Сатори

1

Темнота окутала пыльную комнату. Тусклый свет уличного фонаря едва проникал сквозь фиолетовые занавески. Снаружи раздавались тихие вздохи ветра. Неумолимая зима вновь вторглась в город, заиндевевшей коркой снега, покрыв стены старых кирпичных домов и брусчатку узких улиц.

Стрелки часов сделали последний оборот, застыв на полуночи. В эту секунду я лениво открыл глаза. Начался мой новый день.

Долгий сон… Есть ли в мире что-то лучше? Поток мыслей возник в голове:

«Погружаясь в царство Морфея, мы оказываемся в коконе иллюзий, где немыслимые видения обступают нас со всех сторон; мы плутаем в паутине фантазий где-то между миллиардами мозговых нейронов и импульсов; мы шагаем за границы действительности, и всё невозможное наяву становится реальным. Это воистину прекрасно. Может, поэтому я предпочитаю сон бодрствованию?»

Тело попыталось пошевелиться, но разум умолял остаться в постели. Я бы поддался этому искушению, если бы не сухость в горле. Раскачавшись, я опустил ноги на холодный пол и выдохнул: «Я всё еще жив и даже здоров».

В тиши ночной кухни я поймал себя на мысли, что отношусь к тому проценту людей, которые ведут странный образ жизни: спят днями напролет, а ночи проводят в привычном состоянии рефлексии. Но ведь именно подобные безмолвные часы в мерцающем свете луны – самое подходящее время для переосмысления своей жизни, будь ты на берегу моря или же в собственной квартирке.

Чайник закипал на плите. Глянув на конфорку, я захотел повернуть вентиль и через некоторое время прикурить… Я нечасто драматизирую, но порывы возникают время от времени. Каждый порой задумывается о том, чтобы разом закончить всё, но останавливается, предпочтя продолжение. Исключением, которое пришло мне на ум, был Хантер Томпсон. Как только он почувствовал, что его жизнью овладевает скука, схватился за револьвер и вышиб себе мозги, сидя за печатной машинкой. Как жил, так и умер. Изображение двух этапов его бытия красовались у меня на груди. На одном фрагменте Хантер печатал свои безумные книги, на другом – то, что я описал выше. Поверх татуировки размещалась надпись: «Live Gonzo, Die Gonzo». «Символично», – подумал я, прочитав это в который раз.

Грустные мысли растворились вместе с паром закипевшего чайника, оглушительный свист которого прорезал гнетущую тишину. Я утопил в кипятке несколько ложек кофейных гранул и принялся за работу. Нужно было дописать пару статей для электронного журнала.

Я – что-то вроде журналиста: пишу заказные статьи, чаще всего сам не знаю, о чем. Но в этом прелесть моей работы. Богатая фантазия позволяет придумывать реальность, в которую вы завтра поверите, будь то история о преступлении в вашем городе или тренд на одежду. Я тот, кто диктует, как жить, что покупать, надевать и рассказывать за обедом коллегам. Я сам не разбираюсь в том, о чем пишу, но если мне взбредет в голову, что сейчас в моде желтые свитера, утром следующего дня люди заполонят торговые центры в поисках такого.

Мы живем в веке информации, скорее даже дезинформации. Но в каждой крайности есть плюсы и минусы.

Взяв мобильник, я пролистал ленту новостей: малолетки пытаются обратить на себя внимание откровенными фото, мальчики выкладывают заезженные цитаты, выдавая их за великую мудрость. Всё как обычно. Я наблюдал за этим цирком, не совсем понимая зачем. Вероятно, мне казалось, что иметь принадлежность к социальным сетям – значит иметь принадлежность к обществу. Если хочешь доказать, что существуешь, проверь свои профили на просторах сети. Если их нет, то, возможно, и тебя нет.

Век живого общения подходил к концу, и вслед за ним начинался виртуальный мир. Хочешь поесть – нажми пару кнопок, и курьер уже стоит у твоей двери. Хочешь секса? Купи очки виртуальной реальности, и парочка моделей показывают свои прелести, пока ты входишь в искусственное лоно, которое вряд ли сможешь отличить от настоящего.

«Век безопасности», так они его называют. Меньше риска заразиться. Правда, если у тебя хватит ума заказать резину не на китайском сайте.

Так происходит подмена понятий: сначала мы придумываем прогресс для благих целей, затем пользуемся им для самоудовлетворения. У каждого третьего пользователя – черная дыра в душе размером с Марианскую впадину, и она поглощает всё, что находится рядом, дабы заполнить пустоту.

Век обделенности, век призрачной самореализации. Купи дорогой смартфон, чтобы сделать снимок, который заполучит миллионы отметок «мне нравится», или просто сдохни никем. Звучит ужасно. Но то, что большинство зовет «прогрессом», в действительности – деградация. На телефон поступило сообщение от мамы: «Отец в больнице. Приезжай, как только сможешь». Прочитав такое известие, я понял, что ночь сложится иначе, чем я рассчитывал.

***

Огни ночного города освещают заснеженные улицы. Спальный район утих, зато в центре забурлила жизнь. Рабочий класс – трудяги и семьянины – уже давно попрятались по домам и погрузились в дрему в объятиях своих жен, от которых перманентно веет зажаркой и подгузниками; в это время суток под лучи софитов выходят кутилы, дебоширы, артисты, творцы, страдающие депрессией и бессонницей, или такие несчастные, как я. И вот я еду в такси мимо зловонных баров и шумных клубов и рассуждаю, как мне описать свой город.

Муравейник, в котором мы – единый разум, живущий по уставам матки, пока она прячется где-то в глубине. В ее власти дать нам жизнь, а затем отнять. Питаясь нашей энергией, она становится сильнее. Подпуская смелых, она позволяет им купаться в роскоши, которая опьяняет, словно хорошая бутылка виски. Но только дай слабину, и тебя сотрут в пыль. Так всегда было и будет: тот, кто сможет удержаться от соблазнов, останется ни с чем, но сбережет себя; но горе тому, кто не устоит перед искушениями и, приобретя весь мир, утратит свою суть. Я же находился на стыке двух миров: в душе был богат на размышления и идеи, но беден на сдержанность по отношению к деньгам – лишь у меня появлялись финансы, я тут же тратил всё до копейки.

Шум и суета. То, что в начале мы почитаем за благородные мечты, по итогу оказывается примитивными потребностями. Человек давно уже не грезит о чем-то высоком – это слишком долгий путь. Всегда проще спуститься на землю, чем пытаться достигнуть поверхности луны.

– Закурю? – спросил я водителя.

Улыбнувшись, он указал на листок, приклеенный над моей головой.

Там оказался целый прайс-лист: от включения музыки на свой вкус, до услуг ближайшего «дома терпимости».

Я протянул пару сотен и подключил телефон к аудиосистеме.

Облокотившись на сиденье, я затянулся сигаретой. Салон заполнила знакомая мелодия – Carbon Based Lifeforms – «Photosynthesis».

Музыка, созданная кем-то бóльшим, чем человеком. В ней вся жизнь, обычный разум никогда бы не придумал что-то подобное, мне кажется, этого человека посетил сам Бог и подарил ему вдохновение, которое он передал в этих странных мелодиях, которые цепляют так сильно, что вот-вот и я сольюсь со всем, что меня окружает.

Я медленно вдыхал дым и думал, что же могло случиться с отцом. Он был сильным, здоровым человеком. По крайней мере, мне так всегда казалось. Последние несколько лет мы почти не общались, хотя, если быть честным, то последнюю жизнь. Наши взаимоотношения были так себе, а разговоры – всегда по делу. Когда я покинул отчий дом, я ограничил контакты с родителями, только приезжал на Рождество и на дни рождения. Отец спрашивал, кем я работаю, но сказать, что я зарабатываю письмом статей и рассказов, не хватало смелости. Я придумывал истории, как тружусь в строительной фирме, подготавливая сметы, или проектирую фасады зданий. Отец не понимал мою тягу к творчеству. По его мнению, мужчина должен заниматься «мужским» делом и работать руками. Но мне интереснее работать головой. По мне, больше труда и чести в том, чтобы сгенерировать теоретическую часть идеи, а уж реализовать ее на практике сможет любой смертный. К примеру, однажды я опубликовал статью о способах увеличить качество обработки фотографий и расписал свою идею. Через пару недель один человек воплотил ее в реальность. Тогда я понял простую истину – творцы вроде меня отправляют мыслеформу в информационное поле для того, чтобы «дельцы» взялись за нее и довели до конца.

Для снятия напряжения мне хватало тренажерного зала пару раз в неделю или секса с малознакомой особой, имя которой я забывал на следующий же день. Остальное казалось лишней суетой. Такое существование походит на обывательское, но это меня вполне устраивало. Я не рвался вперед своего длинного носа; мои действия были гармоничны. Медленно, но верно я создавал внутри себя мир, в котором будет комфортно жить. Ведь извне всё иначе – слишком мало возможностей стать тем, кто разрушит стереотипы привычного мышления и принесет что-то новое. Таких людей можно по пальцам сосчитать, и по итогу их всегда вытеснит кто-нибудь, чтобы опровергнуть новаторскую идею и вновь вернуть всё на круги своя. Вязкий слой этой грустной правды прилипает к нёбу, словно разжеванная жвачка, после которой не остается ничего, кроме горького послевкусия. Такова жизнь, таков я сам. Об этом много писали в книгах, показывали в закрытых кинозалах, но люди так и не выучили этот урок.

– Приехали, – произнес водитель, вернув меня в реальность.

Огромные стеклянные двери больницы распахнулись, и я вошел внутрь.

***

В ноздри ударил знакомый симбиоз запахов больничного холла, в котором переплетались кварц, формалин и нотки беспокойного ожидания. Обоняние приоткрыло дверь в детство, когда родители таскали меня по врачам. Я был хилым ребенком, но, чтобы не чувствовать себя ущербным, воображал, что я супергерой, которого привели на процедуры, которые сделают сильнее. Спустя годы я осознал что отчасти так оно и было, и, благодаря хлопотам родителей о моем здоровье, я окреп, смог дожить до сегодняшнего дня и написать эти строки. Тусклые люминесцентные лампы освещали коридоры ночной больницы. Я шел мимо палат, и меня не отпускала мысль, что для кого-то это мрачное место является последним пристанищем. Я вспомнил, что однажды написал рассказ о пациенте, который каждый день смотрел в окно и в мечтах гулял по любимым улочкам. Грезя поскорее покинуть стены госпиталя, он мысленно отправлял себя навстречу к жизни, но за день до выписки скончался. Вскрытие не установило причин смерти. Но я знал, что ими были одиночество и тоска по былым радостям, которых, он уже чувствовал, не вернуть. Люди со слабым сердцем умирают именно от душевных невзгод.

В конце коридора я увидел мамин силуэт. Подойдя ближе, я молча обнял ее. Она хотела что-то сказать, но я и так понимал, что происходит. Судорожно дыша, она пыталась вымолвить что-то.

– Всё хорошо, – попытался успокоить я.

В ответ она прошептала:

– Он ждет тебя.

В палате было настолько холодно, что я невольно подумал, будто я в каком-то могильнике.

Отец лежал возле окна и смотрел в темноту полупустых улиц. Он всегда казался мне таким сильным, человеком, который способен без страха ринуться навстречу опасности и погибнуть только в невообразимой схватке, ценой своей жизни защитив ближнего. Теперь же он предстал передо мной таким слабым и лежал, словно ребенок, который не понимает, какая его ждет участь. А ведь у всех она одна…

Не поворачиваясь в мою сторону, он произнес:

– Думал, не придешь.

Я хотел ответить что-то вроде: «Мог я поступить иначе?», но он опередил меня и продолжил:

– Знаешь, я прожил долгую жизнь. Не скажу, что безоблачную, но счастливых мгновених было достаточно, чтобы окупить все годины невзгод. Ты не считаешь меня хорошим отцом, и я это заслужил. Но я любил тебя, хоть и по-своему. В нашей семье не принято выражать чувства напрямую, но сейчас мне хочется сказать, что ты хороший сын.

В тот момент из моих глаз потекли слезы. Мне хотелось ответить что-то, но ком в горле не дал произнести и слова. Впервые в жизни я видел отца настолько искренним и открытым. Мне даже почудилось, что всё происходящее – сон и через мгновение стрелки вновь застынут на полуночи, и я проснусь в своей квартире.

Отец повернулся и посмотрел мне в глаза.

– Всю жизнь я пытался заставить тебя жить так, как угодно мне, но ты остался честен с собой и верен своему выбору, за что я горжусь тобой. Я оставил для тебя кое-что…

Жестом он подозвал подойти ближе. Его глаза тускнели с каждой секундой, словно угасающие звезды на предрассветном небе, а губы жадно глотали воздух.

Следовало позвать врача, но я понимал, что в том уже не было смысла. Процесс был запущен, сознание отца медленно покидало тело.

Впервые я созерцал так наглядно, как жизнь уходит из человека. Тот, Кто вдохнул в него душу, забирал ее обратно. В одной из прочитанных мною статей было написано, что умирающий теряет двадцать один грамм – столько весит наша душа. Не больше, чем монетка в пять центов, что никак не сравнится с ее ценностью…

В тот момент я не чувствовал ничего, кроме тоски и ощущения неизбежности, ведь всё это ожидает каждого из нас, хотим мы этого или нет; убегаем от этой мысли или принимаем ее. Смерть найдет каждого – это лишь дело времени. Мы вроде бы всю жизнь знаем об этом, но в последний час это осознание всегда застает нас врасплох.

Холодный порыв ветра влетел в окно, открыв нараспашку деревянную форточку, а затем всё вновь стихло. Я больше не чувствовал присутствия отца. Он ушел, оставив меня наедине со своими мыслями. Его двадцать один грамм покинул палату, улетев куда-то к звездам и неизведанным мирам.

Проведя ладонью по еще теплым векам, я помог ему закрыть глаза навсегда.

Всё суета…

2

Через три дня я стоял у печи крематория, чувствуя, как пот стекает по лицу. Запах формалина и жженой плоти сплелись воедино. Давясь соплями, я продолжал размышлять о смысле жизни.

Что есть жизнь? Длительный прыжок из утробы матери в могилу, западня, из которой никто не выбирается живым, или нечто большее? Как бы далеко мы ни прошли, как бы многого ни достигли и как бы высоко ни взобрались, всё равно будем низвергнуты в могилу. Мы можем изменить историю, а можем лежать и смотреть в потолок – итог будет одинаковым.

Я вспомнил строки стиха, который слышал в детстве:

Жизнь можно сравнить с праздником, который идет ограниченное время. Завтра его уже не будет, поэтому нужно праздновать жизнь здесь и сейчас – никто не сделает этого за нас. Егор Летов в одном из интервью сказал до боли простую фразу, которая запала мне в душу: «Если праздника нет, то эта жизнь не нужна на…». Грубо, но доходчиво и справедливо.

Поэтому нужно устраивать «праздники» каждый день, чтобы закрывать глаза перед сном без сожалений. Всем нам отведено ограниченное время. И только мы решаем, как нам его прожить.

Гроб медленно поехал в топку. Финал почти наступил. Еще немного, и занавес опустится. Жаль, что отец не был артистом и, покидая сцену, не услышит аплодисментов. Всё, что его ждет, – грустные вопли и стук слез о холодный кафель, а затем дым труб крематория развеет сон, который так убедительно выдает себя за явь.

Мама смотрела на меня так, словно ждала, что я скажу красивые слова, но мне ничего не приходило в голову. Всё, чего хотелось, – это уйти в забвение и выспаться. В моменты стресса во мне включался защитный механизм: усталость одолевала тело, а мозг начинал отключаться.

– Он был хорошим человеком, – произнес я с ноткой неуверенности. Не потому что был убежден в обратном – просто я толком его не знал.

Говоря откровенно, для меня нет ни плохих, ни хороших людей. Все мы амбивалентные – даже у психопата может быть котенок, которого он искренне любит, и, истязав кого-то, он возвращается домой, чтобы накормить милого пушистого питомца.

После церемонии прощания нам выдали урну с прахом отца. Что с ним делать, я знал. Мы отправились к озеру возле дома, где прошло мое короткое, но счастливое детство. Когда мы приобрели этот дом, он был в плачевном состоянии. Отец привел его в надлежащий вид. Практически из ничего он создал прекрасное строение.

Мы были счастливы обитать в таком живописном месте, но обстоятельства вынудили продать дом. Возможно, этот эпизод послужил одной из причин надлома внутренней стойкости отца. Человек, живущий в доме, занят работой двадцать четыре часа в сутки, и мысли о недугах и болезнях уходят на задний план или вовсе исчезают. Но после переезда в город всё изменилось. В выходные он почти не вставал с постели и всё время смотрел телевизор. Потеря дела всей жизни морально сломала его. Всё, к чему он стремился, растаяло, как снежинка, упавшая на ладонь. Это стало началом его конца. Подойдя к краю озера, я глубоко вдохнул. Вокруг – умиротворенный пейзаж. Всё так же, как и много лет назад. Озеро находилось в окружении высоких зарослей. На другом берегу росли ивы, уныло опустив головы к воде. Над этим всем возвышалось голубое небо. Всё это навеяло ностальгию, и я на секунду забыл, зачем приехал.

Взяв горсть пепла, я развеял ее над водой. Каждая падающая крупица вызывала облегчение, словно я скидывал с себя груз, который нес всю жизнь.

Мама молча смотрела вдаль. Заглянув в ее глаза, можно было понять, что она разделяет мои чувства. Я никогда не мог и подумать, что отпускать людей может быть так легко. Всю жизнь я болезненно переживал потерю каждого человека, но тогда что-то изменилось. Возможно, смерть – это не конец, а начало чего-то нового. Быть может, никто не возвращался оттуда, потому что там намного лучше?

Когда мы закончили ритуал, на небе ярче блеснуло солнце – кто-то свыше подал знак, что всё было сделано правильно. Оглядев наш бывший дом, я мысленно поблагодарил отца, и мы отправились обратно в город.

Весь путь мы молчали, изредка обмениваясь взглядами. Мне хотелось сказать маме, что всё будет хорошо, но понимал, что будет так, как должно быть.

Чаще разговоры неуместны: люди могут понимать друг друга и без них. Слова – просто звук, который мы издаем, чтобы привлечь внимание к своей персоне.

Я думал только о том, чтобы вернуться домой и хорошенько выспаться. Нужно было жить дальше как прежде или попытаться сделать вид, что это получается.

***

Когда я переступил порог своей квартирки и оказался в прихожей, мне вообразилось, будто я вернулся домой после долгого странствия, и я ощутил такой уют, как никогда прежде. Обычно я приходил в свое жилище только поспать и заняться работой, но теперь захотелось сделать что-нибудь еще.

Открыв текстовый документ, я начал писать. Строки складывались сами по себе, словно я заготавливал их в голове долгое время:

Я приношу глубокие соболезнования тем, кто ждал космос за окном, а получил лишь вязкую боль в сердце.

День подходил к концу, я, как обычно, возвращался домой с прогулки. Холодный ветер бродил по улицам. Звезды загорались на небе. Лишь мой одинокий разум не мог найти себе места. Под ногами скрипел иней, и я шел, с тоской глядя на свет в окнах маленьких заснеженных домишек.

Странное ощущение – будто я остался один среди звезд, но в мой космический костюм перестал поступать кислород. Я пытался найти конец трубки, через которую идет воздух, но в итоге натыкался на кирпичные стены. Кто-то играет со мной в странную игру, испытывает мой характер, терпение, проверяет на прочность. Жизнь постоянно спаивает меня любопытными напитками: например, сейчас я пью тоску литрами, после мне дают глотнуть горечь надежды, а затем я засыпаю, обняв бутылку любви. Иногда от избытка тоски меня тошнит по утрам, я чувствую, что вот-вот погибну, но, закрывая глаза, лежа на полу, я понимаю, что еще не время.

Жизнь обходит меня стороной, я ей не интересен. Не получив от меня желаемого, она просто махнула на меня рукой. Какое-то время меня посещали мысли, что дальше ничего не будет, что всё закончено, и я тихонько смирился с происходящим. Реальность учит меня быть терпеливым, откидывать эгоизм и понимать людей, даже если моментами от этого больно. Ведь когда-то я мог разбивать голову об открытую дверь, лишь бы тот, кто за ней, открыл ее для меня.

Я – тот космонавт, что еще стремится к солнцу, даже зная, что сгорит. Я всегда хожу по краю. Главное – не смотреть вниз, и тогда дорога покажется настолько приятной, что я даже не почувствую падения, а, быть может, приземлюсь на что-то мягкое. Моя жизнь – нелепое стечение обстоятельств. На мой взгляд, жизнь – это еле уловимый момент призрачного счастья. Всё мною написанное можно объединить в длинном рассказе про парня, который ищет простого человеческого счастья, но находит что-то большее. Тот самый путь, где нет остановок, длинный туннель, в конце которого еле виден свет.

Но и сны имеют свойство сбываться.

У меня пока всё. До скорых встреч, мой пыльный внутренний мир…

Поставив точку, я выдохнул, словно снял тяжелые доспехи, которые оберегали меня от мучительной боли существования. Только здесь, на бумаге, я мог быть собой. Именно тогда я понял, что внутри я всё тот же ранимый человек, который продолжает искать свет среди кромешной тьмы. Игра в творца отвлекала меня от того, кем я был на самом деле. Говорят, обиженный ребенок может вырасти тираном – это про меня. Непонятый, усталый, замученный пустотой, я стремился найти единомышленников. Но по иронии судьбы я был слишком искалечен, чтобы дать им что-то.

Что я могу предложить людям? Осколки себя, которые вопьются в их души? Я человек, или, может, я лишь раненое животное, которое блуждает по урбанистическим джунглям в поисках родного прайда. Я не понимал слово «семья», оно было для меня чем-то далеким, но я мечтал обрести ее.

Жизнь проверяла меня на прочность, не объясняя, зачем. Я болтался между потолком и табуретом, исполняя медленный танец с петлей на шее. Словно герой дешевого романа, в котором конец наступит тогда, когда всем надоест читать.

Всё как в песне:

Если бы можно было остановить мгновение, я бы не мучался, как кретин Фауст.

Замер бы навсегда у любимой под мышкой, я не верю, что познаю большее счастье.

Достойно выполняй функции, которые уже принял, с движением в никуда смирись, по возможности смейся, тебя никто не поймет, замри и умри…1

Всё, чего мне хотелось, – покинуть стены своей квартиры и отправиться в долгий путь, в котором найду себя и обрету счастье. Туда, где мне не надо будет жалеть себя любимого и говорить о том, что все вокруг плохие, а я один хороший. Нет, это не правда, и все мы это понимаем.

Я лег и попытался заснуть.

3

Ночь накрывала спящий город. Огни в окнах гасли один за другим, пока дома не превратились в силуэты темных глыб.

Я лежал в постели, размышляя о смысле жизни, одновременно ощущая комфорт, словно младенец в колыбели.

Поначалу мысли и чувства были адекватны и спокойны. Я понимал, что конец неизбежен и рано или поздно я, как и все, уйду в небытие. Но вдруг внутри так резко и дико проснулось желание жить! Не так, как большая часть знакомых, – от работы до дома и отпуска где-нибудь во Вьетнаме раз в год, может, два. Было страшно представить: обгоревшее лицо, витающие повсюду фальшивые улыбки местных, предлагающих любые услуги: от массажа до полуженщины с сюрпризом ниже живота. А потом, приобретя широкоформатный телевизор, я бы забыл, что отпуск мне вообще нужен, и жил бы, словно, кроме моей квартиры, ничего не существует.

Это уже за гранью фантастики, но, как мы знаем, фантастика нередко близка с правдой.

Перегрузившись экзистенциальными мыслями, я почувствовал, как веки тяжелеют и меня медленно уносит в мир Морфея.

Обычно, погружаясь в сон, я вижу что-то вроде помех в телевизоре. Это называется «белый шум», который начинается, как последняя программа закончится. Но в тот раз что-то пошло не так.

Когда сознание уже проваливалось в темноту, я вдруг услышал звуки откуда-то из темноты коридора.

Я открыл глаза и замер. Вместо привычной комнаты вокруг воцарились белые стены и потолок. Я зажмурился, вновь распахнул глаза, но ничего не изменилось.

Несколько минут я лежал неподвижно, пока не понял, что давно не сплю и мои мысли и действия осознанны.

Поднявшись на ноги, я осмотрелся вокруг и не заметил выхода. Проведя по стене, я почувствовал ее величественную толщину и холод.