– А-а! – Лелька воспряла духом.– Это я специально. Сейчас все мужики реально по минету сошли с ума. Их так прет от этого – ад! Бабки вообще на минет не жалеют.
– Ага. Поясница у всех отваливается. Пердуны старые.
– Ага, – сказала Лелька весело. – Кстати! Тут я слышала, группу девчачью делают «Мин нет».
– Ну, я не очень верю, что владелица журнала может джипарями расшвыриваться, если честно.
– Может, у них спонсор "Газпром".
– А-а-а.. Понятно, – сказала я и вспомнила, что мне надо бы на запись нового трека пару сотен долларов и сказала. – Лё! А ты не долганешь мне пару соток?
– Не! Не могу, – грустно сказала Лелька. – У меня нету. Я же у Евга все выпрашиваю. Он мне каждый день на еду дает, на шмотки конкретно если, а в кармане у меня так – на бензин только и остается.
– Понятно. Ладно. Поеду я к себе тогда. Где тут метро?
Глава 3. Журнал. Секс на столе. Деньги
Я продолжала свои скромные занятия – училась в институте на вечернем, а по четвергам у меня был ангажемент в нескольких клубах. Раз в месяц в каждом из них получала денег как раз на квартплату, учебу, спортзал и покушать. Но так. Скромно, потому что еще надо было записывать новые треки, а это уже было чувствительно.
Написав новую песню, я ехала к моему аранжировщику Сереге, и мы с ним упаковывали ее в товарный вид. Серега был аранжировщиком и клавишником всех лучших совковых групп, и он знал, что нужно водителям на трассе и прочим массовым покупателям.
Я приходила к нему с модными идеями, наслушавшись ШурЫ, Ручек и прочей несложной, но возбуждающей музыки. Я быстро улавливала фишки, которые делали эти песни улетными, и объясняла Сереге, почему их надо обязательно вставить в трек.
– Давай сделаем поменьше звуков! Надо, чтобы каждый риф читался отчетливо!
– Но подклад-то нужен, все равно! – говорил Серега.
И мы спорили "за подклад", пока не сходились на среднем: я выбирала самый мягкий тембр в хранилище его "Коржика", и Серега с облегчением приступал к труду.
Так у нас получались улетные треки.
Была, правда, еще проблема: следуя своей исследовательской страсти, я, все-таки, втискивала в текстах литературу и настоящий драматизм. А это было не нужно. Надо было писать тупо и "про минет", как Лелька.
Так думала я, возвращаясь от нее к себе в Беляево.
Завидовала ли я ей?
Нет. Почему-то это чувство меня обошло в жизни. Моим самым сильным чувством всегда было желание быстрее прорваться туда, где я была бы загружена на полную – мое юное тогда тело требовало работы на круглые сутки. Но я постепенно узнавала, как устроен шоу-биз, и воодушевление все чаще заменялось тоской.
Ко мне хорошо относились продюсеры, артисты, меня быстро приняли в свои. Но этого было мало. Были нужны деньги. Во мне шевельнулся червячок, когда пришла логичная мысль, что у Лельки-то теперь вагон бабла, и, конечно, она обгонит меня на пути к большой сцене.
Но я тут же расслабилась, прикинув, что Лелькины деньги – это Лелькины деньги и смысла раздумывать о них никакого нет.
Было лето, вагон летел с грохотом по тоннелям метро, и я чувствовала, что хотела бы лететь с такой скоростью в своих планах. Училась я, кстати, на психфаке. Зачем? После воспитания в СССР я хотела разобраться – то ли все сошли с ума вокруг, то ли, наоборот, вернулись в рассудок. В моем детстве мои две бабушки-близнецы, Ася и Ада, собирались поговорить и неизменно начинали осуждать мою тетю – дочь второй моей бабушки, сестры моей кровной.
И они неизменно, заюшно шипя, доходили до обсуждения нарядов моей тети, которая уже тогда вгрызалась в Москву, и шмотки у нее были моднейшие. Обсуждая, бабушки заводились, и на каком-то градусе звучало слово "проститутка".
Потом бабушки быстро ссорились, и бабушка Ада убегала, хлопнув дверью. Моя Ася принималась мыть пол или готовить ужин. У меня от их разговоров тупело в голове, но кое-что в ней и оставалось из запрещенной взрослой жизни.
Так вот. Все, что бабушки с шипением осуждали (обе учительницы), вдруг в 1989 году наступило быть статусным и хорошо оплачивалось. Это было трудно пережить. Такое переобувание в воздухе, конечно же, легко далось людям гибким, необремененным избытками совести, готовым на различные манипулятивные практики, как-то: газлайтинг, ложь, пустые обещания, пренебрежительное отношение к людям, откровенное кидалово.
Меня всегда поражало, с каким добрым и сочувственным лицом, происходило все это дерьмо. Стокгольмский синдром, как он есть. Мышь должна была входить в положение кошки и страдать, что та недостаточно ловко применяет свои когти и зубы.
Множество раз я видела и иногда сама страдала от того, как легко и непринужденно заказчики заменяли гонорар похлопыванием по плечу и улыбкой.
Глава 4. По беспределу
Через пару дней от Лельки на пейджер (помните?) пришло сообщение: "Ты дома? Сейчас заеду!" Я подумала, хочу ли я сейчас все бросить и кататься на опасной машине. Но с другой стороны, если эта дура не разбилась в начале пути, то есть шанс, что она кое-чему научилась.
Короче, я решила согласиться. Человековедение всегда было моим большим увлечением. К тому же, я только что отдала деньги за съем, и холодильник у меня был сильно опустошен. И гречка закончилась. Накануне я ее доела.
– Поедем по центру покатаемся, – сказала Лелька, когда я села в машину. – Потом мне нужно с Евгеном встретиться. Я должна у него денег взять, потом в магазин зайдем, потом пожрем в "Маке", потом ребенка покормим, я песню переделала – покажу тебе. Потом я курицу зажарю – поужинаем. Может Евген сегодня приедет. Ему фотоаппарат купили. Он хочет меня поснимать, ну и тебя заодно. Тебе же нужны фотки на афишу.
– Блин! Я без косметики.
– У меня есть! Я тебя накрашу, – сказала Лелька и цинично осмотрела мой наряд. – Дам тебе шмотки какие-то для фотки.
Я была в широких джинсах и белой футболке. На афишу, конечно, так себе.
– Ладно. Купила, – сказала я.
Мы поехали в центр. Кружили по нему, кружили… Лелька мне рассказывала о своих планах и подробности жизни Евга. В принципе, мне с детства приходилось быть ушами: собственной матери, каким-то обиженным детям во дворе, потом на грудь ко мне стали упадать одноклассники, однокурсники и даже преподы.
Наверное, лицо у меня такое, что каждый мог в нем найти свое отражение. И то правда, Месяца в три мать моя отнесла меня в ясли и оставила меня на целый день. Я сразу подняла вой и не затихала до самого вечера. Я была уверенна, что меня бросили навсегда. Я скажу, что грудь, тело матери были для меня важнее еды. Вернее, в тот момент во мне и проснулся голод, как замена ласке. Короче, из яслей меня выгнали.
Бабушка еще работала в школе, маме надо было ехать к отцу в Горький – кто ж оставляет мужа одного надолго? Отец учился там в универе, на модном радиофаке.
Короче! Меня вернули в бабушкин дом, и я успокоилась, как кошка, которая привыкла к своему маленькому миру. И тут мне подсунули няньку. Она приносила мне с ткацкой фабрики огромные катушки от ниток – не помню, как они назывались – была заботлива, стены вокруг были свои, родные, а после обеда бабушка приходила из школы, и я привыкла, что это моя настоящая мать. Наверное, мне не хватало материнской груди, потому что бутылочки и каша – это конечно еда, но это же не объятия. Объятия ничто не заменит. В объятиях не страшно. Вот это важно – быть обнятым и получать молоко. Эта близость с телом матери дает какую-то мощную уверенность, что ты все сможешь.
К чему это я? Так. Потом приехала мама, когда мне исполнилось два года и я уже вдохнула семечко в трахею, забрала меня и увезла в Горький. Там появился отец, появились новые няньки на время болезни, появился детсад. Я привыкла отражать любое лицо, быстро принимать то выражение, которое видела на очередной блюстительнице моего тела.
Тем более, я понимала, что Лельке я нужна – как консультант по шоубизу, как уши, дальше которых ничего не уйдет. И вообще. Человеку одиноко.
– Короче, – рассказывала Лелька, твердо налегая на слова. – Старуха реально в Евга влюбилась. Вообще не отпускает его по ночам. Я уж забыла, когда мы сексом занимались.
– Бесит?
– Ну, так. Я, наверно, любовника заведу.
– Э-э-э…
– Ну что? У него есть с кем трахаться, а я что? мне тоже любовник нужен.
– Ну, он же за деньги. Для семьи.
– И что? Мне теперь умереть? Или как? Я тоже семья. У нас общий ребенок, его надо содержать.
– Лелька… Знаешь? Я почему-то думаю, что это плохая идея.
