Покорение Америки

Серия «Наши там» выпускается с 2010 года

Оформление художника Сергея Атрошенко

Глава 1

18 мая 1938 года. Именно в этот день я сошёл с трапа сухогруза Liberty. Порт Нью-Йорка, находившийся в устье Гудзона, поражал своими масштабами. В будущем я прилетал в этот мегаполис самолётом, видел порт с множеством доков с высоты птичьего полёта, теперь мне впервые представилась возможность увидеть своими глазами одну из гаваней изнутри. Но и одна впечатляла. Моим глазам предстали сотни самых разных кораблей. Во всех направлениях сновали маленькие, извергавшие клубы чёрного дыма буксиры, облепленные кранцами в виде тряпок, а не привычных резиновых покрышек. Они напоминали трудолюбивых муравьёв, тащивших за собой или толкавших впереди себя приземистые баржи с углём, гравием и даже товарными вагонами. И над всем этим крики и бесконечное мельтешение чаек. Дождик к этому времени прекратился, а туман рассеялся, словно смытый солнечными лучами.

– Ну, парень, дальше я тебе не помощник, – сказал Уолкер, на прощание крепко пожимая мне руку. – У меня сегодня здесь дела, а завтра мы отчаливаем в Филадельфию, получили радиограмму, что у нас появился срочный контракт. На берег толком сойти не удастся, так что вот, держи, я написал адрес моего знакомого и как его зовут, а это небольшое рекомендательное письмо. Тут, сынок, в Америке, без рекомендательных писем никуда, с тобой даже и разговаривать никто не станет.

Я взял два листочка, спрятал во внутренний карман пиджака.

– Не знаю, чем ты мне приглянулся, что я оказываю тебе такую услугу, – продолжил Уолкер. – Может, тем, что я вижу в тебе потенциал, а в людях, поверь мне, я умею разбираться… И помни, что я говорил тебе насчёт оружия. Не стоит его вытаскивать лишний раз, а если уж вытащил, то стреляй первым. Деньги экономь, пусть даже восемьдесят долларов по нынешним временам – сумма приличная. Хотя по тебе видно, что малый ты шустрый, не пропадёшь. Америка может дать тебе шанс подняться, сынок.

«Твои бы слова да Богу в уши», – думал я, покидая ставший мне на две с лишним недели родным домом сухогруз. Мы причалили у торгового дока и, не дожидаясь появления представителей таможни, которые по закону обязаны были проверить груз и документы на него, я сбежал с трапа и тут же затерялся среди огромных ангаров. Чтобы выбраться с территории порта, пронизанного железнодорожными ветками, словно венами, мне потребовалось около двух часов и несколько подсказок местных рабочих. Один из них, с чёрными вьющимися волосами, одетый в промасленный комбинезон, глядя на меня, хмыкнул:

– Эмигрант, что ли? Я сам приехал сюда пять лет назад из Италии, с Сардинии, так что брата эмигранта чую за милю. А тебя откуда сюда занесло?

Услышав, что из СССР, присвистнул:

– Ого, далеко же ты, парень, забрался в поисках лучшей доли. И что думаешь делать дальше? Есть какой-то план? Деньги хотя бы имеются? Доллары, лиры или что там у вас, в России, в ходу?

– Имеется немного долларов, должно хватить на первое время. А что касается планов… Есть у меня один адресок в Нью-Йорке, надеюсь, мне там смогут помочь.

– Ну смотри, если что, приходи к восемнадцатому доку, я там механиком, ремонтирую буксиры в буксирной компании братьев Макаллистеров. Спросишь Лючано Красавчика, меня там все знают.

– Спасибо, – совершенно искренне поблагодарил я нового знакомого. – А меня Ефим зовут, ну или Фил на английский манер.

Мы пожали друг другу руки, и я отправился к уже близкому выходу с территории порта, размышляя, что в любой точке земного шара можно встретить не только негодяев, но и приличных людей, готовых практически бескорыстно оказать помощь.

Через пятнадцать минут я стоял на границе спального района Бруклин-Хайтс, застроенного трёх- и четырёхэтажными зданиями преимущественно красного кирпича. Когда мне здесь проводили экскурсию в 2010-м, то рассказывали, что этот вроде бы не фешенебельный, но спокойный, застроенный в европейской манере район облюбовали разного рода знаменитости, как бывшие, так и современные. Мне запомнились имена Иосифа Бродского, Трумэна Капоте, Уолта Уитмана, Теннеси Уильямса, Сары-Джессики Паркер, Бьорк… За восемьдесят лет район почти не изменился, многие здания постройки конца XIX и начала XX века останутся нетронутыми. В том числе знаменитые церкви самых разных архитектурных форм. В одной из них, как мне рассказали, проповедовал ярый противник рабства по фамилии Бичер – брат той самой писательницы Гарриет Бичер-Стоу, написавшей «Хижину дяди Тома». Впрочем, изредка попадавшиеся мне негры всё ещё не выглядели теми наглыми афроамериканцами, какими станут годы спустя. Они передвигались по возможности быстро, втянув голову в плечи и глядя себе под ноги. Зашуганные. И где-то в глубине души мне их даже стало немного жалко. Ну ничего, зато их потомки возьмут своё, заполонив собой Бронкс и Гарлем, куда без пулемёта белому человеку лучше не соваться. Впрочем, они везде будут чувствовать себя хозяевами, уверенные, что белые должны им по гроб жизни за годы рабства их предков.

Будь у меня побольше свободного времени, я обязательно устроил бы сам себе экскурсию по Бруклин-Хайтс, но мне хотелось до наступления вечера добраться до места, указанного в записке капитана Уолкера. А там было написано: Уорбертон-авеню, 34. И имя – Абрахам Лейбовиц. Гм, работа в антикварной лавке для еврея – дело вполне обычное. Вот если бы я встретил в нью-йоркском порту еврея-грузчика… Хотя в Одессе такой факт имел место. Ну да, в СССР вообще в это время чудеса творятся, от которых мне пришлось делать в срочном порядке ноги. Как бы там ни было, по словам кэпа, может, этот старый пройдоха Лейбовиц и поможет бедному русскому как-то устроить своё будущее.

По ту сторону пролива высились небоскрёбы Манхэттена, к которому с Бруклина через Ист-Ривер был переброшен знаменитый подвесной мост. Решив экономить деньги – кто знает, когда придётся считать последний цент, – я проигнорировал трамваи и автобусы, отправившись через Бруклинский мост пешком. Для пешеходов была оборудована верхняя ферма, вымощенная тёмными досками. Почти два километра, всплыло в памяти. Вспомнились и другие цифры, а именно: сколько калорий в среднем сжигает человек, пересекающий Бруклинский мост: 80 калорий в среднем темпе, 100 калорий в быстром и от 300 калорий бегом. Ну, бежать я не собирался, тем более калории могли мне ещё пригодиться.

На середине моста я задержался, обозревая открывшийся вид. Вдалеке – статуя Свободы, охраняющая вход в Нью-Йоркскую гавань, справа – небоскрёбы Манхэттена, слева – приземистый Бруклин-Хайтс, подо мной же – всё то же неистовое судоходное движение. А солнце, кстати, начинает припекать, что и понятно – Нью-Йорк находился примерно на широте Ташкента. Но при этом сам был свидетелем выпавшего снега, то есть у Нью-Йорка имеются свои климатические особенности, что наверняка обусловлено близостью моря.

Я достал из внутреннего кармана письмо от Вари, в которое было завёрнуто фото комсорга одесского порта.

– Привет! – тихо сказал я ей. – Вот, Варюха, я и в Нью-Йорке. Видишь, как тут всё круто? Вон статуя Свободы, вон Манхэттен с его Уолл-стрит, где обделываются делишки на миллиарды долларов. Вот тоже стану миллиардером, или хотя бы миллионером, и привезу тебя сюда. Ты только там меня дождись.

Со вздохом убрал письмо и фотокарточку обратно в карман. Нужно двигаться дальше, вспоминая маршрут, рассказанный мне капитаном. Главное – избегать полисменов, потому как документов при мне никаких. Конечно, я и не подумаю говорить, что я из СССР, тем более я загодя спорол со своей одежды все ярлыки, которые могли бы на это указать, и даже на стельках от ботинок соскоблил ножом название обувной фабрики. Прикинуться местным не получится, для этого у меня слишком заметный акцент. А вот под немца, учитывая моё детство в ГДР, закосить можно. Пока между Германией и Штатами вроде нейтралитет, так что лупить меня дубинками и тем паче ставить к стенке никто не подумает. Правда, могут сделать запрос через немецкое посольство или консульство, если я назовусь каким-нибудь именем. А вдруг возьмут и впрямь отправят в Германию? Блин, что-то меня такое развитие событий не очень устраивает. Я, конечно, готов кокнуть Гитлера, но к этому нужно как-то готовиться, морально в том числе. А я пока не созрел для столь ответственной миссии, которая сопряжена с угрозой и моей жизни тоже.

А не прикинуться ли вообще немым? По-моему, неплохая идея, буду мычать, как Герасим, а если заставят писать… Гм, с писаниной у меня некоторые проблемы, могу легко допустить где-то ошибку. Опять же, заставят писать, как меня зовут и где я живу. Тогда лучше уж прикинуться и безграмотным, думаю, в США люди, не умеющие читать и писать, не такая уж редкость.

Манхэттен встретил меня людской толчеёй и сумасшедшим автомобильным трафиком. Мимо меня в обе стороны, бешено сигналя и распугивая пешеходов, мчались «шевроле», «форды», «бьюики», «понтиаки», «крайслеры», «доджи»… Звенели трамваи, неспешно пробивали себе путь в этом скопище машин грузовики и автобусы. Всё это мне резко напомнило Москву будущего, да и то годы спустя движение будет хоть и таким же интенсивным, но куда более упорядоченным. Кто знает, возможно, какое-то время спустя и я окажусь за рулём одного из этих лакированных красавцев. Плавные обводы автомобилей 1930-х радовали глаз, с ужасом заставляя вспоминать «мыльницы на колёсах» вроде наших «жигулей» и «москвичей» эпохи застоя.

Я вспомнил, что улицы в Нью-Йорке опознаются по одной и той же схеме. На том же Манхэттене авеню тянутся вдоль острова с юго-запада на северо-восток, а перпендикулярно им располагаются стриты.

– «Небоскрёбы, небоскрёбы, а я маленький такой…» – невольно пропел я строчку из шлягера Вилли Токарева.

Действительно, уже в это время Манхэттен был заставлен небоскрёбами, поражавшими воображение своей внушительностью. Нет ещё такого обилия стекла, придававшего высоткам будущего какую-то лёгкость, и оттого нынешние высотки казались каменными исполинами, столпившимися в деловом центре Нью-Йорка. С непривычки они давили, я уже и забыл, что значит бродить среди таких железобетонных колоссов.

И не пора ли мне уже поменять имидж? А то в своём потрёпанном прикиде я выгляжу каким-то бомжем. Но, как я вскоре выяснил, цены здесь кусались: за приличный костюм, сорочку, шляпу и ботинки пришлось бы выложить около пятидесяти долларов. Оно и понятно, райончик не из простых, беднота тут не ходит.

В животе заурчало. Зря я не позавтракал на судне, а сейчас вон кишка кишку жуёт. Может, перекусить? Тем более разного рода кафешек по пути попадалось предостаточно. Вон симпатично как смотрится пиццерия под названием «Маленькая Италия», расположившись на первом этаже монументального шестиэтажного здания, рядом с адвокатской конторой «Маккормик и сыновья». Три окна, через которые можно разглядеть часть заведения, например сидевшую за столиком у одного из окон парочку. Приветливо звякнул колокольчик над дверью, впуская меня в царство ароматов, от которых я тут же сглотнул слюну.

– Здравствуйте, мистер!

За прилавком расплывалась в широкой улыбке, демонстрируя крепкие белые зубы, девица лет двадцати пяти. Несколько упитана, но это придавало ей дополнительный шарм, особенно выдающаяся грудь, примерно пятого размера, выглядывающая из декольте. Ярко-красный передник с маленьким изображением флага Италии и живая роза в волосах дополняли этот праздник оптимизма и жизнелюбия.

– Здравствуйте, мисс… Или миссис?

– Пока ещё мисс, – хохотнула толстушка. – Но обычно меня называют просто синьорина Филумена. Я вижу, вы у нас впервые?

– Да, я вообще первый день в Нью-Йорке, мне нужно добраться на Уорбертон-авеню. Пока шёл от порта, немного проголодался.

– О, уж голодным я вас точно не оставлю.

В итоге через пятнадцать минут на моём столике стояло блюдо с огромным куском пиццы и чуть ли не поллитровый стакан одуряюще пахнувшего кофе со сливками. Да-а, мне и в будущем, наверное, не доводилось пробовать столь обалденной пиццы с сыром, грибами, ветчиной, помидорами, зеленью и ещё чего-то на тонком, тающем во рту тесте. А большой стакан изумительного кофе со сливками дополнял этот радующий глаз натюрморт. И за всё про всё – 75 центов!

Пока я ел, весело щебетавшая за стойкой Филумена поведала мне, что пиццерия принадлежит её отцу Энцо Трапаттоне, а открыл заведение ещё его отец – Джованни Трапаттоне, которого не стало два года назад. Что сестра отца, ее тётя Кармина, удачно вышла замуж за владельца виноградных плантаций и уехала жить к нему в Ломбардию, нарожав уже троих детишек. Что цены у них вполне приемлемые, а качество пиццы высочайшего уровня, так что даже местные дельцы не брезгуют заходить сюда на ланч, а вечером в пиццерии так и вообще не протолкнуться.

– Спасибо, было очень вкусно, – обворожительно улыбнулся я этой разговорчивой милашке, оставляя на столике долларовую бумажку. – Сдачи не нужно. Кстати, где тут можно недорого, но прилично приодеться?

Через минуту я стал обладателем весьма полезной информации. Оказалось, буквально в квартале отсюда во дворах есть магазинчик, где я смогу приобрести всё, что мне нужно, за весьма приемлемую цену. В итоге минут сорок спустя я выходил из магазина с неприметной вывеской вполне прилично одетый в костюм-тройку с неброским галстуком, в новенькие лакированные ботинки и в модную по нынешним временам шляпу. Таким образом, мой бюджет стал составлять чуть более пятидесяти долларов.

На относительно тихой и спокойной Уорбертон-авеню я оказался почти в три пополудни, если судить по башенным часам на одном из зданий. Мне нужно было найти антикварную лавку Абрахама Лейбовица, и я не без труда, но всё-таки отыскал это заведение, находившееся на первом этаже шестиэтажного здания постройки явно не новее середины XIX века. Из-за витрины на меня смотрели пара бронзовых настольных часов – одни с херувимами, а вторые с фигуркой какой-то одалиски, – старинный светильник, не менее старинная гравюра с изображением морского боя, полуметровая модель парусника и разная мелочь, на которой я не стал фокусировать внимание.

Толкнув дверь, я переступил порог, как и в пиццерии, под звон колокольчика, только этот, казалось, звучал как-то более торжественно и монументально. И тут же оказался в царстве антиквариата. Потемневшие от времени полотна в тяжёлых рамах, холодное и огнестрельное оружие, многое чуть ли не времён покорения Америки, самая разнообразная посуда от чашек тончайшего фарфора до помятой железной плошки с симпатичным орнаментом, предметы интерьера, парочка глобусов, статуэтки, подзорные трубы… Отдельно под стеклом были выставлены старинные монеты. За их разглядыванием меня и застал, судя по всему, хозяин антикварной лавки.

– Доброго дня, мистер! Что вас интересует?

Это был высохший сгорбленный старик с выдающимся крючковатым носом, из ноздрей которого высовывалось несколько седых волосинок. Тонкие губы сжаты в ниточку, худое лицо изборождено морщинами. Чем-то он мне напомнил героя «Рождественской песни» Диккенса по фамилии Скрудж или гоголевского Плюшкина. Не хватало только истёртого до дыр халата и колпака на голове. Самыми живыми на его лице были глаза, которые хитро поблёскивали.

– Добрый день, вы, вероятно, Абрахам Лейбовиц? – учтиво спросил я.

– Истинно так! – воскликнул антиквар. – Так что привело вас в это царство старины?

– К сожалению, пока ничего у вас приобретать я не планирую, хотя, не исключено, со временем и стану вашим клиентом. Мне вас порекомендовал капитан Сэмюель Джейсон Уолкер, просил передать вам привет и вот это.

Я протянул старику записку, и, прежде чем её прочитать, Лейбовиц натянул на нос круглые очки.

– Да, это почерк Уолкера, – кивнул он, почесав жёлтым, словно у курильщика, ногтем кончик носа. – Называет вас Филом и просит оказать подателю этой записки посильную помощь, поскольку человек вы здесь новый и с местными реалиями, как он предположил, совершенно незнакомы. Более о вас ни слова.

– Если сможете чем-то помочь, буду весьма признателен, если нет… что ж, тогда извините за беспокойство. – Я сделал движение, словно собираюсь покинуть лавку.

– Не торопитесь, молодой человек, я ещё ничего не сказал. Давайте-ка присядем и спокойно поговорим. Может, кофе?

Несмотря на то что относительно недавно я опорожнил большой стакан кофе в итальянской пиццерии, от предложения не отказался. И не пожалел. Через десять минут передо мной на столике стояла чашечка тонкого фарфора, наполненная тёмной дымящейся жидкостью. Если в пиццерии кофе был неплохой, то у старика – просто изумительный! Пусть даже без молока и сливок, что, впрочем, только пошло на пользу, так как я смог насладиться вкусом настоящего бразильского кофе. Всё это ещё больше расположило меня к антиквару.

– Итак, если вас не затруднит, мистер…

– Ефим Сорокин, или можно Фил.

– Постойте, так вы русский?

– Да, а что?

– Так мы с вами, получается, в какой-то мере земляки! – воскликнул Лейбовиц, переходя на великий и могучий. – И таки мы с вами вполне можем говорить на нашем родном языке, благо я ещё его помню. Я родился в Могилёве ещё в царствование императора Александра Второго. А когда мне исполнилось семь лет, отец с семьёй решил искать счастья за океаном. Мои родители со мной и двумя моими старшими сёстрами прибыли в Нью-Йорк двенадцатого августа тысяча восемьсот восемьдесят седьмого года. Отец был сапожником и здесь продолжил своё занятие. Надеялся, что и я пойду по его стопам. Так и было поначалу, однако меня всегда интересовали старинные вещи, и со временем я устроился помощником к одному антиквару, а затем скопил денег на открытие собственного магазина. и пока, несмотря на обилие конкурентов, держусь на плаву. Кстати, можете называть меня Абрам Моисеевич, это для местных я Абрахам без отчества. Теперь вы, мистер Сорокин, расскажите немного о себе, что сочтёте нужным, и как вы познакомились с Сэмюелем?

– Начнём с того, что я – беглый преступник. – Краем глаза я следил за реакцией Лейбовица. Однако, что удивительно, при моих словах на его лице не дрогнул ни единый мускул.

– Любопытное начало, – кивнул он. – Продолжайте.

В течение следующих пятнадцати минут я выложил перед владельцем лавки историю, которую в своё время озвучил Уолкеру. Антиквар внимательно слушал, ничем не выказывая своих эмоций, если они у него, конечно, вообще имелись.

– Что ж, весьма, весьма познавательный рассказ, – заключил он, откидываясь в кресле со сцепленными на впалом животе пальцами рук. – Не смею высказывать своё недоверие к вашей истории, не пойму только, чем вы так пленили продублённое солёными ветрами сердце старого морского волка? Почему он вас не высадил в ближайшем или нью-йоркском порту и не сдал в полицию? И даже дал вам мой адрес…

– И сам не пойму, – совершенно искренне пожал я плечами. – А вы как познакомились с Уолкером?

– В молодости я был не в пример шустрее и на равных участвовал в драках подростков. На Брайтон-Бич такое было не редкость. Если за себя не постоишь, к тебе так и прилипнет ярлык труса и неудачника. Как-то сошлись стенка на стенку, и так получилось, что я дрался с парнем, которого звали Сэм Уолкер. Намяли друг другу бока знатно, хоть он и был крепышом, а я худым, словно тростинка. И так случилось, что мы с ним после этого подружились и дальше стояли друг за друга горой. Так наша дружба и тянется до сих пор… Однако вынужден поинтересоваться: есть ли у вас какие-то планы относительно ваших будущих действий?

– Честно сказать, пока ещё не придумал, чем планирую заниматься. Могу выполнять любую черновую работу. Главное – обзавестись документами. Подавать на гражданство, сами понимаете, нет смысла, меня вышлют из США в двадцать четыре часа как незаконно пересёкшего границу. Если только удастся раздобыть поддельные документы. Не знаете, случайно, сколько это может стоить?

– Гм, молодой человек, если бы не эта записка от Сэмюеля, я подумал бы, что вы провокатор, подосланный ко мне из ведомства Джона Гувера[1]. Хотя с какой целью? Я же никогда ничем противозаконным не занимался… А потому и ответа на ваш вопрос, к сожалению, дать не могу. – Судя по мелькнувшей в глазах собеседника хитринке, всё же кое-какие делишки в обход закона он обстряпывал и, возможно, неоднократно. Но свои мысли я придержал при себе. – Впрочем, раз уж и вы русский, и я в какой-то мере русский, то, вероятно, смогу что-то для вас придумать, – добавил антиквар.

В этот момент звякнул колокольчик над дверью, и в лавке стало на двух персон больше. Молодые парни, лет по двадцать. Уже один их возраст наталкивал на вопросы. Что им делать в антикварном магазине, куда обычно заглядывают люди среднего и старшего возраста? При этом от обоих исходили волны решимости, смешанной со страхом.

– Одну секунду, – кивнул мне Лейбовиц, поднимаясь и переходя на английский: – Чем могу вам помочь, молодые люди?

Один из них остался у двери, перевернув табличку словом «Закрыто» наружу, а второй резко выхватил из кармана пиджака браунинг.

– А ну, старик, быстро гони всю наличку! – крикнул обладатель пистолета, направляя его то на антиквара, то на меня. – И не вздумайте дёргаться, вы двое, иначе я за себя не отвечаю.

– Позвольте, – растерянно произнёс Лейбовиц, – что вы себе позволяете?..

– Деньги гони, старый хрыч!

Довеском к требованию послужил удар рукояткой пистолета по лицу старика, и из его разбитой губы по подбородку потекла тёмно-красная струйка.

Дальше сохранять нейтралитет не представлялось возможным. Я медленно поднялся под дулом направленного на меня браунинга и, показывая раскрытые ладони, спокойно сказал:

– Парни, вы хорошо подумали, прежде чем решиться на ограбление?

– Ты кто, твою мать, такой?! – выкрикнул обладатель оружия.

– Кто я? Я агент Федерального бюро расследований. Если вы, ребята, не в курсе, это ведомство Джона Эдгара Гувера.

Лейбовиц бросил на меня быстрый взгляд, но промолчал.

– И мистер Лейбовиц – хороший друг мистера Гувера, также являющегося большим любителем антиквариата, – продолжил я. – У моего шефа грядёт день рождения, и я пришёл сюда, чтобы выбрать для него подарок от лица отдела тяжких преступлений. Когда Гувер узнает о том, что его друга ограбили и, не приведи Господь, ранили или убили, он придёт в неописуемую ярость. И я вам гарантирую, парни, что на свободе вы будете оставаться не больше суток. Даже если вы уберёте и меня, единственного свидетеля, который видел ваши лица, то время вашего пребывания на свободе удлинится не надолго. Так что мой вам совет, ребята: приносите извинения хозяину лавки устно и материально, думаю, за 50 долларов мистер Лейбовиц вас, возможно, и простит. После чего вы покидаете магазин, а мы забываем об этом неприятном инциденте.

Грабители переглянулись. В их глазах теперь уже читалась неуверенность.

– Какой ты на хрен агент! У тебя что, есть документ, удостоверяющий, что ты из ФБР?

– Ты, часом, не охренел, парень? Ты кто такой, чтобы требовать у меня документы? Размахиваешь тут палёной пушкой и думаешь, что самый крутой? Если ты такой крутой и тебе насрать на самого Джона Эдгара Гувера, то, может, тебе и на сицилийскую мафию насрать? Да ты знаешь, что у меня в сицилийской мафии половина родни? Чувствуешь мой итальянский акцент?

Грабители снова переглянулись, теперь уже совсем неуверенно, а обладатель пистолета даже опустил руку с оружием.

– Да какого хрена я тут перед вами, шелупонью, распинаюсь?! Вы всё равно уже почти покойники. Моим друзьям убить человека – всё равно что поджарить яичницу. Даже страшно представить, что они с вами сделают, попадись вы им в руки. Для начала отрежут вам член вместе с яйцами, засунут его вам в рот и заставят всё это сожрать. А после того, как вы, давясь, проглотите свои гениталии, они аккуратно, чтобы вы не откинулись, вскроют вам брюхо, желудок, извлекут оттуда изжёванные член с яйцами и снова заставят вас всё это сожрать, – говорил я, повышая тон и надвигаясь на опешившего грабителя, тыча в него пальцем. – И это будет продолжаться до тех пор, пока ваша мужская гордость не превратится в фарш. После этого они запустят вам в желудок живую крысу, а живот зашьют, и крыса будет прогрызать себе выход на свободу через вашу глотку. Ты этого хочешь, мать твою?! А? Говори, этого?!!

Я резким движением выхватил из-за пазухи револьвер и приставил ствол к голове побелевшего от ужаса парня.

– Бросай пушку, живо!

Браунинг выскользнул из ослабевших пальцев, с глухим стуком упав на пол. Казалось, бедняга сейчас грохнется в обморок. Напарник грабителя выглядел не лучше, вжавшись спиной в дверь, за которой ничего не подозревающие жители мегаполиса спешили по своим делам.