После революций. Что стало с Восточной Европой
Инесса Плескачевская
После революций. Что стало с Восточной Европой
© Инесса Плескачевская, текст, 2024
© Михаил Пеньевской, фото, 2024
© Оформление, ООО «Издательство АСТ», 2024
От юбилея к юбилею. Вместо вступления
Этот проект родился, когда я прочитала новость о том, что олени в чешском национальном парке Шумава не ходят за железный занавес – границу с Германией, хотя она исчезла более четверти века назад. Оленей, ранивших бока об этот самый «занавес», уже нет, но и их потомки через границу не ходят. Ученые говорят: модель поведения закрепилась на генетическом уровне, и железный занавес жив в сознании. Как мне кажется, не только в оленьем.
Этот проект родился из попытки осмыслить свое прошлое и настоящее. Мы часто дискутировали с мамой о роли Михаила Горбачева в истории: кем он был – освободителем или человеком, из-за которого мы потеряли великую страну? Но ведь не только мы свою потеряли, хотя в своем эгоизме часто об этом забываем.
Этот проект родился из памяти. Я часто вспоминаю, как в самом конце 1980-х – начале 1990-х, когда СССР еще был жив, но мы уже перестали гордиться его историей, я увидела двух плачущих женщин. Они смотрели по телевизору документальный фильм, разоблачающий эпоху брежневского «застоя», и плакали, задаваясь вопросом: «На что мы потратили свою жизнь?». До того момента они были уверены, что жизнь проживают правильную, светлую и счастливую, а оказалось, что многое из того, во что они верили – ложь. По крайней мере, так все вокруг стали говорить. Им трудно было смириться с этой мыслью.
Конец восьмидесятых и «лихие девяностые» с их нехваткой всего прошли для меня почти беззаботно: в то время меня больше волновал первый поцелуй и остальное первое, что бывает в юности. Я училась в университете и купалась в ощущении свободы (нехватка денег, конечно, раздражала, но не слишком, тогда все так жили): на отделении философии, где я училась, говорить можно было обо всем, уже отменили научный коммунизм, а историю КПСС заменили «историей демократических движений ХХ века», и это было куда интереснее. Как водится у молодых, мы открывали мир – и этот новый мир разительно отличался от мира наших пап и мам, многие из которых плакали тогда у телевизора.
Много лет спустя, в феврале 2020 года, во время Мюнхенской международной конференции по безопасности я говорила об этом времени с известным российским политологом, главным редактором журнала «Россия в глобальной политике» Федором Лукьяновым. Он, тоже бывший студентом в годы, потрясшие мир революциями (в основном все же мирными), вспоминал о нем так же, как и я: «Наверное, это самое счастливое и лучезарное время, потому что тогда действительно казалось, что все плохое уходит и наступает свобода. Свобода информации, открываются какие-то совершенно новые возможности, сугубо позитивные. Это был период невероятного, невозможного счастья, когда цензуры уже не было, а рынка еще не было. Было классно».
Но это была революция. В Беларуси, где я живу, она, к счастью, прошла бескровно. Потерянные деньги не в счет. Как говорила моя мама, потерявшая стоимость двух автомобилей (через много лет ей выплатили компенсацию, которой едва хватило на пару сапог): «Это же революция, деньги – самое меньшее, что мы могли потерять». Но она так и не рискнула признаться в этой потере бабушке, пережившей две мировые войны и любившей повторять: «Если будет вдоволь хлеба и картошки, чего люди еще захотят?». Оказалось, что люди хотят – всего. Свободы, путешествий и изобилия. Это же так естественно – хотеть всего этого.
Нам, родившимся в СССР и успевшим побыть хотя бы пионерами, в чем-то труднее, чем молодым, родившимся в 1990-е и позже. Потому что мы помним, что Узбекистан, Грузия и Литва с Молдовой – наша страна. У нас, белорусов, фантомные боли по поводу России и порой трудно провести разграничение «свой/соседский». К тому же мы привыкли гордиться общей историей. Но сегодня мы живем в новых координатах, стараясь при этом не забывать старые.
И, конечно, мы привыкли относиться к Восточной Европе совсем иначе, чем к Западной: на востоке, казалось нам, и люди душевнее, и любят нас там больше. Когда мы поняли, что это не так, это стало болезненным ударом.
Цель этой книги – рассказать о бывших социалистических странах: Болгарии, Венгрии, ГДР, Польше, Румынии и Чехословакии и людях, которые прошли через то же самое, что и мы, родившиеся в СССР, – революцию и изменение сознания и жизни. Мне хотелось поговорить с теми, кто вырос при социализме, и теми, кто его никогда не знал. Посмотреть, что стало с «флагманами социализма» – предприятиями, которыми страны когда-то гордились: смогли ли они пережить перестройку и переход на рыночные рельсы.
Проект «Без железного занавеса» начался в ноябре 2014 года, когда Германия и Восточная Европа широко праздновали 25-летие падения Берлинской стены – осязаемого символа того самого занавеса, который так долго разделял Европу и мир. Мне хотелось быть там, на берлинских улицах, с людьми – их были тысячи и тысячи, ликующие толпы, – которые ходили по городу, расцвеченному большими белыми шарами – так обозначили периметр снесенной (и правильно!) стены. Сейчас, когда ты легко можешь стоять одной ногой в Восточном Берлине, а другой – в Западном, трудно представить, как между ними стояла стена. Я была на торжественном собрании в Концертхаусе и видела, какими аплодисментами встречали бывшего президента Польши Леха Валенсу, который, как он теперь говорит, «первым вырвал зубы русскому медведю», и бывшего премьер-министра Венгрии Миклоша Немета, открывшего в 1989 году венгерско-австрийскую границу для беглецов из ГДР. Я видела, как эти аплодисменты переросли в долго несмолкающую овацию, когда в зал вошел Михаил Горбачев. Потому что если бы не Горбачев, ничего этого – ни падения Берлинской стены, ни Бархатной революции, ни открытых границ – не было бы. Об этом говорили все мои собеседники во всех странах этого проекта. Из семи стран, в которых я побывала в процессе работы, две – ГДР и Чехословакия – эпоху перемен не пережили.
Когда я только задумывала этот проект, мне хотелось рассказать об изменениях, которые произошли в бывших социалистических странах, через то, как изменились бренды, которыми эти страны были знамениты. Я провела опрос среди читателей газеты «СБ. Беларусь сегодня», в которой тогда работала, и они сказали, что помнят Румынию по мебели, Болгарию – по помидорам и сигаретам, Венгрию – по кубику Рубика и токайским винам, Чехию – по пиву и богемскому стеклу, Польшу – по духам «Быть может», а ГДР – по сервизу «Мадонна» и фильмам про индейцев с Гойко Митичем, а брендов Словакии не знают совсем: не было такой страны в социалистические времена. И я поехала выяснять, что же со всеми этими марками (мы же не знали тогда слова «бренд») стало. Оказалось, что выжили немногие, а больше всего выживших в Чехии. Оказалось, что через исчезновение этих марок многое можно узнать об истории изменений после 1989 года: как, спеша поскорее «в рынок», за копейки продавали заводы и фабрики, а в некоторых странах и атомные электростанции, как тысячи людей оставались без работы, как вчерашние плюсы становились сегодняшними минусами, как вчерашнее плохое становилось сегодняшним хорошим, как вчерашние политические заключенные становились президентами, и как при этом трудно было перестроить сознание – труднее, чем найти новую работу. Многие так и не смогли перестроиться и остались жить при социализме, пусть и мысленно. Ностальгия по тем временам есть практически везде, но многие путают ее с грустью по ушедшей молодости.
Начиная этот проект, я думала, что завершу его за два года, но смогла лишь через пять – финалом стала конференция в Праге в ноябре 2019 года, посвященная 30-летию падения железного занавеса. Пять лет – от юбилея к юбилею. За эти пять лет я провела множество интервью с самыми разными людьми – от последнего царя Болгарии Симеона II, последнего генерального секретаря ЦК СЕПГ Эгона Кренца и первого премьер-министра независимой Словакии Владимира Мечьяра до одного из богатейших людей Румынии и визионера Флорина Талпеша, всемирно известного польского кинорежиссера Кшиштофа Занусси и Яноша Кобора, фронтмена венгерской группы «Омега». Я встречалась с политиками – от коммунистов и левых до самых правых, я говорила со звездами, миллионерами, учителями, пенсионерами и предпринимателями. И постепенно, постепенно у меня в голове складывалась картина их меняющегося мира. Одни проклинали социалистическое прошлое, другие плакали о его утрате. Люди, выросшие при социализме, печально качали головами: глупые мы, так много потеряли, так неразумно провели преобразования, можно ведь было по-другому. Люди, родившиеся после 1989 года, смотрят на мир совсем другими глазами, они не понимают, как можно ностальгировать по временам, когда нельзя было свободно передвигаться по миру. Эту открывшуюся свободу передвижения назвали главным достижением революций 1989 года во всех странах. Мне кажется, что этого мало, и я продолжаю искать другие достижения. Они, конечно, есть, но вот так, чтобы безусловное и для всех – только это.
Я вошла в этот проект с одним видением ситуации и вышла с другим. Не кардинально противоположным, но – другим. Так часто бывает: нам кажется, что это мы управляем своими проектами, но иногда мы упускаем тот момент, когда они начинают менять нас. Я своим изменениям рада. Вспоминая оленей из парка Шумава, я точно знаю: мы, рожденные в СССР и других «странах социалистического блока», сможем перейти границу. Потому что границы существуют только в нашем сознании, и преодолеть их – в наших силах.
За пять лет, пока шел этот проект, в жизни вовлеченных в него людей происходили изменения – они меняли работу, переезжали в другие города и страны: жизнь не стоит на месте. Но я оставляю в тексте указания на те должности, которые они занимали во время нашей встречи. Для многих – учителей, студентов, офисных работников и мелких предпринимателей – не так и важно, кем они работают сейчас. Но, например, для депутатов парламента выборы могли все изменить. Но в этой книге они будут говорить тем голосом и в той должности, в какой говорили со мной во время работы над проектом.
Я не ставила перед собой цели рассказать про революционный 1989 год – об этом написано и сказано много. Моя книга не об этом. Она о том, как люди, прошедшие через перемены, и люди, родившиеся после них, оценивают свою жизнь сейчас, как оглядываются на те события сегодня. Она о том, что разные поколения видят эти события по-разному и свою нынешнюю жизнь оценивают по-разному, о том, что иногда члены одной семьи не понимают друг друга, как это происходит, например, в семье румынского кинорежиссера Раду Жуде. Правда у каждого своя, и мне хотелось услышать и рассказать вам каждую. Задача, конечно, непосильная, но я попробовала.
Надеюсь, что, читая эту книгу, вы будете узнавать себя, потому что люди в Восточной Европе прошли через то же, через что прошло поколение людей, родившихся в СССР, – пустые полки в магазинах, эйфорию от свободы, которая на кого-то свалилась внезапно, а для кого-то стала результатом многих лет усилий, шоковую терапию, потерю работы, утрату уверенности в завтрашнем дне, распад страны. Нам только кажется, что наш опыт уникален. Сейчас, завершив этот проект и анализируя массив полученной информации, я могу смело сказать: мы уникальны масштабом и количеством стран, на которые распался Советский Союз. В остальном мы с восточными европейцами схожи. Послушайте их – и вы узнаете себя.
Эта книга не ставит перед собой задачу анализировать причины и следствия, нет – это просто рассказ людей, некоторые из которых были свидетелями перемен, а некоторые эти перемены творили сами. Не обещаю, что чтение ее будет всегда приятным, но надеюсь, что в любом случае окажется познавательным.
Болгария в поисках процветания
Как там говорили в советские времена? «Курица – не птица, Болгария – не заграница»? Еще говорили про всесоюзную здравницу, «братушек», шестнадцатую республику и особую близость. Вооруженная детскими стереотипами и знанием о том, что если киваешь, то в Болгарии это «нет», а если мотаешь головой, то соглашаешься, я прилетела в Софию. Первый подвох: люди говорят какими-то знакомыми словами, единичные ты улавливаешь, но все равно ничего не понимаешь. Вот те на – в Болгарии нужен переводчик! День примерно на третий улавливаешь уже целые абзацы, но переводчик по-прежнему нужен. Так и общались: я им по-русски, они мне по-болгарски. Говорили открыто («я вам честно скажу» – самая повторяющаяся фраза), от души – о том, как советско-болгарская дружба сменилась американо-болгарской, о том, что «судьба Болгарии никогда не решалась в самой Болгарии», и нынешнее время – не исключение в этой давней, хотя и не любимой, традиции. Говорили о разочаровании, потерянных годах, бедности и о том, что «все уезжают».
Во всех странах, в которых я побывала, когда работала над этим проектом, мне говорили про «образцы для подражания»: страны, на которые равнялись. В Чехии и бывшей ГДР в 1989 году мечтали, что пять лет хорошенько поработают, а потом заживут, «как в Германии», в Словакии и Венгрии мечтали жить, «как в Австрии». «А на кого равнялись в Болгарии?» – спрашивала я у местных. Они терялись и говорили, что Болгария никогда не была богатой, что и при социализме была далека от процветания, но «все же у нас никогда не было так плохо, как в Румынии». Ага, думала я, вот как здесь сравнивают. Кстати, сегодня согласно статистике ЕС, Болгария – самая бедная страна союза, Румыния ее обошла. При социализме, говорили мне, болгары хотели жить, как югославы. Но что произошло с Югославией, вы знаете. А что случилось с Болгарией, я вам расскажу.
В ожидании чуда
Датой рождения «новой», демократической Болгарии считается 10 ноября 1989 года – в этот день Центральный комитет Болгарской коммунистической партии сместил с поста генерального секретаря Тодора Живкова, который стоял во главе страны с 1954 года. «Мы все ожидали более-менее биологическую перемену, как это случилось в Советском Союзе, когда одно поколение лидеров умерло, и пришли другие люди», – говорит Елена Поптодорова, дважды посол Болгарии в США. Именно она вела переговоры по вступлению своей страны в НАТО.
– Вспомним, какой была Болгария, когда случился «переход», как его у вас называют. Чего вы тогда ожидали? И что из того, о чем мечтали, сбылось, а что нет?
Всплескивает руками: «Ах!». Елена Поптодорова в розовом костюме от Шанель кажется женщиной немного восторженной, но это, конечно, видимость: хватка у нее железная, не сомневайтесь. Она хорошо говорит по-русски, но интервью дает на английском – так ей удобнее формулировать мысли. Мы сидим в маленьком кафе, зажатом между стандартными панельными домами, которых в Софии так много. Про это кафе наверняка знают только «свои» – те, кто живет или работает по соседству. Елена Поптодорова из вторых: за углом – здание Министерства иностранных дел, в котором она проработала много лет: пришла в 1975 году как переводчик для членов правительства (да, и Тодору Живкову переводила) и доработала до должности посла Болгарии в США. Много лет она пьет кофе именно в этом кафе, в котором все так по-домашему: вот сидит компания из немолодых мужчин, ведут тихую неспешную беседу, а за этим столиком жизнь идет активнее: здесь играют в нарды. Людей, играющих то в нарды, то в шахматы прямо на улицах, мы потом встречали в Софии не раз. Была в этом уже почти забытая неспешность и приверженность образу жизни, который едва сохранился в других столицах: все изменилось. Именно об этом мы и говорим с Еленой Поптодоровой.
– Это вопрос на миллион долларов, потому что именно такими вопросами нужно задаваться 30 лет спустя. Но вы получите разные ответы, потому что у разных людей было разное восприятие, ожидания от событий, особенно учитывая, что многие их не ожидали, а многие не хотели. Болгария это не Центральная Европа, поэтому восприятия перехода часто расходятся, иногда оказываются очень конфликтующими, и это долгая история, если вы хотите знать все точки зрения. Я тогда работала в посольстве в Италии. Всю жизнь я имела отношение к Западу, у меня было представление о свободах, которые были в западных странах. Это было невинное чувство – что ты можешь читать книги, смотреть телевизор, путешествовать. А с другой стороны, был местный контекст – Политбюро, один лидер так много лет. И еще я должна сказать… не знаю, должна ли я это говорить, но румынам это понравится: Живков был не Чаушеску даже в самом большом отдалении. Было чувство уютности в стране. Потому что она была, может быть, более провинциальной, чем центральноевропейские страны, даже если сравнивать с Румынией. Я не думаю, что у болгар хоть когда-то были претензии на то, чтобы быть центром чего-либо. Поэтому все было мягче. У нас была нехорошая шутка в отношении самих себя, она говорит о том, что ничего в Болгарии не делалось на 100 %. У нас не было стопроцентного фашизма, не было стопроцентного социализма, и сейчас у нас нет стопроцентной демократии. Это самоуничижительно, мне эта шутка не нравится, но я должна признать, что в большой степени это правда. Такого рода афоризмы не возникают ниоткуда, для этого есть почва, и я думаю, что эта шутка основывается на нашей истории. Кто-то скажет, что никакая другая нация не будет спокойно ждать 500 лет, пока ее освободит кто-то другой (имеется в виду освобождение Болгарии Россией от турецкого ига в 1878 году. – И. П.). Это более или менее тот контекст, в котором происходили перемены. Люди не были счастливы по поводу режима, но не настолько, чтобы сделать революцию. Мы – единственная страна, где не случилось 1956 года, как в Венгрии, или 1968-го, как в Праге, или таких восьмидесятых, как в Польше, ни даже такого 1989-го, как в Бухаресте – не было у наших людей такой насильственной реакции. У нас это оказался более-менее дворцовый переворот, именно так это описывали после 1989 года. Очевидно, что Живков больше не был любимцем Кремля. В Бухаресте проходила одна из последних встреч, где министры иностранных дел и экономики, тогда это называлось министерство торговли, проводили тайные, тихие встречи с Кремлем о переменах в Болгарии. Так это все проектировалось. В отличие от других стран, перемены в Болгарии спроектированы. И вот когда случилось это знаменитое заседание Политбюро, прошло голосование – они тогда голосовали, но это голосование было подготовлено в результате предварительных консультаций с Кремлем, – это было как землетрясение. Я сидела в посольстве в Риме (Елена Поптодорова в это время работала советником-посланником Посольства Болгарии в Италии. – И. П.) и получила звонок – это был журналист с Национального радио, который сказал мне, почти дословно: «Послушайте, вы должна знать, что вашего бывшего босса заменил ваш нынешний босс». Я была в замешательстве, мы не могли ни о чем таком даже помыслить. Решение было принято, оно уже попало в новости, а этот журналист все еще не мог решиться произнести это вслух. Это очень интересно. Я сказала: я не понимаю, что вы мне говорите. А он: я вам говорю, что ваш босс, министр иностранных дел, стал новым президентом республики и председателем Политбюро. Вау! Это было огромно. Немедленно собрался штат посольства, мы сели перед телевизором, чтобы смотреть новости. Мы смотрели RAI, итальянское телевидение, интернета тогда ведь не было, телевидение было нашим единственным источником. Мы посмотрели RAI I – точно, потом RAI II, чтобы удостовериться – да, потом еще RAI III – точно, это произошло, произошло! К тому времени мы ожидали перемен.
Она останавливается буквально на мгновение, чтобы сделать глоток кофе – как будто у нее перехватило в горле от воспоминаний. В жизни каждого человека есть такие мгновения, когда он и десятилетия спустя четко, до секунды, помнит, где он был и что делал в это мгновение, изменившее жизнь, – его ли самого, страны или мира. И что почувствовал. Елена Поптодорова тоже помнит свои тогдашние эмоции.
– В некотором смысле я оплакиваю те годы, потому что они были, может быть, более наивными, но и чистыми во многих смыслах. Все надеялись на лучшее, на новую систему отношений, которые будут прозрачными, будут основываться не на привилегиях, но на заслугах, что даст всем равные возможности. И 1990-е были не только периодом этих надежд, но и попыток их осуществить. Было много иллюзий. Была иллюзия, что политические перемены все разрешат. Мы мало знали об экономике. Было романтическое ожидание, что это случится вот так (щелкает пальцами). Помню, как я выступала по телевидению в 1990 году, и меня спросили о политическом процессе, а я сказала, что это сложно, но через пять лет все будет в порядке. Была иллюзия, что это пройдет гладко, мы даже не понимали, что нужно проделать огромную, тяжелую работу. Ведь экономические, политические системы – все было другим. Мы хотели быть там, хотели окончательного результата – единственное, мы забывали о том, что нужно пройти большой путь, чтобы там оказаться. Это было время блаженной надежды, изобретательности, ожидания и даже уверенности в себе – мы действительно верили, что можем все.
– Что из того, о чем вы мечтали, осуществилось?
– Некоторые вещи случились достаточно спорным образом. Первое – многопартийная система и выборы. То, как этим злоупотребляли, другой вопрос, но система политического плюрализма есть. Свобода путешествий – огромная вещь. И, конечно, доступ к большей информации, что усилилось, когда пришел интернет. Если бы это случилось раньше, можете себе представить? Как бы это работало? Если бы интернет пришел в 1988-м, например? Я даже не знаю. Так что – доступ к большей информации, доступность перемещений. Многие наивные, и я среди них, полагали, что, когда изменится политическая система, это разрешит и все остальные вопросы.
– Но этого не случилось.
– Политические перемены произошли достаточно быстро, это было легко, потому что демократия существовала в Болгарии до 1945 года. Не так много времени и прошло – не так, как, например, в Советском Союзе, не 70 лет, которые стирают любое воспоминание о многопартийной системе. У нас все еще жили люди, которые это помнили. Однажды сидела рядом с теми, кто руководил страной до 1945 года, – это было потрясающе, я никогда не думала, что доживу до такого момента. Это было наследие, которое транспортировалось в 1990-е. Но это не разрешило автоматически сложный комплекс вопросов, связанных с торговлей, свободным рынком. Мы выходили из системы строго контролируемой государственной экономики в систему свободного рынка, это реально тяжело и сложно. В 1990-е не все необходимое законодательство было на месте, не было инстинкта проводить это как прозрачный процесс и наблюдать, как идет приватизация. И все это произошло по номинально новым правилам, но по старым представлениям – что «наши» люди должны получить свою выгоду. Это было очень неудачно, люди были разочарованы, как прошла приватизация. Это было по законам джунглей.
Обратите внимание на эти слова про «наших» людей, выгоду и приватизацию по законам джунглей. В ходе наших встреч в Болгарии такие намеки делали часто. А намекали потому, что никто не хотел говорить напрямую об одном из «брендов» страны, по которому ее знают в мире, – организованной преступности. Это то, чем Болгария не гордится (а кто бы стал?), но с чем, похоже, смирилась.
Тот же вопрос – о мечтах и надеждах – я задала Петру Кыневу, председателю Комиссии по экономической политике и туризму Парламента Болгарии.
– Есть такой анекдот. Спрашивают армянское радио: «Когда будем жить лучше?», они отвечают: «А это уже было». (Усмехается.) Почти 30 лет назад я был генеральным директором Полиграфического комбината. Огромное предприятие, а тут грохнули события. Перестройка, Горбачев, все мы читали «Огонек», «Московскую правду»… Тогда, честно вам сказать, я не представлял, что лет через 20 буду депутатом парламента, председателем комитета по экономике, а Болгария будет в такой ситуации, что уже надо подводить итоги. Не представлял, что нас ждет и что будет. Все мы думали, что вот грянет революция, начнется золотой век, мы поработаем пять лет, а потом будем отдыхать. Ничего такого не получилось. Поэтому я сейчас своим коллегам в Беларуси говорю: ребята, медленно делайте перестройку, не спешите, не совершайте те глупости, которые мы наделали, потому что, с одной стороны, Болгария прошла период очень сильно, результаты, особенно последние несколько лет, хорошие. Но мы сделали очень много ошибок, в основном в области приватизации, разгромили сельское хозяйство, практически уничтожили хорошее образование, которое было сделано по советской модели. И самое тяжелое, что нам больше всего мешает, – огромный отток людей, которые работают на Западе. Так что однозначный ответ дать невозможно. Эти двадцать с чем-то лет произвели большой перелом в обществе. К сожалению, проблем очень много.