Стреляй! Бог войны
– Смотри, хозяин, обмывать лицо неделю нельзя, а потом я швы сниму.
Трактирщик медленно сел на лавку, прошепелявил благодарность. Понять было трудновато, щека отекла, к природной краснорожести добавилась синева под глазами, видок был тот еще.
– Как звать тебя?
– Юрий, Григорьев сын.
– Вот что, Проша, постели хорошему человеку в комнате наверху да покушать дай чего.
На стол поставили кувшин с пивом, оловянную миску с кашей и блюдо с кусками жареного мяса. От запаха потекли слюни и закружилась голова. Уговаривать меня не пришлось, неизвестно, когда теперь снова удастся подхарчиться. Когда я доскреб ложкой остатки и запил пивом, хозяин, который внимательно наблюдал за мной здоровым правым глазом и заплывшим уже левым, молвил:
– Ты отколь будешь, Юрий, Григорьев сын? Смотрю – непрост ты, парень: одежка непонятная, руки мастеровые, а денег нет.
– Лекарь я. Из … – Тут я запнулся. Городка-то моего наверняка еще и нет.
– Ладно, не хочешь, не говори. Иди почивать, время уж позднее.
Пока я кушал, челядь навела в трапезной относительный порядок. В голове от выпитого пива слегка шумело. Хозяин окликнул Прошку, наказал проводить меня в комнату. Шустрый паренек подхватил мою сумку, второй рукой бережно подхватил под локоток, и по скрипучей лестнице мы поднялись на второй этаж. В комнатке, небольшой и почти квадратной, стояла широкая кровать, сундук и стул. Все деревянное, сделанное без изысков, но не грубо. Небольшое оконце было затянуто бычьим пузырем на свинцовой рамке.
Едва разувшись, сняв только футболку, я рухнул на кровать. Матрас оказался тоже набит сеном, но закрытый чистой простыней, а подушка оказалась пуховой. Сон был сладок, давненько так не отдыхал.
Проснулся от запахов кухни, веселых голосов внизу в трапезной, во дворе кто-то колол дрова. Вчерашнее пиво настойчиво просилось наружу, и, надев футболку, я спустился вниз. Хозяин был уже на ногах, стоял за стойкой. Щека затекла еще больше, отчего лицо стало асимметричным, но глазки поблескивали весело.
– Как поживаешь, лекарь?
– Спасибо, хорошо. А скажи, любезный, нужник где?
– Прошка, проводи гостя!
Во дворе у конюшни топтались два крестьянина у лошади с телегой, в углу, ближе к огромной поленнице, один мужичок рубил головы курам, а мальчишка рядом с ним тут же окунал их в чан с кипящей водой и ощипывал. Работа на постоялом дворе шла как по конвейеру.
Вернувшись, ополоснул руки и лицо в деревянном рукомойнике.
– Садись, откушай чего, – ласково прошепелявил хозяин. Белая наклейка лейкопластыря резко выделялась на его красной физиономии. Похоже, некоторая кровопотеря его нисколько не ослабила.
– Как величать мне вас?
– Да как все. Игнат Лукич.
– Чем мне расплатиться с вами? Я уже говорил – денег у меня нет.
Хозяин ухмыльнулся кривовато:
– Дык, ты уже расплатился, паря. А почто лицо у тебя голое, шапки нету, одежа ненашенская, путешествуешь откуда?
Пришлось на ходу сочинить легенду: иду, мол, из дальних краев, из франков, был там в учении, да вот по дороге ограбили, хорошо, самого не тронули, да кое-какой инструмент сохранился.
Тем временем холоп принес каши с большими кусками вареной курицы, хлеб, пиво в кувшине и куски жареной рыбы. Готовили на здешней кухне совсем не плохо, все с травяными приправами, сначала непривычно, а потом начало нравиться. Пока я насыщался, хозяин что-то обдумывал, да и выдал:
– Пока не заживет, поживешь у меня, постолуйся, а желание есть – болящих попользуй, все прибыток будет, хоть одежу сменишь.
Вот далась им моя одежда!
– А где ж я болящих возьму?
– Это уже моя забота! У меня на торгу лавка есть, пошлю мальчишку, он и обскажет. На торгу-то, наверное, и травники есть, где болящие снадобья да травы покупают, может, с ними и поговоришь?
– Попробуем. А сейчас город поглядеть хотел бы.
– А что его глядеть – город, он и есть город, домишки да улочки. Ты лучше на торг сходи.
Игнат Лукич дал мне в сопровождающие сопливого мальчонку лет десяти, и мы отправились смотреть город. Город стоял на реке, на высоком берегу, под кручей был причал, где у деревенских мостков стояли разновеликие суда – от ушлых лодочек до парусных шхун размером с прогулочные катера, на которых возили на морские прогулки беззаботных отдыхающих в мое время.
Жизнь у причалов кипела: грузчики катали бочки, таскали тюки и мешки, кипы кож и тканей, вели связанных людей.
– Рабы али наложники, – со знающим видом, ковыряя в носу, сказал мальчишка.
Меня это поразило, конечно, я знал, что и в моем мире захватывают в рабство – в Чечне или Афгане, но это было где-то на краешке сознания, а здесь пришлось столкнуться с этим воочию. Не хотел бы я такой участи. В несколько подавленном состоянии я отправился дальше. Улицы города и в самом деле оказались узковаты, местами кривоваты, ни о каком твердом покрытии – брусчатке, булыжнике или дощатом настиле – и речи не шло. Экологически чистый транспорт – лошади – на улицах оставляли зримые и весомые следы своего существования, все это перемешивалось копытами и ногами с грязью, подсушивалось солнцем и в виде желтой пыли висело смердящим облаком. Запах, кстати, вообще был везде – пахли люди, воняло на улицах. Только когда ветер приносил с полей свежий воздух, дышалось легко.
На одной из площадей, на пересечении нескольких улиц, был торг. Рядами стояли бревенчатые лавки, у открытых дверей зазывали посмотреть товар торговцы, меж рядов бегали с заплечными мешками торговцы квасом и калачами, степенно стояли в углу торга продавцы живности: лошадей, коров, овец. Все это говорило, мычало, блеяло, кукарекало – шум на торгу был изрядным. Многие были одеты в ярко-голубые штаны и красные рубахи, синие сарафаны и желтые платки, зеленые плащи и под ними расшитые белые рубахи и почти необъятные, как у запорожских казаков, вишневые шаровары. Почти у всех мужиков на поясах висели ножи, ножики, сабли. Рубашки чуть выше колена, и самое удивительное: обувь у всех – мужчин, женщин, детей – была на одну ногу, то есть ни левой, ни правой, а средней. Любую туфлю или сапожок можно было обувать на любую ногу. Однако!
У навеса, с которого торговал кузнец, лежали щиты, мечи, сабли, стояли колья, грудой лежали наконечники стрел, замки и прочие железные предметы. Да, сюда бы полицейского! Вот бы привязался за продажу холодного оружия, да и весь мужской люд арестовал за ношение оного.
Я медленно пошел по торгу – было интересно, что продают, что может мне пригодиться, как одеваются люди, а самое главное – где травники. Одного, вернее одну бабушку преклонного возраста, я нашел. По всей видимости, с возрастом здесь склерозом не страдали, бабка была остра и языком, и головою. Приняв меня за покупателя, она показывала травы, нахваливая их чудодейственные силы, я же старался запомнить местные названия.
После объяснил бабушке, что покупать не буду, что лекарь сам, нахожусь на постоялом дворе и был бы не прочь попрактиковать болящих, а бабушка продавала бы им свои травки. Ага, клюнула, спросила адрес, я объяснил – оказалось, к ней уже подходил холоп от Игната Лукича. Расстались мы довольные друг другом. На постоялый двор мы пришли уже сильно пополудни, проголодавшиеся и пропыленные. На стук входной двери вскинулся с табуретки хозяин:
– И где вас носит? Ужо люди ждут. Прошка, давай пообедать быстро.
На обед была уха с маленькими пескарями, запеченная куриная полть, пареная репа и кувшин холодного кваса, хлеб был свежевыпечен, сам просился в рот.
После недолгого по местным меркам обеда я поинтересовался у хозяина:
– А больные-то где?
– Да где ж им ужо быть, наверху, Юрий. Тебя ждут.
В самом деле, в коридоре, у дверей моей комнаты, толпилось с десяток человек крестьян. Это живо мне напомнило картину поликлиники, еще не хватало талонов на прием и извечного: «Вы здесь не стояли, я очередь занимала за этим дядечкой в шляпе».
Ну что ж, начнем, пожалуй. Первый заскочил тощенький мужчинка с котомкой за плечами:
– Животом маюсь, господин. Чем ни займусь – в нужник тянет.
Пропальпировал живот, назначил отвар коры крушины и древесный уголь. Мужчина, на удивление, выложил на сундук пяток яичек и был таков.
Следующей зашла молодка с лихорадочным румянцем на щеках:
– Родила недавно я, да лихоманка приключилась, грудь как каменная и болит.
После осмотра стало понятно – острый мастит. Я промыл в хлебном вине скальпель, ополоснул им же руки и попросил молодку:
– Сейчас будет немножко больно – потерпи.
Одним движением вскрыл гнойник, оттуда хлынул гной. Молодка взревела дурным голосом, ведь даже новокаина у меня не было.
По коридору послышался удаляющийся топот, по всей видимости, очередь испугалась и решила вылечиться сама. Оставив рану открытой (эх, жаль, что нет даже резиновой трубки – дренаж поставить), забинтовал рану, велел прийти завтра. Молодка ушла, я выглянул в коридор – там осталась только одна женщина. Сложного здесь не было, дал несколько советов. Похоже, сегодня прием окончен. Интересно получается: все случаи здесь – это травматология и хирургическая практика. При размышлении стало объяснимо – знахари, травники с терапевтическими заболеваниями кое-как, в меру своих знаний и разумения, справляются, а вот оперировать? Я и сам был в затруднении: наркоза нет, о стерилизации инструментов слыхом никто не слыхивал, инструментов остро не хватает. Как же матушка-Русь лечилась?
Я попросил у Игната Лукича несколько плошек побольше, кувшин хлебного вина, замочил в нем для очистки свои инструменты.
Щека у хозяина спала, глаз почти открылся, и хотя разговор был пока шепеляв, Игнат Лукич не унывал. Глянув на сундук, на котором лежали яички и курица, спросил:
– Ты куды девать все собираешься?
Вопрос меня огорошил. Съесть все это сразу я не мог, холодильников здесь нет.
– Давай я заберу, пока не пропало, дам тебе две деньги.
Я согласился, хотя о ценах представления не имел. Так потихоньку начал налаживать свой быт. Крыша над головой, хоть и не своя, имелась, не голодный, ближайшая перспектива проглядывается, ну и ладно.
Прошла неделя, пожитков прибавлялось, начала сказываться нехватка инструментов, да и комнатка для приемов оказалась маловата. Всю натуроплату: курами, яйцами, медом, сметаной, грибами, ягодами – забирал трактирщик, расплачиваясь со мной добросовестно. В конце недели я снял швы с раны на лице Игната Лукича.
Рубец получился аккуратным, розовеньким, он почти сливался с красными щеками страдальца. Я оглядел свою работу и остался доволен. Не хуже, чем в своей больнице.
Игнат Лукич достал из кармана зеркальце и оглядел лицо, судя по тому, что радостно заулыбался, работой остался доволен.
– Молодец, хорошо поработал!
Я понял, что вопрос дармового жилья и еды встает перед ним в полный рост.
– Давай-ка, паря, подумаем, как нам быть. Комнату занимать мне невыгодно. Людишки в коридоре толкаются, мешают. Опять же, деньжат ты маленько уже поднабрал.
– Что делать, подскажи, ты же местный.
Лукич присел на лавку, долго хмыкал, чесал затылок, со стороны было видно, что идет мозговая работа.
– Два выхода есть: или комнату у кого в доме снять, или…
– Что замолчал?
– А ты надолго к нам?
Я пожал плечами – идти некуда и жить негде, родственники будущие наверняка где-то есть, иначе как бы я появился в будущем, да только где и как их искать? Я представил на секунду, что будет, если бы их нашел – здравствуйте, я ваш прапра… внук? Хорошо, если сразу башку не скрутят.
– Ты, похоже, человек серьезный, – молвил трактирщик. – Если надолго к нам, можно в углу двора маленький домик поставить об одной комнате. За неё платить будешь.
– Почему об одной, две хотя бы – в одной принимать, в другой ожидать. Пока построим: осень будет, где людям находиться?
– А и верно – не подумал.
Мы хлопнули по рукам. И снова все потянулось по-прежнему – с утра прием пациентов, обед, опять прием. По мере работы количество пациентов росло: если раньше приходили с торга, то сейчас шли из города и окружающих деревень специально.
Где-то через месяц, утром, я проснулся от перестука топоров, громкого крепкого мужицкого словца. Выглянув в окно, увидел артель плотников, ставящих в углу двора, справа от ворот, сруб. Да никак мне домик – можно сказать, амбулаторию ставят. Я быстро выскочил во двор – мужики с прибаутками дружно ставили бревенчатые венцы. Ко мне подошел артельщик:
– Ты, что ли, жить здесь будешь? Игнат Лукич сказывал.
Мы определились, где будут двери и окна, и я пошел умываться и завтракать.
Однако радость моя была преждевременной. Игнат Лукич сказал, что доски для пола придется ждать долго, ден шестьдесят.
– Как? – удивился я.
– А ты что думал, видел хоть раз, как доски делают?
– Нет, – признался я.
Не рассказывать же ему, что в моем времени доски из бревна получаются за пять минут. Во мне проснулся интерес – что за лесопилка здесь?
– А хошь, завтра со мной поедем, я в Ашихмино собирался, у меня там артель своя, бревна, вестимо, оттуда, и доски там делать будут.
На следующее утро Игнату Лукичу запрягли с утра нечто вроде пролетки – на двух седоков. Я пристроился рядом с хозяином, мы тронулись.
Трясло изрядно, местные-то привыкшие, но мне после «Жигулей» такая езда показалось пыткой. Поистине и морковка сладкая для тех, кто сахара не ел.
Ехали недолго, по местным меркам, конечно, часа два. На берегу Оки располагалась небольшая деревушка – домов на двадцать. Ближе к воде высилась груда бревен.
По всей видимости, их сплавляли с верховьев плотами. Дюжина крепких мужиков обрабатывала лес. Палками с железными крючками на конце бревно затаскивали наподобие железного козла, споро топорами вбивали по всей длине железные клинья, и бревно раскалывалось вдоль. С половинами процедуру повторяли, затем топором заготовки досок обтесывались, и получались почти доски. Затем два мужика брали нечто вроде здоровенного скребка и таким громадным рубанком выравнивали поверхность, причем только с одной стороны.
– А почему только с одной стороны? – спросил я.
– Так трудов много, а как ни положи, видна только одна сторона – хоть на полу, хоть на стене.
Разумно вообще-то. Топором мастеровые владели мастерски: и рубили, и тесали, и использовали вместо молотка. Делали топором грубую и тонкую работу – причем одинаково хорошо. И топоры для разных работ были разные – большие и маленькие, но все наточены, как бритва. В умелых руках и при необходимости и оружием могло служить тоже убойным. Удара топора ни одна кольчуга или кираса не выдержит. Я поинтересовался:
– А пилы у вас есть?
– Есть, а как же, и лучковые, и двуручные, только топором быстрее получается, и устаешь меньше.
В голове начали шевелиться мысли о лесопилке с приводом от воды. А что – двуручные пилы у них есть, если собрать несколько в пакет, поставить водяное колесо… Я подозвал Игната Лукича и артельного, стал объяснять свою задумку – вбить недалеко от берега сваю или несколько, сделать колесо с лопастями, вал привода, поставить пакетом для начала несколько двуручных пил, причем от толщины прокладок между пилами будет изменяться толщина изготовляемых досок. Долго пришлось растолковывать, что-то додумывая на ходу, импровизируя, я выкручивался как мог – многих материалов и инструментов не было, да и появятся они не скоро. Артельный долго чесал в затылке, что-то рисовал прутиком на песке. Игнат Лукич сказал, поразмыслив:
– Так ведь сколько дён потеряем, пока соберем энту штуку.
– Вот, мил-человек, после того как запустишь в работу пилу, все сразу и окупишь, в день по сорок-пятьдесят досок делать будешь.
У него отпала челюсть, потом он начал шевелить губами.
– Бревна стоят недорого, а вот каждая доска дороже бревна, только богатые их покупают. Если и правда будет, как ты говоришь: озолочусь!
– Ты не говори гоп, пока не перепрыгнешь: еще ничего не сделал, а как заработает приспособа – про меня не забудь!
– Что ты, что ты, я не тать какой-нибудь, совесть имею.
Обратно ехали молча. Трактирщик был задумчив, вздыхал, морщил лоб и шевелил губами. На въезде в город я прервал молчание:
– А кузнец хороший у вас есть?
– А как не быть в городе кузнецу. Да их несколько, а что?
– Давай заедем ненадолго, хочу попробовать одну задумку.
По мере житья здесь хотелось что-то улучшить в своей жизни, сделать ее комфортабельнее.
Кузнецом оказался степенный мужик с окладистой бородой, с обнаженным мускулистым торсом, с надетым кожаным передником. Руки почти такие, как у меня ноги. Я начал объяснять, что такое рессоры, как их поставить на тележную ось. Жизнь в СССР, а затем и в России научила ремонтировать свою машину самому. Это в последние годы поразвелось автосервисов, а в брежневско-андроповско-горбачевскую эпоху почти все приходилось делать самим.
Я до сих пор вспоминал свою первую машину – красный «Москвич» ижевского производства. Ломался, конечно, часто, но по мелочи, был вынослив и по большому счету в дальних поездках не подводил.
Опять же прутиком на земле я как мог объяснил, чего хотел. Кузнец заявил:
– Видел я однажды карету иноземную с такой диковиной, да рассмотреть не удалось, ко мне приезжали лошадям подковы менять, да спешили больно, сразу и уехали, а тута вона оно как.
Я уговорил Игната Лукича оставить во дворе у кузнеца нашу повозку, мы выпрягли коня, пеши тронулись к себе.
– Что-то непростой ты парень, – хитро ухмыльнулся трактирщик. – Вона какие диковинки ведаешь. Видать, побросало тебя по свету, всего повидал, у иноземцев много чего странного бывает. И внимательный ты – другой бы мимо прошел. А будет толк с твоих диковинок или, може, зря деньги я выкину?
– А вот через три дня и увидим.
Три дня для меня пролетели как всегда – больные, сон, еда. Довольно скучновато – книг, до которых я был большой любитель, нет, телевизора – новости хотя бы посмотреть – нет, кино и дискотек нет. Даже как с женщиной амуры завести, я не знал. С замужней – по голове получить можно, а то и живота лишиться, с девицей – а вдруг жениться обяжут, с гулящими девками, были здесь такие, так я и в своем времени ими брезговал. А природа брала своё, я все чаще поглядывал на женские личики, на стройные станы и высокие груди. Месяц уже прошел, как меня сюда занесло, и не старик.
Через три дня хозяин с холопом, ведущим в поводу лошадку, и я направились к кузнецу. Холоп взялся запрягать лошадь в возок, я кинулся осматривать рессоры. Сделано было, конечно, грубовато, но для первого раза просто замечательно.
Хозяин постоялого двора и трактира долго торговался с кузнецом: тот стоял на своем, работа уж больно мудреная. Но вот они хлопнули по рукам, зазвенело серебро, и мы наконец выехали из ворот.
Возок шел мягко, покачиваясь на рессорах, только колеса погромыхивали. Резиновые покрышки бы сюда, да только это уже точно из области фантастики. Возок шел ходко, сидеть было приятно, и Игнат Лукич заметно повеселел.
– Хорошая диковина, однако. Надо нашим купцам и господам похвастаться.
До деревеньки с лесопильной артелью на этот раз доехали быстрее и с большим комфортом. Моя пятая точка разницу между прошлой и нынешней поездкой ощутила. Еще подъезжая к лесопилке, мы увидели толпу мужиков – артельщиков и крестьян из деревни, толпящихся у лесопильного станка, если его так можно было назвать. Двое рабочих толстыми палками подталкивали бревно по желобу, а сверху двигался пакет из скрепленных между собой двуручных пил, только без ручек. Сыпались свежие опилки, остро пахло деревом. Оказалось, это уже второе бревно, недалеко от станка лежали доски с первого бревна. Не сказать, что ровные, но первый блин, известно, комом. Бревно, скорее всего, несколько ерзало по желобу, когда его подталкивали рабочие. На наших глазах рабочие распилили бревно. Эти доски уж были ровнее. Артельщик и Игнат Лукич стали ощупывать доски, цокали языками. Изделие, судя по всему, им понравилось. Я приблизился:
– Ну как?
– Неплохо!
Артельщик и Игнат Лукич смотрели на меня с нескрываемым уважением. Я решил несколько усовершенствовать станок:
– Вы поставьте желоб под наклоном, тогда подталкивать бревно станет легче, и с этим справится один человек, а не два, как сейчас.
– Молодец, Юрий, Григорьев сын! Большой с тебя прок, видно, Господь тебя ко мне послал, да я сразу-то не понял.
Радостно похлопывал меня по плечу, потирал руки, улыбался, довольно крякал. Сразу видно – хорошо у человека на душе.
– Не знаю, как тебя и благодарить, всех конкурентов теперь задавлю.
Обратно возвращались, откушавши в деревне, сытые и довольные, в мягком возке. Вокруг расстилались возделанные поля, перемежаемые перелесками. На небе ни тучки, солнышко ясно светит, птицы поют, воздух свежий, живи да радуйся. Мы уж въезжали в город, когда Игнат Лукич повернул не к дому, а в сторону торга.
– Одарить хочу за диковины твои, лесопилка хорошие деньги принесет. Да может, ты еще чего ведаешь, повидал, поди, в заморских странах, так давай, поделись, мы не хуже сделать можем.
Подъехав к торгу, привязали лошадь к коновязи, трактирщик бросил полушку мальчишке, что вертелся у привязи, – «посмотри».
– Одеть хочу тебя, как уважаемого человека, твоя одежа странна зело, а здесь по одежке встречают.
Игната Лукича на торгу знали, с ним степенно раскланивались купцы и заискивали приказчики. Знали, видать, торговую хватку и зажиточность его. Мы сразу направились к дальней лавке, где мой благодетель степенно стал обниматься с торговцем.
– Надо одеть хорошего человека.
Из подсобки выскочил юркий приказчик, посмотрел на меня.
– Какую рубаху брать будете?
– А нам несколько надо, неси все!
Мне подобрали яркую, атласную, довольно длинную рубашку синего цвета, парадную, можно сказать, и две рубашки попроще – льняную белую и коричневую котурлиновую. К рубашкам подобрали пару штанов, если это можно назвать штанами – карманов нет, гульфика нет, покрой странный. Расплатился Игнат Лукич, и мы двинулись дальше – у сапожника заказали две пары сапог, за которыми велели прийти через три дня. У кожевенника купили хороший поясной ремень. Подошли к оружейнику, Игнат Лукич выбирал сам маленький поясной ножик в чехле и здоровенный тесак. Когда я поинтересовался зачем, сказал:
– А как ты без маленького ножа кушать будешь? Ну птицу али мясо порезать?
У лавки ювелира хозяин начал присматривать серебряную ложку.
– Не дело тебе деревянными кушать, это дело простолюдинов, а ты человек не простой, только одет странно, да беден почему-то. Хватки торговой у тебя нет, видно. С твоими знаниями я бы уже купцом изрядным был, людей с ладьей нанял, по всей Руси али дальше торговал.
Ювелиром оказался чернявый с характерным носом человек, после того как он заговорил, сомнения отпали.
– Откуда будешь?
– Армения! Слышал, что ли, страну такую?
Господи помилуй меня, и здесь они торгуют. Поистине вездесущее племя.
И никто не валит деревья, не пашет землю, не состоит у князя в дружине.
К возку подошли втроем – мальчишка, выделенный продавцом, пыхтя, тащил за нами тюк с покупками.
– Ну, иди, надевай обнову, покрасуйся!
Я прикинул на себя атласную рубаху, натянул штаны, подпоясался поясом, прицепил ножик. На голове красовалась шапочка типа большой ермолки, на ногах вот только были мои же туфли.
– Ну вот, другое дело, – довольно потирал руками Игнат Лукич. – Сразу видно – не голодранец, а уважаемый человек.
– Спасибо тебе, Игнат Лукич, много ты на меня потратил, заслужил ли?
– Что ты, – замахал он руками. – Ты с досками вот как мне удружил, а возок-то как хорош, сам ужо оценил.
Я успокоился.
– Напомнил бы ты мне, Игнат Лукич, про деньги.
– Да ты что, мил-человек, не знаешь разве?
– Да я только из дальних стран, подзабыл маленько.
Подивившись, трактирщик начал мне пояснять про рубли: в одной новгородской гривне три рубля, в одном рубле сто новгородских. Еще есть московки, эти на две новгородки потянут, еще есть полушки в четверть копейки, алтын три копейки, есть серебряная гривна киевская – поменьше, и новгородская лодочкой – та поболе будет. На торгу и иноземных монет много: арабские дирхемы – куны по-нашему, полдирхема – резан. Сто резанов равны большой киевской гривне. Самые хорошие деньги – или златник, или золотой мискаль. Он перечислял и далее – нагаты, чешуйки и т. д.
На сколько и какие деньги можно обменять, с непривычки я совсем запутался.
– Ты мне скажи, Игнат Лукич, а чего сколько стоит.
Хозяин посмотрел на меня как на больного.
– Ну, скажем, корова стоит двадцать шесть алтын и три-четыре деньги, на рубль купишь около двух пудов мяса али рыбы, три пуда соли али три пуда ржаной муки. Самое дорогое на торгу – железные изделия: гвозди, скобы, подковы, серпы, оружие всякое. За хороший меч можно деревню взять со всеми холопами.