Быть войне! Русы против гуннов
Пес взвизгнул и прыгнул на венеда, повалил на траву. Йошт опешил от такой прыти исполинского зверя, испуганно выставляет руки вперед, пытается оттолкнуть обезумевшее животное. Венед пытается кричать, звать на помощь, но от страха язык онемел. Паренек уже чувствует, как мощные челюсти с клацаньем смыкаются на его шее…
Йошт зажмурил глаза, подавился, стал отплевываться. Чудовище старательно вылизывает лицо, радостно визжит, язык-лопата шлепает по лбу, щекам, глазам.
Венед наконец вырвался из объятий дурной собаки, отползает в сторонку, морщится, с отвращением смахивает с лица густую собачью слюну. Пес приблизился, тихонько поскуливает, тычется мордой Йошту в грудь, глазки жалостливо смотрят на него, как будто просят: «Погладь! Почеши за ушком!»
Йошт робко поглаживает псину, кисть утопает в шелковистой шерсти, от собаки пахнет чем-то домашним, теплым.
– Заблудился, наверное…
– Это мой! – рядом раздался бархатистый голос. Йошт вздрогнул. Из-за спины огромной псины вышел низкорослый старичок. – Убег, проказник. Резвиться любит, зверье по кустам гоняет. Хорош?
– Ты кто? – спрашивает Йошт, глаза, пообвыкнув к темноте, с живым интересом разглядывают старичка с головы до пят. Низенький, Йошту едва по пояс, аккуратная белая борода, на голове блестит лысина, на макушке – будто островок – клок седых волос, свисает до плеч.
– Старик, разве не видно, – приветливо отвечает он. – А это мой дом.
– Отшельник, что ль?
– Скорее странствующий затворник. Живу среди деревьев и кустов, к людям выхожу редко. Они ко мне сами приходят. – Старик-затворник пронзительно посмотрел венеду в глаза. – Ишь ты, новое лицо! Я тебя здесь никогда не видел, – услышал Йошт мягкий басистый голос, избегая буравящего взгляда старика.
– Я… издалека. Из Карпени, Йоштом зовут.
– Йошт, значится… Карпень… Хех, страна кипучих ручьев, высоких гор и непролазных чащ… Доводилось бывать, – задумчиво кивает седой странник, потом опомнился, добавляет: – Ну что ж, милости прошу, гостем будешь.
Старец тяжело опустился на траву, кряхтит, зад приминает траву, не может нащупать место поудобнее. Йошт устроился рядом, взгляд продолжает рассматривать фигуру старца.
– Старость… – виновато разводит руками лесной житель.
– Какой же вы старый? Вон мышцы какие, воеводы позавидуют.
Венед не льстит – простая льняная рубаха едва по швам не расходится от упругих мускулов, разлохмаченные кисточки свисают с широкого желтого пояса, рядом пристроилась чаша в виде турьего рога. Старик сильно напоминает богатыря, только миниатюрного.
– Перестань! – он отмахнулся. – Мне лет ого-го!
– Гм, это сколько?
– Треполь – мой ровесник.
– Такой молодой? А я думал, ему больше…
– Ему тысячи лет.
– Ого! Разве столько живут?
– Некоторые и побольше моего. Я на покой пока не собираюсь, а сколько лет впереди – мне неведомо… Это от людей зависит.
– Как это?
– Понимаешь, раньше ко мне часто хаживали и волхвы, и князья, и простой люд. – Неуверенно отвечает старец, смотрит куда-то под ноги. – Но сейчас больше травников встречаю. Наверное, и они скоро перестанут ко мне заглядывать – град бойко торгует, богатеет, ни к чему становится святая роща, а она без людей умрет. Тогда загибну и я…
Старец задумчиво смотрит ввысь, поглаживает бороду. Потом резко повернулся к Йошту.
– Что-то я щебечу, аки соловей, совсем позабыл, что гостя накормить – первейшее дело! – Старик игриво подмигнул. – Отведаешь чего?
Йошт вдруг вспомнил, что страшно хочет есть, живот свело до рези в боку.
– Не откажусь…
Старец долго роется в кармане штанов, тяжело посапывает, наконец что-то достает. Йошт с удивлением разглядывает в протянутой ладони крохотный берестяной кулек. Йошт осторожно принял из рук старика малютку, но тут же выронил – кулек оказался немыслимо тяжелым. Он упал, чвыркнул, содрогнулся и стал раскрываться, будто половозрелый цветок.
Венед вскинул брови, оторопело рассматривает, как берестяная кроха разрастается до размера огромной скатерти, а на ней уже готовые кушанья. От яств разбегаются глаза: глубокие миски гречневой каши с мясом, запеченные рыбины, заливной язык, горка сладкой репы в масле, корзинки с овощами и фруктами, грибы в сметане. И много пустых тарелок.
– Перестарался малость… – задумчиво произносит старик, потом оживился, щелкнул пальцем: – Исправим!
Он хлопнул в ладоши и со скатерки исчезли лишние миски, чаши, зато выросли глиняные кувшины, внутри играет белый напиток.
– Это сурья, она вкусная. – Старик отпил глоток, довольно крякнул: – Уф! Бодрит!
Йошт подхватил кувшин, нюхает, жадно приложился. Кисло-сладкое питье щемящей волной прокатилось по телу. Венед оторвался от сосуда, зажмурился от удовольствия, отпил еще.
– Эй, много-то не пей на пустое брюхо! Быстро захмелеешь.
Йошт отставил кувшин в сторону. В нос ударил мясной дух, сладковатый аромат гречихи, во рту скопилась слюна, едва не капает на землю, живот негодующе рычит.
– Угощайся. – Старик приглашающе протягивает руку к самобраному столу.
Но венед почему-то сидит, старик ловит вопросительные взгляды.
– Чего-то не хватает? – спросил старец, рассеянно хлопает густыми ресницами. – Ах да! Кто ж в темноте вкушает!
Он быстро достал из другого кармашка ивовую палочку, подмигнул, бросил на траву. На палочке вспыхнули, забегали крохотные огоньки, они растут, сливаются в единое пламя, Йошт зажмурился от яркого света, отстраняется.
– Жарковато… Так и рощу спалить недолго! – Старец протягивает ладонь к огню, горячие языки касаются кожи, содрогаются, пламя пошло на убыль, превратилось в небольшой костер. – Ну вот. Другое дело!
Он улыбнулся, посмотрел на Йошта, но венед по-прежнему сидит, смотрит грустными глазами.
– Не то?
Старик непонимающе чешет затылок, шлепает губами, внезапно хлопнул себя по лбу, вновь щелкнули пальцы. На скатерти тут же появилась целая гора всевозможных ложек – медные, деревянные, серебряные. Брови венеда невольно поползли вверх – у всех ручки плавно переходят в лебедей, жаворонков, голубей и еще каких-то совсем причудливых птиц.
– Я ж забыл, что теперь ими орудуют. А раньше как-то руками обходились…
Йошт поначалу ест робко, отщипывает кусочки от теплого хлеба, потом подхватил миску с кашей, деревянную ложку и стал сгребать с краев наваристую с мясом гречиху, миска горячая, каша обжигает рот, Йошт вкусно жует. Старик довольно смотрит на карпенского паренька, кивает.
Совсем рядом громко треснула ветка, зашелестели кусты, округу огласил протяжный вой невиданного зверя, хрюканье и чавканье. Лохматый пес зарычал.
Йошт таращит глаза в темноту, с раскрытого рта валится каша. Из примыкающих к полянке берез и молодого дубняка вспыхнули разноцветные глаза, немигающим взором следят за Йоштом.
– Опять расшалились, – недовольно произнес старец, помогает гостю откашляться. Сдвинул брови, крикнул сердито: – Кыш отсюда! Гостя спугнете! Вон, уже трясется как осиновый лист на ветру.
Глаза один за одним стали гаснуть, хрюканье и чавканье прекратились.
Йошт перевел дух, с интересом рассматривает старичка. Лицо у него веселое, светится задором как у ребенка.
– А вас как кличут?
– Разве не сказал? – удивился старик, скребет лысину. – Старею, старею… Люди меня Кродо зовут. Эй, ты чего рот раззявил? Смотри, муху проглотишь. Богов, что ль, никогда не видел?
Венед с трудом протолкнул кусок в горло.
– Не-а…
– Ну дела!.. Раньше мы вообще среди людей ходили, иные настолько часто, что потом смотрят на ребятню и удивляются: «Что-то больно на меня похож». Помню одного такого – здоровенный детина, сызмальства бродил по лесам, бил зверя разного, первый в округе охотник! Но потом все больше к людям, к людям. Эх! – махнул рукой Кродо, лоб рассекли морщины. Добавляет немного грустно: – Радегастом кличут. Может, слышал?
– Раде…гаст? Охотник? – шепотом переспросил Йошт, глаза вытаращил. – Так ему же разбойники поклоняются! В наших краях его чтят. А я и не знал, что он… сын божий.
– Угу, – кивает бог. – Самый любимый, младшенький…
Венед опять закашлялся, репа не в то горло угодила.
– Силы недюжинной, Бера, то есть медведя, как кутенка, одной левой! – продолжает мечтательно Кродо, услужливо хлопает Йошта по спине. – Ему бы дружины водить царские, а он все по лесам да морям – водит за собой рвань всякую, разбоем промышляет. Дурень!
Старец тяжело вздыхает, смотрит на Йошта.
– Постой, никак и ты в разбойнички подался?
Йошт отрицательно покачал головой, никак не может отдышаться.
– Эт хорошо. Отбирать чужое – последнее дело. А чего у тебя сапоги военные, ратник, что ли? Хотя худоват для воя…
– Я с купцом.
– Это тот самый, что внизу лагерем встал? Тогда понятно, охранничек, значит. Ну и времечко – мельчает дружина, ох, мельчает… Тьфу!
Венед смутился, отложил в сторону надкусанное яблоко.
– Да ты не обращай на меня внимания. Это так, старческое. Ты ешь-ешь!
Вдруг в кустах опять зашелестело, гукнуло.
– Вот негодники. Скучно им! – весело оправдывается Кродо.
Но Йошту спрашивать «кому?» что-то не захотелось. И так спина и руки пошли гусиной кожей.
Старик и без вопроса перечисляет, кивает в беспокойную темноту.
– Это духи леса, лешие там всякие, окоемы, прокуды, лизуны… Мгновение!
Старец вновь что-то ищет в бездонных карманах.
– Куда же я ее? Ага! Вот она…
Кродо протягивает руку венеду, на ладони деревянная дудочка. – Это жалейка. Я им сыграю – они и утихнут.
Воздух содрогнулся, пошел волнами. Чарующая мелодия бьет фонтаном, струится, будто прохладный ручей в выжженной солнцем степи. Звуки на мгновение зависают в воздухе, потом сбиваются вместе, ярым вихрем проносятся по опушке, заставляют дышать чаще, а сердце биться сильнее.
Йошт с интересом рассматривает жалейку, маленькие пальчики старичка проворно бегают по дырочкам. Человек так не сможет, старик не врет, точно – бог!
Поначалу робко, потом с каждым шагом смелее на полянку вышли три девушки, подходят к костру. Языки пламени пляшут на голых телах, у всех золотистые волосы безудержным водопадом ниспадают до дразнящих формами бедер.
Молодки звонко смеются, кружатся в танце. Йошт раскрыл рот от удивления.
– Кто… кто это, дядя Кродо? – Венед дергает за рукав старца, трясущейся от страха рукой указывает на танцующих возле костра девушек.
Жалейка умолкла.
– Ночницы, – спокойно поясняет старец, с любопытством рассматривает молодух. Те игриво хихикают, кружатся, ослепительные локоны взлетают высоко вверх, оставляя тело неприкрытым. – Вот проказницы!
– Но… ночницы? – Йошт нервно сглотнул, от лица отхлынула кровь. – Но они же…
– Неужели страшные? – опередил вопрос Кродо, косится на рыжеволосого карпенца, у того губы от страха белее мела, а сам трясется мелкой дрожью. – Вон они какие – лепота! А ты боишься.
– Их… их все… все боятся, – с трудом выдавил Йошт, от ужаса зуб на зуб не попадает. – Обереги супротив них делают, заговоры творят…
Старик звонко рассмеялся.
– А чего их бояться? Они – создания мирные, ну почти мирные… Про них много чего рассказывают, в основном вымысел – зла понапрасну не творят. Главное – сильно не злить, в гневе ох как страшны!..
– А что они делают здесь?
– Как что? Разве не видишь – танцуют. Молодая луна – их время, они всегда под ней танцуют, выходят кто из леса, кто из речки или озера. Веселятся.
Существа тихонько перешептываются, посмеиваются, хороводят вокруг костра. Кродо улыбается, кивает в ритм танца.
– А вы давно… умеете? – робко спрашивает Йошт, ночницы почему-то вскрикнули, загудели.
– Умеете? Что именно? – не понял вопроса бог. Йошт кивнул в сторону жалейки. – Ах вот ты про что! Уже и не помню… может быть и давно?..
– А учиться долго?
– Хочешь играть? Лепо, лепо… Это не трудно.
– А вы покажите как? – с надеждой спросил Йошт, но тут же осекся – молодухи перестали кружиться, шипят по-змеиному, лица почернели, глаза злобные, сверлят венеда.
– Чего это они, – бормочет он испуганно, отодвигается подальше, жмется к богу.
– Дурят! – отмахнулся Кродо. – Ты ко мне на «вы», а им чудится.
Йошт недоуменно смотрит на него.
– «Вы» это как Вый, – продолжает бог, вновь послышалось шипение, клацнули зубы, Кродо вскрикнул. – Ну-ка цыц!
– Это который… из пекельного царства?
– Он самый. Он же Вий, а им мерещится, что ты к нему обращаешься, призываешь, что вообще-то недалеко от истины… Лучше на «ты», Йошт. С богами старайся и всегда только на «ты», иначе не поймут.
– А как же… уважение?
– При чем тут?
– Когда на в… – Йошт недоговорил, боязливо косится на ночниц, те – будто мысли читают – замерли. – Ну когда так говоришь, вроде обращаешься с уважением.
– Чепуха! – отмахнулся Кродо. – Выкают обычно врагу, и то самому непримиримому, когда точно знаешь – не будет мира меж вами. Один молодчик говорил: «Хочу на Вы идти!» Все понятно, иду, значится, ворога крушить. – Бог вдруг задумался, играет бровями. – И где я такое слышал? Аааа! Слова-то эти еще не говорили. Точно! Ну, значит, скажут еще…
– Простите… Прости, я ненарочно.
– Да ладно! Чего по незнанию не творим.
Бог хмыкнул, загадочно улыбнулся. Взял дудочку, приложил к губам, и вновь течет сладкая уху мелодия.
Перед взором раскинулось песчаное море, крупинки, как самоцветы, блестят на свету, переливаются разными огнями. Всюду песок, по нему бредут навстречу раскаленному солнцу чудо-животные – горбатые лошади, на них гордо восседают люди, лица обмотаны тряпками, лишь глаза хищно блестят, в руках копья, кривые мечи. А вдали, у самого виднокрая, сквозь раскаленный воздух проступает высоченный терем из камня, огороженный высокой каменной стеной, люди ходят наверху.
– Заморские страны видел? – Кродо весело теребит венеда за плечо. Видение растворяется как мираж. – Горы из песка, горбатых лошадей…
– Я думал это преисподняя, – пожимает плечами венед. – Кругом же один песок! А такие и вправду существуют?
– Горбатые лошади аль мир песчаный?
– Страны заморские, где один песок.
– Конечно! На моих глазах варганились. Кони-горбуны – моих рук дело! – Кродо чуть помолчал, потом добавляет: – В таких рощах, как эта, все видения правда, а сны вещие.
– А все, что здесь вижу, – тоже настоящее?
– А то как же! И еда, и песик мой, и роща, и ночницы… Правда нас все реже можно увидеть.
– Почему?
– А знаешь, чего даже всемогущие и грозные боги боле всего боятся? – вопросом на вопрос ответил бог.
Йошт отрицательно мотает головой.
– Забвения! – Кродо поднял пальчик к звездному небу. – Чем меньше люди про нас помнят, тем сложнее в ваш мир нам прийти. Чую, пройдет время – и сгинем насовсем.
Карпенский юнец удивленно хлопает ресницами, на лице бога вселенская печаль, на щеке блеснул крохотный алмазик. Но через мгновение его глаза вновь заискрились жизнерадостностью.
– А давай я тебе еще сыграю, – подмигнул бог молодому гостю, голос все еще немного дрожит. – Кручину и хандру оставим тьме!
Йошт улыбнулся через силу. Мягко вздохнула жалейка. Мелодичный ручей заструился по священной роще.
Вскоре Йошт почувствовал, как приятно накатывает дремота, глаза наливаются свинцом, слипаются. Он широко зевнул и, несильно сопротивляясь приятному ощущению дремоты, откинулся на шелковистую траву, рот растянулся в сладкой улыбке.
Почему-то вспомнились слова Кродо: боги, как и люди, пуще всего страшатся забвения.
6
Йошт открыл глаза, в отяжелевшей голове свист, в висках орудуют сотни молоточков. Венед со страдальческой гримасой осматривается, вокруг, сразу за кустами виднеется дорога, по ней спешат люди. Неужели старик донес, странно, такой маленький и не надорвался. Хотя он же – бог!
В кусты, где сидит Йошт, забрел грязный пес, шерсть свисает сосульками, зарычал, для пущей угрозы обнажил острые клыки. Венед мгновенно вскочил на ноги, схватил валяющуюся рядышком толстую ветку, стал размахивать. Пес прыгнул вперед, Йошт рассек воздух, палка в руках содрогнулась, ударившись с силой о землю.
– Пшел прочь! – зло крикнул Йошт.
Пес всхрапнул, немного отступил, но потом вновь кинулся на Йошта. Венед опять размахнулся палкой, целится в морду. Пес взвизгнул, перекувырнулся, жалобно взвыл и кинулся прочь, в стороны брызнула прелая листва.
Йошт вздохнул, покачал головой. Присел, ощупывая ногу. Клыки не достали, правда, пострадали портки: выдран приличный кусок, виднеется бледная кожа.
– Вот зараза! – зло бросил он. – Всю штанину располосовал, гад!
Венед жадно оглядывает трепольскую площадь. Бурлящий вчера рынок пуст, лишь пара торговцев неторопливо раскладывает товар, отроки, сгибаясь под тяжестью тюков, разгружают повозки. Но самое страшное – ни повозки синьского купца, ни его чудаковатых воинов поблизости нет.
«Опоздал! – обреченно подумал Йошт. – Может, кто из дружины здесь… Ладно уж, пусть секут!»
Рыжеволосый карпенец врывается в корчму, едва не сшиб остриженного под горшок отрока с подносом, походя перевернул лавку. Но и там ни души, лишь корчмарь заботливо протирает стойку перед собой, весело посвистывает.
Йошт, чертыхаясь, выскочил на застланную досками улицу, со всех ног бросился к воротам и тут же налетел на зазевавшегося прохожего. Мужичонка упал, корзинка вырвалась из рук, из нее порхнула курица, закудахтала, перья полетели в разные стороны.
– Эй, не шали! – крикнул в спину Йошту мужичонка, грозя кулаком.
Йошт выбежал из ворот, лицо приятно обдает свежестью, дышит неровно, вглядывается вдаль. С каждым ударом сердца на душе становилось все гаже и гаже – купеческого каравана нет! Стон разочарования вырвался из его уст, искоса бросил взор на привратников. Те и бровью не повели, стоят истуканами, наверное, и впрямь из камня вытесаны.
Венед подскочил к одному из стоящих поблизости стражников.
– Вы… это… прошу прощения, но вы… не видели… караван купецкий не видели? – захлебывающимся голосом выпалил Йошт одному из воинов, что застыли у ворот. Тот коротко взглянул на него равнодушным взглядом и продолжил смотреть куда-то вдаль.
– Не видели караван… торговый такой, там еще жирный купчина сидел, рожа – во, – венед картинно раздул щеки, – точно переспелая тыква.
Стражник не повел и ухом, Йошт не унимается:
– Ну караван, лошади, повозки и это… много воинов… десятка три, наверное.
Воин не смотрит на него, стоит и по-прежнему молчит как в рот воды набрал, лишь рифленые желваки играют на скулах. Йошт от обиды аж притопывает, глаза блестят то ли от солнца, а может, от другого.
– Да не ответит он тебе, – бросил рокочущим, будто медведь, голосом второй воин. – Немой он. А караван твой ушел еще до восхода солнца. Мы как раз сменялись, когда услышали рожок.
Йошт от слез в глазах ничего не видит перед собой, отчаяние железной пятерней сдавливает горло – не вздохнуть. Он развернулся и побрел вниз, туда, где широкий тракт убегает вперед. Внизу теснятся на холмиках домишки крестьян, на земельных участках копошатся полусогнутые фигуры, руки привычно дергают сорную траву, льют воду из деревянных кадушек, орудуют мотыжками.
– А я тебя видел вчера, запомнил, когда ты мимо шмыгнул, – бросил в спину удаляющемуся Йошту охранник. – Надо было тебя тогда взашей гнать – наверное, спас бы… Но, впрочем… Если так уж неймется – сможешь догнать. Иди прямо по тракту, а лучше беги что есть мочи – твой купчина вчера неплохую торговлишку сделал, идет налегке.
Йошт было приободрился – чего-чего, а бегать сломя голову он умеет. Но вскоре ледяным клинком ужалило разочарование – куда бежать?..
Всклокоченная рыжеволосая голова бессильно упала на грудь, ноги сами собой плетутся к месту вчерашней стоянки, дорожная пыль назойливо щекочет нос. Вчерашнее пристанище видно издалека, от костров поднимается еще сизый дымок, чуть поодаль от натоптанного воинскими сапогами дерна поили скотину – лужи еще не успели высохнуть. Йошт остановился, глаза обреченно глядят вдаль убегающему тракту. «Уж лучше б высекли, – с горечью подумал венед. – А так сгину в неизвестном краю…»
Почему-то вспомнилась мать, пекущая сладкие пироги с брусникой, старший брат, сестры. Защипало в носу, на глаза накатывают слезы.
Йошт с негодованием приминает ногой встающие перед ним кусты. Кованные железом врата богатого Треполя остались далеко за спиной. Тропа давно превратилась в звериную тропинку, а теперь и вовсе теряется. Куда забрел? Надо было не сворачивать с тракта, зло подумал Йошт, с силой пнул попавший под ногу мухомор – гриб брызнул бледным крошевом в разные стороны, вверх взметнулись зеленые мухи.
– Пощааадиии!..
Вопль, полный отчаяния, заставил мгновенно пригнуться рыжеволосого венеда. Рев нарастал, ему вторит детский вой вперемешку с гортанными злыми выкриками, звонко щелкает плеть.
– Пощади сынооочка, свееетлый князь!
Йошт сделал с десяток шагов в сторону захлебывающегося крика и рева, стараясь не шуметь, отодвинул в стороны кустарник. Ахнул.
На крохотной полянке стоит на коленях молодая женщина, руки скрещены на груди в мольбе. Рядом всадник на короткой лошади с наслаждением хлещет плетью катающийся в траве живой комок. Плеть со свистом рассекает воздух, обрушивается на спину молодого паренька, свинцовые комочки на концах плети разрывают в лохмотья холщовую рубаху вместе с кожей.
– Как ты смел встать на пути наследника великого хана!
Комок барахтается на земле, труха, мелкие сучья и прошлогодняя листва облепили с ног до головы паренька. Тот после каждого удара плетью взвизгивает.
– Меня, светлый князь, меня лучше бееей! – взревела женщина, она бросилась под копыта коротконогой лошаденке, та заржала, встала на дыбы. Руки молодухи с силой разорвали платье на груди до самого пояса, выскользнула высокая грудь. – Хочешь, бесстрашный воин степи, насилуй меня! Я не буду сопротивляться! Только сыночка не трооонь!..
Рука с плетью застыла в воздухе, гунны, стоящие поодаль, довольно смотрят на полную грудь белой женщины, заговорщицки переглядываются. Один из них медленно подъехал к ней, спешился. Твердой походкой подошел к рыдающей бабе, ухватил за грудь, рука с силой сжала мягкую плоть, женщина вскрикнула. Другая рука степняка начала развязывать портки, рот ощерил, обнажив острые кривые зубы.
Перед его лицом щелкнула плеть, гунн вздрогнул и попятился.
– Назад! – прогремел крепко сбитый степняк в остроконечном шлеме. Кольчужная рубашка свисает почти до колен, талию перехватывает пояс с большими железными нашивками, борода с прядями седых волос ниспадает на грудь. – Это добыча сына великого хана!
– Но советник Емшан, я ведь первый ее поймал… – с дрожью в голосе промычал гунн, придерживая спадающие штаны.
Плеть вновь зловеще щелкнула, гунн вскрикнул, прижимая ладонь к щеке, из-под пальцев засочилась кровь.
– Да как ты смеешь, шакал?!
Гунн в остроконечном шлеме бросил плеть, обнажил клинок, конь шагнул к воющему от боли гунну, тот попятился, нога зацепилась за корягу, он тут же рухнул, послышался сухой треск, степняк еще больше взвыл, рука нащупала свисающий клок от штанины. Советник Емшан нависает над ним черной тенью, рука занесла для смертельного удара клинок, солнечный луч самоцветами пробежал по холодной стали искусных мастеров далекого Востока.
– Стой, Емшан! – Гунн в кольчужной рубашке и остроконечном шлеме вздрогнул, кривой меч замер, лезвие хищно подрагивает, степняк медленно повернул лицо на оклик, побелевшие губы сжаты, крылья носа раздуваются. Перед ним на коротконогой лошади восседает младший сын хана, молодое, еще по-мужски не окрепшее тело закрывает кожаный доспех с нашитыми начищенными до блеска стальными бляхами, из-под рукавов свисают пряди мелких колец, голову венчает шлем-котелок – с такого обрушенное сверху лезвие неминуемо соскользнет, шею до самой спины скрывает плетение крупных колец из черного железа.
Остроконечный сапог сына хана легонько сжал лошадиный бок, та шагнула в сторону дрожащего в примятых кустах живого комочка. Желтоватое лицо степняка растянуто в ухмылке, вздернутый нос с шумом вбирает воздух, щелки-глаза светятся животным вожделением.
Гунн с размаху вонзил носок сапога в бок паренька, комок взвизгнул, сжался еще сильнее.
– Пусть он убьет ее! – заорал сын хана. Лицо перекошено от гнева, глаза страшно выкачены. Степняк вдруг запрыгал в седле, страшно заверещал, слюни брызгают в разные стороны. – Убьет, убьет, пусть убьееет!
Стоящие рядом гунны довольно зацокали, кивают. Емшан опустил меч, покорно склонил голову:
– Твоя воля, великий хан!
Всхлипывающую женщину повалили на землю, для пущей покорности плетью крест-накрест разорвали спину. Она протяжно взвыла, кожа с треском лопнула, кровь запузырилась, рванулась крохотными потоками из раны.
Рыдающего паренька бросили на женщину. Тот скатился на бок, обнял мать, уткнулся лицом в ее щеку, слезы крупными каплями стекают с его лица.