Казнь мира сего

Глава 4. Две гвоздички.

Нечаев, конечно, в глубине души был почти уверен, что ни к какой Оле его сейчас не привезут, что кто-то затеял с ним очень грязную и грубую игру, и пока он вынужден был играть по чужим правилам и на чужой территории. Он пытался понять, кто этот человек за рулем? Может он похититель? Сергей еще раз осмотрел водителя: он был роста ниже среднего, весь какой-то болезненный, чрезвычайно худой, с темными кругами под глазами. Нет, такой человек вряд ли справился бы даже с ребенком. Может это сообщник и от него сейчас потребуют выкуп? Чушь какая-то. У него, конечно, есть сбережения, но это была явно не та сумма, ради которой можно пойти на риск похищения человека. «Да к черту все! Главное, чтобы Оля была жива! Если он знает, где она, или знает того, кто знает, то я поеду с ним хоть на край света» – оборвал сам себя Нечаев. Конечно, беспокойство, смятение и даже страх крутились где-то внизу его живота, вызывая почти физическое недомогание, но он пытался это скрыть и внешне выглядеть хладнокровным и невозмутимым.

Они выехали на окраину города. Здесь Сергей бывал очень редко и исключительно по рабочим делам. Район, где они сейчас проезжали, занимал довольно большую площадь, но заселен был скудно. В центре его стоял завод, вокруг которого кучковались несколько кварталов многоэтажек, а в остальном он состоял из малообжитой и дикой местности. За окном мелькали какие-то поля, перелески и небольшие домики вперемешку с огородами и садовыми участками. Они проехали через центр района, проводившего их подмигивающими окнами многоэтажек. Потянулась местность, больше смахивающая на сельскую. Хотя при всем при этом дорога была ровная, без ухабов и по большей части хорошо освещена. Но вот и фонари закончились, по сторонам к самым окнам автомобиля прижалась непроглядная тьма. Они свернули на какую-то проселочную дорогу и проехав еще с пол километра остановились у одиноко стоящего ветхого деревянного дома, освещенного единственным на всю округу фонарем.

После тяжкого минутного молчания, на протяжении которого нервы Нечаева стремительно натягивались, словно готовые лопнуть гитарные струны, водитель выплюнул болезненным голосом:

– Приехали.

– Я это уже понял, но вот куда? – хриплым голосом спросил Сергей.

– Куда вы просили.

– Я просил привезти меня к Оле.

Водитель молча мотнул головой в сторону дома.

– Она в доме?

Таксист не ответил. Он долго и пристально смотрел на дом и будто бы даже забыл, что с ним в машине еще кто-то есть. Потом, словно очнувшись, но все еще не отрывая взгляда от ветхого строения, тихим и дрожащим голосом произнес:

– Мне пора ехать. Если не хотите выходить, я могу отвезти вас обратно.

Нечаева так и подмывало согласиться. Ему становилось страшно до жути от одной только мысли, что он останется здесь один.

– Там есть адрес… на доме, – таксист указал на старую ржавую табличку, висевшую на заборе, окружавшем строение и многозначительно посмотрел на Сергея. – Телефон…, к-хм, тут ловит, сможете вызвать такси, если что.

Нечаев в нерешительности смотрел то на водителя, то на грязно-зеленый забор, то на пугающий его до чертиков дом. И тут он вдруг вспомнил, ради чего вообще поехал в этот злополучный бар, а после сел в это чертово такси: «Оля! Ведь ей же сейчас, наверняка, в тысячу раз страшнее и хуже, чем мне! Как же я мог про тебя забыть, милая моя? Что же я за человек-то такой? Тряпка, размазня, трус!» – ругал себя Нечаев, резко дергая дверь и решительно выпрыгивая на улицу. Водитель оглянулся и посмотрел на Сергея. В его взгляде читались неподдельное страдание и душевная мука. Он что-то сказал, обращаясь к Нечаеву, но тот его уже не слушал. Он пристально и даже с некоторым вызовом смотрел на чернеющий за высоким и глухим зеленым забором заброшенный мертвый дом. Такси подмигнуло на прощание желтой шашкой, смахивающей на перевернутый ведьмин зрачок, надрывно прокашлялось и скрылось за поворотом.

Сергей сделал несколько шагов к дому. На миг ему показалось, что это не он сошел с места, а дом двинулся на него всей своей темной массой. Нечаев остановился в нерешительности и внимательно осмотрелся по сторонам. Он находился в каком-то тупичке, где на довольно обширном пространстве возле забора было место для разворота. Дорога скрывалась за левым углом дома, по ее обочине стояло несколько старых тополей, а вокруг все заросло диким и густым кустарником, покрытым сейчас большими снежными шапками. Дорога и площадка у забора были мало-мальски расчищены, но само место выглядело безлюдным и необитаемым. Нечаев вспомнил, что незадолго до остановки они проезжали мимо нескольких деревенских домиков, но ближайший из них, по его ощущениям, был в метрах двухстах отсюда. Сам же дом двумя своими стенами выходил на улицу, и лишь дальний его угол был окружен забором, который как бы служил продолжением двух внешних стен. В заборе виднелись закрытые ворота для заезда машины, а рядом темнела небольшим проемом неприметная с виду калитка. Сергей зашел за внешний угол дома. На открывшейся его взору стороне виднелась низенькая дверь, закрытая на засов с массивным и проржавевшим амбарным замком. Он подошел поближе и увидел на стене небольшую выцветшую табличку с режимом работы. Когда-то здесь был магазин, но сейчас от него осталась только эта маленькая дощечка, сообщающая всем, что его двери открыты ежедневно с девяти утра до семи вечера без обеда и выходных. По бокам от двери были два низеньких зарешеченных окошка из которых выглядывала непроглядная тьма.

Нечаев вернулся к забору с приоткрытой калиткой и осторожно заглянул внутрь. В неясном свете фонаря перед ним открылся небольшой двор, заваленный по краям слежавшимся снегом, а в середине утоптанный и частично расчищенный. Слева от калитки в стене дома виднелась грязно-зеленая облупившаяся дверь. Нечаев подошел к ней и потянул за старую деревянную ручку, раздался заунывный и тоскливый скрип ржавых петель и пред ним возник прямоугольник плотной, словно осязаемой, тьмы. Фонарик телефона одиноко и тускло пошарил за дверью, пытаясь отогнать липкий мрак. Нечаев увидел края каких-то старых пустых стеллажей, стоящих вдоль стен, и, собравшись с духом, перешагнул за порог. Внутри было холодно и грязно, пахло плесенью и гниющим деревом. Видно было, что дом не отапливается и доживает свои последние времена. Сергей стоял в длинном, но при этом довольно узком помещении, которое в свое время, видимо, выполняло роль склада. Прямо напротив его была следующая дверь, которая по логике должна была открываться в торговый зал магазина. Направо в дальнем конце комнаты между двух рядов стеллажей телефон еле высветил очертания еще одной двери. В неверном свете фонаря Нечаеву показалось, что ее темная поверхность едва заметно движется, словно черный саван, едва колышущийся на ветру. Он не мог оторваться от этого легкого движения, оно звало его тихим и до боли знакомым женским голосом. Дверь стала приближаться, заполняя все окружающее пространство. На Нечаева повеяло могильным холодом. Он не мог сопротивляться этому движению, словно невидимая лента дьявольского эскалатора медленно тащила его вперед. Вот он протягивает руку и толкает это живое и колышущееся темное нечто: пелена лопается без единого звука, и он видит комнату, наполненную страхом и отчаянием. Ему уже не нужен свет фонаря: он отчетливо различает каждую мельчайшую деталь. В комнате нет окон, голые стены покрыты изморозью и плесенью. Напротив двери стоит старая ржавеющая пружинная кровать, рядом маленький столик и ветхий деревянный стул. А справа между спинкой кровати и стеной он видит сидящую на полу и крепко вжавшуюся в угол женскую фигуру: тонкие белые руки обхватили исцарапанные в кровь колени, лицо испуганно опущено вниз, спутанные волосы беспорядочно спадают по голым плечам. Девушка трясется от страха и холода. Она протягивает к Сергею худенькую дрожащую руку и тихим, полным муки и страдания голосом из последних сил произносит: «Возвращайся поскорее, я буду тебя ждать…»

Нечаев очнулся от собственного нечеловеческого крика: «Оля-я-я!» – он все еще стоял у входной двери, упершись лучом фонаря в грязный дощатый пол. Продолжая звать любимую, он что есть сил рванул между стеллажей в дальний конец комнаты и бешено толкнул массивную деревянную дверь. Внутри все было точно так же, как в его внезапном наваждении, за исключением безнадежной пустоты в углу между стеной и кроватью.

– Оля, Оля, Оленька, – как безумный шептал Нечаев, хватая, словно слепец, пустоту в том месте, где за несколько мгновений до этого была его возлюбленная. – Я вернулся, я пришел… я здесь, я с тобой… – слезы душили его. Забившись в угол, он сполз на холодный пол. – Я никогда больше не оставлю тебя, милая моя…

Он не помнил, сколько времени просидел в этом подобии беспамятства и полубреда. К действительности его вернул жуткий холод. Нечаев тяжело поднялся, растирая затекшие ноги. Вокруг была кромешная тьма. Сергей потрогал карман, где обычно лежал телефон и, не обнаружив его, начал обшаривать пол вокруг себя.

– Ага, вот ты где, – облегченно прошептал он, подняв мобильник и нащупывая кнопку включения. Экран послушно загорелся: тридцать процентов заряда. У Нечаева отлегло на душе. Он включил фонарик и еще раз осмотрел комнату. Зловещее видение вновь попыталось вынырнуть из глубин подсознания, но усталость и холод загнали его обратно: тело взяло власть в свои руки и настойчиво потребовало тепла и комфорта. Сергей пошел было к выходу, но вдруг запнулся за что-то, торчащее из-под кровати. Он нагнулся и потянул на себя: это был старый электрообогреватель: тяжелый, проржавевший и похожий на отрезок квадратной трубы. Он посветил фонариком на потолок: там на куске провода висела лампочка. Провод вел к выключателю, приютившемуся слева от двери. Нечаев в надежде нажал на него, но ничего не произошло. «Может, лампочка перегорела?» – подумал он, обшаривая взглядом стены. – «А вот и розетка!» Он подтащил тяжелый обогреватель поближе и воткнул вилку в сеть, приложил руку к железной обшивке и немного подождал: «Черт, не работает!» – с досадой пробормотал он себе под нос.

Нечаев решил проверить вторую дверь, чтобы уж точно убедиться, что таксит его надул и после этого сразу ехать домой – отогреваться и спать. У него стучали от холода зубы и все тело исходило мелкой дрожью. Скованным и нетвердым шагом он подошел к другой двери и, отворив ее, попал, как и думал, в торговый зал магазина. Здесь он не нашел ничего, кроме двух одиноких, разваливающихся прилавков, стоящих по стенам, и кучи разломанной торговой мебели, сваленной слева от выходной двери. Нечаев вернулся в комнату со стеллажами и шагнул было уже к выходу на улицу, но тут в свете фонаря что-то блеснуло. Он подошел к стене справа от двери, ведущей на улицу, и увидел на ней старый электросчетчик. Один из предохранителей был вывернут и лежал рядом на полке.

– Так-с, попробуем, – постукивая зубами, процедил Нечаев.

Он ввернул пробку на место и щелкнул переключателем. В дальнем конце склада из-за черной двери, ведущей в комнату с кроватью, показалась полоска желтого света. Нечаев в надежде двинулся к этому манящему теплотой лучику. В нем сейчас работал только инстинкт самосохранения, инстинкт, позволяющий забыть о своих страхах и заботах, заставляющий бежать в теплое место, когда холодно и добывать пищу, когда голодно. Он вошел в комнату и приник ледяной рукой к обогревателю. С огромным наслаждением он почувствовал волну тепла, исходящую от него. Нечаев прикрыл дверь, придвинул обогреватель поближе, снял ледяные сапоги и забрался с ногами на кровать, покрытую грязным и истрепанным матрасом. Стена обдала холодом его спину, и он решил, что уж лучше лечь, чтобы не касаться ни стены, ни холодных спинок кровати. Комната постепенно наполнялась теплом, благодатно разливавшимся по изможденному и уставшему телу. Нечаев, не мигая, смотрел на тусклую лампочку под потолком. Комната начала тихо вращаться и растворилась в приятном теплом тумане. Он закрыл глаза и провалился в глубокий сон без сновидений.

Проснулся он внезапно, словно от резкого толчка, и первые мгновения совершенно потерялся, не понимая, где находится. События прошлого вечера, словно обрывки тяжелого сна, постепенно прояснялись в его сознании. Голова была тяжелой, все тело покрылось липким потом, в комнате было душно и жарко. Во рту стоял противный металлический привкус, очень хотелось пить. Нечаев встал с кровати и распахнул дверь – лицо его тут же обдало морозной свежестью. Остановившись на пороге, он сделал глубокий вдох и потянулся. Голова постепенно прояснялась, мысли приходили в порядок. Он прошелся между стеллажей и выглянул на улицу: занималась заря, на улице посветлело, на дворе стоял крепкий утренний морозец. Нечаев взглянул на экран телефона: было начало девятого, заряда оставалось мало и значит надо было срочно вызывать такси. Он вернулся в комнату, выключил обогреватель, затолкал его обратно под кровать, погасил свет и вышел, затворив за собой тяжелую дверь, на которой при этом резко звякнула массивная щеколда с большими ржавыми ушками для замка. Подойдя к электросчетчику, он выключил свет и выкрутил один из предохранителей. Ему почему-то хотелось оставить этот умирающий дом в том же состоянии, в котором он его обнаружил.

Нечаев чувствовал себя разбитым и не выспавшимся, мокрое от пота тело начало покрываться мурашками. Он поплотнее запахнулся в пуховик, нахлобучил шапку, поправил сбившийся шарф и, засунув руки поглубже в карманы, вышел из старого дома. На улице уже почти рассвело, ясный морозный день неспеша вступал в свои права. Сергей тихо подошел к калитке и осторожно выглянул наружу – никого! Он быстро вышел и затворил за собой дверь. Нечаев решил немного пройтись, чтобы не вызывать такси прямо сюда, к этому заброшенному месту: ему очень не хотелось, чтобы кто-то знал, что он был здесь.

Сделав пару шагов от грязно-зеленого забора, он вдруг почувствовал, что под ногой что-то тихонько хрустнуло. Звук был не похож на провожающий его от пустого дома скрип морозного снега. Нечаев опустил глаза: у его ног лежали две гвоздички, наполовину засыпанные снегом. Он тут же убрал ногу, нагнулся и, сам не понимая почему, бережно смахнул снег с лежащих перед ним цветов. Это движение было настолько инстинктивным, что он даже не успел его осмыслить. Как завороженный смотрел он на эти два красных пятнышка посреди белой безбрежности. Ощущение неимоверной тяжести, безысходности и глубокой печали накрыло его. Сознание отказывалось делать выводы и сплетать воедино тревожные вспышки прозрений, настойчиво всплывающих из темных глубин подсознания. Сергей дрожащей рукой прикоснулся к цветам, словно пытаясь их согреть и оживить.

– Горе-то какое, милок, ведь совсем молодая была, – вдруг услышал он над ухом чей-то сетующий голос.

Нечаев поднял затуманенный взор. Рядом стояла бабулька, вся закутанная в теплый полушубок, вокруг головы в несколько слоев был намотан пуховый платок, на ногах чернели валенки, а руки были спрятаны в теплых шерстяных рукавицах.

– Вот уж не думала, что на старости-то лет такое увижу, – продолжала охая она, – ой, что творится, что творится… Кто же мог с ней такое сотворить, душа-то его окаянная? И ведь говорят, что еще не поймали изверга-то этого, ищут еще…

– А что тут случилось, бабушка? – спросил Нечаев с плохо скрываемым беспокойством в голосе.

– А ты что-ль не знаешь? – спросила с недоверием старушка. – А что ж ты тогда здесь делаешь? Тут у нас чужие не ходят, – она подозрительно посмотрела на Нечаева.

– Да я недавно переехал… Здесь недалеко живу. Вот решил прогуляться, посмотреть, что да как, – соврал, опустив глаза в землю, Сергей.

– Это в новый дом у перекрестка что-ль заселился?

– Угу, – угрюмо кивнул Нечаев.

– Эх, говорят, скоро еще домов тут понастроят, – с досадой в голосе проговорила бабуля, – жизнь-то спокойная закончится. Раньше какой хороший район был: идешь, бывало, со всеми здороваешься, всех узнаешь, а сейчас что? Построили этот дом и понаехало народу незнакомого. А кто ж его знает, что это за люди? Каждому в душу-то не заглянешь, – сокрушалась старушка.

– Но я вижу, что человек-то ты вроде порядочный, не алкаш, – подобревшим голосом проговорила бабуля. – Ну так слушай, милок. Ровнехонько неделю тому назад, вот в это же примерно время, иду я, значит, прогуляться. А я люблю тут гулять, вон и тропку себе протоптала в снегу-то. Там вот если дальше по тропке-то этой с горки спуститься, то выйдешь на берег речки, а там лесок небольшой сосновый. Ой уж люблю я там гулять, воздух-то какой там чистый, – сказала, улыбнувшись, старушка. – Только вот ноги плохо ходят: обратно в горку уж очень тяжко подниматься стало, поэтому редко уж я тут хожу, но вот сегодня решилась. Да и в прошлую субботу тоже пошла. А окромя меня тут уж редко кто ходит. У дома-то этого уже давно дурная слава по округе закрепилась, боятся здесь люди ходить. Иногда только трактор приезжает, разворот тут расчистить, да порой машина какая-нибудь заблудившаяся покрутится, да и уедет восвояси. Ну вот иду я, значит, и вижу, что прямо на этом месте, где ты стоишь, лежит что-то. Глаза-то у меня плохо видят, подошла я поближе и так вся и обмерла: лежит девочка молоденькая прямо на снегу, личико красивое такое, глазки закрыты, спит словно. Всю-то ее снежком засыпало, да вот чудом каким-то головку-то у нее снег стороной обошел. Лежит она, словно на подушечке, калачиком свернувшись, и снегом, будто белым одеяльцем, накрытая. А вокруг ни души, только вороны на тополях покрикивают. Ох уж и дурно мне тут стало. Сама не помню, как дошла до Федьки Рыбакова – у него дом самый первый отсюда. Иду и кричу, остановиться не могу, сердце в груди так и колотится. Посадили они меня в доме, напоили корвалолом, а сами бегом сюда. Вызвали полицию, все, как полагается. Понаехало их тут много с мигалками. Я уж больше туда и не ходила в тот день, но Федька потом рассказал, что вот как снег то с девчушки той стряхнули, только тогда и увидели, что одежды-то на ней совсем почти и не было. Потом уж по телевизору в новостях говорили, что на такси ее привезли к дому этому и вроде как таксист-то ее и загубил, ирод проклятый. Федька уж опосля совсем страсти рассказывал: подслушал, говорит, разговор полицейских, что изверг-то этот ее в конце вроде как придушил, да, видать, не совсем, а как уехал, девчоночка та бедная очнулась, выползла из дома, да прямо тут у забора и замерзла на смерть.

Нечаев слушал рассказ с тяжелым сердцем, устремив немигающий взгляд на две гвоздички. Слова старушки доносились словно через какую-то пелену, все его мысли вертелись вокруг Оли: «Она тоже уехала на такси. Что, если?.. Нет!..» – гнал он от себя дурные мысли. – «Она жива! Жива и точка! И я ее найду, найду мою Оленьку, найду во чтобы то ни стало!»

Старушка закончила свой рассказ и, горестно вздохнув, покачала головой. Нечаев вдруг встрепенулся, вынырнул из забытья и полез в карман за телефоном. Пару мгновений он что-то судорожно искал, щелкая по экрану, а потом спросил дрожащим голосом:

– А вот эту девушку вы случайно здесь не видели? – он показал Олино фото.

Старушка сдавленно вскрикнула, прикрыв рот рукой, и испуганно уставилась на Нечаева.

– Так ведь это она… Она… Здесь… – горестно прошептала бабушка, трясущейся ладонью указывая на две гвоздички.

Нечаев в ужасе отпрянул от нее. Он смотрел безумным взглядом в ее испуганные глаза, смотрел, как слезы сочатся из них, стекая по морщинистым щекам.

– Нет, этого не может быть! Зачем вы врете?! Это же моя Оля, вы что не видите?! Посмотрите еще раз! – он дрожащей рукой умоляюще протягивал бабушке телефон. – Это же моя Оля!

Вдруг он резко сунул мобильник в карман, развернулся и что есть сил побежал прочь от этого проклятого места. Он бежал, бежал и бежал на каждом выдохе повторяя, как заведенный: «Это… моя… Оля!..»

Сергей смутно помнил, как добрался до дома. Вроде бы он пытался остановить машину, но все проезжали мимо. Наконец кто-то остановился и согласился подвезти его до центра города. Нечаев достал все деньги, что были в кошельке, и отдал водителю. Потом он долго еще плутал по суетливым городским улицам, и наконец каким-то чудом оказался рядом со своим домом. Подходя к подъезду, он увидел на стоянке свою старенькую Шкоду, присыпанную снегом. Он не помнил, чтобы забирал ее от «того самого бара», но ему было все равно. Он чертовски устал и гнал от себя любую мысль, любое чувство, любые вопросы. Даже малейшее движение сознания причиняло ему нестерпимую боль. Он всецело растворился в своем дыхании, в ритмичных шагах, в скрипе снега под ногами.

Вот он открывает дверь в квартиру, переступает порог, скидывает верхнюю одежду и идет на кухню. Он видит себя, словно со стороны, жадно пьющим живительную влагу прямо из чайника. Вода проливается, течет по шее и затекает за ворот свитера. Он, словно не замечая этого, продолжает жадно пить. Вот он, уставившись пустым взглядом в окно, грызет сухую корку черного хлеба, найденную на кухонном столе. А сейчас он вдруг стоит под душем: теплые струи стекают по лицу и обессиленному телу. «Главное не думать, не ощущать, не жить…» – ритмично стучит у него в голове, словно убаюкивающий звук давно забытого поезда, едущего к теплому морю в таком далеком, светлом и беззаботном детстве. И вот он уже на мягкой кровати, лежит головою на белой подушке, свернувшись калачиком под мягким белоснежными одеялом и потихоньку проваливается в небытие…, как та бедная девушка…, как его Оля…