Работа для Бекки

– Как давно это было?

– С тех пор прошел месяц.

– Я так долго была без памяти?

– Да, Лариса Семеновна… К сожалению.

– Когда меня отсюда выпустят?

– Вы хотели сказать «выпишут»? Это не тюрьма, Лариса, это больница. А с выпиской, я думаю, врачи тянуть не будут. Похоже, ваше физическое состояние быстро приходит в норму.

– Кто? – спросила Бекки.

Хан набычился.

– Простите, Лариса, я вас не совсем понял!

– Кто это сделал с моей семьей? Их поймали?

Хан понимающе кивнул, но тут же развел руками, чтобы Бекки не истолковала неправильно этот кивок.

– Мне известно, кто это сделал, но милиция, к сожалению, оказалась бессильной. Это бандит очень высокого ранга, чтобы милиция могла его так запросто арестовать. Там ведь тоже работают обычные люди, с обычными проблемами и обычными семьями, как у всех.

– А вы разве не из милиции?

Хан помотал головой.

– К этому ведомству я не имею никакого отношения. Я по другой части.

– И по какой же, если не секрет?

– Вы можете мне не верить, Лариса, но я действительно ваш друг. Именно я поместил вас в эту клинику, не сочтите это попыткой покрасоваться перед вами. Я хорошо знал вашего мужа, Андрея. В свое время я предупреждал его, что негоже вести дела с таким человеком, как Стэн, и что их дружба не может длиться долго. Так оно и оказалось. Андрей был хорошим парнем, но редко слушал советы старших.

Хан замолчал; подумал, что не стоило, пожалуй, так резко осуждать ее мужа – для нее все происшедшее еще не было событием месячной давности, как для него и остальных, – для нее все это произошло буквально вчера. Она умная, она не может не понимать, что во многом вина за случившееся ложится на плечи ее покойного мужа, но она всего лишь женщина, и ей нужно время, чтобы пережить это.

– Лариса, – сказал он осторожно. – Не поймите меня превратно, я вовсе не хотел говорить ничего дурного о вашем муже. Я просто хотел, чтобы вы мне поверили. Вы мне верите?

Ответом ему был ничего не выражающий взгляд. Верила она ему или нет – этого он так и не понял. Он даже подумал, что слишком поторопился и лучше перенести этот разговор на другой день, как она вдруг слегка приподняла голову с мятой подушки и сказала:

– Вы так и не ответили мне. Кто вы такой?

– Меня зовут Сергей. Сергей Петрович Степченко. Многие называют меня Ханом, но мне это не очень нравится. С вашим мужем мы познакомились около двух лет назад, когда мои коммерческие интересы пересеклись с его коммерческими интересами, и долгое время мы оба извлекали из этого порядочную выгоду. Так могло бы продолжаться и дальше, но Андрей позарился на деньги одного очень нехорошего человека. Его зовут Стэн. Вам что-нибудь говорит это имя?

Женщина медленно опустила веки.

– Да, я слышала это имя от мужа.

– Это не имя, Лариса, – сказал Хан. – Как ни печально, это обычная бандитская кличка, и с тем, кому она принадлежит, не стоит иметь дело здравомыслящему человеку. К сожалению, Андрей понял это слишком поздно, хотя я и пытался удержать его от этой связи.

– А Пашка? – тихо спросила Бекки.

– Что – Пашка?

– Вы врете, они не могли его убить… Зачем им убивать пятилетнего мальчика? Его похитили.

Она ничего не спрашивала, она просто хотела преподнести свои слова как непреложный факт, по секунду спустя Хан понял, что она и сама не верит в то, что говорит, потому что она вдруг махнула рукой и снова уронила- голову на подушку. Раздался протяжный всхлип. Он понял, что сейчас очень удобный момент, что надо продолжать, но вдруг испугался: а не возымеют ли его слова эффект, обратный ожидаемому? Может, лучше тихонько извиниться и уйти, оставить ее один на один с теми фактами, которые он ей поведал?

Он поднялся со стула и положил руку Бекки на плечо.

– Лариса Семеновна, может, мне уйти?

– Нет, останьтесь!

Ответ прозвучал столь резко, что от неожиданности он отдернул руку, словно обжегшись.

– Останьтесь, – повторила Бекки.

Он снова сел на стул.

– Зачем вы пришли?

– Хм… Все это время я беспокоился о вашем состоянии и не мог не прийти, узнав, что вы наконец очнулись. Я старый бывалый человек, Лариса, и чувствую себя в некотором роде обязанным…

Он чувствовал, что говорит какие-то стандартные, избитые фразы, но поделать с этим ничего не мог: она задавала конкретные вопросы, и он должен был отвечать столь же конкретно, чтобы не вызвать подозрений.

– Обязанным мне? Но я вас совсем не знаю.

– Зато я хорошо знал вашего мужа.

– Вы хотите мне чем-то помочь?

Вскинувшись, он развел руками.

– Все, что в моих силах, Лариса. Лечение, жилье, деньги, если понадобится…

– Забудьте об этом, – сказала она. – Жилье у меня имеется.

– Но это уже совсем не то жилье, к которому вы привыкли, – заметил он осторожно. – Ваш муж был не очень удачливым бизнесменом, он наделал массу долгов.

Она пропустила эти слова мимо ушей.

– Забудьте. Единственное, чего я хочу, чтобы тот человек был наказан. Это вы сможете сделать?

– Наказан… – задумчиво повторил Хан, внутренне возликовав: разговор наконец-то вошел в нужное русло. – Хм… Я уже говорил вам, Лариса, что Стэн – не простой бандит с большой дороги, голыми руками его не возьмешь. И потом: мне не совсем ясно, что вы имеете в виду под словом «наказан».

– Ну должны же принять какие-то меры. Суд, милиция.

– Милиция, как я уже сказал, тут совершенно бессильна, – прервал ее Хан. – Даже если мы с вами подадим на него в суд и найдем доказательства его вины, не думаю, что результат будет благоприятным. Черт возьми, мы с вами не в Америке, Лариса, подобные дела у нас так не делаются!

– А как у нас делаются подобные дела?

– Быстрее и жестче, чтобы самому не оказаться в проигрыше.

– Что вы этим хотите сказать?

Хан издал тяжелый вздох, который должен был означать стремление помочь несчастной женщине и вместе с тем – осознание сложности поставленной перед ним задачи.

– Во-первых, Лариса, я хочу знать: действительно ли вы намерены призвать к ответу этого человека?

Взгляд Бекки ясно дал понять, что комментарии излишни.

– Тогда, во-вторых, я хочу объяснить вам создавшееся положение. Если действовать в рамках нашего несовершенного законодательства, то мы окажемся в проигрыше, даже не успев начать дело. Это первый постулат. Второй постулат: начав дело, мы обязаны будем довести его до конца. Назад у нас с вами пути не будет, Лариса. И, наконец, третье: для Стэна и его людей вы мертвы; похороны проходили в большой секретности, да и Стэна уже давно нет в Городе, так что ему неизвестно, что вам удалось выкарабкаться. А также то, что к этому был причастен я. И мне бы очень не хотелось, чтобы он об этом узнал. Вы согласны с моими постулатами?

– Согласна, – подумав, медленно отозвалась Бекки. – Но я не совсем понимаю, к чему вы клоните?

– Уверен, Лариса, что ваши мысли совпадают с моими. Стэн – известная сволочь, он принес горе не только вам. Вы – лишь продолжение весьма трагической эпопеи. И в ваших силах положить этому конец. Охрана у него поставлена слабо, вот только свое местонахождение он всегда тщательно скрывает. Но это я возьму на себя. А уж дальше – ваше дело.

С округлившимися глазами Бекки приподнялась на локтях.

– Вы хотите сказать, что я должна его убить?

– А разве вам самой этого не хочется? Не надо кривить душой: этого хотят все, кто когда-либо имел дело со Стэном, но еще ни у кого пережитое горе не превалировало над страхом перед ним. Вы же, Лариса, в данном случае исключение. Вы единственная способны выполнить наш план.

Хан чуть было не сказал «мой план», но вовремя спохватился. Бекки раздвинула локти и рухнула на подушку.

– Уходите, – сказала она, не глядя на Хана.

Хан не шелохнулся. Он не мог поверить, что все его планы пошли коту под хвост.

– Уходите, – жестко повторила Бекки. – Мне все надо обдумать. Одной!

Хан встал. Вынул из кармана визитную карточку и положил на тумбочку у кровати.

– Что ж, это ваше право, – сказал он. – Ей-богу, я искренне хочу вам помочь, – он кивнул на визитку. – Вы всегда сможете найти меня по этому телефону, это сотовый. До свидания, Лариса.

Повернувшись, он вышел из палаты. Когда дверь за ним закрылась, Бекки натянула одеяло на голову, и из- под него донесся приглушенный плач.

Когда они подошли к выходу, к распахнутым в духоту июльского дня дверям, эхо от их звонких шагов еще слышалось где-то в самом конце коридора. У порога Влад остановился, как будто этот исшарканный деревянный приступок был некой границей, которую он не имел права переступать. Бекки тоже остановилась. Влад протянул ей полиэтиленовый пакет с портретом инфантильного байкера на «Харлее».

– Здесь красное вино, – сказал он. – Кагор. И банка красной икры. Не магазинная, это мне приятель привез с Камчатки. Свеженькая.

Бекки хотела отказаться, но Влад не дал ей и рта раскрыть.

– Не надо ничего говорить, – сказал он. – Это не презент, это лекарство, весьма полезно для крови.

И Бекки почувствовала вдруг, что ей действительно дьявольски хочется икры с красным вином, и не нашла в себе сил отвергнуть презент.

– Спасибо, – только и сказала она, принимая пакет.

– До свидания, Лариса. Если вдруг возникнут проблемы со здоровьем, смело обращайтесь прямо ко мне.

– Да, конечно, благодарю вас. До свидания, Владислав Иванович.

Она вышла на раскаленное крылечко. Солнце внимательно оглядело ее с недосягаемой высоты зенита и сразу же начало печь. Шуршал листвой в тополях ветерок, но никакой прохлады не нес, скорее наоборот – обдавал густым жаром, который буквально иссушал кожу, отвыкшую за месяц от воздуха и солнца.

Она прошла через больничный двор, то и дело сдувая липнущий к лицу аллергический тополиный пух, который снегопадом сужал поле видимости и белым покрывалом застилал бордюры асфальтовых дорожек. Кое-где дорвавшиеся до свободы мальчишки в больничных пижамах бросали па это покрывало зажженные спички, и тогда оно вспыхивало, и желтое пламя как по бикфордову шнуру устремлялось вдоль бордюра. В другое время Бекки ни за что не позволила бы себе спокойно пройти мимо этого опасного безобразия, и в лучшем случае отобрала бы у мальчишек спички, но сейчас она почему-то не чувствовала в себе желания вмешиваться в чьи бы то ни было дела. Желание у нее было одно: поскорее вернуться домой и увидеть, что с Пашкой все в порядке, что он жив и здоров, что бы там ни говорил ей давешний визитер, назвавшийся Сергеем Петровичем Степченко. Она не верила ему. Бандиты не могли убить ее сына – пусть они убили Андрея, пытались убить ее саму – но зачем лишать жизни пятилетнего мальчика? Не фашисты же, они, в самом деле, наверняка у кого-то из них есть и свои дети! Нет-нет, Пашка жив, наверное, он сейчас сидит дома или у соседей и ждет не дождется, когда вернется из больницы мама…

Пропустив летящий «уазик» «Скорой помощи», она прошла сквозь главные ворота и оказалась на улице. Местность, да и сама больница, были совсем незнакомыми. Странно, но за последнее время Бекки ни разу не задумывалась, в какой части города пребывает, и только сейчас, оказавшись за оградой больничного корпуса, поняла, что совершенно не знает, где находится. Значит – от дома далеко. Впрочем, там, вдалеке, за тополями, виднеется длинная мачта с прожекторами – уж не стадион ли это, мимо которого она несколько лет назад и три года кряду ездила на занятия в педагогическое училище?

Бекки вышла на затененный тополиными лапами тротуарчик и пошла по нему в надежде выйти к остановке автобуса. В кармане у нее бренчала кое-какая мелочь, которой хватило бы на билет – не более. Впрочем, ей ничего сейчас не было нужно. Просто хотелось домой.

Автобус пришел не скоро. Солнце пекло все яростней, поначалу Бекки попыталась укрыться под тополиной листвой, но вскоре поняла, что тень не спасает от страшной духоты. Она свирепствовала повсюду, где только возможно, и к тому времени, когда пышущий жаром автобус медленно вырулил из-за далекого поворота, Бекки чувствовала, как текут по спине струйки пота. По лицу и по груди тоже тек пот, и это было очень неприятно, тем более что вдруг активизировались огромные лохматые комары, налетевшие оголтелой стаей из ближайших кустов, так что последние минуты ожидания автобуса превратились в настоящую пытку.

Автобус оказался пуст. Кондуктор сонно прел где- то в начале салона и не мог найти в себе силы отправиться в далекое путешествие через весь салон, чтобы обилетить свою единственную пассажирку. Маршрут автобуса – «53» – ей был незнаком, и она во весь голос спросила:

– До «Маяковского» доеду?

«Маяковский» был известным городским кинотеатром, от которого было рукой подать до дома Бубновых, но то ли кондуктор очень редко посещал кинотеатры, то ли попросту еще не до конца проснулся, он буркнул что-то невнятное, почти не разжимая губ, и снова засопел, густо и неприятно потея.

До «Маяковского» они добрались через полчаса. Автобус к тому времени уже успел наполниться, стало нечем дышать и тошнотворно пахло потом. Кондуктор в конце концов нашел в себе силы проснуться и приступил к своим обязанностям, громко оповещая пассажиров: «Расплачиваемся, граждане, расплачиваемся!»

Бекки сошла на остановке, протиснулась сквозь толпу желающих наполнить автобус под завязку и торопливо направилась к дому. С каждой минутой она все больше ускоряла шаг, не в силах совладать с нахлынувшим на нее волнением: «Господи, там же Пашка меня ждет, а я тут еле телепаюсь! А может, у него нет ключа и он ждет меня где-то у соседей или еще того хуже – на улице, на жаре, голодный и брошенный!» Она все еще не могла осознать, что с тех пор, как в последний раз видела сына, прошло больше месяца, так же как не могла принять того, что его уже нет в живых. Скорее всего это была просто защитная реакция мозга – Бекки всегда считала, что если с ее сыном случится что-то страшное, то она вряд ли это переживет. И теперь, когда произошло все ЭТО, сознание отказывалось принимать действительность. Она даже не осознавала того, что этот отказ от реальности продлится очень недолго, лишь до той минуты, когда откроются двери ее квартиры…

К дому Бекки подошла совершенно уверенная в том, что сын дожидается ее на скамейке у подъезда, грустный и усталый от долгого ожидания. Но Пашки на скамейке не оказалось. Там сидела соседка из квартиры снизу, Наталья Санькова, дородная краснощекая женщина, в свои тридцать лет успевшая трижды побывать замужем, от каждого мужа заиметь по ребенку и в настоящее время вновь пребывающая в состоянии холостяцкого оцепенения. Едва приметив приближающуюся к ней Бекки, она тут же потянулась за сигаретой. Бекки подошла, натянуто улыбаясь.

– Здравствуй, Наташа, – сказала она, озираясь, ища глазами среди играющих во дворе детей сына. – Что-то Пашки моего не видно. Он не у тебя, случайно?

Наталья ответила не сразу. Какое-то время пялилась на Бекки, разинув рот, а когда поняла, что это вовсе не шутка, что ее соседка вовсе не способна на шутки такого рода, сразу отвернулась.

– Н-нет, – ответила она коротко. – Не знаю.

– Ты его не видела?

– Нет, – все так же односложно отозвалась та.

Бекки вздохнула и вошла в подъезд. Повернув в замочной скважине ключ, удивилась – замок был закрыт на один оборот. Как же так? Она же всегда наказывала Пашке, чтобы он, уходя из дома, закрывал замок на два оборота. Неужели он снова забыл все ее напутствия?

Открыв дверь, она вошла в квартиру. И окаменела. Прихожая была пуста. Совсем. Ничего, кроме линолеума на полу и кучи ненужного хлама в ней не было. Все еще не в силах ничего понять, она прошла на кухню. Там ее встретила та же картина – голый линолеум, голые стены, даже электрическая плита, которую они купили всего полгода назад, куда-то исчезла. Да что там плита – табуреток и тех не осталось. Лишь пакеты с крупой, макаронами и прочей дребеденью навалены по углам. И одинокий фикус на подоконнике.

Как околдованная, Бекки опустила пакет с презентом Влада на пол и подошла к тому месту в углу, где когда-то стояла мойка с шикарным итальянским смесителем. Сейчас там ничего не было, лишь торчали из стены две трубы с затянутыми вентилями да валялись на полу гофрированные шланги.

– Что это значит? – сама у себя спросила вслух Бекки, но еще не успела закончить фразу, как в памяти всплыли слова Хана: «Это совсем не то жилье, к которому вы привыкли. Ваш муж был не очень удачливым бизнесменом, Лариса, он наделал кучу долгов…»

Но она все еще не могла поверить в это. Она кинулась в комнаты, в надежде застать там совершенно иную картину, но ее надежды были напрасны – квартира была пуста. В Пашкиной комнате валялись на полу книги и всякий хлам – и все. Пашки не было.

«Да мало ли где он может быть? – поторопилась успокоить себя Бекки, чтобы осознание страшной реальности не успело заполнить пустоту, возникшую в мозгу после известия, которое ей принес Хан. – Он мог уйти гулять с друзьями, мог пойти в кино! Конечно, никогда раньше он этого не делал, тем более без моего разрешения, я даже не позволяла ему уходить со двора, ведь ему всего пять лет. Но меня так долго не было!»

Это было помутнение. Забыв обо всем, она кинулась прочь из квартиры, на улицу, чтобы немедленно отыскать среди играющих там детей своего сына или хотя бы узнать у них, где он может находиться.

Натальи на скамейке уже не было, там сидели девчонки и играли в «колечко-колечко».

– Настя, Настенька! Ты моего Пашку не видела? Нигде его нет, окаянного, ни дома, ни во дворе!

Она смотрела на семилетнюю Настю, как на последнюю свою надежду, как потерпевший кораблекрушение смотрит на горизонт в надежде увидеть дымок парохода, но в ответ последовали лишь пожатие плечами и недоуменный взгляд.

– Вы что, тетя Лариса, он же умер.

– Да! – тут же поддакнула крошечная Дашутка Лежнева. – Его давным-давно похоронили.

«Дети, девчонки, ни черта они не понимают! Понапридумывали всякой ерунды, даже слушать противно!»

Махнув на бестолковых девчонок рукой, она бросилась прочь от подъезда, к большому тополю во дворе, где на длинной нижней ветке раскачивались мальчишки, похожие на чумазых мартышек.

– Костик, Костик! Ты Пашку моего не встречал?!

Не отвечает Костик, не может понять, чего добивается от него эта странная женщина, мама мальчишки, которого похоронили целый месяц тому назад.

– Лешенька, а ты не видел его? Леша, отвечай!

Помутнение постепенно перешло в помешательство. В эти минуты она совершенно не осознавала себя, даже не помнила, что делала потом, когда мальчишки испуганно поспрыгивали с тополя и разбежались в разные стороны, подальше от этой странной женщины.

Кажется (но за точность она не ручалась), она металась по двору, звала сына, но он не отзывался, и она никак не могла понять – почему, а потом вдруг опомнилась, когда Наташа Санькова и дядя Миша из третьего подъезда взяли ее под руки и, говоря успокоительные слова, повели прочь со двора, где все смотрели на нее как на сумасшедшую. Да она и была такой в те минуты.

– Не надо тебе сейчас оставаться одной, – говорила Наташа. – Ты не ходи домой. Пойдем ко мне. Я накормлю тебя, выпьем по рюмочке!

– Да, Лариса, Наташа права, – говорил дядя Миша, помогая ей подняться по ступеням. – Тебе надо выпить.

Она не отвечала, послушно передвигая ногами. Но когда они поравнялись с ее квартирой, вырвалась из их рук, влетела внутрь, и захлопнула за собой дверь. Накинула цепочку, не понимая, зачем это делает, и прислонилась спиной к голой стене. С собачьим поскуливанием сползла по ней на пол, прямо в пыль, перемешанную с тополиным пухом, и, прижавшись лбом к линолеуму, во весь голос зарыдала. В дверь стучали, но она ничего не слышала. Потом принялись звонить, она по-прежнему не реагировала. «Лара, Ларочка, не дури! – кричала из-за двери Наташа. – Открой, я с тобой посижу, душу друг другу изольем! Лариска, не будь дурой!» Должно быть, она решила, что Бекки может покончить с собой.

И не ошиблась. Не отзываясь на крики из-за двери, Бекки лежала на полу еще какое-то время, пока не почувствовала в себе силы подняться на ноги. Наташа уже не просто стучала – она долбила в дверь ногой и одновременно давила на кнопку звонка в некоем сбивчивом, одной ей понятном ритме.

– Наташка, перестань, – сказала Бекки отчетливо. – Хватит ломиться, со мной все в порядке.

– Точно? – спросила Наташа.

– Совершенно точно. Иди домой, ничего со мной не случится.

Она говорила эти слова, а сама уже направлялась к ванной, где хранилась крепкая бельевая веревка.

Наташа больше не звонила – должно быть, ушла, уверившись, что с соседкой ничего страшного не случится. Бекки вошла в ванную, нашла на полке веревку, и, тихо бормоча себе под нос: «Так надо, Бекки, так надо. Это не страшно и не больно, тебя уже один раз пытались задушить, ты знаешь, что это такое», вошла в гостиную. Подняв голову, взглянула на то место на потолке, где когда-то висела роскошная хрустальная люстра, а сейчас зияла темная дыра, из которой торчал хищный крючок. «И люстру забрали, сволочи, – шептала она, оглядываясь по сторонам в надежде найти хоть что-то, что могло бы сойти за табурет. – Все забрали, сволочи. И Андрея, и Пашку! И меня забрать хотели…» Она выглянула на лоджию и обнаружила там деревянный ящик. Довольно расшатанный, но ничего – выдержит. Она вытащила его на середину комнаты и поставила под крючок.

«В самый раз. Как будто специально для этого создан.»

Она встала на ящик, он зашатался, но она устояла, придержавшись за потолок.

«Ничего, это не долго…»

Быстро соорудив петлю, она надела ее себе на шею, набросила веревку на крюк, вытянула ее на нужную длину и привязала.

«В книгах, помнится, в подобных случаях что-то говорили про мыло, – вспомнила она вдруг. – Странно, зачем нужно мыло? Это же так просто…»

Взявшись за веревку обеими руками, она дернула ее и тихонько порадовалась: держится крепко.

«Сейчас, Пашенька, подожди, – подумала она. – Я иду к тебе».

Напоследок глубоко вздохнув, она отпустила веревку. Ящик зашатался. Она взмахнула руками, машинально пытаясь сохранить равновесие, и какое-то время ей это удавалось, но потом она услышала сухой хруст, когда ящик сложился на стыках, и в голове у нее сразу же зазвенело. Это было совсем не так, как в первый раз, это было гораздо больнее, и она сразу поняла, что сделала что-то не так. Петля не затянулась, узел на ней был слишком крепким, чтобы дать веревке проскользить в нем, и веревка очень больно давила на подбородок, а узел столь же больно давил на затылок, и было такое чувство, словно какой-то ошалевший от пьянства великан пытается оторвать ей голову. От боли она закричала, дергаясь в петле, как марионетка на нитях, но от этого стало только больнее. Зрение пропало, хотя глаза у нее были широко раскрыты, она попыталась ухватиться за веревку рукой, но не смогла ее поймать и забилась в судорогах.

Как видно, Бог уже давным-давно знал, когда и как ей суждено умереть, и его планы на ее счет никак не были связаны с веревкой. После долгих мук в незатянутой петле голова ее все же выскользнула из веревки, и Бекки рухнула вниз, прямо на покореженный ящик, окончательно сломав его своим телом. Доски ударили по позвоночнику, щепки впились в спину, но этой боли она уже не чувствовала. Она вообще ничего не чувствовала. Пришло вдруг невероятное облегчение и столь же невероятное равнодушие – ни о чем она больше не думала и ничего больше ей не хотелось. Она просто лежала в неподвижности и наслаждалась отступающей вдаль болью. Так она пролежала очень долго, может быть, час, может быть, два. Времени она не ощущала. В звенящей голове то и дело проскакивала одна и та же мысль: «Пашенька, прости меня, у меня ничего не получилось… Пашенька, прости…»

Когда она смогла пошевельнуться, дело уже шло к вечеру – это она поняла, увидев в окне низко торчащее в тополях красное солнце. Звон в голове притих, зато она стала чувствовать боль и, скривившись, выдернула из бока длинную щепку. На белой блузке появилось и тут же расползлось большое кровавое пятно. Она чувствовала, что в спине торчит еще одна щепка, но никак не могла до нее дотянуться, а когда ей это наконец удалось, то она громко вскрикнула, извлекая ее из проткнутых мышц. Кровь бежала по телу, но она не обращала на нее внимания. Тяжело поднявшись с пола, она сняла окровавленную одежду, бросила се и отправилась в душ. Забравшись в ванну, она включила воду, села на холодный фаянс и, обхватив себя за колени, долго сидела под студеными струйками, постепенно коченея и покрываясь «гусиной кожей». Она плакала, но слезы моментально смывались водой.

Она могла бы сидеть так еще очень долго, если бы снова не раздался звонок в дверь. «Позвонят и уйдут», – решила она, не пошелохнувшись. Визитер, однако, оказался настойчивым и не думал сдаваться. Тогда она выбралась из ванны, обтерлась найденным на полке единственным полотенцем и вышла в прихожую.