашел свои тапочки. Проснувшись в шесть, он по привычке сделал, лежа в постели, несколько дыхательных упражнений (толка от них не было, но врач настоятельно советовал), а потом, скинув простыню, опустил ноги на пол и…

Тапочек на месте не оказалось, и у Штерна сразу испортилось настроение. Он очень не любил, когда последовательность утренних действий нарушалась каким бы то ни было образом. Все должно идти, как заведено – упражнение-тапочки-ванная-кухня-кофе-газета-звонок на работу. Если из этой цепочки выпадал какой-то элемент, Штерн чувствовал себя так, будто его незаслуженно лишили ежегодной премии, которую все сотрудники следственного отдела получали перед праздником Рош Ашана.

Он заглянул под кровать – тапочек не оказалось и там. Штерн босыми ногами прошлепал в салон, нашел тапочки на ковре и понял, что их ночью, видимо, по ошибке надевала Сара. Небольшое и не такое уж редкое происшествие, но привычный распорядок оказался нарушен, и Штерн сел на кухне пить кофе с ощущением того, что весь день пойдет наперекосяк. К тому же, и в газете, которую он читал, новости были не из лучших. В Южном Ливане погибли два солдата. В палестинском лагере беженцев Шуафат произошли волнения, полиция разогнала демонстрантов. Американцы требуют незамедлительного выполнения условий соглашения Уай. Требуют, естественно, от Израиля, будто палестинцы свою часть договоренностей уже выполнили. То, что это не так, Штерн знал не из газет – по долгу службы он имел дело с печатной продукцией автономии, часто разговаривал с палестинцами, иногда – с довольно высокопоставленными господами, общение бывало приятным, временами даже полезным, полицейское начальство требовало сотрудничества, дело же обычно ограничивалось обменом информацией, да и эту информацию приходилось перепроверять по нескольким каналам, поскольку доверия к собеседникам у Штерна не было никакого.

Он отложил газету, прочитав на пятой странице о внезапной смерти от сердечного приступа известного палестинского правозащитника, адвоката Мухаммеда Аль-Джабара. Это сообщение окончательно испортило Штерну настроение. Аль-Джабара он хорошо знал, несколько месяцев назад адвокат даже приглашал Штерна на свое пятидесятипятилетие. Штерн собрался было пойти – почему нет? – но запретил полковник Хазан, руководитель следственного отдела. «Я понимаю, что у вас отношения, – сказал он, – но лучше пока не создавать прецедента. Следователь израильской полиции на вечеринке у палестинского адвоката… Пойдут разговоры. Вам это надо? К тому же, при ваших-то взглядах…»

Взглядов своих Штерн никогда не скрывал, и хотя он не состоял членом ни одной политической партии, но все знали, что ближе всего ему правое крыло Ликуда. Крайне правое, если говорить точно. Что не мешало следователю полиции дружески общаться со многими палестинцами, иметь среди них осведомителей и даже приглашать некоторых на чай к себе домой, благо жил Штерн в иерусалимском квартале Писгат-Зеев, недалеко от того самого лагеря Шуафат, где, как написано в «Маарив», вчера произошли очередные беспорядки.

Штерн вымыл чашку и стал собираться на работу – не торопился, все равно до восьми часов на четвертой дороге сплошная пробка.

Одеваясь, он подумал о том, что нужно будет позвонить домой к Аль-Джабару, выразить соболезнование. С адвокатом они встречались не очень часто, но – редкий случай – симпатизировали друг другу, абсолютно не разделяя взглядов. Аль-Джабар, будучи израильским гражданином, утверждал, что пока не будет создано государство Фаластын со столицей в Иерусалиме, мир на Ближнем Востоке не настанет. Штерн же был уверен в том, что мир настанет лишь тогда, когда палестинцы поймут, что в еврейском государстве им делать нечего и действительно создадут свое – но, ясное дело, не там, где когда-то иудейские и израильские цари защищали свою землю от греков и римлян, а за Иорданом, где уже живут их единокровные братья.

– Вы, евреи, идеалисты, – сказал однажды Аль-Джабар, когда во время очередной встречи опять зашел разговор о праве евреев на ближневосточную землю. – Идеалисты и ваши правые, и ваши левые. Идея ваших правых – Великий Израиль на арабских землях. А идея левых – братание народов на земле, которая, опять же, принадлежит арабам. И то, и другое недостижимо.

– Время покажет, – пожал плечами Штерн, у которого не было тогда настроения спорить.

– Время уже показало, – поднял палец Аль-Джабар. – Вы отобрали у палестинцев землю до Иордана и подавились ею, как собака костью, теперь приходится понемногу выплевывать. Сделать это сразу вам амбиции не позволяют – как же, лучшая в мире армия, лучшая в мире разведка, лучшие в мире мозги… Все у вас лучшее в мире, а одного вы понять не можете: если народ хочет иметь независимость, он ее будет иметь. И землю тоже, и столицу – какое же государство без столицы? Двадцатый век кончается, а вы держитесь за идеи, которые давно мертвы…

Конечно, у Штерна было что ответить – да и отвечал он уже не раз на постоянные выпады Аль-Джабара, – но времени тогда не было, и он распрощался с адвокатом, как теперь оказалось, навсегда.

В Управлении, как обычно в утренние часы, царила нормальная рабочая суматоха. Штерн опоздал всего на четверть часа и даже успел на быстрое совещание у майора Горенфельда, руководителя оперативного отдела. Ничего особенного за ночь не произошло, и майор скучным голосом перечислял мелкие события, потребовавшие вмешательства патрульных:

– На улице Эстер Амалка двое подростков пристали к девушке, она применила газовый баллончик, все трое уже выписаны из больницы.

– Почему трое? – спросил сидевший в углу Меир Охана.

– А потому, – повернулся к нему майор, – что нужно учить девиц обращению с этим видом оружия. Она, понимаешь, такую струю пустила, что сама пострадала больше, чем парни…

– Ага, – сказал Охана и замолчал – Штерн был уверен, что молчать он будет до конца рабочего дня, потому что больше трех слов за день никто еще от сержанта не слышал.

– В ресторане «Оргиль» подрались два посетителя, оба задержаны, отобраны ножи… В Шуафате вечером пришлось разогнать еще одну демонстрацию. Послабее, чем днем, человек пятьдесят протестовали против применения резиновых пуль. Там днем пятерых ранило, один в довольно тяжелом состоянии…

– А днем почему скандалили? – задал вопрос Штерн. – Прошу прощения, я не в курсе, допоздна вчера возился с делом об угонщиках.

– Днем? – переспросил майор, подняв на следователя тяжелый взгляд. – Да от злости, надо полагать. То, что называется спонтанной демонстрацией. Побузить захотелось.

– Не совсем так, – подал голос Гиль Ваксман, сотрудник следственного отдела, сидевший неподалеку от Штерна. – Позавчера вечером там неизвестная машина сбила мальчишку. У машины был желтый номер, вот они и…

– Знаю я эту версию, – перебил следователя майор. – Полная чепуха. Кто видел машину? Почему к мальчику не вызвали скорую? И почему драку устроили на следующий день? Белыми нитками шито. Это чья, собственно, идея? С подачи палестинцев?

Майор, похоже, рассердился не на шутку, и Штерн был с ним согласен. Демонстрации в Шуафате устраивали, бывало, вообще без всякого повода со стороны израильтян. Выскакивает вдруг на дорогу какой-нибудь чумной подросток и швыряет камень в автобус двадцать пятого маршрута, едущий из центра Иерусалима в Неве-Яаков. Армейский патруль, как водится, бросается вдогонку за парнем, зная наперед, что на узких улицах нет никаких шансов догнать провокатора. Навстречу попадаются люди – бывает, что солдаты на ходу и женщину с ног сбивают. Ну, дальше все по стандарту: на центральной площади собирается толпа, скандируют антиизраильские лозунги, идут в сторону иерусалимского шоссе… Обычная история. Майор прав: между провокацией, кем бы она ни была вызвана, и началом беспорядков всегда проходил час, не больше. И если неизвестная машина вечером сбила подростка, то к утру все бы давно об этом забыли…

– Закончили, – хлопнул ладонью по столу майор Горенфельд, и сотрудники начали с шумом подниматься со стульев.

– Гиль, – позвал Штерн пробиравшегося к двери Ваксмана, – о той машине действительно никаких сведений? У жителей Шуафата машины тоже имеют желтые номера, это ведь не арабы с территорий. И если там уверены, что за рулем сидел еврей, они должны были его видеть. А если еврей действительно заблудился и заехал в центр Шуафата поздно вечером, то эту машину должны были увидеть солдаты пограничного патруля на въезде со стороны Французской горки…

– Длинно рассуждаешь, – пробормотал Ваксман, пропуская Штерна вперед. Приятели вышли в коридор и остановились у большого окна, откуда были хорошо видны пальмы у Шхемских ворот Старого города. – По-моему, вся эта история – плод воображения Джубари. Не сумел разогнать демонстрантов, пока их там было несколько человек, вот теперь и придумывает оправдания, причины и поводы…

Анвар Джубари был начальником полицейского пункта в Шуафате, редкий случай, когда на такую должность назначили палестинца, в свое время Штерн поддержал это назначение, впрочем, его об этом не спрашивали, но в узком кругу он говорил, что само существование израильского полицейского пункта в центре палестинской деревни становится источником напряженности.

– Может быть, – пробормотал Штерн. – Довольно искусственное оправдание, должен сказать.

– А когда Джубари придумывал естественное оправдание? – хохотнул Ваксман. – Он и вообще-то не Бен-Гурион, а когда сидишь на двух стульях…

Ваксман был прав – положению Джубари вряд ли можно было позавидовать. Полицейский участок в Шуафате подчинялся, конечно же, начальнику иерусалимского округа, но, с другой стороны, в дела шуафатской полиции постоянно вмешивался кто-нибудь из высокопоставленных деятелей автономии. Вмешательство это было неофициальным и более того, тщательно скрываемым, поскольку являлось незаконным и могло повлечь осложнения в отношениях с палестинской службой безопасности. Но и Штерн, и Ваксман, и все, кто работал с палестинцами, прекрасно знали, что Раджуб чуть ли не каждую ночь звонит из Рамаллы Анвару Джубари, выслушивает его отчет и дает свои рекомендации, а иногда и прямые приказы, и потом бедняга Джубари ломает свою далеко не гениальную голову над тем, как представить дело так, чтобы израильтяне не догадались, что за спиной начальника шуафатской полиции стоит мрачная и насупленная тень генерала Раджуба.

– Извини, – сказал Ваксман, – я тороплюсь. В десять нужно быть в суде, дело Киссельмана, помнишь?

Конечно, Штерн помнил Марка Киссельмана, задержанного трое суток назад, когда он собирался с помощью детского пистолета заставить служащую банка «Дисконт» в Рамат-Эшколь выдать деньги, лежавшие у нее в кассе. Пистолет был совсем как настоящий, и девушка смертельно перепугалась, тем более, что работала она в банке всего второй месяц и чувствовала себя не очень уверенно. У нее тряслись руки, когда она открывала ящики, Киссельман решил, что она тянет время, и начал кричать, что сейчас выстрелит. Это его и сгубило – он отвлекся, и вошедший в банк мужчина мгновенно сгреб горе-налетчика, отнял «пушку» и продемонстрировал изумленной служащей, что в этой «пукалке» нет даже затвора.

– А что, – спросил Штерн, – его не отпустили под залог? Он же дурачок…

– Сегодня судья решит. Позавчера арест продлили на двое суток, чтобы спокойно допросить свидетелей.

– Ясно, – протянул Штерн. – Желаю успеха.

Он направился в свой кабинет, где уборщица из «русских» только что закончила протирать пыль и, усевшись за стол, вспомнил, что собирался позвонить вдове Аль-Джабара, чтобы выразить ей соболезнование. Он уже протянул руку к телефонной трубке, когда аппарат неожиданно зазвонил.

– Следователь Штерн у телефона, – заученно произнес Ицхак, продолжая подбирать арабские слова для выражения соболезнования.

– Зайди ко мне на минуту, – это был голос Рафи Хазана, руководителя следственного отдела. Хазан был хорошим человеком, Штерн любил с ним поговорить о политике, у обоих были одинаковые взгляды, и они с удовольствием поддакивали друг другу, осуждая левых. Но разговаривать с начальником Штерн предпочитал вне службы. На работе словоохотливость Хазана только мешала – зайти к нему «на минуту» означало потерять не меньше часа, причем чаще всего по совершенно пустячному поводу, о котором можно было поговорить и по телефону.

– Иду, – буркнул Штерн.

В кабинете Хазана оказалось душно – кондиционер был выключен, а окна закрыты, дышать здесь можно было только через респиратор, Штерн знал эту особенность своего начальника – при малейших признаках простуды тот перекрывал все доступы чистого воздуха и обливался потом, посколько его семейный врач, судя по всему, полный дурак, утверждал, что только таким образом и можно избавиться от зловредного вируса.

– Господи, Рафи, – взмолился Штерн, рубашка которого мгновенно стала мокрой, – как ты здесь выдерживаешь? Если сюда сейчас привести серийного убийцу…

– Знаю, он тут же сознается во всех преступлениях, – отозвался полковник. – Сколько можно? Этой так называемой шутке уже сто лет! Садись.

Штерн нехотя примостился на кончике стула, готовый в любое мгновение вскочить и покинуть помещение.

– Ты слышал, что вчера умер адвокат Аль-Джабар? – задал Хазан неожиданный вопрос.

– Конечно, – кивнул Штерн. – Когда ты меня вызвал, я как раз собирался звонить его вдове и выражать соболезнование. Мы ведь были с ним знакомы…

– У тебя будет возможность выразить ей соболезнование лично, – продолжал полковник, разглядывая лежавший перед ним на столе лист бумаги. – Она подала в полицию жалобу на действия службы «Маген Давид адом», оставившей ее мужа без медицинской помощи во время вчерашнего приступа. Когда адвокату стало плохо, она вызвала «скорую», но машина пришла только через два с половиной часа, когда все было кончено. Случай, конечно, возмутительный, нужно разобраться.

– Ты уже звонил на станцию? – спросил Штерн, зная, что первые следственные действия Хазан предпочитал производить сам и только потом передавал дело подчиненным.

– Нет, – отрезал полковник. – У меня и без того забот вот так…

Он показал ладонью уровень своих забот, и Штерн заметил про себя, что уровень этот значительно поднялся со вчерашнего дня, когда Хазан проводил ладонью по грудной клетке.

– Займись немедленно, – потребовал полковник. – Заодно и соболезнование выразишь. Можешь и от моего имени, я тоже знал Аль-Джабара.

Штерн постоял в коридоре, привыкая к прохладе и кондиционированному воздуху. Мокрая рубашка прилипла к телу, так действительно можно было схватить пневмонию. Бумага, которую вручил следователю Хазан, содержала всего лишь информацию о поступившей жалобе и указание о проведении расследования.

Вернувшись к себе, Штерн подумал, что не стоит сейчас звонить вдове Аль-Джабара. Соболезнование, конечно, нужно будет выразить, но сейчас Галия наверняка набросится на него с упреками, которых уж он-то не заслужил ни в коей мере. Для нее все равно – Штерн был евреем и следовательно лично отвечал за все, что творили евреи в их государстве. В том числе и за опоздание парамедиков.

В принципе, Штерн представлял себе, почему опоздала на вызов машина «скорой». Если бы дело происходило в любом другом районе Иерусалима, медикам понадобилось бы максимум четверть часа, чтобы добраться до места. Но в Шуафате были свои порядки, установленные военной полицией и пограничной службой. Машина скорой помощи не имела права въезжать на территорию деревни без сопровождения армейского джипа с солдатами-пограничниками. Поэтому, получив вызов к больному из Шуафата, диспетчер подстанции «Маген Давид адом» немедленно связывался с дежурным патруля на въезде в деревню и сообщал о том, что машина выехала. Врачей должен был встретить джип и сопроводить к дому больного, а потом обратно. Часто случалось, однако, что у пограничников не было ни одной свободной машины, и тогда «скорая» ждала на городском шоссе, пересекавшем Шуафат, пока появятся сопровождающие. Бывало, что ждать приходилось и по полчаса. Больному это, конечно, не прибавляло здоровья, но тут уж что поделаешь – сами палестинцы были виноваты в таком положении вещей. Если бы в деревне израильтян не поджидали неспровоцированные неприятности, разве было бы введено такое жесткое правило? Лет двенадцать назад, до начала интифады, такого не было, но однажды, когда машина въехала на узкую улицу, дорогу перекрыла группа бесчинствовавших парней-палестинцев, водителя выволокли и избили, врачей пожалели, бить не стали, но измывались долго, ругая последними словами, а всю аппаратуру разбили. После того инцидента и было принято решение запретить машинам скорой помощи въезжать на территорию Шуафата без армейского сопровождения.

Штерн набрал номер начальника подстанции «Маген Давид адом», расположенной в районе Французской горки и обслуживавшей северо-восточную часть Иерусалима вплоть до района Писгат-Зеэв.

– Меир, – сказал следователь после взаимных приветствий, – что произошло вчера в Шуафате? Почему машина опоздала на два с половиной часа?

– А что, – проскрипел Меир Бен-Шломо, – кто-то уже нажаловался?

– Вдова Аль-Джабара. Утверждает, что если бы машина прибыла вовремя…

– Ясное дело. Она права.

– Так почему?

– Господи, Ицхак, – раздраженно сказал Бен-Шломо, – ты что, сам не знаешь? Ребята ждали на шоссе, пока подъедет патруль. А те заявились черт знает когда. Они, видишь ли, занимались демонстрантами. У них там вчера кто-то бузил на центральной площади. Кстати, чтоб ты знал, дом, откуда поступил вызов, как раз на этой площади и находится. Могли ребята ехать?

– Вот оно что… – протянул Штерн. – Это меняет дело. Знаешь что? Напиши мне подробный отчет – когда поступил вызов, когда выехала машина, когда прибыла на шоссе, где ее должен был ждать патруль… В общем, полный хронометраж, хорошо?

– Ты лучше надави на пограничников, чтобы они держали там не две машины, а хотя бы четыре, – попросил Бен-Шломо. – У нас же как? Пока что-то не случится, никто не думает. Раньше такого совпадения не было, вот и… Так пусть хотя бы теперь меры примут, а то завтра…

Бен-Шломо начал глотать окончания предложений, и Штерн понял, что Меир не на шутку разволновался.

– Да, конечно, – сказал он. – Когда мне ждать твоего отчета?

– К вечеру, – буркнул Бен-Шломо. – Прислать по факсу?

– Лучше с посыльным, – сказал Штерн. – Мне понадобится оригинал.

Закончив с Бен-Шломо, Штерн позвонил пограничникам. Он хорошо знал майора Авиезера Кахану, который был начальником участка еще несколько недель назад. Кахана работал на этой должности много лет, Штерн не раз сталкивался с ним по службе, когда нужно было получить чьи-нибудь показания, отношения у них сложились доверительные, хотя дистанцию оба соблюдали, для видимости блюдя честь мундира. Но Кахана ушел со службы весной, и зная причину, Штерн жалел старого знакомого: у Каханы обнаружили рак, и все говорили, что он не доживет до осени. С новым руководителем пограничной службы района Штерн еще не имел никаких дел, и начинать знакомство с обвинений не хотелось.

– Полковник Симхони в настоящее время отсутствует, – отрапортовал, будто комара пришлепнул, жесткий баритон – трубку, видимо, поднял адъютант, также Штерну не известный; естественно, новый начальник и обслугу приводит свою. Интересно, куда он дел Наву Бармин, работавшую в приемной много лет – столько, сколько сам Штерн помнил себя на своем посту?