Покорение Америки
Под железнодорожным мостом на Бэттери тоже кипела жизнь. Честно говоря, стало немного не по себе, когда над головой прогремели колеса состава, но из спешащих по своим делам обывателей никто и глазом не моргнул.
На углу 61-й улицы и 5-й авеню наткнулся на советское консульство. Что-то дрогнуло в моём сердце, я постоял пару минут болваном, затем предпочёл сделать ноги. Не хватало ещё попасться на глаза кому-нибудь из сотрудников. Вдруг мои приметы разосланы по всему миру? Хоть и притянутые за уши страхи, однако, свернув за угол, я почувствовал себя гораздо спокойнее. Надо будет – сам приду сюда и поговорю с кем полагается. Но только по своей воле.
Вновь пересёк 5-ю авеню, чуть притормозив у толстой негритянки из Армии спасения в старомодной шляпке и стоптанных башмаках. Перед ней лежал раскрытый чемоданчик, куда прохожие кидали мелочь, а женщина периодически звонила в колокольчик, била себя кулаком в грудь и кричала что-то о несчастных неграх, которым нужна помощь.
Чуть дальше трое чудаков с плакатами на спине и груди ходили кругом перед крыльцом какого-то заведения. Из написанного на плакатах можно было понять, что пикетчики добиваются справедливости, вот только какого рода, для меня осталось загадкой.
Добрался до Эмпайр-стейт-билдинг, поднялся на смотровую площадку. Бывал я здесь в 2012 году. Сейчас, понятно, многих зданий мегаполиса ещё нет и в помине, но всё равно зрелище впечатляло. Не удержавшись, я сунул в прорезь пятицентовик за возможность поглядеть в подзорную трубу, по мощности больше напоминавшую телескоп. В окна с такой высоты было трудно заглянуть, а вот то, что творилось во дворах домов и на улицах за несколько кварталов отсюда, я прекрасно видел.
Вдоволь насмотревшись видами Нью-Йорка, продолжил своё путешествие. Прошёлся по Бродвею, который даже днём производил впечатление. Нужно сюда как-нибудь вечером заглянуть. Остановился у газетного киоска на углу 32-й улицы и 3-й авеню, за три цента купил свежий номер «Нью-Йорк таймс», но пролистать его решил попозже. Например, за обедом. Здесь же продавалась жевательная резинка нескольких видов. Купил пару пластинок знакомой мне марки «Вригли». Думаю, после приёма пищи для профилактики кариеса в самый раз, хотя и не был уверен, что современная жвачка выполняет те же функции, что резинка из будущего. Там она вроде бы с ксилитом, а эта небось с сахаром. Впрочем, главное, чтобы помогла удалять из зубов остатки пищи.
А отобедать я вновь зашёл в полюбившуюся мне итальянскую пиццерию. Увидев меня, Филумена, весело щебетавшая с рассчитывавшимся по счетам клиентом, буквально расцвела:
– О, мистер, это снова вы! Очень рада вас видеть! Неужто вам так вчера понравилась наша стряпня?
– Ещё как, синьорина Филумена, – радушно улыбнулся я в ответ.
– Что будете на этот раз? «Маринара», «Маргарита», «По-неаполитански», «Капричиозза», «Фунги», «Кальцо-не», «Четыре сезона», «Сицилийская», «Дьябола»…
В прежние годы я бывал в Италии, заходил в пиццерии, но названия особо не запоминал. Поэтому всё перечисленное у меня в голове тут же смешалось в какую-то кашу.
– Эй-эй, полегче, синьорина, я не настолько хорошо разбираюсь в итальянской кухне. Что ещё за «Дьябола»?
– С кусочками салями и острым калабрийским перцем.
– Нет, для острого перца я пока не созрел. А «Четыре сезона» что собой представляют?
– Пицца разделена на четыре части, каждая из которых означает одно из времён года. Весна – оливки и артишоки, лето – салями и чёрный перец, осень – моцарелла, зима – грибы и варёные яйца. Естественно, везде добавляются томаты.
– Тоже как-то мудрёно… Давайте что попроще, ну, например, как вчера.
– Тогда «Фунги»! Достойный выбор, мистер…
– Фил.
– Просто Фил?
«Простофиля», – усмехнулся я про себя.
Как же мне перевести фамилию? В переводе с английского слово «сорока» звучит как «мэгпай». Не нравится мне такой вариант, лучше уж просто «птица».
– Фил Бёрд, синьорина.
– Заказ принят, мистер Бёрд.
– И большой стакан кофе.
– Конечно, буквально пару минут, – обворожительно улыбнулась Филумена, исчезая за стойкой.
В ожидании заказа я раскрыл газету. Моих познаний в английском хватало, чтобы более-менее сносно перевести изложенное на чёрно-белых страницах. Как обычно, самое интересное было в конце. Например, афиша матча-реванша между Джо Луисом и героем Третьего рейха Максом Шмелингом. Поединок должен был состояться 22 июня 1938 года на стадионе «Янки». Знаковая дата, через три года фашисты нападут на СССР, если что-то не сдвинется в этой ветке истории. А может, уже и сдвинулось, достаточно вспомнить досрочный расстрел Ежова.
В «Нью-Йорк таймс» описывалась встреча Джо Луиса с президентом США Рузвельтом, который напутствовал темнокожего боксёра словами: «Страна нуждается в твоих мускулах, чтобы победить Германию».
Боксом я когда-то увлекался всерьёз, в том числе и его историей, а уж о противостоянии Луиса и Шмелинга знал почти всё. В том числе и то, что в матче-реванше Шмелинг будет нокаутирован уже в первом раунде. Хм, имея такие знания, почему бы не сделать ставку? Другое дело, что, насколько я помнил, букмекерство в США было разрешено только в штатах Невада и Нью-Джерси. Нью-Джерси начинался не так уж и далеко, по ту сторону Гудзона, отделявшего его от штата Нью-Йорк, на территории которого я сейчас пребывал.
– Ваша пицца и кофе, мистер Бёрд.
– Что? А, спасибо, – улыбнулся я девушке, взял кусок пиццы и, механически её пережёвывая, снова вернулся к чтению.
Через пять минут я задумчиво почёсывал трёхдневную щетину (последний раз я брился ещё на корабле взятой в аренду у Уолкера бритвой): как бы поиметь прибыль с предстоящего боя? Этот вопрос я обсудил с Филуменой и вскоре выяснил, что и впрямь на официальном уровне букмекерство запрещено, даже в Нью-Джерси, а подпольные букмекеры все поголовно находятся под патронажем итальянцев. Но адреса этих контор она не знает. Да и знала бы – не сказала, подумал я, покидая заведение. Мало ли, вдруг под личиной приятного посетителя скрывается полицейский агент.
После перекуса я закинул в рот пластинку жвачки. А ничего так на вкус, очень похоже. В ближайшие восемьдесят лет он не сильно изменится. А тут ещё вкладыш с фотографией бейсболиста, судя по мелкой подписи, Джо Ди Маджо из «Янкиз».
Время уже, судя по карманным часам, приближалось к трём часам дня, а ноги мои устало гудели. Хорошо, ботинки оказались качественными, в будущем такое качество стоило бы на порядок больше, чем в это время. Между тем до сеанса оставалось ещё почти четыре часа. Делать было нечего, и я решил смотаться в антикварную лавку, по пути заглянув в галантерею, где разжился зубной щёткой, опасной бритвой и помазком.
– Ну как, молодой человек, нагулялись? – поинтересовался Лейбовиц, когда я переступил порог магазина.
Я вкратце пересказал маршрут своего путешествия, посетовал, что, может, стоило бы купить билет на фильм Чаплина и для антиквара, но Лейбовиц только махнул рукой, мол, он уже стар для такого рода досуга. После чего выпросил у меня газету, которая торчала из кармана, и принялся изучать содержимое свежего номера «Нью-Йорк таймс».
– Мистер Лейбовиц, а как вы относитесь к боксу? – отвлёк я его от чтения.
– В юности относился хорошо, а что? – поинтересовался антиквар.
– Да у меня имеются кое-какие сведения относительно исхода будущего поединка между Джо Луисом и Максом Шмелингом, который пройдёт 22 июня на стадионе «Янки». Подумал, неплохо было бы поставить на победителя.
– Вы что, хотите связаться с подпольными букмекерами?
– А почему бы и нет? Надеюсь, там не принято кидать, то есть обманывать?
«Не Россия же 90-х», – чуть было не добавил я, но вовремя сдержался.
– Честно говоря, на вашем месте ради призрачного выигрыша я всё же не спешил бы ввязываться в такого рода сомнительные предприятия.
– Да бросьте, Абрам Моисеевич, кто не рискует – тот не пьёт шампанское. Тем более какой тут риск, если дело поставлено на поток, зачем людям портить своё реноме?
Антиквар на какое-то время задумался, затем с решительным видом свернул газету в трубочку.
– Знаете что, Ефим, мне сегодня звонил Аарон. Естественно, разговор проходил в завуалированной форме, поскольку наш друг по-прежнему одержим манией преследования. Так вот, он по еврейской линии договорился с нужными людьми, которые за пятьдесят долларов согласны сделать вам документы. Я записал для вас адрес и имя человека, которого вам нужно будет там завтра спросить. Но ехать придётся в Нижний Ист-Сайд, и я бы посоветовал вам на всякий случай прихватить свой револьвер.
– Не стоит лишний раз светить ствол, Абрам Моисеевич. Не думаю, что дойдёт до перестрелки.
– Дело ваше. Одним словом, у людей, которые займутся вашими документами, вы можете и поинтересоваться относительно подпольных ставок. Они наверняка в курсе. Однако, насколько я понимаю, за документы вы отдадите последние деньги? У вас наберётся такая сумма?
– У меня есть сорок восемь долларов, – быстро произвёл я в уме пересчёт своей наличности.
– Ну, пару долларов я вам добавлю, да и на трамвай тоже. Но с чего тогда вы собираетесь делать ставку на победителя боя? Конечно, есть вариант, что после возвращения из Лос-Анджелеса ваше благосостояние значительно улучшится, тем более что вернуться мы должны уж точно до 22 июня. Но кто знает, как сложится, я не могу со стопроцентной уверенностью гарантировать успех нашего предприятия.
М-да, вот этот вопрос я как-то не учёл. Грустно вздохнув, я откинулся на спинку антикварного кресла и прикрыл глаза. Что ж, можно и подождать, думаю, ставки будут приниматься до последнего дня. Из лёгкой задумчивости меня вывел голос Лейбовица:
– Ну, если вам очень не терпится, могу ссудить в долг некоторую сумму. Вам сколько нужно?
– Если дадите взаймы долларов сто, буду весьма признателен.
– Гм, сто долларов… Тогда завтра, как соберётесь в Ист-Сайд, напомните, а то я на свою память не полагаюсь.
Тем временем нужно было выдвигаться в кинотеатр. По дороге я задержался возле чистильщика ботинок, и за пару центов парнишка лет двенадцати отдраил мою обувь до зеркального блеска.
Зал был рассчитан на две сотни зрителей, я, согласно билету, занял место на двенадцатом ряду, практически в середине. Моими соседями по левую руку оказалась супружеская чета с дочуркой лет пятнадцати, а справа примостилась благоухавшая духами и напомаженная девица вместе со своим молодым человеком. Не успели в зале погасить свет, как они начали перешёптываться, пересмеиваться, послышался звук поцелуев… Минут десять я это терпел, затем шёпотом сказал:
– Молодые люди, вы мешаете другим смотреть фильм.
Парочка притихла и больше не мешала окружающим своими любовными ласками.
История маленького Бродяги, пытающегося выжить в новом индустриальном обществе во времена Великой депрессии, меня тронула. Почему-то вспомнилось моё не такое уж давнее прошлое в Союзе, и снова передо мной встало лицо Вари. Потом вспомнил сына, как-то он там, в будущем, без меня… Должен уже на четвертый курс перейти. Надеюсь, не бедствует. Но этого я, к сожалению, никогда не узнаю.
Сообразив, что глаза уже на мокром месте, я сделал над собой усилие, при этом всё-таки шмыгнув носом. С возрастом, что ли, становлюсь сентиментальнее… Соседи справа не выдержали, хихикнули, видимо, подумали, что на меня так подействовал сюжет близящейся к финалу картины. Ну и плевать я хотел.
На следующее утро даже без напоминания Лейбовиц с бесстрастным лицом выдал мне сто десять долларов.
– Мир не знал ещё более доверчивого еврея, – криво усмехнулся он. – Надеюсь, эта сумма как минимум удвоится.
– Более чем уверен, не исключено, что и утроится. В любом случае половина выигрыша ваша.
– Да бросьте…
– Возражения, Абрам Моисеевич, не принимаются.
Через пятнадцать минут я неторопясь двигался в сторону Ист-Сайда, ограниченного на севере рекой Гарлем, на юге – 1-й улицей, на западе – 5-й авеню, на востоке – проливом Ист-Ривер.
Да, здесь народ жил не в пример скромнее, чем в лучших домах Манхэттена. В своём прикиде я выглядел чуть ли не буржуем. На одной из улиц полуголая ребятня прыгала в струях воды, бьющей из пожарного гидранта. Напомнило моё детство, когда мы бегали рядом с поливальной машиной.
– Эй, не безобразничайте!
Появившийся откуда-то полицейский, для виду погрозив дубинкой, затянул вентиль на гидранте.
– Ещё раз увижу – надеру задницы, – объяснил он погрустневшей мелюзге. – И родителям вашим нажалуюсь.
Мне нужно было попасть на Аллен-стрит, в фотостудию некоего Изи Шмейхеля, чья фамилия напомнила об известном датском вратаре из будущего. Люди попадались разговорчивые, самых разных национальностей, с радостью советовали, как лучше дойти, где можно срезать, а куда лучше не соваться. Например, одна добропорядочная женщина с окружностью талии около метра порекомендовала обойти стороной Чайна-таун, заселённый эмигрантами из Китая. Мол, там запросто ограбят чужака, зарежут, и следов не найдёшь.
Фотостудия Изи Шмейхеля, рекламировавшая себя неброской вывеской, располагалась в подвальчике жилого дома, от которого к соседнему были протянуты десятки верёвок с сушившимся бельём на высоте, недоступной мелкому жулью. Невысокий, худощавый хозяин студии, с щёточкой усиков под мясистым носом, при моём появления сразу же встрепенулся:
– Что желаете, мистер? Портрет, фото на паспорт, водительские права или, быть может, выездную фотосессию на лоне природы в окружении членов семьи?
– Я от Аарона Менделя.
На мгновение Изя задумался, нахмурив густые чёрные брови, затем черты его лица разгладились.
– Ах, от Аарона! Так это вы, значит, тот самый русский, которому нужны документы! Что ж, прошу, присаживайтесь вот сюда.
– Вы уже собираетесь меня фотографировать?
– Не вижу смысла тянуть резину… Секунду, я ваш галстук поправлю. Теперь замерли, не шевелимся, не моргаем, не дышим, смотрим вот сюда… Отлично!
– Спасибо! Сколько с меня?
– Пятьдесят долларов, я озвучивал Аарону сумму.
Я протянул фотографу пять десятидолларовых бумажек, которые тут же исчезли во внутреннем кармане его пиджака.
– А что за документ мне дадут?
– Водительские права. Паспорт, наверное, вам ни к чему, половина населения страны живёт без паспортов, к тому же вы ведь не собираетесь в ближайшее время покидать пределы Соединённых Штатов? Да и обошёлся бы он в два раза дороже. Итак, на какое имя вы хотели бы документ? Поскольку вы русский, предлагаю особо не мудрствовать, выбирайте русские имя и фамилию. Сойдёте за эмигранта с двадцатилетним стажем, который подростком уехал из революционной России вместе с родителями.
– Я так молодо выгляжу?
– Выглядите лет на тридцать пять. Минус двадцать – как раз подросток, пятнадцать лет, пора расцвета, – с ностальгией вздохнул фотограф, видимо на мгновение окунувшись в воспоминания.
Тут я задумался. Вот почему Мендель и Лейбовиц не предупредили меня об этом заранее? Да и я хорош, что-то в последнее время у меня частенько гуляет ветер в голове. Тем не менее нужно что-то предлагать. И в этот момент я подумал: хватит, наверное, бегать и прятаться по углам. Почему бы не вписать в права мои настоящие имя и фамилию? Ежова на этом свете уже нет, к тому же сейчас в мире грядут такие перемены, что Сталину и его команде будет точно не до меня. И – словно в омут головой:
– Записывайте! Имя – Ефим, фамилия – Сорокин. Дату рождения надо? Тогда… – Я помедлил. Ладно, число и месяц пусть будут настоящие, а вот год, соответственно, с поправкой на минус восемьдесят лет.
– 12 декабря 1900 года.
– Записано, – чирканул на клочке бумаги Шмейхель. – Так что заходите через три дня, ваши документы будут готовы.
– Хорошо, но у меня к вам ещё один вопрос. Не подскажете, где можно сделать ставку на исход боксёрского поединка?
– Отчего же, подскажу, – с готовностью согласился Шмейхель. – А лучше провожу. Вы тут человек новый, к вам могут отнестись с настороженностью, а меня уже знают, я в этом районе практически вырос.
Идти оказалось недалеко, через несколько минут мы спустились в такой же подвал, однако народу здесь было не в пример больше. В воздухе витал табачный дым, раздавались крики на английском, итальянском, вроде на идиш или иврите, и даже двое – судя по выправке, чуть ли не бывшие офицеры царской армии – общались на чистом русском.
Ставки от десяти долларов здесь делались в основном на лошадиные бега и бейсбол. Но на исход боксёрского поединка между Луисом и Шмелингом тоже можно было поставить, и уже вскоре я диктовал букмекеру свои имя и фамилию, протягивая две купюры с портретом 18-го президента США Уллиса Гранта. Причём здесь же принимались ставки на раунд, в котором тот или иной боксёр может победить нокаутом. Если угадывал и раунд, твой выигрыш увеличивался в несколько раз. Не угадывал – даже в случае верного исхода боя мог оказаться в проигрыше. Я не преминул этим воспользоваться, указав, что Шмелинг ляжет в первом раунде, на что букмекер удивлённо приподнял брови.
Как-то всё слишком просто, думал я, покидая заведение. Понятно, что приём ставок без документов мне в данный момент только на руку, но тем не менее…
Спустя три дня я стал обладателем новеньких водительских прав на имя Yefim Sorokin. С маленькой чёрно-белой фотографии с печатью в уголке на меня смотрел серьёзный мужик, в глазах которого трудно было что-то прочитать.
– Не отличить от настоящих, – довольно потирая руки, сказал Шмейхель.
Лейбовиц, посмотрев права, удивился:
– Вы же так переживали, что за вами могут начать охоту какие-то спецслужбы, а тут взяли и свои настоящие данные указали…
– Волков бояться, Абрам Моисеевич, в лес не ходить, – со вздохом махнул я рукой.
Антиквар, таким образом, был поставлен перед фактом, и далее он объявил, что завтра я еду в аэропорт покупать два билета на рейс Нью-Йорк – Лос-Анджелес и два билета на обратный рейс с тем расчётом, чтобы обернуться одним днём. Ну или двумя, что само собой подразумевалось, если ты вылетаешь вечером, как рекомендовал антиквар.
– Берите билеты на 26 мая, желательно на вечерний рейс, – напутствовал меня Абрам Моисеевич.
Билеты я приобрёл в ближайшем офисе «Американских авиалиний», до которого было идти всего пару кварталов. Два билета в один конец и два обратно на самолёте «Дуглас» серии DC-3, совершавшем регулярные пассажирские перевозки по этому маршруту, обошлись по тридцать три доллара каждый. Вылет должен состояться в 19:30 из аэропорта Ньюарка, расположенного в часе езды от Манхэттена, но номинально уже находящегося в штате Нью-Джерси.
Также я узнал, что полёт с Восточного на Западное побережье США должен занять порядка семнадцати часов, тогда как обратно можно было долететь всего за пятнадцать. Как оказалось, виной всему – встречный ветер, дувший преимущественно в восточном направлении.
По пути предстояло сделать три посадки для дозаправки. Однако… Хотя что это я тут удивляюсь, хорошо ещё, не на поезде путешествовать будем. При нынешних скоростях неделю тащились бы через весь континент.
Вечером четверга, 26 мая, мы вылетели из аэропорта Ньюарка. Погода благоволила, голубое небо лишь местами было расчерчено перистыми облаками. А вот комфортом в салоне и не пахло. Хотя по нынешним временам, наверное, даже такие тесные места с узким проходом считались явлением вполне обычным. Народ в эту эпоху был куда как менее избалованным, нежели в моё время.
Большая часть полёта проходила ночью, и из-за дозаправок выспаться толком так и не удалось. Трижды переводили часы, поскольку Восточное и Западное побережье разделяют три часа. Лейбовиц не расставался с маленьким саквояжем, в котором покоился тот самый кинжал, стоивший десять тысяч зелёных бумажек. Я же постоянно находился при антикваре в роли телохранителя, однако без огнестрельного оружия. Абрам Моисеевич меня проинструктировал, что досмотра багажа и ручной клади при посадке на самолёты не производится, а что металлодетекторов пока ещё не изобрели – это я и сам догадывался. Проверялось только наличие билетов и вес багажа. Если человек был очень толстым, то могли попросить его взвеситься. Проносили всё, что угодно, но за опасное поведение во время полёта уже существовали санкции. И пусть почти во всех штатах страны оружие можно было приобрести без лицензии, я решил не рисковать, всячески ограждая себя от возможного рода негативных последствий.
Аэропорт Лос-Анджелеса представлял собой весьма убогое зрелище. Это было просто лётное поле под названием «Майнес-Филд» с несколькими строениями, одно из которых и оказалось терминалом.
– Вчера я звонил пресс-секретарю мистера Уорнера, за нами должны прислать машину, – сказал Лейбовиц, от слепящего солнца надвинув на глаза шляпу-федору. – О, а вот, кажется, и она!
К краю поля неторопясь подкатил «кадиллак» с открытым верхом, за рулём которого сидел щеголеватый водитель. Он вальяжно выбрался из автомобиля и, увидев, как мы приближаемся, сделал несколько шагов навстречу.
– Вы мистер Лейбовиц? – обратился он к моему партнёру.
– Да-да, это я, – несколько суетливо ответил антиквар. – А это – мой помощник, мистер Сорокин.
– Я – Тони, – представился водитель и кивнул на саквояж: – Вещей у вас при себе немного.
– Мы же сюда ненадолго, одним днём, у нас даже куплены билеты на вечерний рейс до Нью-Йорка.
– Что ж, надеюсь, за это время вы решите все свои дела. Прошу в машину.
Мы сели на задние просторные сиденья, напоминавшие обтянутый дорогой кожей диван, впрочем изрядно прогретый на голливудском солнце. Я тут же невольно начал крутить головой по сторонам, поймав на себе в зеркале весёлый взгляд Тони. Небось думает, мол, приехали из Нью-Йорка, типа крутизна… А самая роскошь – вот она, это вам не каменные джунгли вашего мегаполиса. Тут я с ним и не спорил бы, и впрямь здесь было на что посмотреть.
Мы миновали Беверли-Хиллз, где на Эльм-Драйв водитель показал нам «скромный» домик Сергея Рахманинова.
– Вон, видите, репортёры толпятся? Ждут, когда пианист выйдет из дома.
Что нам Рахманинов с его достаточно трудной для моего уха музыкой! Я вот с Утёсовым общался, этим и впрямь можно гордиться.
– Справа Китайский театр Граумана, – продолжал экскурсию Тони. – Там же Аллея Славы с отпечатками рук и ног всяких знаменитостей. – Сказал он это столь небрежно, будто на Аллее уже успели появиться и его отпечатки.
Далее начались более претенциозные постройки. Виллы, многие из которых, как выяснилось, принадлежали знаменитым артистам, режиссёрам и продюсерам, впечатляли, некоторые и вовсе напоминали дворцы.
– Здесь живёт Джудит Баррет[12]. А вон там, за пальмами, особняк самого Кларка Гейбла[13]. А там жила Тельма Тодд[14], которую нашли мёртвой три года назад. Поговаривают, это была месть знаменитого гангстера Лаки Лучано за то, что она отказалась с ним встречаться, – понизив голос, как бы по секрету добавил Тони.
Мой взгляд тем временем зацепился за видневшиеся на холме справа огромные белые буквы: HOLLYWOODLAND. Вот не знал, что в это время в знаке Голливуда ещё присутствовали четыре лишние буквы.
– Абрам Моисеевич, а что это за Уорнер, к которому мы едем? – по-русски негромко задал я антиквару мучивший меня всё это время вопрос.
– Джек Леонард Уорнер[15] является одним из сооснователеей компании «Уорнер Бразерс», – так же негромко ответил антиквар. – Их, кажется, было четверо братьев, имена остальных я не помню. Один вроде несколько лет как умер. Причём – я навёл кое-какие справки – Джек Уорнер ведёт жестокую борьбу с двумя здравствующими братьями за контроль над компанией. Для евреев, где семейные узы ставятся во главу угла, подобное, согласитесь, неприемлемо.
Вот ведь, куда ни плюнь, подумал я, обязательно в еврея попадёшь. Но что любопытно, все они на моей памяти оказывались при деле. Ни разу не встречал еврея-бездельника или еврея-алкоголика, что у нас, славян, к сожалению, далеко не редкость.
«М-да, скучный он, богоизбранный народец, не умеют развернуться от души и порвать на груди рубаху, всё какие-то делишки обделывают», – с грустной самоиронией подвёл я черту своим размышлениям.
– Оказалось, мистер Уорнер также является большим любителем старинного холодного оружия, – продолжил Лейбовиц. – Как-то вышел на меня, хотя я не очень и афишировал, что у меня имеется такой кинжал, мне звонил его пресс-секретарь. А сегодня, наверное, мы с Уорнером увидимся лицом к лицу, хотя даже если этого и не случится, я не очень расстроюсь. Для меня главное – удачно совершить сделку.
Тони на нас в зеркало поглядывал неодобрительно. Мало того что прервали его монолог о красотах Голливуда, так ещё и болтаем на незнакомом языке, в котором периодически звучит имя его босса.
Мы въехали на территорию утопающего в зелени особняка – очередного небольшого дворца о двух этажах с американским флагом на крыше и фонтаном перед фасадом. «Кадиллак» притормозил у крыльца, на котором тут же появился молодой человек с прилизанными волосами.