Опаленные
Завернув в простыню сестренку, с трудом вытаскиваю ее наружу. Мне десять местных циклов, называющихся «год», ходить тяжело, но я отвезу мою родную Мариночку туда, где она будет лежать вместе со всеми. Ей было всего три цикла… Ощущений нет, чувств нет. Я медленно бреду к мосту, но меня останавливает какая-то тетя. Она кажется очень большой, взрослой, хотя сама вряд ли намного старше меня.
– Все умерли? – спрашивает меня тетя. Я только киваю в ответ.
И тогда она идет рядом со мной. Ей тоже тяжело, но она идет, помогая мне. А потом забирает меня к себе. И у нее все умерли.
– Будешь мне братом? – спрашивает тетя по имени Таня.
Эта девушка спасает меня, делится со мной хлебом, хотя ей самой нужно, и делает главное – показывает мне, что я не один. У меня есть сестра, поэтому надо выжить.
Открыв глаза в полумраке ночного освещения личного помещения, я вспоминаю. Тетя по имени Таня, отдававшая мне свой хлеб. Никогда в жизни у меня не повернется язык назвать такую самкой. Кажется, тот голод и укрытые чем-то мягким чувства – они пришли за мной сюда. Но и сама девушка, спасшая меня… Она командовала, заставляя двигаться, не давала замереть, не давала отчаяться. Значит, бывает и так? Тогда почему у нас самки считаются полуживотными? Они умеют учиться, я же сам вижу. Получается, это делается специально.
Я вспоминаю лагерь. Те, что были в черном… Они заставляли ходить на четвереньках, потом изображать собак, при этом сильно били, если им не нравилось, как изображали. Здесь у самок ошейники и поводки, в точности, как в том моем сне. Здесь их ничему не учат, ограничивая интеллект, и сильно бьют, насколько я теперь понимаю. Значит, здесь тоже лагерь?
Но если так, то мы все приговорены. И считающие себя самцами, и те, кого назвали самками. Мы приговорены, и выхода нет. Эта мысль вызывает внутреннее возмущение – такого не может быть, мы должны бороться, просто обязаны!
Теперь я понимаю, почему Вика не улыбается. Она была там, я просто не понял, когда она рассказала во время нашей «игры». Только сейчас, став таким же, я осознаю, почему может не быть сил ни плакать, ни улыбаться. Зато ушел и страх, полностью ушел, будто бы не было его.
Рядом со мной просыпается моя Звездочка. Девочка с волшебными глазами. Ее хочется закрыть от всего мира, отдать весь хлеб – ведь в мире, где хлеб стал сокровищем, она все равно остается важнее даже его. Отсутствие страха, эмоций, позволяет глубже задумываться о том, что происходит вокруг. Я не чувствую ставшего привычным там голода, поэтому могу сосредоточиться.
Наших девочек называют самками, ничему не учат, используют для деторождения и удовлетворения потребностей мальчиков, называемых самцами. Низших потребностей, животных. Значит, нас всех делают, если уже не сделали, животными. Зачем? У этого должна быть причина.
Возможно, для того, чтобы мы не взбунтовались. Ну, скажем, взбунтовались бы – и что? О восстаниях я в лагере слышал, ничем хорошим они не заканчивались. Получается, дело не в этом. Если нас делают животными, то кто ведет корабль? Дионис? Хорошо, допустим, но тогда зачем нужны мы?
Столько вопросов, ответов на которые не существует. А если предположить, что рассказ о полете к звездам – лишь сказка, а мы все находимся в лагере? Наши девочки – те, над которыми издеваются, а мы тогда, получается, капо6… Противно от одной этой мысли становится. Но именно она очень многое объясняет. Тогда понятно, отчего за нами постоянно следят, почему процедуры эти странные и зачем убивают заболевших. Ведь в точности, как в лагере, – там заболевшие или умирали сами, или же их душили газом, а потом уже сжигали. Здесь же сразу сжигают.
Перед глазами встает лицо той самой, бракованной. Значит, или заболевшей, или неспособной дать потомство. Ее убили очень болезненным способом за то, в чем она виновата не была. Как могут убить и любого из нас, в любой момент. Осознавать это… никак. Я, наверное, готов к смерти, если она не будет смертью Звездочки. За Вику я буду драться до конца.
– Здравствуй, – вижу, что пытается улыбнуться, поэтому просто глажу ее по голове.
– Ты был там, – констатирует она.
– Ты меня спасла, – говорю ей в ответ.
И понимаю – это именно так. Она меня спасает в этих снах. Я угадываю ее руки, ее голос, ее особенности, хотя мы знаем друг друга всего несколько дней. Почему-то у меня такое ощущение, что мы знакомы много-много лет. Как это объяснить?
– Это не так, – качает она головой, но в ее глазах я вижу понимание.
– Встаем? – спрашиваю ее.
Это риторический вопрос, и Вика, и я понимаем это. Надо вставать, принимать душ, одеваться и идти на уроки. Как минимум, завтракать, а потом решить, что будет безопаснее для Вики. Как сделать так, чтобы ее никто не обидел? Как?
Виктория 5013
Я не понимаю, где нахожусь. Вокруг меня только… самки. «Женщины, девушки» – так они называются, но, на самом деле, мы здесь все самки. Из одежды на мне только платье из какой-то грубой ткани, голод, конечно еще. Но к голоду я привычная… И к тому, что я теперь только номер, и никак иначе, – тоже. На нашем корабле разве что чище, а в остальном все так же.
Здесь я узнаю наш корабль. Воспитатели называются ауфзеерками 7 , им нельзя смотреть в глаза, как и у нас. Наказать могут за что угодно, даже если им просто захотелось. Но и на корабле мы же не всегда знаем, за что нас наказывают. Здесь нет самцов, только ауфзеерки. Если появляется самец в черной одежде – это к беде. Занятия спортом вполне обычные – бег без одежды, холодный душ, ничего особенного. Только кушать нечего. Суп непонятно из чего и кусочек хлеба. Дети плачут постоянно, заболевают и умирают. Иногда сами, а иногда их уносят, чтобы убить. Так здесь работает отбраковка.
Затем меня и еще нескольких самок зашвыривают в громыхающую повозку и куда-то везут. Самки плачут, а я не понимаю, что происходит. Они не могут объяснить, поэтому я просто жду. Повозка останавливается, нас выкидывают из нее и очень сильно наказывают. Две самки не могут встать, поэтому их отбраковывают на месте. Я впервые вижу так много крови, отчего голова начинает кружиться, но падать нельзя.
В следующей картине я оказываюсь в помещении, полном плачущих детей. На моей руке номер, уже другой, но цифр в нем больше, чем в моем. Значит, я оказалась в будущем? Среди детей помладше я вижу сам… мальчика примерно моего возраста. Его лицо ничего не выражает, но он заботится о младших. Есть в его заботе что-то очень знакомое.
– Мама… – шепчет маленькая девочка. Она умирает. Очень медленно, мучительно, но умирает. Мальчик говорит мне, что над ней ставили опыты.
Скоро и меня уводят на опыты. Я не понимаю, что со мной делают: какие-то уколы, что-то вставляют в рот, делают очень больно внизу, отчего я кричу до хрипа. Затем свет на мгновение гаснет, и я вижу мальчика и других детей в чем-то похожем на душевую. Это конвертер.
Я усаживаю детей и рассказываю ту самую сказку, единственную, которую помню. Шипит газ…
Передо мной озабоченные глаза Фима. Да, теперь я понимаю, что именно он видел, как и то, где мы находимся. Никакой это не корабль, ведомый неизвестно кем, – это лагерь, в котором нас уничтожают. Каждого из нас. Сначала превращая в животное, а потом сжигая живьем. Те, черные, хотя бы убивали сначала, а тут просто равнодушно сжигают.
– Пошли, – я иду с моим мужчиной в душ.
Здесь нас хотя бы кормят в достаточной мере, а боль – не такая уж и большая проблема. Зачем этим нужно, чтобы мы размножались, я не знаю, да и не могу сказать, что очень хочу это узнать. Мы здесь родились, здесь же и умрем, выхода просто нет.
Фим бережными движениями, будто боясь причинить боль, моет меня. Именно это убеждает в том, что тем мальчиком был Фим. Иначе откуда бы он узнал, что меня накануне сильно избили за малыша. Правда, его тоже, поэтому своего мужчину мою я. И он понимает, я вижу это: он чувствует, где я побывала. Интересно, он тоже прошел отбраковку там?
Сегодня ни Фиму, ни мне не хочется расслабляться. Мы выходим из своего «барака», чтобы отправиться на завтрак, после которого будут занятия – просто отупляющие уроки, и смысла в них нет, если мы в лагере.
Неужели мы здесь навсегда? Никогда не будет выхода, нам не увидеть солнца, и точно так же, как там в конце был крематорий, нас ждет конвертер. Понимать это тяжело. Не страшно – я уже ничего, наверное, не боюсь – но тяжело. Ведь та девочка рассказывала о солнце, траве и городах, где живут люди. Люди, а не хомо!
– Сегодня у нас инженерная подготовка, – говорит мне Фим. – Может быть, тебе лучше остаться в личном помещении? Так безопаснее.
– Ты что-то знаешь? – интересуюсь я.
– Предчувствие, – отвечает одним словом. – Просто предчувствие.
– Хорошо, – киваю я, думая, чем заняться, но мой мужчина уже подумал сам обо всем.
– Ты должна прочитать эти две книги, – громко говорит он, явно для Диониса. – А если не справишься, то пожалеешь!
Даже на мгновение стало не по себе, но, взглянув в его глаза, просто проговариваю ритуальную фразу подчинения. Молодец он у меня, для искусственного интеллекта теперь мое сидение с книгой – просто исполнение приказа, так как никто не хочет боли. Фим кивает мне и выходит из личного помещения. Дайте звезды ему удачи.
Смотрю, какие книги он для меня выбрал. С точки зрения Диониса – Фим просто запугивает меня, потому что они слишком сложны для самки. Поэтому вечером, по мнению постороннего, будет больно. Но я должна хотя бы изобразить попытки выполнить задание, поэтому открываю инструкцию по поведению на чужих планетах.
Спустя несколько минут очень радуюсь тому, что мои волосы не могут встать дыбом. У всех самок волосы длинные – для того, чтобы самцам было удобно их хватать. Но я о другом. Сны научили меня не только не бояться и бороться за свою жизнь, но и хоть немного думать. Вот то, чему учат самцов, откровенно пугает.
При высадке на неизвестную планету местность положено дезинфицировать. Вроде бы ничего страшного, на первый взгляд? Только по инструкции нужно выжечь огнем все вокруг корабля. Кроме того, любая форма жизни считается враждебной и должна быть уничтожена, даже если и напоминает хомо по внешнему виду.
Мне, честно говоря, представились нерассуждающие самцы, поливающие все огнем, как… те, черные?
Открываю вторую книгу, а в ней описание инженерных сооружений. На первый взгляд, полная белиберда, но вот, вчитавшись, я узнаю «красный дом»8. Он даже показан в разрезе, называясь при этом «дератизационным устройством». Если бы я не побывала… там, не узнала бы никогда. Именно такие камеры учат обслуживать наших самцов. Мне просто страшно это читать.
Если мы на корабле, то учить их подобному бессмысленно – они просто не смогут применить изученного. А вот если предположить, что нет… Допустим, мы находимся в лагере, где-то в отдаленном месте. В какой-то момент наших самцов выпускают «на неизученную планету». Они начинают убивать всех вокруг, создавая другие лагеря. При этом их точно не жалко. Пока все вроде бы логично, только знаний у меня не хватает. Непонятно главное – зачем?
Кроме того, я, воспитанная изначально на корабле, как-то слишком хорошо рассуждаю. Это тоже нелогично, ведь способность думать из меня вышибали целенаправленно. Как бы поточнее узнать, правильно ли я поняла и что происходит вокруг?
Глава седьмая
Серафим 2074
– Товарищи, для подпольной работы необходимо… – я оказываюсь на лекции, и нам рассказывают о принципах работы «разведчика».
«Целый старший майор!» – восхищается кто-то внутри меня.
Что такое «разведчик»? Что такое «старший майор»? Не понимаю этих слов, но времени разбираться нет. Мужчина в какой-то странной зеленой одежде сыплет незнакомыми словами. «Конспирация», «разведывать», «диверсант»… Но, на самом деле, он учит нас подмечать неточности и изображать из себя того, кем не являешься.
Отпив воды из стакана, этот странный «старший майор» рассказывает о том, как подготовить «взрывчатку», что имеет смысл взрывать, а что нет. Приводит примеры, показывая буквально на пальцах.
Затем я куда-то бегу и проделываю все показанное уже своими руками. Разбираю странное оружие, готовлю какие-то брикеты, осматриваю местность и составляю рисунок, по которому потом будут ориентироваться другие. Меня допрашивают, пытаясь поймать на неточностях, но я уже стал тем, кого изображаю.
Этот сон – целая школа. Очень интенсивно нас в этой школе учат, но не только «разведке» и «диверсиям, а еще и думать. Очень нужно думать, чтобы остаться в живых. Об этом таких, как я, застывших в строю, просит странный «старший майор»: остаться в живых.
Открыв глаза, смотрю в потолок. Теперь я знаю, как можно говорить с Викой так, чтобы Дионис не услышал. Товарищ старший майор сказал, что при правильном глушении звука можно хоть во весь голос орать, – но мы не будем. Этот сон дал мне очень многое, теперь я понимаю, о чем, с кем и как можно говорить, куда смотреть и что замечать.
– Ну как ты? – тихо спрашиваю я Вику.
– Ты придумал, что со мной делать будешь? – спрашивает она в ответ.
Заметно, что моя Звездочка хочет чем-то со мной поделиться, но опасается Диониса. Что же, я знаю, как помочь этому горю. Сейчас мы займемся именно тем, о чем я подумал, когда проснулся. Поднимаюсь и не одеваясь беру ее за руку, чтобы отвести в ванную. Вика явно недоумевает, но я включаю воду, начав оглаживать девушку.
– Так мы можем говорить, – шепчу я ей на ухо, прижав к себе так, чтобы со стороны это выглядело грубостью.
– Здорово, – отвечает она мне тем же способом. – Спинку погладь.
– Получается, мы здесь как в лагере, – сообщаю ей, на что Вика едва заметно кивает. Моя рука скользит ниже, чувствуя затрепетавшее в руках тело.
– Хуже, Фим, – вздыхает девушка. – Вас готовят убивать людей, там в книге – «газовка».
Вот это уже совсем плохие новости. Вике я верю, если она что-то говорит, значит, так оно и есть. Получается, новости у нас очень невеселые. Зачем нужно нас сейчас готовить к убийству, я не понимаю. Разве что мы никуда не летим, а вокруг даже не концлагерь, а питомник по производству тупых солдат. Что-то упоминалось похожее на лекциях во сне.
– Тогда будем почаще так играть, – я шепчу в самое ухо, и ей это, кажется, нравится.
Половые игры нам не запрещены, запрещено только оплодотворение вне определенного периода, но мы и не собирались. Нашими играми мы маскируем разговоры, обмен информацией, возможность побыть действительно наедине. Тут я задумываюсь: что, если взорвать Диониса? Нужно выяснить, где он находится и как это можно сделать технически, а пока моя Звездочка рассказывает мне детали своего сна.
Получается, из нее готовят врача, а из меня кого? Не очень понятно. Но эти сны – действительно подготовка, потому что мы их не просто запоминаем. Пальцы не забыли детали оружия, я понимаю, что и как заминировать… Кто-то или что-то посылает нам сны, в которых мы воюем. Узнаем, что такое настоящие люди и какими зверьми бывают двуногие.
Вика говорит, что в том месте, где она побывала ночью, отличий от питомника самок немного – только в том, что у нас кормят досыта и… И все. Это тоже надо обдумать, особенно тот факт, что логики в наказаниях нет, они будто существуют для чьего-то развлечения. Вспоминая комнату рекреации, я в это верю. Но кто же эти неведомые хозяева, управляющие живыми людьми, как игрушками?
Даже с нашим расписанием не все понятно. Если считать время по тому методу, которому меня учили в школе, то получается, что стандартный час чуть ли не в полтора раза длиннее того, что во сне. Мы не знаем ни года, ни месяца, только циклы и сегменты. Это выглядит несколько нарочито, или же… Но, судя по тем номерам, что были и у Вики, и у меня – мы видим будущее! И там все иное… А здесь у нас, в прошлом, получается… Получается, сплошной обман?
Мы идем на ужин, и я осторожно оглядываюсь по сторонам. Если просто внимательно смотреть, то многое становится видным. Например, столовая… Хотя нет, начнем с коридоров. Будто случайно подавшись в сторону стены, я понимаю – это не пластик. Не пластик, не дерево, по фактуре больше бумагу напоминает. Интересно? Еще как.
Дальше столовая. Мы никогда не видели, кто в окошке – хомо или нет, но вот, если прислушаться, слышны шорохи движения. Значит, там кто-то живой, что, строго говоря, нерационально, если мы на космическом корабле. Моя мысль перескакивает на совершенно иные размышления – мы безоружны. И я, и Вика совершенно безоружны. То есть, если нас решат убить, что-либо сделать мы просто не успеем или не сможем. Нужно решить эту проблему.
Сны нам снятся дважды в день, и они настолько интенсивны, что я совсем не отдыхаю, а утомление нарастает. Странные, просто очень странные сны. Мысль перепрыгивает с одной темы на другую, но я не чувствую сумбура в голове, как будто так и надо.
Вика рядом тоже внимательно оглядывается, делая при этом испуганные глаза. Она подчеркнуто жмется ко мне, значит, заметила что-то, что ей кажется важным, и поэтому пользуется возможностью изобразить запуганную самку.
Тут я вижу. В дальнем углу сидит крупный самец. Взгляд его неприятен, он будто выбирает себе жертву, при этом он смотрит на мою Звездочку, и в глазах его появляется удовлетворение. Если он сделает хоть шаг, я сверну ему шею, надеюсь, меня достаточно хорошо этому научили. Но его взгляд скользит дальше. Я понимаю, кого напоминает этот самец, – у него взгляд ауфзеера. Он будто примеривается, поэтому вызывает у меня агрессию, а у Вики… судя по всему, внутренний испуг, предвестник страха. Не нравится мне то, что я вижу, как будто что-то готовится, что-то нехорошее…
Виктория 5013
– При проникающем ранении живота повязка накладывается… – я обнаруживаю себя сдающей какой-то экзамен.
Речь течет спокойно, потому что я все это знаю. Сегодняшний экзамен последний, а вечером поезд, здесь называвшийся «эшелон», унесет меня на «фронт». Туда, где стреляют и убивают…. Туда, где я снова буду «сестричкой» всем бойцам. Мне немного страшно, но одного воспоминания хватает, чтобы порадоваться – обучение кончилось, а там… Там снова будут настоящие люди, для которых важна именно я. Не «самка», не будущее чрево, а… «покушай с нами, сестренка», «не плачь, сестричка, мы еще с тобой… ух!», «посиди со мной, дочка». Теплое чувство, зарождающееся внутри меня, и настоящие люди вокруг.
Вечером подходит поезд, полный деревянных вагонов. В них сидят молодые и пожилые, веселые и грустные, но настоящие, действительно настоящие люди. А я же видела, как оно бывает на свете… Может быть, уже завтра кого-то из них не станет, но они об этом не думают. Веселые военные усаживают меня на скамейку в необычном вагоне, в котором нет окон. Я видела поезда и вагоны на картинках в книге, он совсем не похож… «Теплушка» – подсказывает что-то из самых глубин сознания. Мужчины поют песни, шутят, рассказывают разные истории, и мне с ними уютно.
Поезд споро идет к фронту, когда что-то начинает взрываться. Ту-ту-ту – стучат уже знакомые мне пулеметы. Бойцы буквально выливаются всей толпой из вагона, я даже испугаться не успела.
– Ребята, сестричку не забудьте! – кричит кто-то, и я вдруг оказываюсь на чьих-то руках, держащих меня так же бережно, как… Фим?
Меня быстро выносят из вагона, устраивая на траве. Я вижу взлетающую кустами взрывов землю, слышу крики, даже хочу рвануть на помощь, но не могу. Незнакомый пожилой мужчина с силой прижимает мою голову к сухой, опаленной огнем войны траве.
– Не спеши, дочка, успеешь еще. – И так много ласки в этом его «дочка», я столько и не слышала никогда.
Под огнем, там, где и меня временами подхватывает паника, везде есть эти «бойцы» – солдаты, берегущие свою «сестренку». Берегущие меня. Как… Как Фим.
Мои глаза открываются, а перед ними вот эти совершенно особенные люди, а еще… строчки из книг, лекции – десмургия, анатомия, физиология… Как будто девушки, которыми я была, отдали мне свои знания, свой опыт, свою… жизнь? Может ли так быть? Возможно ли?
Фим прав, все вокруг очень напоминает театр. Очень жестокий, странный, но театр. Даже книги, которые изучают самцы, – тоже странные. А наши сны… В них мой мужчина становится воином, а я врачом. Чаще всего врачом, медсестрой, но еще и разведчицей, связисткой… Не знаю, зачем нам посланы эти сны, но внутри у меня будто готовая распрямиться пружина.
Этой ночью я узнала новое для себя слово «любовь». Оно было в сознании той, кем я была, – молодой девушки, «сестрички». Я лежу и обдумываю это слово. В нем есть и тепло, и нежность, но я по-прежнему не понимаю, что такое «любить».
Сейчас проснется Фим, и снова будет новый день, полный, что скрывать, страха. Мы с ним на территории врага, как говорили на курсах во сне, «в тылу врага». Мы не знаем этого врага, но он точно есть. А еще мы безоружны, что, конечно, решить можно, потому что у Фима, как и у каждого самца, есть допуск в лаборатории. И в механическую, и в химическую. В химической, если знать как, много интересного сделать можно, нас уже научили.
Прошел всего лишь сегмент с тех пор, как Дионис свел меня и Фима, сделав парой, а я уже полностью изменилась. Исчезла пугливая самка, теперь я такой же воин, как и мой мужчина. Я так же готова драться и, главное, теперь я это умею. Но мы по-прежнему в тылу врага, которого здесь еще не видели.
Я думаю, что нам нужно оружие, с помощью которого мы сможем хотя бы найти выход. Если это космический корабль – то в рубку, а если нет… Тогда все те, кто это сделал с нами, горько пожалеют. Теперь я знаю, что такое «ненависть». Я видела, как вешают, душат газами и сжигают людей. Я видела, как защищают. Я видела, как умирают, считая это правильным.
– Я схожу в лабораторию, – сообщает мне Фим. Он говорит приказным тоном, значит, для Диониса. – А ты сиди здесь.
– Да, мой господин, – отвечаю ему принятой здесь фразой.
У нас обоих эмоций почти что нет, но мой мужчина знает, что сломленная, всего боящаяся самка уже исчезла, растворилась в горниле войны из наших снов. Как исчез и самодовольный самец, хотя Фим таким никогда не был. Он что-то для себя решил, хотя я понимаю, что именно: пойдет делать оружие, скорее всего что-то типа КС – взрывчатку, из тех, что можно сделать на коленке.
Надеюсь, прорываться с боем нам не придется, хотя кто знает, что нам принесет следующий день. Смирно сидеть в ожидании смерти мы точно не будем. Просто уже не умеем, а еще верим, что где-то там, вдалеке, есть ждущая нас Родина. Она о нас просто не знает, но там нас абсолютно точно ждут, ждут, чтобы помочь, – надо просто суметь рассказать о себе.
Я уже и сама сомневаюсь в том, что мы на космическом корабле, а вот в лагере – вполне. Слишком много несостыковок. В одном из снов я расспрашивала раненого. Пожилой боец был учителем физики и быстро объяснил мне, почему такого корабля, как наш, существовать не может. Раз в будущем считают, что подобного корабля быть не может, значит, мы никуда не летим, правильно? А то, что там будущее, – это факт.
Во-первых, номера в лагерях пяти- и шестизначные, во-вторых, дело происходит на планете, в-третьих, много незнакомых слов и терминов. То есть факт можно считать установленным. Исходя из этого, можно предположить, что рано или поздно самцов из нашего лагеря спустят на людей, – и начнется как раз та самая война, на которой мы бываем во снах.
Нашу версию подтверждает и язык. Язык врага в снах тот же или почти тот же, на котором говорим и мы. По-моему, все логично. Вернется Фим, обсужу с ним свою догадку еще раз, чтобы нигде не ошибиться.
Тот факт, что вокруг нас звучит язык врага из наших снов, где с ним сражаются настоящие люди, говорит еще о том, что можно не церемониться. Ведь именно этот враг будет душить голодом город, убивать в «газовке» детей и стрелять по беззащитным людям. Какая разница, случится это в будущем или происходит прямо сейчас, правильно?
Глава восьмая
Серафим 2074
– Вперед! В атаку! – призывает кто-то… «командир», размахивая пистолетом. При этом он выкрикивает слова, которые я совсем уже не понимаю 9 , но запоминаю.
Подхватив свое оружие… «винтовку», я вылезаю из окопа, бросаясь в сторону врага, но меня настигает пуля. Это очень обидно – поймать пулю почти у самых окопов. Боль прорезает меня так, что я теряю сознание.
Открыв глаза, вижу молоденькую совсем девчонку… «санинструктор»… полностью сосредоточившись на своем деле, перебинтовывает и готовится тащить меня в санбат, явно на себе. Хочу ее остановить, тяжело ведь.
– Куда тебе, я же тяжелый! – хриплю я сорванным горлом, пытаясь отползти, но боль опять усиливается, и свет будто выключают.