– Ты говоришь это мне? – спросил я у отражения в экране телевизора. – Ты говоришь это без должного уважения, – и сразу, – В школе я обожал «Крестного отца», – сказал я, думая, что снимаю сам про себя фильм.
Нет друга лучше, чем ты. Лучше, чем я. Если это так, то нет никого лучше, чем я. Но друзья помогают нам не зазнаваться.
– Где у нас яйца? – спросил я сам—у—себя.
– А, вот и они, – ответил я.
И включил телевизор.
«Люблю смотреть телевизор воскресным утром»
Вера проснулась рано. Она крикнула мне:
– Ты спал сегодня? – и добавила, – Я в душ.
Я ничего не ответил. Потянулся в верхний шкафчик за чаем. В каталоге европейского гипермаркета Hoff этот шкафчик описывается как «надежное сбережение ваших круп и специй», а у нас здесь только чай в пакетиках и сахар из KFC. Чайник свистит. Пора! Пора уже выключить газ! А я вспоминаю, как ходили в гости в детстве. Там тоже свистели чайники. И всё.
Нельзя сказать, что я мужчина—моей—мечты. Я даже не сосед. Впустив меня в свой дом, никто не получит свежие блинчики на завтрак или ужин при свечах. Да, я любил сериал «Кто в доме хозяин?», но это ничего не значит. Особенно теперь. Нет. Я могу приготовить яичницу, но только для себя. Если мне хватит и половины, то, возможно, я поделюсь.
– Я не жадный, но будет лучше, если каждый будет готовить сам для себя. Да? – оправдываюсь я каждый раз перед собственным отражением.
– Ты что-то сказал? – спросила Вера.
– Есть будешь? – спросил я.
– А есть?
– Да, – и потянулся за тарелкой, а потом к сковороде.
У Веры мало тарелок. И совсем нет ложек. Кажется, она коллекционирует вилки, но никогда их не моет. В ящике для всего такого лежит три штопора. Один обычный, другой – необычный, а третий с гравировкой «В П тере п ть», какие-то буквы затерлись.
– Я недавно переехала, – сказала она в первый день. – Ну, то есть, полгода назад. Или год. Но, чёрт, мне хватает этих тарелок. Сколько их там? Три? Одна для меня, вторая – для меня, если лень мыть первую. А третья, если захочется что-нибудь разбить. Ну, – и хлопнула меня по плечу, – всем же надо выплеснуть энергию, а с лезвиями я завязала.
Теперь я ем как-раз из третьей тарелки. Меня даже радует, что в какой-то момент её может не стать. И каждый раз с ней, как последний. В этом больше смысла, чем нам кажется. Не знаю, зачем смысл нужен вообще. Он появляется сам собой, у каждого свой. Никто никого не просил.
Вера пришла на кухню. Она села на один из своих барных стульчиков. Украла из бара «За тобой», в котором работала несколько лет назад. Кажется, в один из последних там вечеров или утр, когда уже никому не было дела, Вера просто забрала их домой. Кинула на заднее сиденье такси. До переезда стулья были у неё дома. Один лежал под кроватью, ещё один заменил тумбу—для—зеркала. На третьем пытался повеситься её бывший парень, но и стул и парень оказались выше этого. Эти двое шутили намного лучше, чем всё остальное в её квартире. Особенно стул.
Вера взяла в руки пульт.
– Утро воскресенья, – сказала она. – Раньше в это время тут показывали мультики. Или тут, вот тут. А теперь этот—старушечий—хор.
– Нет, – сказал я.– Как-развсегда по воскресеньям и был этот—старушечий—хор. У них передача как-то «Звучи гармонь» или «Играй баян» называется.
– Б—У—Э—Э, – сказала она. – Ладно, кого я обманываю? Я всегда спала до 12.
– Переключи. Вдруг что-нибудь найдешь, – я поставил перед ней тарелку с омлетом. – Приятного аппетита.
– Черт. А что у тебя с лицом? По тебе кто-то хорошо проехался.
– Я плохо помню. Кажется, они говорили что-то о стенд-апе, – сказал я, дотронувшись до губ. – В этом городе они не знают, о чём говорят. Но это пока.
– Бедняжечка.
– Да ладно, – я отвернулся к раковине. – Хоть было смешно. Я знаю, что город отстает от всех остальных лет так на пять.
– Черт, – сказала Вера. Ей больше не интересно. – Теперь я хочу мороженого. Мороженого и мультиков. Нуу-у! Где ты, Микки Маус!? Тимон и Пумба! Арнольд! Эй, Арнольд!?
– Арнольда не показывали по первому. Он шёл по 11—му*. (*в Пензе есть «11 канал». Какое-то время он сотрудничал с ТНТ, пока последний не добился собственной цифры на пульте. «11 канал» транслировал утреннюю передачу «Проснись и пой», дневные, вечерние и недельные новости, еженедельное ток—шоу «ОТК» и тележурнал для подростков «Тин-Клуб» (из самого популярного))
– Да! А потом наш Тин-Клуб. Я всегда его смотрела, – сказала она. – Точно. Я хочу этот сраный Тин-Клуб. Хоть убей меня. Я даже возбудилась! – и захихикала. – Сейчас он, наверное, сильно поменялся. Теперь там, наверное, дети, которые ходят с селфи—палками. Которые катаются на электросамокатах впятером. Которые мечтают стать блогерами. А знаешь, почему они все хотят стать только блогерами?
Я не знал.
– Да просто потому, что они даже не знают, какие ещё в мире есть профессии.
Я сел рядом, или напротив, пока она щёлкала каналы.
– Только не говори, какая я старая.
Я не сказал.
– Может, я говорю всё это потому, что у меня нет высшего образования?
– Какая разница? Ты человек и у тебя есть право на мнение.
– Мнение, на которое всем плевать.
– Просто люди любят только себя. Любят, когда ты любишь их, а не себя. И если ты хоть раз покажешь, как ты любишь себя, они тебя возненавидят.
– Гады!
– Посмотрим, чем это всё закончится.
– А! – крикнула она. – И тут эти старики! Зачем старикам смотреть телевизор по утрам в воскресенье? Для них есть всё остальное время, – она продолжала переключать каналы. – Старики. Бабки. Ясновидящие. Сучки! Скучные клипы. О, котики! – даже вилка упала. – Ой.
Я поднял.
– А сделаешь нам чай? Ну, то есть мне. У тебя уже есть.
– Окей.
Я закрыл глаза, чтобы стать обласканным чайным паром. С запахом черешни, кажется. Если у меня и были герои в детстве, то по утрам все они умирали с похмелья и обязательно носили солнцезащитные очки. Да. Такие персонажи нравились мне больше всего. Пряча красные глаза за мрачными стёклами, мне всегда казалось – они скрывали настоящее добро. В Супермене нет ничего привлекательного. Другое дело мой милый Дьявол—Адской—Кухни. С кровью из—под ребра, на последнем издыхании…Наверное, утро он встречал так же, как и я сейчас. Обласканный паром. В костюме с галстуком. Черт. Эти парни научили меня мечтать стать клерком. Или кем-то вроде того. Рубашка, тоска, жжение в глазах.
Единственное, что осталось в моей голове от детской мечты – желание ходить по центру города в красивом коричневом пиджаке—с—локтями и обедать в каждом понравившемся кафе. Это всё, но там точно было что-то ещё.
Клерком я так и не стал. Потерявшись в тесных переулках старого Арбата, слетев с обледеневшего тротуара в грязный сугроб и очарованный этим видом – ярких и пустых домов на фоне густого черного неба, я решил, что хочу стать писателем. Я даже сразу сказал:
– Хорошая идея. Это правда хорошая идея, – повторял я.– Ведь это именно писатели ходят в таких пиджаках, как тебе нравится. Именно они обедают в любом кафе, лишь бы на народ посмотреть. Так красиво и легко.
