Мы сели.
– К пъиёму пищи пъиступить, пъиятного аппетита.
Мы взяли ложки и стали есть пельмени.
– НИХУЯ СЕБЕ!!! Я СКАЗАЛ «ПЪИЯТНОГО АППЕТИТА», ТОВАЪИЩИ СОЛДАТЫ!!! В ТАКИХ СЛУЧАЯХ ЧТО-ТО В ОТВЕТ ГОВОЪЯТ, ПЪАВДА??!
– М-спэ-сиИ-бо! – промямлили мы.
– Анукаев!
– Я, товарищ прапорщик!
– Над этим с ними поъаботайте.
– Есть, товарищ прапорщик!
Желудки наши ещё помнили вкус пищи из прошлой жизни, поэтому армейские пельмени они отторгали. Никто из нас под конец завтрака не оставил после себя пустую тарелку. Помимо пельменей, на завтрак нам дали молоко, кусок хлеба, порционное сливочное масло и возможность добавить в основное блюдо овощей из салат-бара. Там была кукуруза, горох, лечо и прочие консервы, к которым мы не притронулись. В качестве десерта каждому выдали по сосательной конфете со вкусом груши. Мы не восприняли эти конфеты всерьёз и решили, что это какой-то прикол.
– Учебная рота, заканчиваем приём пищи! – скомандовал Анукаев.
Мы положили ложки на подносы.
– Учебная рота, встать!
Мы встали.
– Относим посуду, выходим строиться!
Так мы и сделали.
Анукаев внимательно изучил всё, что мы оставили на подносах. Когда мы уже стояли на улице и ждали прапорщика, Анукаев спросил:
– Чё, конфеты никто так и не взял?
Почему-то ему было обидно за эти беспонтовые сосачки с грушей, на которые нам трудно было смотреть как на еду. Батонов, которому тут уже нравилось и которому страсть как хотелось поговорить, ответил:
– Никак нет, товарищ рядовой!
– Чё так? Не по-кайфу? Дома сладкого нахавались?
– Там сосательные конфеты, товарищ рядовой. Мы сладкое едим, а не сосём, товарищ рядовой, – неудачно пошутил Батонов.
– Не сосёте?
– Никак нет!
Анукаев улыбнулся.
– Ничё-ничё. Недельку повтухаете, нехват сахарный начнётся – насасывать будете за обе щеки.
Из столовой вышел прапорщик.
– Так, становись, ъавняйсь, смиъно. Анукаев!
– Я!
– Значит, щас на пеъекуъ их, пусть соски пососут. Потом в ъоту. Понял?
– Так точно, товарищ прапорщик.
– Всё, давай, занимайся.
– Есть. Учебная рота, становись! Равняйсь! Смирно! По направлению курилки, с места шагом!.. Марш!
– А где курилка-то? – выкрикнул из строя Отцепин.
– За мной идите, – ответил Анукаев.
Курилка находилась за углом столовой и представляла собой пятачок с центром в виде урны, которая по сути своей была просто неглубокой дырой в земле. Вокруг урны располагались лавочки, на которые при желании можно было присесть.
– На месте!.. Стой! Слева в колонну по одному в курилку марш!
Мы зашли в курилку и расчехлили сигареты. У большинства из нас они остались в сумках, а сумки мы сдали Грешину, поэтому нам приходилось стрелять сиги у тех, кто вчера предусмотрительно переложил пачку-другую в карман кителя. Курили почти все, за редкими исключениями. Первая сигаретка с утра, как водится, вштыривала. Ноги становились ватными, голова плыла, а тело как будто бы забывало обо всех усталостях и тяготах: минувших и ещё только предстоящих. Хорошо-о!
Анукаев тоже курил. Когда докурил, скомандовал:
– Учебная рота, заканчиваем перекур, выходим строиться!
Те, кто уже закурил вторую сигарету и не хотел с нею расставаться, в спешке давились драгоценным дымом. От этого бедолаг совсем расколбашивало, и в строй они вставали шатаясь, точно ковыль на ветру.
– Ух-ты, бля-я! – упал в строй обкурившийся Батонов, успевший вдохнуть две с половиной сигареты, которые он стрельнул у Голецкого.
После перекура мы вернулись в казарму и построились на центральном проходе, не снимая бушлатов. Нам было велено стоять и ждать прапорщика Грешина. Мы стояли, потели и ждали.
В конце концов, он вышел к нам и объявил:
– Значит, щас, чтобы вы, долбоёбы, не путали свои вещи с вещами дъуг дъуга, как в детском саду, вам нужно будет их пъоклеймить. Начнём с бушлатов и ъемней. Пеъчатки и кашне, я надеюсь, вы спиздить дъуг у дъуга не догадаетесь. Ъядовой Зублин сейчас ъаздаст вам замазку. Этой замазкой вы на внутъенней – НА ВНУ-ТЪЕН-НЕЙ!!! – стоъоне бушлата пишите свою фамилию. Не къупно и не мелко – ноъмально, чтоб можно было пъочитать. Вопъосы?
– Никак нет!
– Тогда впеъёд.
Нас познакомили с новым персонажем – рядовым Зублиным. Как и Анукаев, он тоже носил камуфляжную форму, отличавшуюся по своему виду от нашей. Понять, что Зублин за человек такой, пока он раздаёт замазки, было нельзя. О его характере мы могли только догадываться по чертам его лица. А лицо было вроде нормальное.
Мы проклеймили бушлаты и повесили их в шкафы для верхней одежды. После нас снова построили на центральном проходе, на этот раз – напротив какого-то кабинета. Мы по одному заходили в кабинет и представали перед прапорщиком Грешиным, сидевшим в окружении чёрных сумок с белыми звёздами – наших сумок. Наши личные вещи, оставшиеся там, его не особенно интересовали. Интересовало его наличие в них того, чем нас должно было обеспечить государство на сборном пункте: несессер, кружка, ложка, мыло и мочалка.
– Так, а где мочалка? – спрашивал Грешин Отцепина.
