Работа для Бекки
– Я позабочусь о тебе, – сказал он, ритмично постукивая себя кулаком в грудь. – Со мной ты ни в чем не будешь знать нужды. Это я могу гарантировать!
Он говорил так, словно не работу ей предлагал, а звал замуж. Только звучали его слова слишком пошло. Будто перед ним была проститутка.
– Извини, – сказала она. – Я передумала. Мне не нужна работа.
Она развернулась и хотела без лишних слов покинуть кабинет, но в последний момент почувствовала, как ей на плечо легла тяжелая рука.
– Бекки, подожди! Я тебе все объясню.
Она помотала головой.
– Нет, спасибо. Не стоит.
Но Джутов не дал ей двинуться.
– Все равно тебе некуда больше идти, разве ты этого еще не поняла? НИКТО НЕ ВОЗЬМЕТСЯ ТЕБЕ ПОМОГАТЬ! Всем известно, что ты ищешь местечко, и никто не жаждет стать твоим работодателем. Я – твой единственный шанс, Бекки. Поверь, я нисколько не сгущаю красок.
Он развернул ее к себе, и она охнуть не успела, как оказалась с ним лицом к лицу, ощущая его табачно- чесночное дыхание. Она брезгливо отворачивалась, пробовала оттолкнуть его своими маленькими кулачками, но он еще крепче прижимал ее к себе.
– Ты с ума сошел, Джутов? Отпусти, слышишь!
– А ты выслушай меня, не будь дурой! Я предлагаю тебе лучший выход. Ты вернешь себе и квартиру, и мебель, и никто не посмеет даже пикнуть против тебя! А делать-то для этого ничего и не придется!
– Кроме того, что спать с тобой? – полюбопытствовала она, перестав вырываться.
– Да разве в этом дело?! – воскликнул он, но взгляд его откровенно говорил: «Да, Бекки, дело именно в этом!»
– Думаешь, мне легко делать тебе подобное предложение? Ты и представить себе не можешь, в какое положение я себя ставлю, предлагая тебе работу! Никто не пошел на это, кроме меня, и никто не пойдет, потому что все боятся! А я не боюсь! Я умею постоять за себя, сумею постоять и за тебя, если ты сама этого захочешь.
Она не хотела больше его слушать. Не хотела да и не могла, потому что почувствовала отвращение к Джутову, к его жалким доводам, которыми он пытался аргументировать свою необузданную похоть, к этой душной комнатке и к той, прокуренной, за стенкой, где мужчины, чьих лиц она даже не запомнила, наверняка обсуждают с ехидным смехом события, которые сейчас происходят – по их мнению – у Джутова в кабинете.
Джутов между тем рванул ее на себя, и она, потеряв равновесие, упала прямо ему на грудь, в раскрытые объятия, и с этой секунды Джутов словно сошел с ума. Он прижал ее к себе с такой силой, что хрустнули ее тонкие косточки и перехватило дыхание, и она не смогла даже вскрикнуть, как ни старалась. Она почувствовала, что он касается своим слюнявым дурно пахнущим ртом се шеи, и ей стало противно. Напрасно она пыталась вырваться, он только слегка укусил ее за шею в ответ на эту попытку. При этом он что-то шептал – она не слышала, что именно, но наверняка что- то пошлое, потому что он пытался забраться рукой ей под юбку. Наконец голос вернулся к ней, и она выдохнула из себя слова, которые первыми пришли на ум:
– Джутов, сволочь! Ты совсем сбрендил?! Отпусти, скотина!
Ничего больше она сказать не успела. Стены вертелись перед глазами, промелькнул закопченный потолок, лампа с треснувшим плафоном, а мраморная плитка на полу больно ударила ее в затылок, когда они с Джутовым рухнули вниз. На какое-то время боль лишила ее возможности сопротивляться, и она упустила момент, когда Джутов сорвал с нее блузку, задрал вверх бюстгальтер и принялся отчаянно мять грудь, пыхтя и поскуливая.
Когда Бекки снова обрела способность соображать, она попыталась ударить ополоумевшего Джутова коленом в пах, но не получилось – ей едва удалось согнуть ногу, зато для Джутова это было как бы призывом к новому действию. Он накрыл ей лицо своей растопыренной влажной пятерней и пару раз подпрыгнул на ней всей своей массой, лишив ее всякой способности к сопротивлению. Снова затрещали кости. Снова перехватило дыхание. Перед глазами поплыли синие круги, а пыхтение Джутова, когда он насиловал ее, доносилось словно из-под воды.
Потом она почувствовала густую обиду, и это было в какой-то мере удивительно даже ей самой – она никогда в жизни не подвергалась насилию, но не раз думала о том, как повела бы себя, случись с ней такое, и никак не предполагала, что первым ее чувством в этот момент будет обида. Страх, злость, жажда мести – что угодно, только не обида. И вот надо же!
Это длилось недолго, не больше минуты, и она поймала себя на том, что жаждет сказать Джутову что-нибудь ехидное по этому поводу, что-нибудь о кроликах и преждевременной эякуляции, но промолчала. Продолжала молчать и тогда, когда Джутов, с покряхтыванием, поднялся с нее и принялся заправляться, со странной улыбкой на губах. Но она смотрела мимо него, и только одно слово было в этот момент в голове: «Обидно… Обидно…»
– Вот и вся работа, – сообщил Джутов, вытирая со лба пот. – Практически никаких обязанностей. Да еще разве что кофе сварить, когда необходимо. И все. И за это – триста баксов в неделю. Я бы на твоем месте не раздумывал.
«Обидно…» – снова подумала Бекки. Потом отрывистыми, беспомощными движениями одернула на себе одежду, все так же глядя в одну точку, и поднялась с пола. Машинально отряхнулась. Повернулась и направилась к выходу.
– Так ты согласна? – спросил Джутов ей в спину.
Она замерла на пороге, хотела сказать что-нибудь резкое, уничижительное, но в голове по-прежнему было одно только слово «обидно», и она промолчала.
– Это «да» или «нет»? – спросил Джутов.
Она покинула его офис. Наверное, потом у нее произошел провал в памяти, потому что следующее, что она помнила, – это пустая квартира, ее нежилой дух и утробные звуки из водопроводного крана, в котором не оказалось воды.
Потом она лежала на полу посреди комнаты, которая некогда была их с Андреем спальней, бессмысленно тараща глаза в стену, прямо в батарею отопления, под которой валялся предмет, привлекший ее внимание. Так она лежала очень долго, сколько – она и сама не знала.
Наконец к ней вернулась способность рассуждать и мыслить, и она тут же нашла в себе силы подняться с пола и достать из-под батареи заинтересовавший ее предмет.
Это был игрушечный автомобиль, который она подарила Пашке на прошлый день рождения, – точная модель джипа «Чероки», которую Пашка выпросил у нее слезами и истериками в самый разгар периода безденежья семьи Бубновых.
«Мама, смотри, как он катается! Тр-р-р!» – «Да, сынок, катается здорово (о боже, играй себе на здоровье, только больше не плачь!)».
Она всхлипнула, вытерла под носом кулаком и катнула игрушку через всю комнату. Машина прошуршала по линолеуму и с тупым звуком ткнулась в стену.
«Спасибо, мама, я так хотел эту машину. Мамочка, я так тебя люблю!» – «Да ладно тебе, подлиза!»
Словно сомнамбула, она покинула комнату, нашла на кухне пакет, с которым вышла вчера из больницы, и достала из него помятую визитную карточку, оставленную ей человеком, назвавшимся Ханом. Потом закрыла входную дверь и минуту спустя уже стучала в квартиру номер 47, где проживала Наталья Санькова.
– Здравствуй, Наташа. Можно от тебя позвонить?
Она по-прежнему была словно сомнамбула и действовала машинально, не помня и не осознавая происходящего. Когда изумленная Наташа впустила ее, Бекки положила перед собой карточку Хана и набрала номер.
– Да, я слушаю, – моментально отозвался Хан.
– Я согласна, – сказала Бекки. – Что я должна делать?
Глава третья
Солнце уже давно опустилось за горизонт, но это не спасало от страшной духоты, которая царствовала в Городе почти два месяца и не освобождало от той обязанности, которую Бекки взвалила на свои плечи без малого две недели назад.
– Твое личное дело, Лариса, будешь ли ты использовать на практике тс навыки, которым я тебя научу, – говорил Эфраим, инструктор по стрельбе. – Я даже не хочу знать, для каких целей они могут тебе сгодиться, но мне уплачено за полный курс, а потому изволь быть примерной ученицей…
Бекки не возражала. Она верила: если Хан сказал «так надо», значит, действительно надо. Надо молчать и терпеливо учиться. Она вообще в последнее время говорила очень мало. Лишь когда без слов обойтись было невозможно, бросала какую-нибудь короткую фразу. Как сейчас, например:
– Я не умею стрелять в полной темноте, Эфраим!
Они стояли под старым разлапистым тополем, крона его тихо шелестела где-то в невидимой высоте, а впереди, шагах в тридцати, стоял погруженный во тьму «дьявольский аппарат» Эфраима – машинка, с разной периодичностью выплевывающая в небо пластиковые тарелочки. Обычный тренажер для стрелка, если забыть о кромешном мраке вокруг и о том, что увидеть полет тарелочек невозможно – стрелять предстояло вслепую, ориентируясь лишь на короткий свист, с которым тарелки отправлялись в полет. Лица Эфраима Бекки тоже не видела, но почувствовала, что он улыбнулся.
– Темнота не такая уж полная, как это может показаться, – сказал он. – По крайней мере я своими старыми глазами вижу в ней весьма недурно. И ты должна этому научиться. И не только глазами – не забывай, что у тебя есть еще и уши. Тарелки летят не бесшумно, как ты, наверное, уже успела заметить. Так что смотри во все глаза и слушай во все уши – и скоро ты будешь стрелять не хуже меня. Не жалей патроны, стреляй!
Отрывистый свист дал ей понять, что «дьявольский аппарат» сработал, и она тут же направила ружье в место предполагаемого нахождения тарелки. Но момент был упущен – она даже сообразить ничего не успела. Только растерянно тряхнула головой и опустила ружье.
– Опоздала, – сообщила она. – Еще раз.
Но Эфраим, хмыкнув, забрал у нее ружье.
– У тебя, Лариса, неправильное отношение к предмету, – поучительно сказал он, нежно поглаживая приклад. – Оружие не менее женственно, чем ты сама, и отношения к себе требует соответствующего. Оно не должно вызывать у тебя ни страха, ни брезгливости. Только нежность. И доверие. Это очень важно – нежность и доверие. Не надо держать его, как палку; представь, что это твоя любимая женщина и ты просишь ее оказать тебе услугу!
– Звучит пошло, – сказала Бекки. – И глупо. Ведь я сама женщина, или ты этого еще не заметил?
Эфраим довольно рассмеялся. Этот смех напоминал совиное угуканье и не имел ничего общего с нормальным человеческим смехом, тем более здесь, в кромешной тьме; и если бы Бекки не была уже знакома с этим странным смехом, то могла бы подумать, что Эфраима скрутил приступ аппендицита и он корчится от боли, пытаясь призвать на помощь.
– Не смешно, – сказала она, беря у него ружье. – Хватит ржать, повторим попытку.
Эфраим утих, и снова послышался свист. Тарелка ушла в высоту, треснул выстрел, и Бекки услышала, что Эфраим ей аплодирует.
– Неплохо, неплохо, – сказал он. – Очень даже недурственно. Когда выбьешь десять из десяти, я разрешу тебе отдохнуть. Начали! – он снова хлопнул в ладоши.
В четвертом часу утра, когда Бекки чувствовала себя уже окончательно измотанной, Эфраим наконец сжалился над ней.
– Достаточно, – сказал он, сделав царственный жест пальцами. – Ты у меня умничка. Помню, я не один месяц затратил, чтобы научиться так обращаться с оружием. Видать, тебе сильно понадобилось это умение.
По его тону Бекки поняла, что он был бы не против, намекни она хотя бы, зачем ей это умение. Но она ничего не сказала. Отдала ему ружье и, развернувшись, пошла прочь с полигона.
Уже начинало светать. Чернота на небе прояснилась, появились в ней бирюзовые проблески, и уже стало возможным видеть в высоте серые лоскуты облаков, сквозь которые мерцали редкие звезды.
Выйдя за границу полигона, огороженного бетонным периметром и двумя рядами колючей проволоки, Бекки прошла по извилистой асфальтовой дорожке, проходящей через небольшую березовую рощицу. С ветвей сыпалась труха и клещи, но Бекки не обращала на это внимания – в пятидесяти метрах отсюда ее ждал душ и джакузи, а потом – чашка горячего чая по-казахски и бутерброд с икрой, ну а потом – крохотная комнатка с широкой кроватью и чистой постелью. Конечно, кровать была широкая в меру и чистая тоже в меру, но даже это было хорошо, потому что ничего другого она не имела, а то, что имела, было от щедрот Хана. С квартирой своей Бекки простилась без сожаления. Она даже была в какой-то мере благодарна кредиторам Андрея, что они избавили ее от необходимости самой делать этот нелегкий выбор – либо оставаться в доме, где была убита вся ее семья, где каждая половица напоминала о тех страшных событиях, либо безжалостно избавиться от этих воспоминаний вместе с самим домом. Квартира отошла во владение некого Арзумяна, самого крупного кредитора Андрея. Этот Арзумян оказался весьма понятливым парнем («Поверьте, Лариса Семеновна, я вовсе не зверь, и мне не доставляет ни малейшего удовольствия выгонять из квартиры одинокую женщину. Ноя профессиональный психолог, Лариса Семеновна, и как никто знаю, что вам и самой не хочется оставаться в этом доме. Я прав? Вот видите, вы молчите. Значит, прав!»). Бекки ни слова не сказала в ответ. Ей понадобилось всего несколько минут, чтобы собрать в пакет то немногое, что у нее осталось, и покинуть квартиру. А у подъезда се уже ждала посланная Ханом машина. «Вот вы и покончили со старой жизнью, Лариса, – сказал он, когда они встретились. – Осталось поставить заключительную точку – и можно начинать все заново…» Под «заключительной точкой», без сомнения, он имел в виду убийство Стэна, но эта мысль уже не казалась Бекки такой уж неприемлемой. Более того – она была настолько желанна, что Бекки не отказывала себе в удовольствии едва ли не ежеминутно смаковать ее, представляя, как Стэн будет корчиться от страха и боли и вымаливать пощаду и как она при этом будет непреклонна и жестока. Дьявольски непреклонна и дьявольски жестока. И Стэн умрет в страшных муках, с криками и стонами, а она будет смеяться ему в лицо…
Вытерев о металлическую решетку подошвы кроссовок, Бекки поднялась по трем крутым ступеням на деревянное крыльцо маленького домика, где проживала последние две недели, открыла скрипучую дверь и, переступив высокий порог, очутилась в удивительно просторной прихожей, отделанной мореным деревом. Стену слева украшала вешалка явно ручной работы (именно украшала – по прямому назначению Бекки ее еще ни разу не использовала из-за бедности своего гардероба). На стене справа висело огромное зеркало – резная рама, двухсторонняя подсветка, стеклянные полочки со всевозможными безделушками от зубочисток и ватных палочек для ушей до губной помады и туши для ресниц. Стену спереди – прямо над широким входом в гостиную – венчали ветвистые маральи рога, обрубленные вместе с половиной черепа, покрытые лаком и накрепко прикрученные к деревянной подставке с каким-то замысловатым узором. Над рогами, под самым потолком, висел в пластмассовом горшке густой цветок, явно из семейства вьюнковых, судя по тому, как настойчиво он тянул свои вихрастые стебли во все стороны одновременно. Вьюн цеплялся за все что только можно – за упомянутые маральи рога, за капроновые нитки, на которых висел горшок, за гардину над входом в гостиную, за собственные стебли! Однажды (это случилось на пятый день пребывания здесь) Бекки заметила в зарослях этого невзрачного цветка одинокий отблеск и, встав на табурет, обнаружила под листьями миниатюрную видеокамеру, тупо глядящую на нее стеклянным зрачком. Бекки ничего не стала предпринимать и даже ничего не сказала Хану по этому поводу, но впредь вести себя стала более настороженно – уже не позволяла себе расхаживать по дому голышом, как частенько делала это раньше, и на всякий случай тщательно исследовала туалет, заглянув даже в смывной бачок и под решетку вентиляции (ей претила мысль, что кто-нибудь может увидеть ее сидящей на унитазе). Камеры в туалете Бекки не обнаружила, но не сомневалась: кроме той, что находится в цветке, в доме установлено еще как минимум три – в гостиной, спальне и на кухне. Иначе наблюдателям не стоило и огород городить, устанавливая видеокамеру в таком неинтересном месте, как прихожая.
Скинув кроссовки, Бекки прошла на кухню, отделанную мореным деревом, как и прихожая. Тут пахло свежими овощами и древесной смолой – этот запах стоял здесь всегда, независимо оттого, что Бекки готовила на завтрак, обед или ужин. Похоже, дизайнерами этот запах был предусмотрен специально и являл собой неотъемлемую часть интерьера, как и круглый обеденный стол посередине кухни, высоченный, почти под потолок, холодильник в углу или же как хорошая копия «Золотой осени», прекрасно гармонирующая с общей цветовой гаммой на кухне.
Поставив на огонь чайник и склянку с молоком, Бекки достала из холодильника бутылку «Хайнекен», вылила се содержимое в высокий стакан и залпом опорожнила его. Кулаком стерла пену с губ. Какое-то время сидела за столом, не шевелясь и даже не мигая, лишь поигрывая пустым стаканом в пальцах. Когда чайник закипел и пена на молоке, пожелтев, полезла наружу, Бекки погасила огонь, налила кипяток в заварник, а молоко вылила в кружку. Через две минуты чай настоялся почти дочерна, до загустения; Бекки добавила его в молоко, и в то же мгновение к древесно-овощному запаху на кухне добавился сочный чайный аромат. А еще через несколько минут Бекки уже сидела в ванне, массируемая обильными пузырьками, и потягивала чай из блюдца, удерживая его на трех пальцах. Вид у нее в эту минуту был самый что ни на есть умиротворенный, и любой сторонний наблюдатель, увидев ее сейчас, предположил бы, что и мысли у нее в эту минуту под стать – умиротворенные и спокойные. Но он ошибся бы в своих поспешных выводах. Он совершенно не знал Бекки, этот сторонний наблюдатель, и о связи содержимого ее мыслей с внешним обликом мог судить лишь априори.
А мысли у Бекки были самые черные. Она снова думала о Стэне. Собственно, она не переставала думать о нем ни на секунду, часто даже во сне ее преследовала эта навязчивая идея – убить. Но смерть его не должна быть быстрой и безболезненной. Это было бы слишком просто и человечно для такого выродка, как Стэн. Он должен знать, что умирает, и должен приходить в ужас от этой мысли, и должен страдать, страдать и страдать…
Пронзительный звон вывел Бекки из каталепсии. Звонил телефон. Вернее – все четыре имеющихся в доме телефона, и этот разнокалиберный перезвон заставил Бекки вздрогнуть, чай выплеснулся из блюдца, обжег грудь, и она, ругаясь сквозь зубы, полезла прочь из ванны. Поставила блюдце на полочку и сняла трубку настенного телефона.
– Здравствуйте, Сергей Петрович.
Был пятый час утра, и Бекки не сомневалась – звонил Хан. Услышав приветствие, он довольно рассмеялся:
– Узнаю школу, твоя интуиция ничуть не хуже моей. Я уже наслышан о твоих сегодняшних успехах, Лариса, Эфраим поспешил со мной поделиться. Что ж, рад, очень рад!
– Но звоните вы, как я понимаю, не только для того, чтобы меня похвалить, – сказала Бекки. – Угадала?
– В яблочко. У меня есть хорошая новость: в Городе объявился Стэн.
Сообщив это, он замолчал, ожидая услышать реакцию, но ничего не сказала. Терпеливо ждала продолжения.
– Он приехал вчера утром, – сказал Хан. – Мои люди засекли его в аэропорту и тайно сопроводили до берлоги. Так что могу тебя поздравить, Лариса, лед тронулся. Считай, что с этой минуты твоя теоретическая подготовка заканчивается и начинается практика. Собственно, теперь все зависит только от тебя. Условия прежние: ты вольна сама выбрать место, время и способ проведения акции. Никаких ограничений. Я же со своей стороны готов оказать любую помощь. Сведения, страховка, оружие, деньги, в общем, все, что пожелаете. Вы готовы?
– Да, – ответила Бекки, не раздумывая. – Я готова начать акцию немедленно.
– Ну, ну… – слегка ошарашенно произнес Хан. – Не стоит так торопиться, Лариса. У нас пока еще слишком мало информации, чтобы приниматься за дело столь рьяно. Именно в эти минуты мои люди собирают для тебя все необходимые сведения, так что можешь спокойно лечь спать. Не думаю, что мы от этого что-нибудь потеряем.
– Нет, – упрямо сказала Бекки. – Я начну немедленно.
Хан вздохнул. Бекки редко с ним спорила, но если уж заводилась, переубедить ее было практически невозможно.
– Хорошо, – сказал Хан. – В конце концов, я сам предоставил тебе карт-бланш. Чем я могу помочь?
– Для начала мне нужна машина. Желательно «четыре на четыре».
– Без проблем. В гараже на полигоне стоят несколько джипов, выбирай на свое усмотрение. Там сторожем Слава Рыжов, скажи ему, что ты от Хана, и он сразу выпишет тебе доверенность от моего имени. Что еще?
– Адрес берлоги Стэна и полный бак бензина.
– Это – по умолчанию. Плюс тысяча долларов на карманные расходы. Их тоже получишь у Рыжова. Что касается адреса, то он прост: база отдыха «Березовый яр», что в сорока километрах от города, коттедж номер десять. Предупреждаю: там есть охрана. Но сколько и где – я еще не успел выяснить. Может, все-таки немного подождешь до полного выяснения обстоятельств?
– Нет, спасибо. Если мне что-то понадобится, дам вам знать.
– Обязательно. И, пожалуйста, держи меня в курсе событий. Не торопись и не делай глупостей. Я знавал немало молодцов, жаждущих поквитаться со Стэном.
– И что? – полюбопытствовала Бекки.
– Их сшивали по кусочкам, прежде чем хоронить.
– Спасибо, Сергей Петрович, я учту это.
– Да уж, будь добра. От того, насколько осторожно ты будешь действовать, зависит не только твоя жизнь! Ну что ж, работай.
Бекки уже собралась повесить трубку, но услышала: – Да, кстати!.. Ни пуха, ни пера.
– К черту! – хрипло отозвалась Бекки.
* * *
С утра было свежо, если не сказать зябко, но Маугли знал, что это ненадолго. Пройдет совсем немного времени, настырное солнце продерется сквозь многоэтажки восточного жилмассива, прикоснется к городскому воздуху, и тот сразу же начнет прогреваться до обычной тридцатиградусной температуры, досаждающей городским обитателям вот уже второй месяц подряд.
Подумав об этом, Маугли высунул голову в открытое окно автомобиля и посмотрел на уходящий внутрь Города проспект. Солнце вставало. Оно уже выставило свою лысину над шпилями на востоке и, похоже, почесывало ее в задумчивости, соображая, выбираться ли из своего ложа немедленно, или же чуть-чуть оттянуть этот момент, чтобы еще немного понежиться в своих перинах. Впрочем, как стало видно несколько минут спустя, решение было принято не в пользу блаженного ничегонеделания, и Маугли даже зажмурился, когда сквозь многоэтажки ударили в глаза слепящие лучи.
Глотнув из початой уже бутылки «пепси», Маугли перевел взгляд в противоположную сторону, на перекресток, откуда с минуты на минуту ждал появления машины Джутова. Время было раннее, светофоры еще монотонно мигали в желтом режиме, но Маугли знал, что Джутов обязательно появится – он имел привычку приходить на работу первым. Чему он посвящал это предрабочее время, никто не знал, но по утрам от него частенько попахивало спиртным.
Джутов появился минута в минуту, как обычно. Его «Мерседес», не снижая скорости, вылетел на перекресток, повизгивая, свернул вправо и через несколько секунд уже стоял в десяти метрах от Маугли. Джутов выбрался из салона тяжело, как медведь, «Мерседес» раскачивался в такт его движениям, словно игрушечный. В руке Джутов сжимал неизменную бритву и размашисто водил ею по зыбким щекам, по угловатому подбородку, даже по шее, серой и шершавой, похожей на бетонный столб. Коротко пискнула автомобильная сигнализация, встав на контроль, и Джутов вразвалку направился к офису.
Когда тяжелые стеклянные двери с грохотом захлопнулись, Маугли вышел из машины. Щурясь, осмотрелся (вокруг было пустынно и безлюдно) и быстро направился следом за Джутовым. Лифты в здании еще не работали, и было слышно, как шаркают по ступеням где-то наверху мощные башмаки Джутова. Дождавшись, когда шаги стихнут в переплетении глухих коридоров, Маугли бросился вверх по лестницам, прыгая через две ступени. Поднявшись на третий этаж, остановился. Прислушался. В здании стояла полная тишина, только где-то тихо журчала вода да на пределе слышимости работал не выключенный с вечера радиоприемник.
Маугли не спеша закурил, перешел через вестибюль и свернул в правое крыло, прямое и длинное, уходящее куда-то в темноту. Лишь метрах в двадцати впереди на стену падал кривобокий прямоугольник света из открытой двери офиса. Нисколько не сомневаясь, Маугли прямиком направился к этому прямоугольнику и минуту спустя уже стоял в офисе компании «Зебра», у кабинета Джутова. Дверь была слегка приоткрыта. Маугли заглянул в щель. Джутов стоял у окна, опираясь своим грузным задом на подоконник; в руке он сжимал длинный стакан и с животной жадностью лакал из него темно-желтую жидкость.
Толкнув дверь ногой, Маугли громко сказал:
– Утро доброе.
Джутов поперхнулся, темно-желтая жидкость брызнула изо рта в разные стороны, выплеснулась из стакана на пол, и Джутов уставился на нежданного гостя, вытаращив глаза. Он был явно напуган, даже взмок, но, к чести его сказать, быстро овладел собой и через секунду уже обрел прежний вид – самоуверенного, самовлюбленного типа не очень приятной наружности.