Бестиарий спального района

Виновод. Понедельник, 15:47

Он долго стоял под прохладным душем. Который это сегодня по счету – пятый, кажется? А, лень считать…

Вытираться не стал. Натянул трусы на мокрые чресла, прошлепал на кухню, вытащил из холодильника очередную бутылку пива, сковырнул крышку и, глотая на ходу, двинулся на балкон.

Пожмотил кондишн установить – теперь страдай. Хорошо хоть, на работу ходить не обязательно – слава богу, сам себе хозяин. И правильно сделал, что не пошел. С ума сойти можно, как подумаешь, что надо выходить в эту геенну огненную. Нет, дома все-таки легче.

А от работы не убудет – в крайнем случае сотруднички позвонят. Которые там маются. Пусть маются, им за это деньги платят… На случай некрайний – вон, компьютер стоит, Интернет подключен, можно и поработать. Вот только не хочется…

В Клуб зайти, что ли? Ага, можно. Литературный Интернет-Клуб, подумал он, отрада дней моих суровых. Там, правда, сейчас тоже сонное царство. Наверняка. Нет, неохота.

Написать туда рассказик? Вот это, пожалуй, можно. Не торопясь, пивко потягивая, со вкусом, в общем. Коротенький такой рассказик. На длинный сейчас сил нет.

Сигаретку только сначала выкурить, тут, на балконе. В комнате лучше не курить. Жена с детьми, правда, на дачу сбежала, но все равно. И так дышать нечем…

Курить вообще-то не очень хотелось, но как пить пиво без сигареты, он не представлял. Поэтому закурил. Принялся смотреть во двор.

Народу совсем мало. Смуглый парень в оранжевом жилете на голое тело копошится под стенами дома. Мелкий мусор собирает, в тачку бросает. Под таким солнцем… Впрочем, узбеки привычные. Или таджики, без разницы…

Вот Вася бредет по двору наискосок. Ей-богу, призрак какой-то, а не человек. Костлявый, безмозглый призрак под два метра ростом. Глядит строго перед собой, ничего вокруг не замечает, ничего не соображает – это и издали видно. В пиджаке своем вечном, драном и вонючем… Кошмар…

Пиво допилось, сигарета догорела до фильтра. Он примерился швырнуть окурок вниз – оранжевый и подберет, – однако в последний момент передумал. Нехорошо. К тому же из-за угла дома показался другой оранжевый, тоже то ли туркмен, то ли киргиз – кто их разберет, – но властного такого вида, значительного. Гортанно сказал что-то первому, потом голову кверху задрал, взглядом по балконам полоснул.

Пришлось тащиться на кухню, тушить бычок в раковине, совать в ведро. Впрочем, не зря сходил – очередную бутылку пива из холодильника извлек.

По другой диагонали двора старуха ковыляет. Незнакомая старуха. Тоже, похоже, больная на всю голову. Платок повязала, кацавейку какую-то нацепила, корзину тащит… Чистая Яга.

Все, больше никого. Нет, вот еще милиционер мелькнул. Распаренный весь, неопрятный. Мелькнул и исчез.

В соседнем дворе – его краешек просматривается – работяги в котловане копошатся. Когда-то, давным-давно, на этом месте коровник стоял, теперь будет магазин шаговой доступности. Мужики опалубку под бетон готовят. Несчастные.

Вернулся в комнату, сел за компьютер. Рассказик, значит… Что бы этакого изобразить?

С ходу не придумывалось. Это не страшно, надо просто пересесть в кресло – нечего пока у компьютера делать, – глотнуть пивка, расслабиться, глаза закрыть. Все само придет. Алкоголь, в умеренных если дозах, он способствует. И сюжет родится, и слова лягут… Конечно, лучше бы вина, оно креативнее, особенно красное. Или коньяку. Очень к философии располагает. Можно бы и водки – какой дурак, кстати, сказал, что в жару водка не идет? Очень даже идет, если холодная. Только от водки на подвиги тянет. Или на безобразия, это смотря сколько выпьешь.

Да, что бы ни пить, главное – не перебрать, а то вместо рассказика протокол получится. Из милиции. Как говорится, имеем опыт…

Впрочем, сейчас – только пиво. Ледяное. И чтоб все пристойно!

Он задремал. В голове что-то неспешно проворачивалось. То картинки из жизни южного города, лет так сто назад, то почему-то танковые колонны, прорывающие чью-то оборону, то причудливо искаженные эпизоды времен конца перестройки – замызганное кафе, какие-то тяжело глядящие друг на друга люди. В общем, чепуха всякая.

Очнулся от внезапно сгустившейся тьмы за окном. Как можно проснуться оттого, что стало темно, он не понимал, но точно знал – разбудило его именно это.

Он потряс головой, глотнул пива – нагреться еще не успело, значит, кемарил недолго. Что ж темно так? Гроза, что ли, откуда ни возьмись надвигается?

За окном что-то зашелестело. Он повернул голову и увидел, как со стороны балкона штору отодвигает большая темная ладонь. Сердце зашлось и почти остановилось, он хотел крикнуть и не смог. Ладонь исчезла. Привиделось, ффу… Но беззвучный ветерок снова приоткрыл штору, и за стеклом показалось лицо, бессмысленное лицо, похожее на Васино, только чуточку зеленоватое.

Там же не балкон, в панике подумал он. За этой створкой окна никакого балкона нет. А этаж, между прочим, двенадцатый…

Лицо исчезло. Следовало встать, посмотреть, но никаких душевных сил на это не было. Сердце теперь бешено колотилось, руки-ноги противно дрожали, во рту пересохло.

Однако безумно хотелось курить, а сигареты лежали на подоконнике. Деваться некуда – пришлось собраться, встать, подойти к окну. Не выглядывая за штору, нашарил сигареты, зажигалку, закурил, два раза с силой затянулся – и решился.

Зря решился: с темного неба прямо к нему на балкон пикировала давешняя бабка с корзиной, прикрываемая сзади-справа потным расхлюстанным милиционером. Снизу, со двора, донесся гортанный окрик на незнакомом языке, парочка заложила вираж, отлетела в сторонку, взмыла вверх и снова ринулась в атаку.

Тьфу, подумал он, направляясь под очередной душ. Надо же, с пива, и чтоб так повело… Вот тебе и рассказик. А с другой стороны, оно, может, и к лучшему. От этих рассказиков толку – ноль. Самолюбие, конечно, тешит, когда в Клубе тебя хвалят. Но не более того.

Роман бы написать, размышлял он, стоя под струей воды комнатной температуры. Вот что там, в первой дремоте, виделось? Начало прошлого века, приморский город, потом война – танки, огонь, дым, пыль, грязь, голод и холод, – потом бандиты уже конца века… Может, это роман о двадцатом веке? Ого! Честно говоря, даже о-го-го… Амбиции не по возможностям…

В соавторстве с кем-нибудь, может, еще бы и ничего. С кем? Гипнапомпа пригласить? Псевдоним, то есть ник, странный, зато фантазия у мужика – это что-то… Ладно, обдумать требуется…

С бутылкой в руках он подошел к компьютеру. В правом нижнем углу экрана мигал желтый конвертик. Гипнапомп, легок на помине, требовал связи через почтовую программу.

Гипнопомп. Понедельник, 15:47

Он помедлил в относительно прохладном подъезде, выкурил сигаретку и наконец решился. Опасливо выдвинулся на улицу, зашагал в направлении сквера. Вспотел мгновенно. Ну и погодка, дьявол ее разбери.

От гаражей, мимо которых пришлось проходить, несло горячим ржавым железом. Ну что за идиотизм – арендовать помещение в промзоне! Ладно бы еще обычная контора, а то ведь – журнал! Средство массовой информации! Пусть журнал и желтоватый, но ведь творческие же как-никак люди в нем работают. А их зимой по снежному месиву или по наледи ходить заставляют, летом же – словно через микроволновку…

М-да, причуды олигархов… Приспичило пельменному магнату заиметь собственную медиаимперию… На кой это ему ляд, неизвестно, тем более журнал-то однозначно убыточный. Может, в обществе блеснуть: не просто пельмени человек производит, а еще и медиабизнес у него. Ради того деньги на ветер и выкидывает. Ну так не экономил бы тогда на мелочах! На редакционном помещении не экономил бы!

Спасибо хоть скверик недалеко, посидеть можно, отдышаться после дурацкого совещания, на котором магнат традиционно орал матом и брызгал слюной, а остальные обливались потом. На кондиционер-то пельменщик тоже пожидился.

Посидеть, значит, в тенечке, прохладительного чего-нибудь попить. Жалко, пива нельзя, ибо в глухой завязке. Ладно хоть колы какой-нибудь… Лишь бы похолоднее…

В киоске, что по дороге к скверику, слава богу, нашлась вожделенная холодная кола, а в самом сквере свободных скамеек оказалось полным-полно. Сел, присосался к напитку. Потом вынул сомнительной свежести платок, вытер лоб и шею. Немного полегчало. Закурил, откинулся на спинку, задумался.

Сейчас посидеть тут, скажем, часок – и домой. Там душ, наверное, принять, потом пожрать что-нибудь… Опять яичницу придется, Милка-то в Тамбове, у родителей, в субботу только вернется. А и черт с ней, с яичницей, все равно аппетита никакого.

Кстати, что Милки нет, оно даже к лучшему. Что-то о женитьбе заговаривать начала… В такую-то жару, с ума сошла…

Потом чаю холодного, да со льдом, компьютер включить, в Интернет-Клуб литературный зайти. После хоть и забавной, но по большому счету удручающе квазитворческой суеты на работе Клуб – это, можно сказать, отдохновение для измученной души.

Правда, вряд ли там сегодня что-то особо интересное происходит – все будто вымерли… Ладно, тогда написать туда что-нибудь. Новеллку небольшую. Сюжет уже складывается, только слова расставить.

В поисках дополнительных впечатлений для новеллки огляделся. Почти пусто в сквере. Лишь брела по направлению к нему пара, неторопливо так брела. Странная пара, даже издали показалось. Приблизились – разглядел. Не пара, тройка. Яркая, эффектная, одетая в мешковатый балахон из разноцветных лоскутков молодая женщина с плотно спеленутым младенцем на руках, чуть сзади смуглый мужчина во всем кожаном. Как им только не жарко?

Проходя мимо его скамейки, красотка вдруг повернула голову, взглянула, точно выстрелила – неприятно кольнуло сердце, – смуглый пробормотал что-то на непонятном наречии, женщина ответила переливчатой фразой, прозвучавшей, показалось, насмешливо.

Сквер снова опустел. Потом где-то в кустах истошно заорали коты. И не лень им? – вяло подумал он. Через минуту-другую коты опрометью пересекли дорожку – сначала рыжий, за ним черный, оба здоровенные – и скрылись в кустах напротив.

Посмотрел на часы. Скоро пять, а легче не становится, парит и парит. Что ж, еще сигаретку, и пора все-таки домой, хотя пошевелиться лень. А то, пожалуй, и не спешить – вот вздремнуть тут, в теньке, как бы ненароком, глядишь, и концовка для новеллки придет. Он знал: вот так закемаришь – почти обязательно что-нибудь да увидишь. Гипнапомпией это его свойство называется, если по-научному…

Закурил, задумался. Там в конце должен быть такой поворот… Чтоб читатель мозги сломал! Крышелет чтобы!

Сигарета выпала из его пальцев – разморило все-таки. Голова опустилась на грудь, из уголка рта вытекла ниточка слюны.

В дреме привиделось что-то, к новеллке не относящееся. Какие-то балбесы – то четверо, то пятеро – носились по всей стране на манер неуловимых мстителей, только не мстили никому и не шпионили, а искали – то ли бесценное сокровище, заброшенное почему-то из будущего внеземной цивилизацией, то ли сокровенное знание, тоже неким загадочным образом связанное с гостями из космоса. Найти никак не могли, лишь фрагменты им попадались, да к тому же обманные – совсем не того фрагменты, что искали.

А потом все внезапно умерли. Короче, бред.

Вдруг что-то тонко, но мощно зазвенело. Он встрепенулся, поднял голову, утер слюну, помотал головой. Звон не прекращался.

Он был в скверике абсолютно один. И даже поток машин по обе стороны сквера совершенно иссяк.

И этот звон.

Отчего-то стало страшно.

Цыганка появилась словно ниоткуда. Она отдаленно напоминала ту яркую женщину с ребенком, но никакого ребенка с ней не было. А вот пристальный взгляд внушал безотчетный ужас и, казалось, выкачивал последние силы.

Встать, развернуться – и бегом, хоть домой, хоть даже обратно в редакцию! Нет, тело не слушалось.

Цыганка издевательски подмигнула, оскалилась – и исчезла.

А звон усилился.

На противоположном конце скамейки что-то завозилось, потом заверещало тоненько. Обмирая, повернул голову – перевязанный яркими шелковыми лентами сверток, а из него – плач младенца.

Желудок свело болью – это от страха, понял он. Превозмогая себя, придвинулся к свертку, протянул руку. Из свертка, как на пружинке, выскочил длинный мохнатый палец с кривым когтем, потянулся к его руке, застыл в каком-нибудь сантиметре. Потом невидимые когти, вроде кошачьих, полоснули по ноге.

Холод, казалось бы вожделенный в такую жару, а на самом деле жуткий, мертвенный, чужой настолько, насколько что-нибудь может быть чужим живому человеку, – этот холод стиснул ему сердце, все вокруг померкло, а затем и совсем погасло.

…Он очнулся полулежащим на скамейке. С трудом сел. Под ногами валялись пустая бутылка из-под колы, пара окурков.

Уфф, надо же, сморило как… А насчет новеллки ничего в голову не пришло… Ладно, домой… Попить только еще взять…

Всю дорогу он безуспешно придумывал конец новеллки, а уже открывая дверь квартиры, вдруг скривился от отвращения: дался ему этот малый формат! Роман, роман писать надо! Вот о поисках этого самого сокровища… или знания… или чего там еще, вот об этом и написать. Простор-то какой, по всей России, да что по России, по всему миру героев погонять можно. А уж что искать – это придумаем, это пара пустяков.

Одно смущает: непростая это задача. Писать-то надо ох как аккуратно! Свести все тщательно, да и характеры выписать… А характеры выписывать – не интригу придумывать… Интригу придумать – это нам как делать нечего, а вот характеры… диалоги там всякие… детальки – мелкие, но придающие достоверность и шарм…

Да, по первому-то разу без соавтора не обойтись. Виноводу предложить? С сюжетами у него так себе… воображения, что ли, не хватает… Зато типажи неплохо получаются, психология, детальки эти самые, то да се…

Решительно включил компьютер, запустил почтовую программу, вызвал Виновода.

Глава 1

Два гастарбайтера

Как обычно, Мансур проснулся за полчаса до рассвета. Как обычно, первым осознанным ощущением нового дня стал запах газов, испускаемых организмами двух таджиков, двух киргизов и одного армянина из Туркмении, снимавших эту двушку вместе с ним, Мансуром. И как обычно, первой за день пришла – на древнем языке, название которого он забыл, – нехитрая мысль: «Восточный человек – чистый человек. Не воняет, не потеет, даже мыться не обязательно. А газы – от еды. У восточного человека от русской еды всегда будут газы. И у русского человека тоже. Но у русского человека от всякой еды будут газы. А у восточного человека – только от русской. И еще от американской. А от восточной еды у восточного человека никогда не будет газов. Достану моим восточным людям барашка, достану риса, хорошего риса, коричневого, длинного, шербет достану, урюк достану, пусть кушают!»

Организм самого Мансура газов без специальной команды не вырабатывал, ибо Мансур был, хотя, без сомнения, и восточным, но – не человеком.

Он тихо встал, прошлепал на кухню, доверху налил и поставил на плиту большой желтый чайник с местами облупившейся эмалью, воспользовался сортиром и гортанно крикнул по-русски:

– Э! Чурки черножопые! На работу пора!

По-русски – потому, что кричать по-таджикски, по-киргизски и по-армянски получилось бы слишком долго, да и вообще утомительно. Разумеется, Мансур знал и эти языки, и еще, наверное, какие хуже, какие лучше, сто двадцать других – не считал, но наверняка не меньше, – однако в России, в ее сердце, ну, пусть не в самом сердце, а в спальном районе сердца, следовало говорить, кричать, шептать по-русски. Так он думал.

В комнатах зашевелились, а Мансур, прочно заняв ванную, почистил зубы, принял душ – просто чтобы освежиться, – причесался и приступил к важнейшей утренней процедуре – бритью. Эта шайтан-баба из ДЭЗа-шмеза требовала, чтобы чурки мели дворы чисто выбритыми, да и менты-шменты не любили, когда борода. Мансур полагал мудрым уступить здесь, чтобы выиграть в другом.

Хотя, конечно, терял он много. Ведь сбритые волосы значительно слабее выдернутых. Девять из десяти вообще оказываются холостыми, а один оставшийся – так, кошачьи слезы…

Брови, надо сказать, лучше сохраняли силу, но их приходилось жестко экономить – после бритья почему-то расти переставали. Мансур с неудовольствием посмотрел в зеркало. Вон как поредели… В ушах еще тоже волосы растут, буйно растут, но ушные волосы – они неправильные, от них никогда не знаешь, чего ожидать. И никакой «тох-тибидох» тут не поможет. Не говоря уж о «ляськах-масяськах». Мансура прямо тошнило от такой профанации. Ай, глупые люди эти русские! Почти такие же глупые, как американцы!

Мансур в жизни не встречал американцев, но считал их самыми глупыми и вообще очень не любил.

Брился он опасной бритвой и всегда всухую. Мыльной пеной пользоваться, да хоть бы даже и водой лицо смачивать – это потом целый день возиться надо, чтобы отделить заряженные волоски от пустых.

Сбритое падало на газетку, которой Мансур выстелил раковину. Время от времени он приостанавливал бритье, клал на ладонь щепотку волосков, тщательно изучал их, некондицию сбрасывал в ванну, а кондицию складывал в пенальчик из-под зубочисток.

Ай, чего только эти русские не придумают! В зубах палочками ковыряться! У восточного человека пища между зубами никогда не застревает, у восточного человека пища вся в желудок попадает…

Но пенальчик полезный.

В коридоре поднялся гвалт: один из киргизов и туркменский армянин ссорились из-за очередности посещения туалета. Мансур на мгновение включил восьмое из девяти своих чувств, сразу все понял и грозно крикнул:

– Э!

Спорщики притихли.

– Пусть Вазген первым будет, – изрек Мансур, – он уже совсем никак терпеть не может!

Покончив с бритьем, Мансур сунул драгоценный пенальчик в карман рабочих брюк, поношенных, но чистых, прибрался за собой, посмотрелся в зеркало. Ну что – с длинными волосами и бородой внушительнее бы выглядел. И старше. А так – лет сорока, невысокий, худощавый, черноволосый, черноглазый, смуглый… Обычный.

Он вернулся на кухню, выпил не торопясь большую пиалу крепкого чая, за ней вторую и стал собираться. Заглянул в чулан – спецодежда, метлы, лопаты на месте, все в строгом порядке, – взял свой оранжевый жилет с надписью на спине «ДЭЗ № 22», аккуратно скатал его, завернул в газету и положил в старую, но прочную сумку из болоньи. Сунул туда же еще одну газету. Застегнул серую рубашку на все пуговицы, вбил ноги в стоптанные башмаки. Крикнул:

– Э! В ДЭЗ пойду, деньги брать буду! А вы с восемнадцатого дома начинайте, потом к шестнадцатому идите!

И вышел за дверь.

Уже вовсю светило и пригревало солнце. Улицы потихоньку наполнялись народом – кто в гараж спешил за машиной, кто на автобусную остановку. Это в основном те, кто на заводах работает, – там с восьми начинают, а то и раньше. А в конторах чаще с девяти. Ну, кому на машине в центр, тому, чтобы к девяти успеть, самое время выезжать. Как же люди себя истязают!..

Шайтан-баба, которая командовала дворниками и тянула с выдачей зарплаты, тоже являлась к девяти. Два часа еще впереди, но Мансуру хотелось спокойно посидеть на солнышке. Хорошее здесь место – на болоте построено, и свиноферма тут когда-то рядом находилась, и коровник. Для него – хорошее место. Родные места – вот только они и лучше.

Ему хватило пяти минут, чтобы добраться до ДЭЗа. Сел на корточки около залитой ярким солнцем глухой стены одноэтажного здания, замер. Задумался.

Ну что? Как живется, джинн? Неплохо живется, если правильно понимать.

Вспомнились тысячелетия, проведенные в глиняном сосуде. Какое бешенство наполняло и переполняло его тогда! Как неудержимо и как безнадежно мечтал он – найти бы эту старую пархатую сволочь Сулеймана ибн Дауда и эту гнусную кривоногую суку Бислик, родоначальников всех джиннов, творцов их противоестественных судеб, найти бы и… Особенно психовал, когда сосуд прятали в какие-то особые места, непроницаемые даже для седьмого, восьмого и девятого чувств. И как мучила тогда бессонница… Долгие века… От этого тоже ярость захлестывала, белая, раскаленная! Молодой был…

Потом память перепрыгнула – вот сосуд извлекают и выносят на свет сильные волосатые руки. Вот укладывают в седельную сумку. Скачут куда-то, стреляют, орут, рубят друг друга саблями. Вот в отчаянии выхватывают глиняный сосуд из сумки и что есть сил швыряют в полчища врагов. Сосуд раскалывается, он, Мансур, в исступлении взвивается ввысь, злорадно хохочет, устремляется вниз, на врагов, скачущих под кровавыми знаменами, нацеливает всю свою страшную силу, выпускает ее – и… ничего не происходит. Только жеребец под главным кровавознаменным чуть запинается. «Я же говорил тебе, Файзулла, что это бабские сказки!» – плачущим голосом произносит щеголеватый белобрысый всадник в мундире с аксельбантами. «Протух, отродье шайтана и шелудивой!» – оскалив зубы, бешено ревет в ответ чернобородый Файзулла, обладатель тех самых сильных волосатых рук. Его тюрбан пронзает пуля, и разлетаются его мозги, и он бессильно повисает на стременах.

Мансуру понадобилось всего несколько дней, чтобы осмотреться и вникнуть. Советская власть ему совсем не понравилась, а что чернобородым ей противопоставить нечего, он не сомневался. И решил уйти в горы – хоть немного отоспаться после многовековой бессонницы. Настроил себя проснуться, когда кончится эта власть (в том, что она ненадолго, тоже был уверен).

Проснулся. И правда, кончилась советская власть. Протухла, как и он сам. Только он-то, хоть и протух, не кончился.

Спустился с гор. Следует признать, спросонья плохо соображал. Словно в тумане все видел. Снова кто-то в кого-то стрелял, воровали все кругом, грабили. Люди…

Многие тогда уезжали в Россию. Ну и он, толком еще не проснувшись, тоже поехал. Сошел с поезда на Казанском вокзале, посмотрел на безумный город и решил: «Это мне подходит. Кто в этом городе главный? Он, похоже, из наших, из джиннов. Мы ведь созданы царем Сулейманом и царицей Бислик для того, чтобы рушить города и возводить дворцы…»

Почему-то сознание очень быстро прояснилось. Сила не вернулась – так, крохи, – а вот мудрость пришла. Он понял, что жить тут можно, и неплохо жить, только высовываться не надо, будь отцы города хоть трижды джиннами. И уверенно подался на окраину. Работа нашлась, жилье нашлось, чурки нашлись – веселее все-таки, – а остатков силы вполне хватало, чтобы ментов отваживать, и дураков бритоголовых отпугивать, и задержанной зарплаты добиваться. С умом только нужно этими остатками пользоваться, не разбрасываться.

И может, все даже к лучшему. Да, можно долго жить, спокойно жить. Придет срок – перебраться в другое место. Кто заметит, кому он нужен? И пополнять, пополнять, пополнять копилку своей мудрости.

Однако пора. Мансур посмотрел на солнце – точно, девять часов двенадцать минут сорок три секунды. Шайтан-баба Алла Валентиновна на месте, нет нужды восьмым чувством проверять. Он достал из кармана пенальчик, осторожно вытряхнул на левую ладонь волосок, закрыл пенальчик, положил на место, зажал волосок большим и указательным пальцами правой руки, поднялся и пошел в контору.

– Здравствуйте, Алла Валентиновна, – сказал он, войдя в крохотный кабинет, прижал руку к сердцу и слегка поклонился. – Как ваше здоровье, уважаемая?

– Что тебе, Мансурка? – раздраженно спросила Алла Валентиновна, одутловатая, потная крашеная блондинка сорока пяти лет от роду. – Говори быстро, некогда мне!

– Денег нет совсем, – запел Мансур, – зарплату не дают, голодаем мало-мало!

Он утрировал акцент, надеясь разжалобить начальницу и сберечь волосок. Но – напрасно.

– Нету в кассе денег! – повысила голос Алла Валентиновна. – Я тебе говорила – нету! Ты русский язык понимаешь?! Что ж за наказание?! В понедельник приходи, в понедельник, понял?! Иди, не мешай, не до тебя!

Что ж, понял Мансур, делать нечего. Он поднес руку к губам, разжал пальцы, дунул на волосок и произнес про себя на древнем языке те слова, которые следовало произнести.

…Через час с небольшим – пришлось ждать, пока оформят все ведомости-шмедомости, да потратить немного времени и еще один волосок, чтобы убедить кассира выдать Мансуру зарплату на всех шестерых, – он вышел из конторы и направился к шестнадцатому дому.

Народу на улице было уже много. Как бы деньги не своровали, подумал Мансур и поплотнее ухватился за сумку, на дне которой, под жилетом, лежали завернутые в газету зарплаты.