Восприемник
Иван оторопело смотрел на замдекана. Как и все, он был уверен, что ее не интересует ничего, кроме студенческой успеваемости и посещаемости лекций. А тут – на тебе…
− Чего? Думал, небось, что Светлане Викторовне вы все по барабану, лишь бы занятия не прогуливали? – губы Железной Светы тронула какая-то совсем добродушная, почти дружеская улыбка. − Ошибаешься. Я на кафедре творчества постоянно ваши папки просматриваю и в курсе, кто чего стоит. Если бы ты и вправду был как все эти графоманы, я бы с тобой сейчас не миндальничала.
«Кажись, пронесло…» − с облегчением подумал Шаховцев.
− А что касается твоих пропусков, то давай решим по-честному, − замдекана испытующе посмотрела на него. – К тебе, в принципе, со стороны преподавателей особых претензий нет. Разве что по зарубежной литературе да по истории… Ну тут я договорюсь. А ты, уж будь так добр, напиши заявление о переводе.
− В смысле это куда?
− На заочное отделение. Как раз за второй курс сессию сдашь и с третьего переведешься…
Шах тут же написал заявление и был отпущен с миром. Вот только ближе к сессии ему неожиданно пришла депеша из военкомата: очевидно, между районным комиссариатом и институтом имелась договоренность, и начальство Лита мгновенно сообщало военным о каждом студенте, лишившемся права на отсрочку…
Повестку прислали не по почте, а принесли прямо в общежитие немолодой прапорщик на пару с участковым. Вручили под роспись, заодно предупредив, какие неприятности ждут Шаховцева, если тот в означенный день не явится куда положено.
Пришлось собираться и идти отдавать ратный долг. А куда было деваться?
7
«Да-а, а кто знает, как всё сложилось, если бы я остался на дневном? – Шаховцев отхлебнул остывающий пресный чай и усмехнулся. – Так бы и прозябал в нищете на степуху (а не «стИпуху»? Ведь «стИпендия»). А «срочка»5 ведь по правде во многом на пользу пошла. Тем более, что было там кому меня опекать…»
…Едва прибыв со сборного пункта в часть, Иван сразу же ощутил, что попал сюда неслучайно. Впервые подобная мысль зародилась у него после разговора в каптерке с Пригариным. Потом − за несколько дней до присяги, когда неожиданно заметил, как их «карантинный» взводный что-то говорит зашедшему в расположение незнакомому, кавказистого вида прапорщику. Судя по тому, как они оба смотрели на Шаха, разговор шел о нем.
В другой раз они встретились в роте, куда его и еще десяток молодых бойцов распределили после КМБ. Пополнение встречал тот самый чернявый прапорщик по фамилии Костоев. Выстроив новоприбывших, он неспешно произвел перекличку. Когда очередь дошла до Шаховцева, старшина задержал на нем взгляд чуть дольше, чем на остальных…
Впрочем, кроме этого момента Иван бы не сказал, что удостаивался какого-то особого внимания Костоева. Прапорщика одинаково заботили все солдаты, поскольку он по сути и командовал ротой. Из троих взводных в наличие был только один: остальные, едва прибыв в часть после училища, сразу же накатали рапорта об увольнении и на службе не появлялись. Ротный же с заместителем сторожили какой-то круглосуточный магазин и ходили вечно квелые.
Исправно нес службу только холостой бездетный старшина, живший прямо в роте, в отгороженном ширмой углу каптерки. Он же составлял наряды на службу и маршруты патрулирования, вел занятия, контролировал подъем и вечернюю поверку. А кроме того, знал по имени и фамилии каждого из почти сотни бойцов, помнил, кто откуда родом и даже когда у чьей матери и отца день рождения. Причем зачастую сам напоминал об этом забывчивому чаду и лично вел его на переговорный пункт, дабы тот поздравил родителя. Помнится, один из бойцов, вернувшись с почты, куда ходил с Костоевым, с восторгом рассказывал:
− Прикинь, пацаны − я только-только батю поздравил, так старшина у меня трубку забрал, и говорит моему пахану: мол, так и так, спасибо вам, Павел Тимофеевич, за сына. Достойного вы солдата воспитали…
Понятное дело, прапорщик был у солдат куда в большем авторитете, нежели офицеры. И не только потому, что дневал и ночевал в казарме. Что ротный, что его зам, не говоря уже о взводном-первогодке, были немногим старше своих подчиненных-срочников и опыта имели мало. Старшина же, прежде чем попасть сюда, отслужил десять лет в спецназе, воевал в Карабахе и Чечне, имел орден Мужества, а самое главное – краповый берет. Таковых во всей дивизии насчитывалось от силы два-три человека.
А еще прапорщика уважали за то, что тот хоть был и строг, но не лютовал, без нужды не гоняя подчиненных. Сам отслуживший два года срочной, он никогда не перегибал палку, умел понять солдата, когда надо – приструнить, а когда наоборот – чуть ослабить вожжи.
Однажды к Шаховцеву приехали Коротков с Ленкой. Иван подошел к старшине отпроситься на часок, дабы поболтать с друзьями в комнате посетителей. Прапорщик вызвался проводить его. А на КПП, бросив беглый взгляд на Влада и его супругу, неожиданно отпустил Шаха к ним в гости до вечера.
Учтивый Коротков попытался было всучить Костоеву бутылку коньяка, но тот наотрез отказался.
− Мы же от души, товарищ прапорщик… − начал было бывший однокурсник, но старшина вновь решительно покачал головой:
− Не надо, я сказал. Вы лучше ему дома рюмку налейте, только чуть-чуть, чтобы он нормальный в часть вернулся.
Но даже после этого Иван не был до конца уверен, что прапорщик относится к нему как-то иначе, чем ко всем остальным. Костоев так же отпускал за пределы части и других солдат, порой неофициально, под свою ответственность. Хотя Шаховцев чувствовал, что старшина все-таки выделяет его из общей массы.
Но домыслы есть домыслы. Правда открылась лишь спустя восемь месяцев.
В тот февральский вечер бойцы, как обычно, вернулись с ППС. После построения Шаховцев хотел было сбегать до отбоя к Пригарину, попавшему после сержантской учебки в соседнюю роту, но на пороге его окликнул дежурный:
− Шах! А ну давай бегом к старшине!
Досадливо ругнувшись про себя, Иван без особой охоты побрел к каптерке. Постучал, приоткрыл дверь, привычно козырнул:
− Разрешите, товарищ прапорщик?
− Вообще-то здесь офицер находится, − ворчливо отозвался из полумрака Костоев. – Так что разрешения надо не у меня спрашивать, а у товарища старшего лейтенанта!
− Ладно, Руслан, я ведь тоже не так уж давно в прапорщиках ходил, − раздался из глубины помещения знакомый голос.
Из-за стола поднялась плечистая фигура в камуфляже. Офицер шагнул навстречу, повернувшись лицом к свету, и Шаховцев узнал в нем крестного.
− Ну, здорово, что ли?
Они обнялись. В полутьме Иван не смог как следует рассмотреть Игнатова, но заметил, как тот чем-то неуловимо изменился. В вечно стремительном, порывистом Пашке появилось какое-то едва ощутимое умиротворение. А после, приглядевшись, Шаховцев заметил новенькое обручальное кольцо на пальце восприемника.
− Ну что, так я забираю его? – тем временем обратился крестный к Костоеву.
− Естественно. Какой разговор!
− До воскресенья или, может, нам пораньше вернуться?
− Я же сказал: как договаривались. Послезавтра привезешь.
− Что ж, спасибо, командир! – произнес Игнатов с каким-то странным почтением, словно это не он, а Костоев был старше по чину.
− Не за что! − отмахнулся старшина и следом с напускной суровостью бросил Шаховцеву: – Ну, чего встал? На выход шагом марш!
Пока они шли по коридору к выходу, вся рота с откровенной завистью провожала сослуживца, идущего рядом с незнакомым офицером-спецназовцем в краповом берете.
Костоев проводил их за КПП и, обнявшись на прощание с Пашкой, повернул обратно.
− Ну что, сидай, − приглашающе кивнул крестнику Игнатов, отпирая дверцу припаркованной возле части «волги»-пикапа. Машина на вид была старой и весьма потрепанной, но когда крестный завел ее, стало ясно, что двигатель недавно капитально перебирали и он исправно прослужит еще лет пять.
– Твоя? – спросил Шах, постучав по приборной доске.
– Моя. Полгода назад купил, а до ума довел только-только. Четыре месяца из-под нее не вылезал, зато сейчас – сам видишь.
– Вижу, – кивнул крестник и, опомнившись, удивленно спросил: – Кстати, а откуда ты нашего старшину знаешь?
− Руслана? Он у нас в роте инструктором по спецподготовке был, когда я был еще таким, как ты, салабоном.
− Так он твой бывший командир?
− Ага. И им для меня останется по гроб жизни.
Проскочив перекресток, Игнатов вырулил на Дмитровку и погнал в сторону центра.
− Мы куда сейчас? – непонимающе спросил Иван, думавший, что они двинут в бригаду, где служил Пашка.
− Ко мне домой.
− Это в Софрино, что ли? А почему мы не на МКАД едем? Там же ближе всего на Ярославку выскочить.
− Нет, я там уже не служу. Я с лета здесь, в Москве. И обитаю теперь тоже тут.
− В общаге?
− Зачем? В отдельной квартире. Четырехкомнатной, притом.
− Откуда она у тебя? – вытаращил глаза Иван.
− В приданое досталась, − подмигнул в ответ крестный.
− Ах, да… − Шах вновь покосился на золотой ободок, блестевший на безымянном пальце восприемника. – Я вижу, ты женился?
− Угадал. В сентябре.
− Однако везучий ты, Пашка! – завистливо протянул крестник. – Москвичку себе отхватил, да еще с такой суперской хатой! Вы что, в этих хоромах вдвоем живете?
− Ну, это уж ты хватил! Что мы с Верой, единоличники, что ли? У нас семейство ого-го!
«Суперская хата» оказалась в Марьино, на четвертом этаже типовой шестнадцатиэтажной новостройки. Едва они с Пашкой ступили в прихожую, как встречать их высыпала вся семья.
− Ну что, знакомься, Иван Сергеич: это Вера, супруга моя, – представил Игнатов совсем юную светловолосую девушку, которую Шах запросто бы принял за школьницу, если бы не обручальное кольцо и уже очевидный наметившийся живот.
«Ну, Седой! Уже и киндера успел заделать!» − только и подумал Шаховцев.
− А это Любовь Петровна, ее матушка.
Теща крестного оказалась невысокой начавшей седеть женщиной с простодушным округлым лицом.
− Николай Матвеевич, мой тесть, − Шах обменялся рукопожатием с болезненно-худым мужчиной, чем-то напоминавшего дореволюционного сельского учителя.
− Катя, − темноволосая девушка лет шестнадцати сдержанно поклонилась Ивану, улыбнувшись просто и светло.
− Наша средняя сестрица, − добавил Пашка таким тоном, словно барышня приходилась сестрой ему, а не жене. – Ну, а это младшая, Даша, − добавил он, указывая на не замеченную Шаховцевым в первый момент худенькую голенастую девочку лет восьми-девяти с длинными тонкими косичками, увенчанными тяжелыми бантами. Та в ответ тихо произнесла «Здравствуйте» и вновь замолчала, разглядывая гостя.
− Ну чего ты стесняешься? Разоблачайся давай, − восприемник хлопнул его по плечу.
Иван вдруг испытал неловкость, представив, как начнет стаскивать с себя берцы, являя на всеобщее обозрение несвежие носки, снимать бушлат, под которым надета мятая залоснившаяся «пэпээска»…
На выручку неожиданно пришла Пашкина теща.
− Так, ну чего столпились? Человеку не развернуться! – ласково пристыдила она домочадцев. – Давайте стол пока накроем. Вера, Катя, Даша, пошли! – Любовь Петровна двинулась в сторону кухни, увлекая за собой дочерей.
Оказавшись один, Шах спешно скинул бушлат, стянул ботинки, запихав внутрь носки, нырнул в мягкие домашние шлепанцы. Тотчас же рядом возник крестный с объемным полиэтиленовым пакетом:
− Держи и дуй в ванную. Сполоснешься, пока мои на стол соберут…
В пакете оказались большое банное полотенце, смена белья, нераспечатанная импортная футболка, совершенно новый адидасовский костюм, бритвенный станок, зубная щетка.
Он с наслаждением мылся под душем, тщательно соскребая мочалкой грязь, пот и въевшийся в тело кислый казарменный запах. Натирал голову душистым шампунем, елозил щеткой во рту, словно хотел стереть зубы до корней… Постепенно преображался из замученного службой солдата в обычного двадцатилетнего парня.
Когда же распаренный, в модном «Адидасе», оказавшемся на удивление впору, Иван появился на кухне, его взору предстал обильно накрытый стол. Посередине исходила паром свежеотваренная, пересыпанная зеленью молодая картошка. Рядом дымился, источая пряный запах, небольшой чугунный казан с тушеной телятиной. На тарелках были разложены сыр, колбаса, окорок, а кроме того – бутерброды с дорогущей в ту пору красной икрой.
− Присаживайся давай, − скомандовал крестный, одновременно доставая из холодильника запотевший графинчик, в котором плавали дольки лимона.
Шах вдруг заметил, что на столе стоит всего пара тарелок и рюмок и за стол, кроме него, усаживается лишь Игнатов.
− Мы уже поужинали, − заметив недоуменный взгляд гостя, произнесла Пашкина жена.
− В общем, кушайте с Богом, − добавила теща, и следом все покинули кухню.
− Ну чего, со свиданьицем? – восприемник наполнил пузатые хрустальные стопки.
Водка несильно обожгла желудок, и без того мучительное чувство голода стало уж совсем невыносимым. Иван с остервенением впился зубами в толстый кусок мяса и, почти не разжевывая, проглотил. В два приема расправился с салатом, запихнул в рот несколько ломтей буженины, опрокинул вдогонку большой, в четверть литра, стакан клубничного морса. Игнатов добродушно наблюдал за ним, лениво цепляя на вилку маринованный гриб.
− Ну как, заморил червячка? – подмигнул он крестнику. – Ешь-ешь, сколько влезет. Специально для тебя весь день готовили.
− Однако… − только и протянул тот, изумившись по себя: чего это вдруг родня Пашкиной жены так расстаралась ради какого-то постороннего человека? Да еще деликатно убралась с кухни, чтобы не смущать голодного, истосковавшегося по домашней еде солдата?
− Ну чего, еще по чуть-чуть? – Седой вновь наполнил стопки.
В дверях кухни неслышно появилась Вера. Тихо, стараясь не мешать, убрала лишнюю посуду в раковину. Подошла к столу, положив ладонь на грубоватую пятерню мужа. Посмотрела на него с нежностью и какой-то безмолвной ненавязчивой просьбой.
− Я помню, − кивнул в ответ Пашка. – Мне завтра с утра за руль. И что Ваньку может с устатку развезти больше чем надо… Короче, все под контролем. Вопросы есть?
− Никак нет, товарищ старший лейтенант, − шутливо, в тон мужу, по-военному откликнулась Вера. – Спокойной ночи, − улыбнулась она Ивану и так же неслышно исчезла.
Они с Пашкой опрокинули еще по паре стопок, отчего глаза начали неумолимо слипаться, а тело налилось приятной тяжестью. Потом Игнатов отвел крестника в одну из комнат, где уже белел пахнущими свежестью простынями разложенный диван. Лишь только Иван коснулся лицом подушки, как тут же провалился в сон.
…Когда же он открыл глаза, за окном уже сияло солнце, а старинные часы на секретере показывали полдень. Комната, где находился Шах, по виду была гостиной. В углу, у окна, золотился резными окладами солидный иконостас из множества образов. Внизу крепилась полочка с рубиновой, мерцающей огоньком лампадкой.
Выбравшись из-под одеяла, он натянул спортивный костюм и вышел в коридор. В квартире стояла тишина. Лишь на кухне едва слышно потрескивал радиоприемник.
Шаховцев прошелся по дому, с любопытством заглядывая в каждую комнату. Почти везде висели иконы, тлели зажженные лампадки. Тут же на стенах крепились полочки, на которых теснились Евангелие, молитвословы, жития святых. В угловой комнатушке, где, судя по всему, обитали Катя и Даша, над столом, в рамке, алела причудливыми буквицами молитва Оптинских старцев – точно такая же, как и в деревне у бабушки.
«А семейка-то тут, оказывается, религиозная! Причем конкретно!» − со снисходительной насмешкой подумал Шах.
Дом и впрямь напоминал то ли церковную лавку, то ли монашескую келью, где живут тихие, смиренные богомольцы. Из общей картины выпадали лишь железная шведская стенка в коридоре, мощный, сваренный из толстых труб турник и подвешенный там же тяжелый боксерский мешок. Внизу, у самодельной спортивной скамьи, громоздилась штанга и несколько сборных гантелей.
«И вломился Седой в смиренную обитель, словно слон в посудную лавку! − неожиданно родилось в голове Шаховцева. – Да, неплохо сочинил. Веселецкому бы точно понравилось!»
Раздумья прервал заскрежетавший замок в прихожей.
− Ой, вы уже проснулись? Давно? – раскрасневшаяся с мороза Катя виновато уставилась на Ивана.
− Нет-нет, минут пять назад… − пробормотал Шах, испытав странное волнение от ее мягкого, с извиняющимися нотками голоса и чистого, проникновенного взгляда. – Я даже не умылся еще…
− Слава Богу! Что ж, идите, а я пока завтрак подогрею, − Пашкина свояченица спешно скинула пальто, разулась и поспешила на кухню.
В ванной Шаховцев тщательно соскреб едва отросшую за ночь щетину, спрыснулся одеколоном. Подумал, стащил с себя олимпийку, оставшись в обтягивающей мускулистый торс футболке.
На кухне уже дымилась в тарелке яичница с ветчиной, желтели вчерашние маринованные грузди, розовела аккуратно нарезанная буженина. Лишь только Иван присел за стол, девушка тут же засуетилась вокруг него:
− Вы кефир будете? Нет? А мяса погреть? Вам чай заварить или кофе?
− Да… Чай, если можно… − Шаха смущала такая забота и одновременно льстила ему.
Поглощая завтрак, он осторожно рассматривал сестру Веры. Девушка была одета просто, без всяких модных изысков: шерстяная, под горло, блузка, длинная, из плотной ткани, юбка. Густые каштановые волосы были заплетены в красивую толстую косу. На тонких пальцах не было ни маникюра, ни каких-то других украшений, кроме простенького серебряного колечка, на котором причудливыми старинными буквами было начертано: «Спаси и Сохрани».
Но больше всего Шаховцева волновали глаза Кати – большие и бездонные. Казалось, из их глубины сходит какой-то необычайный свет, от которого уютно теплело в груди. И почему-то по сравнению с этим юным созданием блекли все прежние знакомые девицы.
− Наелись? – голос девушки заставил его очнуться.
− Да-да… Спасибо…
− Слава Богу. А то я, пока домой ехала, все боялась, что вы давно проснулись и сидите тут голодный…
− Нет, все нормально… − смущенно повторил он. – Кстати, а где все остальные? Ну Пашка, Вера…
− Паша Веру к врачу в консультацию повез. Даша в школе, а мама с папой в храме. Я и сама оттуда, просто чуть раньше со спевки ушла.
− С чего?
− Со спевки. Я же там в хоре пою вместе с Верой. А мама регент у нас.
− Понятно… − пряча усмешку, кивнул Шах.
«Не семья, а прямо монастырь какой-то!»
Он вновь начал прихлебывать чай, не зная, как продолжить разговор. Некоторое время на кухне царило молчание. Катя дорезала остатки яблочного пирога, искоса бросая взгляды куда-то на грудь гостя. Заметив это, он незаметно вдохнул, напружинив мышцы, давая девушке полюбоваться, оценить его стать и мощь.
− Иван, можно у вас спросить? − наконец решилась она.
− Конечно! Любой вопрос! – широко и даже покровительственно улыбнулся он, уверенный, что собеседницу интересует, где и как он накачал такую мускулатуру.
− Скажите… − Катя вновь немного замешкалась. – А вы что, крест не носите?
− Крест?.. – опешив, переспросил он.
− Ну да, нательный крестик. Вы же крещеный…
− Да знаете… − окончательно смешался Шах. – Как-то не привык. Крестильный у бабки в деревне остался, а больше вроде нет…
− Жаль… − девушка заметно погрустнела.
− Да просто как-то руки не доходили… – неожиданно для самого себя начал оправдываться он.
− Ничего. Я сегодня в храме специально для вас купила. Вчера еще заметила, что на вас его нет, и на всякий случай…
− Спасибо… − окончательно сбитый с толку, пробормотал Иван.
− Значит, возьмете?
− Что? Ах да, конечно…
Девушка буквально просияла и поспешила в прихожую. Вернулась, подавая гостю красивый серебряный крестик на крепком плетеном шнурке.
− Спасибо… − повторил он, надевая на шею подарок. – Мне даже неудобно… Вы вроде как потратились…
− Ерунда… − улыбнулась она. – Нам как раз вчера в училище стипендию дали.
− А где вы учитесь?
− В Свято-Димитриевском.
− Где?
− В Свято-Димитриевском училище сестер милосердия.
В этот момент в прихожей заскрежетал замок, и квартира тотчас же наполнилась возгласами Пашки:
− Так! Сколько у нас там натикало? Зашибись! Как раз к приходу бати с матушкой обед сготовить успеем!
Он проявился в дверях радостно-возбужденный и сияющий. Следом на кухню вошла улыбающаяся Вера.
− Угу, − кивнула она на немой вопрос сестры. – Он самый.
− Мальчик? – радостно переспросила та.
− Да. Не видишь, что ли? – она кивнула на ликующего мужа.
− Вере сегодня ультразвук делали, − пояснила Катя ничего не понимающему Шаховцеву. – Определили, что мальчик будет!
− Наследник! – радостно добавил Пашка. – Короче, в мае счет будет три-четыре.
– Точнее, четыре-три в пользу Кропочевых, – шутливо поддела его Катя.
– Это пока, – отпарировал крестный. – Даст Бог, со временем Игнатовы захватят первенство в доме сем!
– Дай Бог, – не стала спорить свояченица.
После обеда, необыкновенно вкусного и душевного, Иван с крестным выбрались покурить на лоджию.
– А вы в какую церковь ходите? Вон в ту? – поинтересовался Шах, кивнув на блестевший куполами большой пятиглавый храм через дорогу.
− Нет, наша церковь аж за кольцевой, в Свирелино. Туда надо на пригородном автобусе минут сорок ехать…
− А зачем в такую даль то?
− Потому что это наш храм, − восприемник намеренно сделал упор на предпоследнем слове. – Тем более что там я Веру встретил.
– А попал туда каким макаром?
– А таким. В девяносто пятом, когда мы из Грозного прилетели, поехал я в госпиталь бойца своего навестить. Крепко его тогда зацепило. Сначала, когда во Владикавказе его выхаживали, вроде ожил. А потом, когда в Реутово переправили, то опять хуже стало. Сколько наши войсковые доктора ни бились – без толку. А пацан этот сам местный, с Подмосковья был. Вот за день до смерти ему мать священника привезла, у которого они всей семьей окормлялись. Он его соборовал, исповедовал, причастил. А ночью тот солдат умер.
Седой замолчал, добивая сигарету резкими длинными затяжками. Выщелкнул далеко вниз, проследив, как окурок ударился о крышу подъезда, брызнув колючими искрами.
− Потом мы с батюшкой разговорились. Он все расспрашивал про тот бой, где этого парня зацепило. Оказывается, пацан у него сызмальства в храме окормлялся. То-то я все удивлялся: теперешние москвичи в основном от армии косят вовсю, а этот не только не бегал от военкомата, но и в спецроту сам напросился. И, когда в Чечню нас отправляли, ему сам ротный предложил остаться: как-никак единственный сын у матери… Так нет, аж обиделся: дескать, ребята на войну полетят, а я тут буду в наряде прохлаждаться? Нет уж! Мы тогда все с него обалдели, а ротный парня так и прозвал – Уникум. Только в последний день, когда он уже душу Богу отдавал, понятно все стало – он, оказывается, наш, православный…
− А что, разве у верующих положено в армии служить? – скрывая усмешку, поинтересовался Иван.
− А что, нет, что ли?
− Ну, насчет мусульман там или буддистов не скажу, а у христиан точно нельзя. Ни оружия в руки брать, ни государству служить, поскольку все правительства – от дьявола!
− Это откуда ты эту бредятину взял? – в свою очередь вытаращился на него крестный.
− Так у нас, в Лите, в общаге один такой религиозный жил. Все звал Библию изучать, типа, приобщаться к истинному христианству. И журналы разные подсовывал, где про это все говорилось. Я как-то от нечего делать полистал, так там вроде специально древние письмена исследовали и выяснили, что Христа оказывается, не на кресте распяли, а к столбу прибили. Просто на древнееврейском слово «столб» звучало как «крест».
− Этот твой придурок никакой не христианин, а иеговист! – Игнатов приглушенно выругался. – Сектант, короче. Ты, брат, держался бы от таких подальше!
− Да я с ним и не связывался, нужен он мне!
− А журнальчики да книжонки его все-таки почитывал! И ереси оттуда поднабрался!
− Не набирался я ничего, просто запомнилась эта лабуда…
− Вот именно что лабуда! Верно говорят: чем меньше мозг, тем больше дури туда вмещается… Ты, видно, совсем забыл, как мы с тобой в деревне Евангелие читали и что там написано было. И проповеди батюшкины тоже позабыл.
− Есть такое дело, − нарочито виновато согласился Шах и, желая соскользнуть с неприятной темы, спросил вроде как с интересом: − Ты, кстати, так и не дорассказал про свой храм…
− А чего там дорассказывать… Когда того парнишку хоронили, отпевали в той самой церкви, в Свирелино. Маленькая такая церквушка, сельская, меньше нашей в Войновке. Я как зашел туда, так сразу такую благодать ощутил!.. А еще там народ оказался – не то что в городских храмах… Короче, там, у отца Александра, все друг друга знают, весь приход как одна семья. Все, кто в то утро на заупокойной был, молились за нашего бойца, как за родного. А потом сами в трапезной поминальный стол накрыли и нас приветили, будто мы им самые близкие люди. А на прощание батюшка пригласил нас, если будет время и желание, приезжать к ним в храм. Ну, в следующий выходной я и приехал. И остался там по сей день. И, как видишь, семью там обрел.