Дела семейные. Хроники земли Фимбульветер

Иллюстратор Анюта Соколова

Дизайнер обложки Анюта Соколова

Корректор Венера Ахунова

© Татьяна Авлошенко, 2024

© Анюта Соколова, иллюстрации, 2024

© Анюта Соколова, дизайн обложки, 2024

ISBN 978-5-0053-3118-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Цикл «Хроники земли Фимбульветер»

УЧЕНИК ХРОНИСТА

ВРЕМЯ ЩЕНКОВ

МАЯК ПТИЧЬЕГО ОСТРОВА

ПЕПЕЛ

ДЕЛА СЕМЕЙНЫЕ

Глава 1

– Удар нанесен сзади по голове тупым тяжелым предметом. Ворόной…

– Тело пострадавшего, – невозмутимо продолжила Хельга, – находится в Палате Истины города Гехта, в кабинете главного прознатчика, на подлокотнике кресла…

– Левом подлокотнике.

– Левом подлокотнике, – согласилась сестра. – Ларс, как ты так исхитрился?

– Шел вдоль дальней стены ратуши. Вдруг как шарахнет по затылку! И – ворона летит. Не клюнула, просто ударила.

– Понятно. А что ты делал на заднем дворе?

– Через него до оранжереи путь короче.

– Угу, всего лишь через три забора перелезть. Значит, ходил и ходить будешь. От меня что нужно? Если каска, так проси ее у Оле.

– Каска, конечно, хорошо, – я попытался переложить на столе у главного прознатчика яркие карандаши, но Хельга мигом пресекла мою преступную деятельность. – Мне бы с кем-нибудь с факультета естествознания поговорить о странностях поведения этой птицы. Ты в Университете с кем в одно время училась?

– А Олаф Трюг чем тебя не устраивает?

Тем, что он врач, наш сосед и знает меня с детства. Хельга и Оле дружески с ним болтают, а мое общение со славным лекарем связано в основном с хворями и травмами. Если уж сестра глядит на меня с подозрением и примеряется потрогать лоб, то доктор, заявись я к нему с волнующим вопросом, точно заинтересуется странностями поведения не вороны, а городского хрониста. Досиделся, мол, в архиве без свежего воздуха.

Сам не знаю, почему меня так заинтересовала эта ворона. Мало ли птиц кружит над городом Гехтом и головами его жителей? Но мне действительно очень нужно расспросить о ней кого-нибудь сведущего.

– Хрорик с естественно-научного, – задумчиво поведала Хельга, возвращая предметам на столе прежний порядок.

Нет уж, благодарю покорно! С нашим хеском ректором разговаривать еще хуже, чем с доктором Трюгом. Ему только попадись на глаза, вцепится и не выпустит из когтей, пока не озадачит десятком поручений на благо города и Университета.

– Ладно, в книжке какой-нибудь почитаю. Я сейчас к Оле. Передать что-нибудь?

– Нет, о чем думаю, сама любимому мужу скажу.

Оле Сван обнаружился в одном из коридоров каталажки. Суровый и могучий, стоял он, сложив руки на груди, и созерцал. Пристальный взгляд капитана из-под насупленных бровей был устремлен на небольшое оконце в стене. Лезть к стражнику с вопросами было бы сейчас непростительной дерзостью, но я все же решился.

– Оле, ворону не видел?

– Когда-нибудь да видел, – резонно ответил Сван. – Всех сосчитал, одной не хватает?

– Ту, которая на заднем дворе ратуши обитает. Просто ты там тоже ходишь, и…

– Уже не хожу и тебе не советую. Охота среди хлама ноги ломать. Ты мне вот что лучше скажи: человек в это окошко выскочить сможет? Нормальный человек, а не твоей худосочной комплекции.

– Н-нет, наверное. Оле, а что ты задумал?

– Я задумал? – походной трубой взревел вдруг разъярившийся Сван. – Это нужно только мне? Или городу все-таки тоже? Поставить здесь решетки стоит денег! А гильдия кузнецов ломит такую цену, будто речь идет о художественной ковке по прихоти заказчика. И я хочу украсить собственный дом! Хеск казначей жмется, как голый на морозе, и требует разрешения хессира градоправителя. Тот делает вид, что я хочу отнять у него последний грош, сбереженный на похороны. Но где они будут, когда по этому коридору поведут арестованного злодея, а он как…

Не договорив, Оле устремился в окно.

Стены в каталажке толстые. Окна в них прорублены так, что сужаются от помещения наружу. Обычно они застеклены, но сейчас рамы были выставлены. Очевидно, вопрос с решетками уже был решен прежде, но что-то пошло не так.

Теперь об Оле. Природа несколько обделила бравого капитана ростом, зато насчет ширины плеч не поскупилась. А Сван путем упорных тренировок это богатство еще и преумножил. И, когда Оле совершил свой незабываемый прыжок, голова и вытянутые руки прошли в проем свободно, а мускулистый торс застрял.

Предводитель стражи Гехта торчал, как вылезшее из пирожка варенье: одна треть на улице, вторая зажата в камне, а ноги в сапогах яростно брыкают воздух в коридоре каталажки. Что делать дальше – непонятно.

– Тяни! – донесся с улицы рык, не заглушенный даже толстой стеной. – Да не за сапоги, бестолочь, за ноги! Быстрее, пока никого из наших фунсы не принесли!

Как известно, зловредных вслух лучше не поминать. И тем более не приписывать им какие-либо действия.

Явились, конечно. Не фунсы, а двое стражников. И добро б еще ветераны, от которых была б несомненная польза, так нет, самый что ни на есть молодняк. От их вопросов и советов вопли Оле за окном вовсе утратили какие-либо человеческие интонации.

Наконец общими усилиями капитана освободили, и он, плюясь огнем и ядом, унесся куда-то вверх по лестнице. Был бы среди нас искусный живописец, оставил бы потомкам для известия сделанное почти с натуры изображение виверны1. Но чудище чудищем, а меня сейчас ворона интересует.

Архив располагается в подвале ратуши. По закону им должен ведать особый служитель, но городские власти сочли излишней расточительностью платить жалованье человеку только за то, что тот будет раз в неделю стряхивать пыль со старых забытых документов. Да и желающих целыми днями сидеть в темноте и прохладе в конуре под зданием найти мудрено. Тихо и незаметно заботу об архиве свалили на хронистов. Торгрим Тильд, мой наставник, говорил, что в годы его ученичества еще был некий дедок, любивший оставлять ключ у входа в подвал и исчезать неизвестно куда. Потом он сгинул окончательно, а ключ так и остался висеть на железном штыре возле двери.

– …И теперь он бродит где-то в недрах, ибо хранители архивов не умирают, а пропитываются здешней пылью и потому живут три сотни лет, а потом рассыпаются прахом. Но прежде архивист должен найти себе преемника. Человек, зашедший в подвал, вдруг слышит зов и уходит в темноту, а потом из-за полок появляется новый хранитель архива. Старый, в огромных очках, с длинной седой бородой, чудной и нелюдимый. Увидишь такого человека, никуда с ним не ходи. Гехту ведь недавно триста лет сравнялось. Время, время.

Герда смотрит на меня, улыбаясь. Она любит всякие придумки, чем завиральнее, тем лучше. И я нахально пользуюсь этим, чтобы потянуть время, роюсь в жестяном коробе, будто никак не могу найти нужный документ, хотя выписка из приюта Благого Берне лежит прямо под руками, и часто поглядываю через плечо на мою радость, потому как невежливо во время разговора совсем отворачиваться от собеседника.

Ненавижу все, что связано с приютским прошлым Герды. Как она съеживается и тускнеет при одном упоминании об этом якобы угодном Драконам заведении! Человеку не должно быть так плохо.

– Время, время! – вслед за мной, но с другой интонацией повторила Герда и погрозила пальчиком.

Пришлось все же «найти» в ящике нужный документ.

Еще один объект наших изысканий. Герде очень хочется узнать имена своих настоящих родителей.

– Вот. Ты действительно родилась на год раньше, чем мы думали.

– Но, – прочитав, Герда недоуменно покрутила в руках лист коры серого дерева. Текст там был только с одной стороны. Короткий. – Но тут написано только «девочка с темными волосами, глаза зеленые». Почему ты думаешь, что это про меня?

– Про других похожих детей вовсе ничего нет.

– Ларс, признавайся, сам написал?

– Подозреваешь хрониста в подлоге?

– Нет, конечно, но как-то все очень странно.

– И слишком удобно. Под такой документ можно подобрать любую похожую по описанию девушку. А если учесть, что дети с возрастом меняются, то и непохожую тоже. Мама говорит, мы с Хельгой в детстве были гораздо темнее. А у сестры из всех волос только челочка на лбу, коса лет в пять расти начала.

– Но зачем?

– Коса выросла?

– Записывать детей столь… неопределенно?

– Когда берут ребенка из приюта, часто выбирают кого-нибудь поменьше, но не совсем младенца?

– Да. Но какое это имеет… Ой…

Взятый из приюта сирота может покинуть приемную семью, достигнув совершеннолетия. Особенно если не нашел в новом доме любящих родичей и покровителей. Но чем младше дармовой работник, тем дольше по закону он будет принадлежать опекунам. Приют же лишний год получает средства на содержание воспитанника. Или же, прибавив год-два, раньше срока избавляется от нахлебника.

– Вот, значит, как… – Герда смотрела на листок, как на раздавленную мокрицу. – Как же хорошо, что меня забрала Флоранса.

Да воздастся доброй рыжей ведьме еще и за это. И всем прочим тоже, по делам их.

– Хельге будет чем заинтересоваться.

Главный прознатчик Гехта не занимается делами сирот, но вездесущая хесса Къоль найдет кого натравить на приют с проверкой.

– Вот поговоришь с Оле, – я осторожно потянул листок из рук Герды, – возьмете сей документ и пойдете в ратушу. И появится в Гехте еще одна взрослая полноправная горожанка.

– Жаль, что нельзя изменить и твой возраст.

– Угу, снова буду я в семье самым младшим. И до конца зимы считаться несовершеннолетним. Кошмар!

– Долгая какая-то в этом году зима… – вздохнула Герда.

– Она у нас вообще – вечная.

– Но все же с весной есть разница. Например, дикие гуси. Над городом они не летают, а на окраине их можно увидеть каждую весну и осень. Если подняться рано утром на чердак в приюте, было слышно, как они перекликаются.

– Герда, а ворона – птица перелетная?

– За неделю ворона налетала три раза, стоило мне только идти через задний двор. А теперь исчезла, как и не было. Герда, я понимаю, что уцепился за ерунду, но не могу не думать об этой фунсовой птице. Почему она нападала и куда пропала сейчас?

– Может, ворона защищала свое гнездо?

– Посредине зимы?!

– В гнезде не только птенцов выводят, но и живут.

Серьезно сдвинув брови, Герда внимательно обозревала задний фасад ратуши.

– Тут на стене столько разных… – моя радость изобразила в воздухе пальчиками затейливый узор. – Выступов, завитушек. Водосток. Ларс, вот она!

Зеленые ведьминские глаза много острее моих. Я мог бы еще долго пялиться на стену, прежде чем разглядел бы среди лепнины черную клювастую голову.

Не знаю, в чем заключался изначальный замысел творца, прикрепившего на заднюю стену ратуши пустотелое изображение чаши, но ворона весьма успешно использовала этот архитектурный изыск в качестве гнезда. Сидела, погрузившись по плечи, и взирала на нас с особым, только воронам присущим, высокомерием.

– Она? – тихо спросила Герда. – Твоя птица?

– Фунс их различит, на вид все одинаковые. Но вряд ли в одном дворе будут гнездиться сразу две вороны.

– Тогда пойдем домой? Видишь, у нее все хорошо.

Да, надо идти. Что проку торчать в сумерках на заваленном всяким старым хламом заднем дворе ратуши? Идти и перестать морочить голову себе и любимой девушке. Убедились, что ворона на месте, и ладно. Скорее всего ушлая птица украла что-то, на ее взгляд, безумно ценное, и теперь сидит, охраняет добычу. Но должна же она выбираться хотя бы для того, чтобы разжиться какой-нибудь едой?

– Герда, закрой уши.

Снова развернувшись к стене, я свистнул.

Всякий, кто часто бывает в Белом Поле, знает: идти там на крик, а тем более на плач, опасно. Прячущаяся за метелями и туманом нечисть очень хорошо умеет подражать человеческому голосу. Потому попавший в беду опытный человек не станет орать почем зря, а, если есть оружие, выстрелит в воздух. Несомненным сигналом бедствия так же служат лай собаки, рев кхарна, а лучше всего свист. Звонкий, переливистый, слышный на несколько стандов вокруг, понятный каждому стражнику и караванщику. Нежить такого не умеет, она только шипит.

Удалой стражнический сигнал переполошил округу. Взлетела и заметалась за оградой стая птиц. Захлопали оконные рамы, и какой-то любитель раннего отдыха витиевато пожелал шумному хулигану близко спознаться с ночным чудовищем хлыной. Хорошо, что Герда все-таки закрыла уши. Здоровенный кожекрыл, наблюдая, описал над двором широкий круг и степенно удалился восвояси.

Ворона осталась на месте. Она отчаянно крутила головой и подергивала крыльями, но даже не пыталась выбраться из чаши. Или не могла?

Среди прочего хлама на дворе валялась старая полусломанная лестница. Не сговариваясь, мы с Гердой ухватились за нее, подняли, подтащили к стене.

Не отрывая взгляда от вороны, Герда сдернула с головы и протянула мне пуховый платок. Правильно, если буду хватать птицу голыми руками, могу и без пальцев остаться.

Лестница была сущей рухлядью. Перекладины расшатались, болты, удерживающие их, проржавели насквозь. Кому-то лень было тащить хлам до городской свалки, и он бросил его на заднем дворе. Однако ж, этому лодырю все равно можно сказать спасибо.

Сунув Гердин платок за пазуху, я начал восхождение.

– Ларс, я держу.

Спасибо, моя радость. Главное теперь, когда буду падать, полететь в сторону, от тебя противоположную.

Вскарабкавшись на верхнюю ступеньку, я, цепляясь за крошащуюся под пальцами лепнину, как-то выпрямился, попытался прильнуть к стене всем телом. Не спрашивайте, как мне это удалось, я не знаю.

Поминая вперемешку всех Драконов и тиллов разом, я еще немного вытянулся и оказался нос к носу с вороной.

Птица опомнилась быстрее. Свирепо каркнула, но почему-то даже не попыталась долбануть меня клювом. Я набросил на нее Гердин платок.

Ворона снова заорала, завертелась, но не сделала попытки улететь. Стало понятно, что произошло.

Промахнулась ли птица, пытаясь усесться на край каменной чаши, или же как-то умудрилась свалиться в нее, но с вороной случилось то же, что давеча с нашим доблестным капитаном – она застряла.

Был бы это зверь, я бы, обмотав ему голову платком, вытащил за шкирку. А птицу? За что ее вообще хватать?

Лестница угрожающе заскрипела. Я торопливо попытался просунуть руку под пленницу излишне узкого архитектурного изыска.

Это не ворона, это индюк какой-то, тяжелый и толстый!

Дальше-то что?

Вопрос решил насквозь проржавевший болт. С довольным хрустом он переломился пополам, перекладина заскользила под сапогами, вся лестница перекосилась, я отчаянно вцепился в лепнину, чаша оторвалась от стены, и все мы – я, «гнездо», платок и ворона – красивой композицией полетели вниз. Приземлились, правда, уже по отдельности.

Сидя у подножья лестницы и ошалело глядя на мир полутора глазами (правый, подбитый, стремительно заплывал), я увидел, как ворона выпуталась из платка и, неуклюже расставив крылья, запрыгала прочь от нас, оставляя на снегу странные, вовсе не птичьи следы.

– Герда, держи ее!

Стыдно подумать, что решил о нас с Гердой доктор Трюг, когда мы под вечер без приглашения ввалились к нему в дом. Я – сияя свежим «фонарем» под глазом, моя любимая – прижимая к груди слабо шевелящийся сверток. А уж какое выражение лица было у славного врачевателя, когда на его чистый стол вытряхнули из платка грязную мокрую растрепанную ворону… Не знаю, почему хеск Олаф нас не выгнал. Наверное, просто не успел. Указывая на странно скрюченные пальцами назад лапы вороны, мы на два голоса завыли:

– Почему?!

Врачебная клятва не позволяет лекарю отказать кому бы то ни было, обратившемуся к нему за помощью. Не можешь вылечить, так хотя бы объясни, по какой причине.

Силы небесные, выяснилось, что не мы так сильно помяли птицу. Ворона лишилась хвоста и обломала перья на крыльях, когда неуклюже приземлялась. Загнутые назад пальцы не могли ни за что зацепиться, и бедняга просто падала. Лапы же изувечила некая птичья болезнь. Доктор и про нее попытался объяснить, но запутался и сердито махнул рукой: по этому вопросу к королевским ловчим, а лучше сокольничим обращаться нужно, а он, Олаф Трюг, людей, а не пернатых лечить учился!

С тем мы и откланялись.

Стояли на крыльце, я держал в руках притихшую ворону.

– Думаю, она не нападала на меня. Просто хотела сесть на плечо. Может быть, раньше жила у людей, вот и искала помощи. Герда, она ведь на улице не выживет.

Моя радость взглянула на птицу и согласно кивнула.

– Пойдем домой?

– Пойдем.

Я думал, что умею уклоняться от нежелательных встреч с сестрой. Хельга, при всей своей дотошности и занудстве, чтит правило забвения вины за давностью лет. Если мне, натворившему что-нибудь, удавалось вечером проскользнуть в свою комнату незамеченным, с утра о содеянном речь не заводили.

Преступлениями моими были большей частью уличные стычки. Я не боялся, что в семье меня за них накажут, но очень неприятно было, когда Хельга длинными холодными пальцами бралась за кровящий нос, проверяя, не сломан ли, или за подбородок и начинала поворачивать голову, разглядывая под разными углами синяки и ссадины. Спасибо, хоть зубы не пересчитывала.

А придирчивые вопросы, кто сподобился набить мне морду, когда и по какому поводу? Что прикажете отвечать, если каждая вторая драка – месть за оскорбления в адрес Хельги, а первая – реакция на слова «Его родная сестра в хронисты продала!», и лишь изредка стычка случалась из-за желания местной шпаны со скуки «съездить умнику по стекляшкам». Очки я не носил и носить не буду, но, по мнению улицы, каждый, кто читает книжки, эту отвратительную вещь при себе имеет, а что не на носу, так оно и к лучшему, бить удобнее.

За три первых года, проведенных мной в Гехте, противники поняли, что «книжник» не всегда значит «хлюпик», постоять за свои отсутствующие стеклышки, так же, как за доброе имя сестры, ученик хрониста способен, а в драке один на один он еще и задире навешает, недаром в доме Къолей постоянно ошивается капитан городской стражи. Потасовки прекратились, тем более что родители приставили подросших чад кого к ремеслу, кого к учебе. Некогда стало.

У меня уже четыре года не возникало необходимости проникать в дом незаметно, и былая ловкость ушла. К тому же раньше меня всегда прикрывал Оле. Хорошо было с широких капитановых плеч забираться на крышу кхарни, а оттуда и в окно комнаты проскользнуть не проблема.

Но сейчас Оле и Хельга сидели в гостиной. Загорелось же им именно в этот момент устроить семейное питие барка! А ведь когда дома нужны, их пороховым зарядом из караулки не вышибешь.

Можно было, оставив Герду в дверях гостиной загораживать обзор, рвануть вверх по лестнице, но как-то это не солидно. К тому же увечная птица не подарок к празднику Нюсне, нет нужды ее до поры прятать.

Держа ворону перед собой, будто праздничный торт, я вошел в гостиную.

Родичи смотрели с интересом.

– Ворона я бы еще поняла… – задумчиво протянула Хельга.

– Казенных перьев тебе уже не хватает? – поинтересовался Оле.

Смущенная таким приемом, несчастная птица громко каркнула и вывернулась у меня из рук. Хлопая крыльями, свалилась на стол, чудом не своротила котелок с барком (чашки успел подхватить ловкий Оле), смяла скатерть, а потом, осенив крылом Хельгу по лбу, грациозно вспорхнула на книжный шкаф, где и угнездилась.

– Ну что же, – ледяным голосом сказала сестра. – Теперь доставай.

И как мы раньше жили без вороны в доме? Замечательно жили.

Первый вечер получился незабываемым. Сначала я под суровым взглядом Хельги доставал птицу со шкафа, при этом вся скопившаяся за годы пыль оказалась или у меня на рукавах, или в воздухе. Потом, водворив ворону в свою комнату, носился, как спятившая белка, вверх-вниз по лестнице, добывая то еду, то питье, то мокрую тряпку. Герда мне по мере сил помогала, но устал я и расстроился сверх всякой меры. А ведь нужно было еще все объяснить…

Как оказалось, некому. На возню с вороной ушел весь вечер. Оле отбыл на ночное патрулирование. Гудрун благоразумно скрылась в кухне. Хельга восседала в своем кресле, как королева, готовая принять явившегося с повинной мятежного вассала, но не одной же ей все рассказывать… А потом повторять для всех… Умная женщина, сама догадается, что я ворону не на суп притащил!

Даже подходить к сестре не стал, остановился на пороге.

– Хельга, все, что хочешь мне сказать – завтра.

Повернулся и строевым шагом двинул в свою комнату.

День закончился, но как-то криво.

Вжик… Вжик… Плавные скрежещущие звуки, словно воин точит в ночи клинок. Или узник пытается перепилить решетку в своей темнице.

Приподнявшись на локте, я нашарил огниво и кое-как запалил горючий кристалл. Темно, как у грешника на душе. По всему судя, ночь едва перевалила за середину.

Маленький огонек не мог осветить всю комнату. Пришлось выбираться из-под одеяла, рыскать, разыскивая источник странного звука.

Наконец нашел. Скромно пристроившись в уголочке, ворона оторвала от стены часть тканевой обивки и войлока и теперь точила клюв о камни. Зрелище, созерцать которое довелось немногим.

– Ты что делаешь?!

– Кра? – ласково поинтересовалась птица, склонив голову набок и глядя на меня одним глазом.

– Да тихо ты, люди спят!

Ворона взглянула на меня другим глазом и согласно каркнула.

За ночь фунсова птица начинала орать еще несколько раз. Издавала одиночные карки или вдруг заводила подобие песни. Домашние молчали и из комнат не показывались, но я почти физически ощущал, как накапливается в доме недовольство в очередной раз разбуженных людей.

Задолго до рассвета явился Вестри и сердито поддал мне носом под руку: «Раз уж все равно не спим, идем гулять!»

Гуляли мы так долго, что я подумал: а не нарочно ли пес водит меня, давая возможность оставшимся в доме тихо придушить мерзкую птицу?

Когда наконец вернулись, ворона мирно дремала под кроватью.

Утром на службу я собирался один. Даже завтракать не стал, чтобы не нашуметь и никого не разбудить. Прокравшись на кухню, цапнул что-то из вчерашней стряпни Гудрун и скрылся из устало молчащего дома. Раньше уйду, раньше вернусь. Если бы…

День выдался хлопотный. Вот вчера можно было повеситься от скуки, а сегодня всем срочно понадобился хронист. Пришло аж три каравана из отдаленных областей Фимбульветер, и мне пришлось слушать и записывать, что на свете делается. Потом заявилась пожилая супружеская чета с Короны. Стоит ли выдавать дочь за посватавшегося к ней кавалера, так ли уж стар и хорош его род, достоин ли? Смешно, но примерно через час пришли родители жениха, сомневающиеся, достаточно ли знатную невесту нашел единственный сын. Беспристрастные документы из архива возвестили, что обе семьи имеют в недавних прародителях скоробогатых купцов, приобретших титулы за пожертвования в казну тороватого короля Ауда, причем в один и тот же год. Я понял это, едва услышав описание гербов (стремена у одной семьи, чаша у другой, символы того, что позволило дедам посетителей сколотить состояние), но почтенные захотели лично взглянуть на записи в гербовой книге, а затем получить копии выписок. Надеюсь, что пока родители тратят время в ратуше, подтверждая худородность другого семейства, их дети догадаются отправиться в храм Хустри, а потом зажить своим домом.

В перерывах между приходом посетителей успел сгонять в Университет, попросил там книги о повадках птиц и содержании пернатых в неволе, а потом заглянул в Мастеровой квартал, заказал кузнецу Бьерну Хальсу большую просторную клетку.

Ни я, ни славный кователь представления не имели, сколько места нужно вороне. И размеры клетки прикидывали чуть ли не по себе. Ладно, если птицу удастся вылечить и отпустить, отдам решетки Оле, пусть в каталажке окна закрывает.

В результате прокопался много дольше положенного, и не я пошел в оранжерею забирать Герду, а она забежала за мной в ратушу.

Ладно хоть завтра свободный день.

Пока шагали до дома, моя любовь поведала, что там творилось с утра. Вести были безрадостные. Пробудившись и увидев, что покровитель и защитник куда-то исчез, ворона принялась с дикими воплями носиться по комнате. Вернувшийся с патрулирования Оле открыл дверь, думая одним веским словом навести порядок, но едва увернулся от крыльев и клюва, а птица сбежала. Дальше ее ловили по всему дому. Калечная ворона не летала, а, хлопая крыльями, перепархивала с места на место, но схватить ее никому не удавалось. Наконец могучий Оле загнал возмутительницу спокойствия в угол банного закута и забаррикадировал там при помощи корыта. Сердобольная Гудрун принесла пленнице миску распаренного зерна, и ворона, разделавшись с угощением, утихомирилась, рассуждая сама с собой на некие непонятные темы голосом даже приятным.