– Так, рано ещё, – я кивнул в сторону окна, где только начинались сумерки.
– В деревне засветло ложатся и встают с петухами. Это, тебе, не город.
Тётка сноровисто собрала использованную посуду в тазик, залила её горячей водой из чугунка, разбавила холодной из ведра и принялась греметь в нём вилками. Я уселся на сундук и задумался. Мысли были совсем невесёлыми. Дома, всё-таки, было лучше. Город, интернет, друзья в чате. Початиться бы, сейчас. Как там Единорог, Бизон, Фея? Новостей, наверное, куча набралось. Я, опять, достал из кармана сотку, но сеть так и не появилась.
– Зря ты телефон сюда взял, – Зоя подошла к кровати и принялась её расстилать. – Тут, никакой связи нет. Только с почты. А она – в деревне. Всё, ложись спать.
Я покорно разделся, сложил свои вещи на лавочке и улёгся. Перина оказалась мягкой и удобной. Сморило меня быстро. Сказался хлопотный день, дорога и резкая смена образа жизни. Да и впечатлений за день – выше крыши. Я привык к более размеренной жизни.
Сон был неспокойный, путанный. Сначала, я пробирался по болоту, оскальзываясь на кочках и отмахиваясь от мошкары, а, потом, убегал от какого-то косматого существа по берегу реки. Вдали маячила лодка, которую я с вечера видел у берега, а в ней сидел давешний дедушка и ловил рыбу удочкой. В момент, когда косматое существо настигло меня и протянуло ко мне свои костлявые руки с кривыми когтями, я, словно выныривая из глубины, проснулся и сел в постели. В комнате было темно, и, только, тоненький серпик луны слегка освещал помещение.
Пытаясь унять, всё ещё колотящееся в груди от страха, сердце, я слез с кровати и выглянул из-за занавески. На печи было пусто. Скорее, по наитию, чем, что-то соображая, я натянул на босу ногу кроссовки и, как был в одних трусах, так и вышел на крыльцо. Ночная сырость взбодрила. Я поёжился и, уже, хотел вернуться в дом, когда со стороны реки, вдруг, услышал голоса. Крадучись, словно делаю что-то плохое, подобрался к ограде и посмотрел вниз. На причале у лодки беседовали двое. Влажный воздух хорошо передавал звуки на расстоянии. Я узнал их по голосам, потому что в темноте разглядеть что-то было трудно.
– То, что с племяшом несчастье приключилось, я сразу почувствовала, – монотонно вещала тётка Зойка. – У нас это, сам знаешь, в крови.
– Да, – дед натужно кашлянул. – Это не люди, которые от природы оторвались и корней своих не помнят.
– Вот, только, сразу выехать не получилось. Мохнатый, снова, шалить начал. Пока успокоила, пока грань утрясла, времени много прошло.
– Зачем ты его сюда притащила? Не место человеку в приграничье. Не страж он. Трудно ему будет.
– Если ему, сейчас, ногу не залечить, на всю жизнь колченогим останется. Жалко. Кровинушка, как-никак.
– Он, прежде всего, человек. А человеку в приграничье тяжело. Даже, опасно.
– Ты-то, чего выперся? Хорошо, ещё, личину людскую надеть догадался.
– Видел, как парень на улицу вышел, а Мокрец в последнее время не в настроении. Вдруг бы утащил.
– Знаю я, что Мокрец не в духе. Только, я наказала племяннику к реке не спускаться.
– А он спустился.
– Не увидел бы тебя, не спустился бы.
– Ох, тяжело ему тут будет.
– Я постараюсь оградить его от нечисти.
– Как? Они людей не любят. Отвезла бы ты его назад в город.
– Нет. Сначала, на ноги поставлю.
Я, из разговора, так ничего и не понял. Зато, продрог от сырости, и мне опять захотелось в тёплую постель под пуховое одеяло. Я вернулся в дом, взобрался на кровать, накрылся с головой и, пригревшись, снова уснул. Не слышал, даже, как Зоя, зайдя, постояла надо мной, вздохнула и полезла к себе на печку.
Когда, утром, я проснулся, по дому витал аромат свежей сдобы, на столе исходил паром самовар, а тётка Зойка с раскрасневшимся от огня лицом суетилась у печи.
– Проснулся? – оглянулась она, когда я вышел из-за занавески. – Долго вы, городские, спать любите.
– Так, утром же, спится лучше всего!
– Утром самое время для дел. Граница между светом и тьмой. Много чего успеть можно.
– Какая ещё граница?
– Не бери в голову, это я, так, о своём. Ну? Давай, умывайся. Я блинчиков напекла.
В умывальнике, вопреки моим ожиданиям, вода была тёплой. Я морально, уже, приготовился к колодезной, студёной. Тётка позаботилась. То-то ворчит, возясь у печи, что-то про изнеженных городских. А сама холодную воду с горячей до нужной кондиции разбавила, чтобы племяннику было приятнее умываться.
– Садись быстрее, – подогнала меня тётка. – Блинчики стынут.
Я посмотрел на гору янтарных блинов, исходящую паром, стоящие рядом блюдца с мёдом, сметаной и черничным вареньем, и сглотнул слюну. Зоя налила чай и поставила передо мной.
– Завтракай, и тобой займёмся.
– В смысле?
– Ногу твою будем в порядок приводить.
– Не понимаю, – я покосился на свою конечность. – Что тут ещё сделать можно? По-моему, лучше уже не будет.
– Ты, племянничек, не зарекайся, – тётка перетирала какие-то коренья в ступке и одним глазом посматривала на чугунок, томящийся в печке. – Ну? Поел?
– Да, – я отодвинул от себя блюдо с уполовиненной стопкой блинов и сыто выдохнул. – Нельзя так много кушать с утра. Так, скоро, в дверь не буду пролазить.
– Хватит болтать. Садись на сундук.
Я вышел из-за стола и присел на плоской крышке. Было жестковато. Ещё и уголок жестяной полосы, которой, крест-накрест была оббита поверхность, больно впился в ягодицу.
– Что ёрзаешь? – тётка, притащила деревянную бадью и поставила её на пол передо мной.
– Подложить бы что-нибудь.
– Привык у себя в городе к креслам, да диванам, – она подала мне маленькое детское одеяльце, сложенное вчетверо. – На, вот, подстели.
А так гораздо лучше. Пока я мостился, тётка ухватом достала из печи чугунок и вылила из него в бадью кипящую бурую жидкость.
– Это, что, мне туда ногу совать надо? – с опаской покосился я на исходящую паром посудину.
– Не бойся, не сварю тебя, – она высыпала туда из ступки порошок, от чего жидкость снова забурлила, пошла крупными пузырями и успокоилась. – Чай, не Баба Яга. Припарки делать будем.
– Припарки? Что за глупость? Мне ногу по частям собирали. Как смогли, так и собрали. А тут – припарки! Думаете, помогут?
– Сам увидишь. Ну-ка, заголи ногу!
Пока я снимал штанину, тётка достала кусок холщовой тряпицы, сложила её в два раза, потом, окунула её в бадью, отжала и обернула ею моё бедро. Стало горячо, и я зашипел сквозь зубы.
– Терпи, – прикрикнула на меня тётя. – Нужно терпеть.
