Казнь мира сего

Глава 7. Ирина Васильевна.

Сергей пока до конца так и не разобрался, что же его так тянуло к Ирине Васильевне? Неужели он хотел еще больше погрузиться в царство скорби и безысходности? Нет, причина явно была не в этом. Ему с лихвой хватало своего собственного беспросветного отчаяния. Тогда, может быть, его влекла их общая беда? Ведь говорят же, что люди, объединенные общим горем, легче переносят его, когда помогают друг другу нести это тяжкое бремя. Но Нечаев определенно был не из таких. Он привык держать все в себе: все свои эмоции, переживания, страхи и слезы он старательно прятал от окружающих. Временами он замечал, что даже самому закоренелому альтруисту для облегчения своей горестной участи порой так жизненно необходимо видеть, что его близкий тоже страдает и уж непременно чтобы не меньше, чем он сам. И даже малая толика осознания этого чужого страдания смягчала участь несчастного бедолаги. На редких траурных событиях, которые непременно случаются в жизни любого взрослого человека, ему всегда было тошно видеть эти лицемерно скорбные лица, которые роем вьются вокруг одного или двух истинно скорбящих людей, словно говоря им: «Посмотрите, мы тоже страдаем! О, нам так плохо, что от одного нашего вида, вам, несомненно, сразу же должно полегчать!» Нечаев никогда не понимал, почему этот апофеоз эгоизма так часто и горделиво именуют состраданием. Для него сострадание было не внешним проявлением, а внутренним таинством, когда душа твоя немыслимым образом переплетается с душою другого человека, и ты начинаешь чувствовать то же, что и он, словно выстрадал за него целую жизнь. И тогда уже не нужны никакие горестные вздохи и траурные лица – достаточно одного только взгляда, чтобы человек увидел отражение своего безбрежного горя в глазах ближнего и ощутил всем сердцем его безграничное сострадание. Отчасти это и было причиной его желания увидеть Олину маму: он хотел попытаться как можно глубже прочувствовать ее горе, возможно тогда он сможет хоть немного облегчить ее боль и ненадолго забыть о своей? Ведь порой, при взгляде со стороны, чужая скорбь нам кажется пусть даже самую чуточку, но легче, чем наша собственная. Но, если взглянуть еще глубже, то и это была не самая главная причина, по которой он сейчас ехал к Ирине Васильевне. Самым важным и самым заветным для него было хоть что-то услышать про Олю, про живую Олю… Услышать про ее мечты и желания, про ее стремления и достижения, про ее радости и может даже про горести. Услышать хоть какую-нибудь самую коротенькую и пусть даже самую банальную историю из ее жизни, представить ее снова улыбающейся, счастливой и безгранично живой.

Они подъехали к Ольгиному дому, который за последние полгода стал для Нечаева родным. Немного помолчав, Сергей с благодарностью взглянул на друга:

– Андрюха, спасибо, что таскаешься со мной и терпишь все мои выходки. Знаю, что у нас работы завал, а я в последнее время тебе совсем не помогаю, – сказал он извиняющимся голосом. – Я сейчас только разберусь со всем этим, – Нечаев сделал неопределенный жест руками, – и сразу же подключусь. Дай мне еще хотя бы пару дней, лады?

– Да все нормально! Ты, главное, приходи побыстрее в норму… Надо пробовать как-то дальше жить, понимаешь? А я уж, чем смогу, помогу, – Андрей с участием посмотрел на Нечаева.

– Я стараюсь, брат. Не всегда выходит, но я стараюсь… Ну, бывай! – сказал он, подавая Андрею руку. – Обратно я на такси… – он осекся, как-то сразу погрустнел, и тут же поправил себя, – нет… пожалуй, на автобусе доеду.

– Может, мне тебя подождать? – с нескрываемым беспокойством спросил Андрей.

– Не надо, ты и так на меня пол дня сегодня угробил. У самого, наверное, дел невпроворот. Поезжай!

Нечаев вышел из машины, махнул на прощание Андрею и неторопливым шагом пошел к подъезду. Он смотрел на этот полюбившийся ему дом, на три окна с длинной лоджией на шестом этаже: посредине кухня, слева окно Ирины Васильевны, а справа от кухни такое родное его сердцу окошко: Олина комната. Временами, когда он уходил, она махала ему рукой из-за отброшенной наспех занавески, посылая воздушный поцелуй и рисуя сердечко на оконном стекле, а он, улыбаясь, махал ей в ответ. И вот теперь, стоя в оцепенении, Нечаев долгим и тоскливым взглядом смотрел на это заветное оконце, словно ожидая, что вот-вот, прямо сейчас, стоит только еще немного подождать – отодвинется штора и он увидит милые сердцу черты и она вновь помашет ему своей маленькой, словно невесомой, ладошкой.

Сергей подошел к подъезду и нажал на кнопку домофона. По дороге он позвонил Ирине Васильевне, чтобы узнать, можно ли сейчас навестить ее. Трубку долго не брали, но наконец он услышал тихий и словно угасающий голос Олиной мамы:

– Сережа, здравствуй. Как хорошо, что ты позвонил! – она немного помолчала. – Ты, если будет время, уж заезжай, хоть на минуточку. Так хочется на тебя посмотреть. Я вот на поминках-то, когда ты про Оленьку мою рассказывал, поглядела на тебя, и вдруг почудилось мне, что будто она из глаз твоих на меня как-то мельком взглянула, да так ласково, словно утешить меня хотела, точно какая-то ее частичка жить в тебе навсегда осталась… – она осеклась на полуслове и снова замолчала.

– Еду, прямо сейчас и еду, – сдерживая подкатившие слезы, прошептал в трубку Нечаев. – Ведь можно прямо сейчас, вот сию же минуту?

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.