Работа для Бекки
Вика выбежала из-за стойки буквально через минуту. Засаленного передника на ней уже не было, была белая блузка и длинная белая юбка, из такой тонкой ткани, что даже здесь, в отсутствие солнечного света, сквозь нее просвечивали стройные ноги. И белые трусики тоже, да что там трусики – даже невесть откуда взявшиеся синяки на ляжках можно было видеть сквозь эту прозрачную ткань. Андрей немедленно вспомнил, как разгружал вагоны на Сельмаше, и впервые засомневался: а верно ли он поступает? Но длилось это недолго. Через секунду он уже ни о чем подобном не думал, а думал только об одном: быстрее, быстрее же ты, шалава!
Вика весьма бесцеремонно подняла из-за соседнего столика компанию выпивох: «Все, мужики, закрываюсь, меняйте дислокацию!», ловким движением собрала в одну руку все пять стаканов и катнула на стойку. Серой тряпкой смахнула со стола на пол хлебные крошки. «Виктория, но время еще детское, – послышались недовольные голоса. – Налей нам еще по стаканчику, будь ласка!» – «Все, закрываюсь, я сказала. Кассовый аппарат сломался, не имею права работать». – «Какой аппарат, Вика, ты с этим очкариком на случку собралась!» – «Заткни пасть, теребень кабацкая!» – «Вика, ласточка, налей нам по пять капель, и мы удалимся». – «Вот вам «Агдам», черти, и мотайте отсюда!»
Довольно погуживая, выпивохи удалились, косясь на Андрея, гыгыкая и переговариваясь, явно обсуждая просвечивающие Викины прелести. Когда двери за ними закрылись, Вика предстала перед Андреем невероятно довольная, цветущая, пахнущая дешевой туалетной водой. В руке у нее была худосочная сумочка.
– Поехали? – спросила она.
– Поехали, – кивнул Андрей.
– Ой! – она вдруг перестала улыбаться. – Как же ты за руль сядешь, пьяный такой?
– Ха! – только и ответил он.
– Может, все-таки я сама поведу машину?
– А ты умеешь? – удивился Андрей.
– Конечно. У меня у самой «копейка», время от времени по делам мотаюсь.
– Ну что ж, – он пожал плечами. – Тебе и флаг в руки.
* * *
Стиснув в зубах быстро тлеющую на ветру сигарету, Андрей опустил створку «ракушки» и защелкнул замок. Стало уже совсем темно, было новолуние, да и тучи к вечеру затянули все небо, и, судя по всему, собиралась гроза. По крайней мере, ветер налетел именно такой – резкий, неожиданный, вихрастый, плюющийся пылью и мелкими брызгами.
Гроза, везде гроза, и в природе, и в судьбе…
Хмель из него вышел уже почти полностью, и его место снова занял страх. Не зная почему, Андрей боялся возвращаться домой, но возвращаться было необходимо, потому что Бекки наверняка его заждалась; не спит, ходит из комнаты в комнату, смотрит в окна, переживает. Она всегда за него переживает, хотя в последнее время он начал ей это запрещать. «Я деловой человек, Бекки, бизнесмен, и я не могу сказать тебе наверняка, когда вернусь домой. Это издержки профессии, они мне и самому не нравятся, но это моя работа, и ты должна с этим считаться». Иногда это было правдой, но в большинстве же случаев издержки переваливали через край, и тогда это становилось просто весьма удобным аргументом, «клёвой отмазкой», как сказала сегодня Вика, когда они разговорились на эту тему.
Направляясь к подъезду, он представил себе, как сейчас вернется домой, молча чмокнет жену в шею, молча разденется, молча встанет под душ, а потом так же молча заберется под одеяло, спихнет задом Бекки на край кровати и заснет. А завтра проснется очень рано, как всегда, и с этого момента для него начнется отсчет времени, и он не будет знать точно, увидит ли утро следующего дня!
В дверь Андрей стучать не стал. Он знал, что Бекки не спит – ждет, умница, – но все равно достал свой ключ, замок смачно чавкнул и впустил его внутрь.
Андрей ожидал, что тут же увидит перед собой жену, которая наверняка услышала скрежет ключа в замочной скважине и уже подошла к двери, чтобы встретить своего усталого, измученного мужа, но ничего подобного не произошло.
Значит, все-таки уснула. Не дождалась. Андрей почувствовал легкую обиду – обычно она всегда дожидалась, даже если он возвращался очень и очень поздно. Ей не надо было с утра никуда вставать – она нигде не работала. До замужества трудилась воспитательницей в детском саду, но сразу после свадьбы Андрей поставил перед ней условие: никакой работы. Он сам сможет ее обеспечить. С лихвой. Тогда она только пожала плечами, но продолжала исправно посещать свой детский сад, однако после рождения Пашки с этим было покончено. Навсегда. Да и глупо работать за воспитательские гроши, когда муж ворочает такими суммами.
Ворочал, мысленно уточнил Андрей с горечью. А еще вернее – отворочался.
Ослабив узел галстука, он расстегнул рубашку, ремень и прошел в комнату.
Свет еще не успел вспыхнуть, как он уже все понял. И моментально ослаб. До такой степени, что не смог даже отшатнуться и прикрыть лицо руками, хотя именно это собирался сделать.
Крепкие руки схватили его за затылок, Андрей увидел, что ослабленный узел галстука уплывает назад, и сразу почувствовал, как тугая петля обхватила шею. Он попробовал подсунуть под нее пальцы, но ему больно двинули по рукам, и они беспомощно обвисли. «Не может быть! – мелькнула паническая мысль. – Меня не могут убить!»
Его не убили.
Когда мутная пелена страха сползла с глаз, первое, что он увидел, был Стэн. По-хозяйски, закинув ногу на ногу, он сидел на его кровати, сцепив пальцы замком на острой коленке. В оскаленных зубах была зажата незажженная сигара.
На кровати рядом со Стэном сидела Бекки. Одетая – значит, действительно ждала его до последнего, – со связанными за спиной руками и накинутой на шею капроновой тесемкой; конец ее держал огромный, заплывший жиром детина, которого Андрей однажды видел в компании Стэна. Детина походил на борца сумо, прогуливающего свою любимую собачку. Только в роли собачки сейчас выступала Бекки…
На мгновение Андрей представил себе, как бросается вперед, к жене, чтобы снять с ее шеи эту проклятую удавку; и еще он вообразил, как Стэн, не переставая улыбаться, делает знак своим громилам, они хватают его за руки и начинают душить. Сильнее, сильнее! Он станет синий-синий, глаза вылезут из орбит, и пена полезет изо рта, как у бешеной собаки…
Андрей даже не шелохнулся, буквально парализованный страхом. Бекки тоже не произнесла ни слова, только испуганно взглянула на него и прикусила губу. Пашка сидел в углу за трюмо, сжавшись в трясущийся комочек, и молча смотрел на отца.
– Заявился! – громко объявил Стэн.
Потом достал из кармана зажигалку и прикурил свою изрядно обсосанную сигару.
– Похвально, Андрейка, я рад, что ты не ударился в бега. Почему-то я считал, что ты гораздо больший трус, не думал, что забота о семье вынудит тебя остаться и дожидаться меня! Ты принес мне хорошие новости, Андрей?
Андрея передернуло. Это было какое-то рефлекторное вздрагивание – он еще за секунду до этого знал, что вздрогнет, но все же не удержался. Стэн рассмеялся.
– Бр-р! – сказал он, клоунски поежившись. – Тут действительно прохладно, тебе не кажется? – и он снова засмеялся.
Андрей подумал, что если бы ему не было так страшно, то, вероятно, было бы очень стыдно. И еще он подумал, что пусть будет лучше стыдно, чем страшно, – со стыдом своим он как-нибудь разберется, а вот как разобраться со страхом? Когда тебя грозят удавить твоим собственным галстуком, у твоей жены на шее не менее страшная удавка, а твой сын забился в угол и боится вымолвить даже слово.
– Я не слышу ответа, – сказал Стэн. – Или ты не рад меня видеть, Андрей?
– Рад! – пискнул Андрей. Кашлянул в сторону и повторил уже нормальным голосом:
– Рад, конечно. Только я не думал, что ты так серьезно отнесешься к нашей маленькой проблеме. Зачем так грубо, мы же разумные люди.
– Разумные? – лицо у Стэна стало удивленным. – Маленькая проблема? Ты, наверное, здорово живешь, если пятьсот тысяч долларов для тебя – маленькая проблема. Что же касается меня, то я не настолько шикую, чтобы разбрасываться такими суммами. Для меня, брат, пятьсот тысяч – хорошие деньги. И я пришел их у тебя забрать.
– Я все объясню! – Андрей снова пискнул, и снова ему пришлось откашляться. – Я все объясню, Стэн! Э-э-э… Все получилось немного не так, как я ожидал… Э-э-э… Совсем ни так…
Он замолчал. С ужасом осознал, что совершенно не помнит тех слов, которые так долго готовил для объяснений перед Стэном. Не осталось ни одного, даже самого паршивого словца, на которые он так рассчитывал. И это только усилило его ужас. Даже голова закружилась.
А Стэн со смехом кивнул.
– Так я и думал, – сказал он, обращаясь к «борцу сумо» и к типам за Андреевой спиной. Сигары изо рта он не выпустил.
– Ты будешь удивлен, но я с самого начала чувствовал, что так все и сложится. Но ты со своим паршивым язычком совсем сбил меня с толку. Твоим красивым словам трудно не поверить, Андрюша. И я поверил. А теперь просто и не знаю, что делать.
Он повернул свою квадратную бульдожью голову к Бекки, двумя очень короткими и очень толстыми пальцами взял ее за подбородок и вздернул его вверх. Волосы у Бекки были растрепаны, русые пряди скрывали испуганное лицо от обозрения, и Стэн аккуратно, одним пальцем, раздвинул эти пряди по сторонам. С кривой улыбкой извлек изо рта сигару и, притянув к себе Бекки за затылок, звучно ее поцеловал. Она замотала головой, пробуя вырваться, но Стэн крепче сжал ее затылок, и она глухо застонала. Андрей дернулся было, но тут же притих, повиснув на туго натянутом галстуке.
– Красавица! – негромко сказал Стэн. Повернулся к Андрею.
– Тебе ужасно повезло с женой, Бубнов, но, чтобы компенсировать это обстоятельство, Господь подсунул тебе таких ублюдочных компаньонов! Они сбежали с твоими деньгами, не правда ли? С моими деньгами, Бубнов, с моими! Идиот!
Он вскочил с кровати, в одно мгновение оказался рядом с Андреем и спустя секунду уже тряс его за грудки.
– Ты просрал мои деньги, кретин, хотя бы это ты понимаешь?! И ты решил, что после этого я оставлю тебя в живых? Я поражаюсь твоей тупости, Бубнов! Или ты нашел для меня какие-то разумные аргументы?
– Д-да! – уже окончательно ударившись в панику, сказал Андрей.
– Вот как? И почему же я до сих пор их не услышал?
– Я отработаю! Я все отработаю, Стэн! Я обязательно найду тех парней и верну тебе деньги. Все! С процентами, Стэн!
Но Стэн лишь брезгливо оттолкнул его от себя.
– К твоему сведению, Андрюшенька: я больше не нуждаюсь ни в твоих услугах, ни в твоих жалких обещаниях. Я сам умею искать людей, которые должны мне деньги. Собственно, я их уже почти нашел, но это опять же вылезло мне в копеечку. Ты заслуживаешь наказания, Андрюша. Серьезного наказания.
Андрей знал, о чем говорит Стэн. Но старался не думать об этом, просто не верилось, что он может вот так запросто умереть от руки человека, с которым долгое время был «в близких». Во всяком случае, так считали все, кто их знал!
– Не надо! – только и смог вымолвить он, когда петля на шее стала затягиваться. Потом захрипел и почувствовал, как надувается и краснеет лицо и лезут глаза из орбит.
– Не делайте этого… – прошипела Бекки. – Мы все вам возместим…
Но больше ей ничего сказать не дали. «Борец сумо» натянул удавку и оскалился, издав звук, очень похожий на довольное кудахтанье; Бекки тут же замолчала, пуская пену сквозь крепко стиснутые зубы. Забилась в судорогах.
– А вот сопротивляться не стоит, – поучительно сказал Стэн, с интересом наблюдая за ней. – Пустое это!
Потом он указал пальцем на Андрея и провел пальцем по шее. И Андрея не стало – громила за его спиной, поднатужившись, взялся за галстук двумя руками, поднял его, и Андрей затрепыхался, болтая ногами в воздухе. Он пытался сорвать с шеи петлю, осознавая, что это невозможно, но до последнего момента надеялся на чудо.
И перестал надеяться только тогда, когда сознание оставило его, и он, мелко вздрогнув, обвис в неподвижности.
– Теперь бабу, – сказал Стэн, мелкими затяжками растягивая сигару. – Быстрее, Дрон, хватит копаться!
Бекки уже не сопротивлялась. Ее задушили быстро и без проблем – «борец сумо» сделал это одной рукой, словно играючи.
– А что делать с пацаном? – поинтересовался у Стэна один из громил.
Стэн склонил голову набок. Глаза его сверкнули.
– Усынови его! – ответил со злостью.
И быстрым шагом направился к выходу.
Пожав плечами, громила достал пистолет, подхватил с постели подушку и прижал ее Пашке к груди.
– Зажмурься, пацан, – сказал он. – Это не больно.
Это действительно не было больно. Выстрел через подушку прозвучал глухо и тихо, Пашка его так и не услышал…
Глава вторая
Время близилось к полудню, когда телефон наконец разродился мелодичным сигналом. Еще не сняв трубку – лишь услышав первые нотки электронной трели, – Хан уже знал, кто звонит. Случались с ним такие приступы предвидения: раньше это было лишь в исключительных случаях, потом случаи участились, стали регулярными, и в последнее время интуиция подводила его крайне редко. Настолько редко, что Хан знал точно: если за секунду до разговора она подсказывает ему, кто находится на том конце провода, то сомневаться не следует.
Вот и сейчас – он снял трубку, прижал ее к уху плечом и сказал, еще не услышав ни единого звука:
– Доброе утро, Влад. Я ждал, что ты позвонишь. У тебя новости для меня?
Влад разочарованно крякнул в микрофон и зацокал языком, как потревоженная канарейка.
– Надо же, – сказал он. – А я-то, грешным делом, надеялся сделать тебе сюрприз! Ради старого друга мог бы и прикинуться, что пребываешь в полнейшем неведении, – добавил он с укоризной.
– Так оно и есть, старина, – довольно сказал Хан. – Я не понимаю, о чем ты говоришь.
И в самом деле – почему бы не угодить старому другу? Однако уже со следующей фразы разговор приобрел серьезную направленность.
– Она пришла в себя, Хан, – сказал Влад. – Пятнадцать минут назад. Она еще очень слаба, и я бы не рекомендовал общаться с ней, но ты просил немедленно ставить тебя в известность обо всех изменениях, и я не мог не угодить старине Хану.
– За что и выражаю благодарность от лица службы, – вставил Хан. – Как ее состояние?
– Не шикарно, но она все-таки выжила, и это уже хорошо.
– Разговаривать может?
– Теоретически – да.
– Как это понимать?
– Понимай так, что она до сих пор не проронила не единого слова. Даже стандартного «где я?» от нее не услышали. Похоже, она еще в шоке, но я не думаю, что это надолго. Просто она переживает те события так, словно они произошли несколько минут назад.
Конечно, Хан все это прекрасно понимал. Но он не мог позволить ей и дальше пребывать в прострации. Он делал на нее слишком большую ставку, чтобы спокойно плыть по течению, полагаясь на волю случая.
– Когда я смогу ее увидеть? – жестко спросил Хан.
– Послушай, старик, – Влад постарался быть убедительным, – я ведь сказал тебе, что она пока не готова!
– Вот я ее и подготовлю, – прервал его Хан. – Буду через полчаса.
Он бросил трубку и несколько минут в задумчивости пережевывал свою прямо-таки огромную багровую губу, которая, видимо, и стала такой вследствие этой не очень аппетитной привычки. Потом снова схватился за телефон. Быстро потыкал волосатым пальцем по кнопкам, ошибся, матюгнулся и снова набрал номер. На этот раз удачно. Груздев отозвался немедленно.
– Через пять минут машину к подъезду, – коротко приказал Хан.
– Понял, – столь же коротко отозвался Груздев и моментально дал отбой.
И снова, как и пять минут назад, Хан почувствовал приступ интуиции и словно наяву увидел, как исполнительный Груздев складывает микрофон своего мобильного телефона, кладет трубку во внутренний карман пиджака и едва ли не бегом бросается к стоящему в готовности «Кадиллаку».
Хан едва заметно улыбнулся. Толик Груздев был предан ему бесконечной, бескорыстной, почти собачьей преданностью, и Хан нисколько не сомневался: в случае чего Груздев не предаст его. По крайней мере очень сложно представить себе ситуацию, в которой Груздев пошел бы на это.
Поочередно хрустнув большими пальцами каждой руки, Хан потянулся за стоящей на столе минералкой, поддев своими металлическими зубами пробку, сорвал ее, сплюнул на стол и налил себе полный стакан. Тремя большими глотками опорожнил его. Хлопнул ладонями по столешнице и поднялся на ноги. Взглянул на часы. Было девять утра. Что ж, самое время для деловой беседы…
Хан поднял жалюзи и глянул вниз. Дворник в драной фуфайке с торчавшими из прорех клочьями ваты монотонно швыркал облупленной метлой по асфальту. Вокруг него плыли смерчики пыли. Он, как обычно, находился в глубоком похмелье, что было заметно даже с высоты третьего этажа, и даже не шелохнулся, когда из-за угла дома стремительно вывернул черный «Кадиллак» и устремился прямо на него. Но не доехав нескольких метров, «Кадиллак» притормозил, и тут же послышалось гудение клаксона. Дворник нехотя сошел на обочину. Груздев тут же притопил газ.
С улыбкой покачав головой, Хан опустил жалюзи и, отряхнув локти, застегнул пиджак на верхнюю пуговицу. Сцена за окном была совершенно типичной, ежеутренней, и это являлось хорошим предзнаменованием. Значит, день пройдет, как задумано, и никаких неожиданностей не принесет.
Спустившись вниз, Хан залез в машину, тяжело плюхнулся на сиденье и коротко скомандовал:
– В больницу.
Груздев понял его мгновенно. И не стал спрашивать, в какую именно больницу понадобилось его боссу и для чего, а только понимающе кивнул и рванул с места, уже не обращая внимания ни на изрыгающего проклятия дворника, ни на стайку голубей, облепившую дорогу перед автомобилем. Груздев был в курсе последних событий и знал, что от него требуется.
Двадцать минут спустя Хан уже подымался по широкой лестнице нового больничного корпуса, куда почти месяц тому назад перевел из захудалой районной больницы пациентку в бессознательном состоянии, к которой проявлял столь большой интерес. И, надо заметить, что за прошедший месяц этот интерес не только не иссяк, но даже еще возрос, особенно после последних событий, когда Стэн прибрал к рукам его дальневосточные контракты.
Влад встретил его в своем кабинете привычным кислым выражением на лице и крепким рукопожатием.
– Она только что заснула, – сообщил он, указывая Хану на кресло. – Я так и не смог добиться от нее ни слова. Знаешь, у меня подозрение, что это не просто шок, а что-то более серьезное. Окажется ли она тебе полезной, если у нес не все в порядке с рассудком?
– Это как раз то, что мне нужно для моих планов, – отозвался Хан. – Хотя обычно я предпочитаю работать с нормальными людьми. Надеюсь, ты понимаешь, что я имею в виду.
– Да уж, – сказал Влад. – Понятие нормальности стало в последнее время весьма растяжимым! Да ты присаживайся, в ногах правды нет.
Но Хан отмахнулся.
– Обойдусь. Я не затем пришел, чтобы торчать в твоем занюханном кабинете. Веди меня к ней, у меня совершенно нет времени.
– Но она спит!
– Придется очень нежно ее разбудить.
Влад знал, что спорить с Ханом бесполезно. Ни к чему хорошему спор не приведет – будут раздраженные крики, ожесточенные жесты, брызги изо рта, и даже самый упрямый человек в конце концов махнет на все рукой и скажет: «Черт с тобой, делай что хочешь!» Да, сложный человек Хан. И чертовски тяжело быть его другом. Тем более если эта дружба длится вот уже сорок лет, зародившись еще в те стародавние времена, когда не было ни Хана, ни Влада, а были Сережка Степченко и Владик Жиров, худющие, стриженные под «ноль» мальчишки в мешковатых одеждах, доставшихся им от старших братьев. Давненько это было!
Не сказав больше ни слова, Влад вышел из кабинета и повел Хана по этажам и переходам к палате номер 401, где и находилась сейчас та пациентка, к которой проявлял столь пристальный интерес его друг Хан.
Всю дорогу Влад молчал, Хан же наоборот – разговорился вдруг, стал многословен и все время пытался ему что-то объяснить, и было невооруженным глазом заметно, что чувствует он себя не совсем уютно из-за своего упрямства. Когда они подошли к двери с матовым стеклом по центру, на котором красной краской стоял трафарет «401», из палаты вышла молоденькая медсестра в высоком колпаке и, увидев Влада, смущенно заулыбалась. Влад тоже ей улыбнулся. «Ах ты, старый кобель», – довольно подумал Хан.
– Как она? – спросил Влад у медсестры.
– Спит, – отозвалась та.
Влад глянул на Хана так, будто хотел сказать: «Ну, что я тебе говорил!», но Хан и бровью не повел.
Они вошли в палату. Это был небольшой одноместный бокс, в который, по настоятельной просьбе Хана, Влад перевел пациентку в первый же день ее пребывания в больнице. Хан изо дня в день в течение целого месяца ждал ее пробуждения и готовил разговор, который вести в общей палате на четыре-шесть койко-мест было просто невозможно.
Бокс был маленький – около двух метров в ширину и около трех в длину. Поперек по центру стояла кровать, в изголовье – белая тумбочка, на которой в медицинском стакане с носиком стоял очень милый букетик полевых цветов. Узкое оконце было задернуто белыми занавесками, но солнце уже поднялось над тополями во дворе и прямой наводкой било точнехонько в окно, и временами казалось, что белая ткань вот-вот обуглится, вспыхнет и весело займется жарким алым пламенем.
Под окном одиноко стоял чуть покосившийся деревянный стул. Хан пододвинул его поближе к кровати, сел, закинул ногу на ногу и жестом дал понять Владу: «Дальше я все сделаю сам, оставь нас одних». Закусив губу, Влад кивнул, пристально посмотрел на спящую пациентку, снова кивнул и покинул бокс.
Какое-то время Хан сидел в полной тишине и неподвижности, собираясь с мыслями. Он очень долго готовил свою речь, ежедневно прокручивал се в голове, каждый раз добавляя что-то новое, более убедительное, но сейчас не знал, с чего начать. Он даже начал испытывать нечто похожее на волнение и, чтобы не поддаться ему, осторожно взял Бекки за подбородок, повернул ее лицо к себе и слегка шлепнул по шоке.
Она мелко вздрогнула. Хан тут же отшатнулся от нее, сцепил пальцы замком и изобразил доброжелательную улыбку.
Час, которого он так долго ждал, наконец пробил.
Веки у молодой женщины чуть шевельнулись, стало заметно, как бегают под ними глазные яблоки, а потом вздрогнул и пушок длинных ресниц, и глаза слегка приоткрылись. Ресницы слиплись, и разлепить их ей удалось лишь после некоторого усилия, зато глаза раскрылись настолько широко, что Хан почувствовал, как сжалось у него сердце. Глаза были огромные и какие-то пустые, радужные оболочки – цвета каштана, мелкие точки черных зрачков направлены прямо ему в переносицу. Он даже почувствовал, как засвербило у него между глаз. И тогда он потер рукой переносицу и громко сказал:
– Доброе утро…
Взгляд женщины не утратил своей пустоты.
– Доброе утро, – повторил он. – А для вас оно действительно доброе, Лариса Семеновна.
Часть пустоты в ее взгляде уступила место легкой заинтересованности.
– Да-да-да, я говорю совершенно искренне. – Хан сказал это и понял вдруг, что совершенно не верит в собственные слова, и это было плохо, потому что женщина, которая лежала перед ним на кровати и продолжала взглядом буравить его переносицу, совершенно явно ждала продолжения – продолжения искреннего и убедительного, иначе она просто не станет с ним разговаривать.
Чтобы выиграть время, Хан, насколько это было возможно, ласково улыбнулся ей и сделал жест, который должен был означать: «Все обстоит так, как обстоит, и я тут совершенно ни при чем…»
Потом он сказал:
– Наверное, вы сейчас спрашиваете себя, Лариса: «Что это за тип и что ему от меня понадобилось?» Совершенно справедливый вопрос. И я отвечу вам на него очень коротко: «Я ваш друг, Лариса. Старый добрый друг».
Бекки на секунду устало прикрыла глаза и отвернулась. Было ясно, что в «старых добрых друзей», тем более невесть откуда взявшихся, она не очень-то верит. Но Хан был убежден, что она заговорит, – просто ей надо еще немного времени, чтобы окончательно прийти в себя и осознать реальность. Очень тяжелую и очень печальную реальность.
И Хан не ошибся. Молчание в палате длилось не более полминуты, потом Бекки повернула к нему голову и едва слышно спросила:
– Что с моим сыном?
Хан опустил глаза. Это означало полное понимание и уважение к ее горю.
– К сожалению, Лариса, по этому поводу я не могу сообщить вам ничего утешительного. Очень неприятно, что именно мне выпало сообщить вам эту новость, но бандиты застрелили его, Лариса. Я похоронил его рядом с отцом.
Бекки зажмурилась. Хан ждал, что она сейчас заплачет, застонет или у нее начнется вполне понятная истерика, но ничего подобного не произошло. Полежав некоторое время с закрытыми глазами и крепко сжав маленькие кулачки, Бекки трижды глубоко вздохнула и снова устремила на него взгляд.