– Я нашел халтуру, – доложил Константин Сергеевич, снимая пальто. – Мажорчик ищет красную тряпку для хахаля, а по ходу желает подтянуть иностранный язык.
– Зачем это вам? – спросил Степан, пока его старший товарищ оббивал ботинки.
– Алиби, – сказал Константин Сергеевич коротко. – Надо мозолить им глаза. Это не те люди, чтобы врать, отрапортуют в лучшем виде.
Тем временем Римма Борисовна избавилась от посторонних ушей и устроила Андрею порядочную трепку.
– Твоя неразборчивость омерзительна! – кричала она. – Почему ты лезешь в помойку с люмпенами, алкоголиками, шпаной! Ты не видишь, что от него за версту несет портянками и солеными огурцами! При том, что Лилия Осиповна уникальный преподаватель, с сорокалетним стажем!
Она топнула ногой и удалилась, а Андрей проверил уличный термометр, накинул курточку на рыбьем меху и, столкнувшись в коридоре с Ингой, проговорил негромко:
– Львович отчалил, сейчас они сядут на телефон, будут мне кости перемывать. Помнишь, что я сказал… бди, дорогая.
Инга презрительно фыркнула, пришла в кухню, сделала бутерброд с колбасой, включила концерт по заявкам. Она скучала, потому что Денис воткнулся в какой-то матч, а она не интересовалась спортом. Потом радиостанция «Маяк» сыграла три такта из «Подмосковных вечеров». Инга взяла банку с вареньем, полистала журнал, посмотрела в окно, на сосульки, венчавшие водосточную трубу. Мелкий снег заметал их нечищеный переулок, а в квартире стояла привычная, вязкая тишина. Инга отправилась в бывшую гостиную. Когда был жив ее отец, на круглом столе белела накрахмаленная скатерть, а на трюмо теснились флаконы с шелковыми кисточками и пахло духами. Инга сидела и жалела свое детство, в котором безраздельно владела собственной планетой, а с годами ее пространство сжалось, словно шагреневая кожа.
В коридоре зазвонил телефон. Брезгливость боролась в Инге с любопытством. Она приложила к уху отводную трубку, но поняла, что ошиблась, когда женский голос с немосковским выговором произнес:
– Что беспамятный, забыл про меня.
– Как номер узнала? – ответил Денис, и Инга давно не помнила своего мужа таким растерянным. – Ты спятила, не смей… отстань от меня, Марго!
Инга замерла. Она впитывала каждую фразу, понимая, что выслушивает не приятельскую стычку, а ссору любовников. Неизвестная женщина с пошлым именем вспоминала об интимном эпизоде, который Денис голосом, звенящим от испуга и нежности, умолял забыть навсегда.
Инге, захлестнутой обидой, захотелось кричать, бить, крушить. Она выскочила из комнаты и набросилась на Дениса. Она хлестала его по лицу и плечам, удивляясь проснувшемуся в ней зверству, и ее остановило лишь незримое присутствие Риммы Борисовны. Хозяйка дома явилась узнать, что происходит, а Инга уронила руки и заплакала.
– Мама, он подлец, – прорыдала она. – Он мне изменил.
– Это не измена, – выдавил Денис, красный от стыда и Ингиных затрещин. От испуга он тоже закричал. – В городе миллионы людей, всякое случается!
– Не суди по себе! – крикнула разгоряченная Инга.
Избитый и взъерошенный Денис только сейчас сообразил, что сглупил и мог бы все отрицать. Спохватившись, он попытался отыграть назад.
– Она меня добивается, а ничего…
– Ты мне врал! – закричала Инга.
Денис знал, что в запальчивости она не помнит себя, поэтому отталкивал от сознания унизительную брань. Теща все молчала, и в ее немигающих глазах горели огненные письмена, транслируя вековой опыт предков и морального авторитета – пращура, замученного людоедской властью. Денис отвернулся. Он расхаживал по коридору и говорил, что главное в семье – духовное родство и что кондовые порядки, считающие физический акт изменой, смехотворны. Что Инга отстала от жизни, что прогрессивные взгляды, обязательные для интеллигентного человека, несовместимы с консервативными устоями.
– Я тоже изменю! – сказала Инга злобно. – За мной ухаживает замечательный человек, он умный, воспитанный, он умеет жить, ты не стоишь его пальца!
Римма Борисовна заволновалась, что дочь пустится во все тяжкие.
– О ком ты говоришь? – спросила она с тревогой.
– Его зовут… Всеволод, – отрезала Инга. – Он личность, а ты слизняк!
Она перебрала имена, не ассоциированные с вечными Ванями, Данями, Панями, и почему-то вспомнила про хоккейного тренера Боброва, которым восторгался ее начальник.
Денис сорвал пальто, запутался в ботинках и вылетел из квартиры. Инга пометалась по коридору, распахнула дверь и тоже выскочила с криком:
– Можешь не возвращаться!..
Она осеклась, налетев на флегматичного Степана, который выволакивал на лестничную клетку пылесос. В минутной паузе между соседями накалилось взаимное, но очень доверительное напряжение. Наконец молчание стало тягостным, и Степан бессмысленно спросил:
– Ругаешься с мужем?
Инга очнулась.
– Не твое дело! – рявкнула она, развернулась и хлопнула дверью.
4
На улице Дениса подхватила пурга. Он завяз в сугробах, выскочил на проезжую часть и едва не угодил под грузовичок, который вырулил из-за мусорного ящика. Понимая, что его жизнь распалась, он силился представить себя без Инги и не мог. Его мысли кружили в странном сумбуре. Приноравливаясь к чьему-нибудь соразмерному темпу, он нашел в толпе старика с собакой, взял краем глаза согбенную спину и поплелся следом, упорядочивая мысли.
Старик свернул в подворотню, Денис повлекся за ним. Их связка заплутала через арки и проходы, и скоро Денис обнаружил, что какой-то плоский, как глиста, тип преследует старика на ювелирно выдержанной дистанции. Денис громко выругался и обнаружил себя. Преследователь обернулся, в его глазах мелькнула ненависть, а Денис испугался фортеля крысы, загнанной в угол. Наконец преследователь счел расклад невыгодным и шмыгнул за угол.
Старик ждал с видом, требующим объяснений, и Денис приблизился к нему.
– Он шел за вами, – оправдался он, сознавая, что и сам выглядит неоднозначно.
Из-под нерпичьей шапки, серебрящейся в фонарном свете, на Дениса посмотрели выпученные, как при дефектной щитовидке, глаза.
– Я не боюсь шпаны. – Старик поднял руку, и в рукаве его дубленки блеснул нож. – Если кого зарежу, я вне подозрений.
Он обмахнул от снега ближнюю лавочку, опешивший Денис покорно опустился на нее, а старик отбросил поводок и пнул собачонку:
– Пошла прочь!
Собачонка, визжа и подрагивая тщедушным тельцем, шарахнулась и исчезла, подхваченная пургой.
– Взял по дороге, чтобы руки занять, – объяснил старик, отряхивая ладони. – Экая пакость.
Пока Денис очухивался, старик повел крупным носом и нахмурился.
– Чем от тебя пахнет? – спросил он.
С одной стороны, Денис остерегся, как бы старик, которого он принял за номенклатурщика, обезумевшего на пенсии от безделья, не опрокинул и его в сугроб, как собачонку. В их районе попадались подобные персонажи. С другой, он необъяснимо потянулся к несимпатичному типу, который источал уверенность человека, привычного к первенству. Этот престарелый бандит заведомо знал ответы на все вопросы.
– От меня пахнет бедой, – выдавил он.
Ему надо было излить кому-то душу, и он рассказал старику, что случилось, а тот достал выглаженный платок и промокнул губы.
– Живете по-мещански, – проговорил он. – Вам кажется, что семья – это гнездо с клушей, которая обнимет, накормит и закроет крыльями. А семья – боевой корабль, который идет через бурное море. Жене позволено все, и нечего трястись над ней, как царь Кощей над златом. – Он ушел в отрадные воспоминания и проронил: – Моя жена переспала с прокурором, и я остался на свободе, а так бы гнил в лагере. – Он еще принюхался. – Рядом с тобой ведьма.
Денис вспомнил о Марго и вздохнул. Обнаружив, что порядком иззяб, он вытащил шарф, не надетый второпях, и на лавку выпал потешный документ, изготовленный для Аркадия Львовича. Старик, как коршун, завладел бумажным клочком.
– Зачем это? – спросил он, разглядывая правдоподобный милицейский протокол дебоша, учиненного первым космонавтом.
