– Я ему помогу, – проговорил Оманов.
– Ну, хорошо. Я, пожалуй, пойду. А ты, Василий, из деревни не уезжай пока никуда. Лесничий в любой момент может приехать. Жаль, если из-за глупости на эту работу не устроишься, – напутственно произнес Гавзов.
– Знакомые слова. Не уезжай пока, – хмыкнул Оманов, вспоминая, как не раз слышал подобное выражение от милиционеров.
– Ну, я пошел. Забот много, – проговорил Гавзов и направился в деревню.
Солнце уже коснулось верхушек деревьев, когда Оманов перекусив, забрался на ленивку. Глядя в потолок, он попытался понять, что ему делать дальше, но после еды клонило в сон и ничего путного в голову не приходило. Васька поднялся и дошел до стола. Вытащив из стопки газет пожелтевшую от времени «Литературную газету», он снова залез на ленивку.
Перед ужином зашла Пелагея Родионова и вместе с ягодником[5 - Открытый пирог с ягодами (местное)] с черникой принесла подшивку старых газет.
– Почитай, Василий. Тут и «Литературная газета» и «Сельская жизнь». Не скажу, что все чтиво очень хорошее и тебе понравится, но все лучше, чем ничего, – сказала она. – В школе книжки детские. Совсем тебе не интересны будут. А тут… На последних страницах что-нибудь да найдешь для себя. Читать нужно. Голова должна работать.
Из развернутой «Литературки» выпал совершенно ровный газетный листок.
– Листовка газеты «Новый Север» 7 января 1951 года, – прочитал Васька вслух заголовок на нем.
Ему отчего-то понравилось слово «Листовка» и он решил почитать дальше:
– О составе избирательных комиссий. Утвердить участковые избирательные комиссии по выборам в Верховный Совет РСФСР…
Оманов пробежался по тексту пока не наткнулся на знакомые ему имена. «Ачемский избирательный участок №88… председатель комиссии… заместитель председателя… от комсомольской организации колхоза „Красная деревня“… от колхозников…, – читал он знакомые имена». Внутри неприятно сдавило. Васька тяжко вздохнул и отложил листок. Справившись с нахлынувшими чувствами, Оманов снова развернул «Литературную газету».
Он быстро просмотрел первые страницы, пока на одной из них не наткнулся на публикацию, осуждающую неизвестного ему Пастернака. Он и сам бы не смог объяснить, почему из всего, что было в газете, его заинтересовала судьба незнакомого ему писателя. Но заинтересовала. И настолько, что он прочитал все, что было об этом написано. «Ну, надо же, сколько суеты вокруг обыкновенного писателя. Целую страницу исписали. И все осуждают и счастливы от того, что мужика наказали. „Доктор Живаго“. Нужно бы почитать, за что так все ополчились на мужика, – рассуждал Васька. – Из-за книжки выгнали из писателей. Ну, дают! – удивлялся Оманов». Постепенно глаза стали смыкаться и он, отложив газету, прижался спиной к теплой еще печи и задремал.
В этот момент в дверь постучали. Васька чуть повернул голову в сторону двери и негромко произнес:
– Заходи, не заперто!
Стук повторился. Васька спустился на пол и, шаркая босыми ногами, подошел к двери.
– Не заперто же! – снова проговорил он и толкнул дверь.
– Здравствуй, Вася. Войду? – и, не дожидаясь ответа, в комнату вошла Глафира Ретьякова.
Оманов завтра и сам хотел сходить к ней, чтобы несколько прояснить ситуацию с найденными камнями. И сейчас, глядя на позднюю гостью, даже несколько обрадовался ее приходу.
– Григорий сказал, что камней вы насобирали много, – проговорила Глафира. – Подумала, что ругаешь меня за то.
– Не без этого. Сейчас, правда, маленько успокоился. Ты проходи, присядь.
– Проходить не буду. Я тут, – женщина присела на приступок ленивки.
– Может, чайку?
– Недавно на озере Митька Гавзов с Толькой Ларионовым лучили, – не обращая внимания на дежурное гостеприимство, проговорила Ретьякова. – В свертках, Вася, когда мы их в озере топили, было золото. Вот и думай своей головой. Только Гришку моего в свои дела больше впутывай. Ищи сам, коли надобно. Если что-то услышу про то, скажу.
Когда Ретьякова ушла, Васька снова залез на ленивку. Читать больше не хотелось. «Жениться что-ли? – подумал он. – Интересно Зойка согласится или нет? И Гмырину нужно сообщить, что, по всей видимости, вряд ли смогу чем ему тут помочь. Хотя… Хотя торопиться не буду. Тольки нет, а за Митькой, пожалуй, присмотрю. Может, и на самом деле они нашли?»
Часть вторая
Июль 1961 года
Петров день последние годы в Нижней Тойге проходил спокойно и без массовых мероприятий. Внешне в этот день ничто о празднике не напоминало. Никаких гуляний и хороводов, коими село славилось в старые времена. И с окрестных деревень в гости теперь редко кто приезжал. Если только по делам каким. Да и отмечали его в основном в кругу семьи, собравшись дома после работы.
Редко кого из селян можно было увидеть посреди дня, если уж не в праздничном наряде, так хотя бы в ярком платочке или с цветком у околыша картуза. Разве что старики, несмотря на косые взгляды местного милиционера, в своих праздничных одеяниях собирались поболтать где-нибудь на Красной Горе.
Несколько интереснее выглядело село, когда съезжий праздник выпадал на выходной. Тут и молодежь преображалась, собираясь повеселиться у колхозных качелей. Всякий хотел верить, что радость и смех в такой день продляет жизнь. Да и взрослые не прочь вечерком побалагурить на деревенских скамеечках. А чуть позднее и гармонь где-то может заиграть. И звонкие девичьи голоса нарушат Двинскую тишину сгущающихся сумерек озорными частушками.
В этом году день Петра и Павла пришелся на середину недели и к концу дня мало кто на селе о нем вспоминал. Разве что те, кто завтра должен был ехать в Ачем на заготовку сена, о нем помнили уже несколько дней и собрались после обеда в колхозной конторе. Испокон веков крестьяне считали, что все травы поспевают после Петрова дня, а потому сенокос всегда начинали сразу после него.
Виктор Петрович Пластов председательствовал уже второй год и заготовке кормов уделял повышенное внимание. Он был уверен, что хорошие корма – залог упитанного и здорового скота. Планы по сдаче государству молока и мяса с каждым годом становились все выше. Кормов для колхозного поголовья требовалось больше, а потому еще весной на колхозном собрании было принято решение об увеличении сенокосных угодий. Немалая роль в этом вопросе отводилась далеким Ачемским землям, а способствовало тому прекращение там два года назад посевов зерновых культур.
Однако рассчитывать в полной мере на земли, которые ранее засевались рожью и кукурузой, не приходилось. На удивление поля зарастали очень медленно, и к середине этого лета надеяться на них не приходилось. А потому имеющиеся сенокосные земли требовалось использовать по максимуму. Для этого в Ачем сразу после Петрова дня должна была отправиться вновь сформированная бригада заготовителей. Новому коллективу предстояло совместно с людьми Дмитрия Гавзова обеспечить выполнение плана по заготовке сена.
Попал туда и младший брат Василия Оманова Николай. Как и многое в жизни происходит не так как планируется, так и младший Оманов оказался в Нижней Тойге, хотя никогда и не мечтал там жить. В этом году ему исполнилось двадцать четыре и последний год из них он жил здесь. Перебрался Николай сюда из Ачема, куда приехал два года назад сразу после демобилизации. Он еще до службы решил, что после армии будет жить в своей деревне. По крайней мере, поживет там несколько лет, а дальше видно будет.
Истинную причину такого решения он никому не говорил. Да и не спрашивал особо никто. Матери сказал, что хочет работать в родном колхозе. Старший же брат Василий о причине такого выбора вообще не спрашивал.
– Хочешь в деревне жить? – спросил он брата в день приезда в Ачем.
И когда Колька кивнул, похлопал по плечу и многозначительно произнес:
– Ну, ну. Попробуй.
Работать он стал в колхозе, а жил вместе с братом в родительском доме. И сколько бы еще так продолжалось, неизвестно, если бы однажды ему Васька не сказал:
– Жениться я надумал, братуха. Зойка – девка надежная для семьи. Если буду тянуть с этим, то боюсь, что Шольские мужики уведут.
После эти слов и решил Колька, что жить с невесткой в одном доме не будет. Васька предлагал дом новый построить, но он и этого не захотел. Он не стал дожидаться, когда брат женится, и в скором времени перебрался в Нижнюю Тойгу. Гавзов замолвил за парня словечко и Оманова поселили в пустовавшем после смерти одинокой старушки доме. Приглашали Кольку и в Шольский лесопункт, но он не согласился.
– Лес валить, хоть и нужное дело, но не моё, – ответил он на предложение. – В колхозе пока буду, а там может, и в сплавную контору переберусь.
Сегодня Оманов до обеда сходил на работу. Проверил и смазал конную косилку, на которой предстояло ему работать в Ачеме. Собрал запчасти и инструмент, намереваясь взять его с собой в деревню. После чего поговорив с мужиками, он отправился домой собираться в дорогу. Проходя мимо заросших развалин какого-то строения, остановился и стал наблюдать за гонявшими неподалеку мяч ребятишками.
– Ну, кто так бьет! Мазила, – выражал свое недовольство щупленькому мальчугану крепкий на вид краснощекий парнишка лет двенадцати, когда мяч после его удара улетел в сторону от ворот.
– А чего? Я нормально стукнул. Мяч просто слабо надут, – оправдывался тот в свою очередь.
– Поговори у меня еще! Будешь тогда вместо мяча с девчонками в куклы играть, – грозно предупредил краснощекий и тут же громко рассмеялся, косясь на собирающихся вокруг них ребят.
И тут произошло то, чего никто не ожидал.
– Убью! – выкрикнул щупленький и со всего размаха ударил краснощекого крепыша в грудь.
Тот явно не ожидал от него такого. В последний момент он попытался увернуться, но запнулся и упал, растянувшись у ног зевак. Ребятня чуть подалась назад, разразившись громким смехом. Крепыш поднялся, быстро отряхнул штаны и с суровым видом направился к обидчику.
– Ну, Митяй, не обессудь, – прошипел он.
