Куда изгибается лоза
«Физическое» уничтожение предмета происходило только после магической работы.
Всё выглядело более чем правдоподобно. Например, в хранилище монастыря начинался пожар, и большая часть свитков сгорала. Небольшие изменения происходили в реальности как бы «сами по себе», а потому требовали при магической работе гораздо больше усилий.
Нередко вечерами меня звали в комнаты, в которых весь день «работали» Всадники-мужчины. Пол, а часто и стены оказывались залиты жертвенной кровью, и иногда мне приходилось до утра отмывать первородную, чтобы утром Всадники вновь приносили свои жертвы в чистоте и уюте.
Зачем при этом Всадники так часто и далеко перемещаются, оставалось для меня загадкой.
Однажды мы перенеслись в древний монастырь Святого Трилистника. Горбун и великан долго наблюдали за писарем, который ночами, крадучись, пробирался в монастырскую мастерскую и при неверном свете свечных огарков марал огромные свитки поспешной писаниной.
– Он не из этих двух, – наконец вынес вердикт высокий.
По счастливой случайности я присутствовал при разговоре, поскольку Всадница велела отнести мужчинам лёгкую закуску. Из слов великана я ничего не понял, но жадно прислушивался, стараясь сохранить в памяти каждое слово, чтобы затем спокойно поразмышлять на досуге.
– Пойдёт мне на жертву, – расплылся в ухмылке карлик, потирая огромные волосатые ладони.
Постоянно грязные и сальные, распухшие пальцы горбуна вызывали во мне отвращение.
Великан поморщился и нехотя предложил:
– Можем попробовать поменять местами, отправить обратно.
Низкорослый аж подпрыгнул от возмущения:
– Потратить столько сил на перенос? Не стал ли ты слишком трепетно относиться к людям? Они лишь на фигурки на шахматной доске, забыл?
Высокий гневно топнул ногой:
– Придержи язык.
После чего покосился на меня (я усиленно притворялся монастырской мебелью) и вдруг впервые за долгое время обратился ко мне вежливо и даже дружески:
– Эллари, не хочешь побеседовать с писарем?
– Как прикажете, господин, – тут же перестав делать вид, что я одно целое со стеной, с поклоном ответил я. – Что мне следует сказать?
– Повтори тоже, что сказал при встрече нам. Поделись наблюдениями, спроси, не замечал ли он подобного, – благодушно продолжил Великий.
– И передать ответ вам? – спросил я и тут же понял, что сморозил глупость.
Всадники не удостоили меня ответом. Они почти круглосуточно следили за писарем и, посылая меня к нему с разговором, будут наблюдать за нами ещё пристальнее, так что мой пересказ не понадобится. Я мог бы сообразить и сам.
Я привык к тому, что горожане – жители моего досточтимого родного города Болео, столицы Амаге, даже уважаемые всеми Старцы, признавали мой острый ум. Ко мне шли за советами в трудных ситуациях, получив крупицу моей мудрости, долго низко кланялись и благодарили. Никого не смущал мой юный возраст и потрёпанная одежда. Поиски Знаков и попытки разгадать скрытые тайны отнимали большую часть моего времени, поэтому работа подмастерьем позволяла разве что не умереть с голоду и не носить совсем уж обноски.
Только несколько раз в жизни я так умаялся на работе, чтобы купить подарки Лиете, что не смог даже размышлять о Сущем. Тогда дал себе зарок больше так не поступать. Мне часто предлагали денег за советы, которые подчас помогали просителям сэкономить немало средств. Но даже когда я остро нуждался в деньгах, всегда отказывался.
Моя мудрость не должна была стать разменной монетой. Я не уличный шут, что сыпет премудростями за подачки. Моя цена куда выше. Я знал, что когда-то мне полностью воздастся по заслугам. В обносках и порванной обуви я ходил с высоко поднятой головой, привык уважать себя и гордиться острым умом и наблюдательностью.
Но разговаривая с Всадниками, я всё время ощущал себя недотепой, малолетним дурачком. По неведомой причине выдавал глупость за глупостью, которые помимо воли вырывались у меня изо рта. Я не стал глупее, но разница в наших статусах с Великими придавливала меня неподъёмной плитой. Это бесконечно раздражало и угнетало. Я злился, но снова и снова сам же ставил себя в нелепое положение.
Но долго сокрушаться не пришлось. Горло моё сдавило, и из лёгких выдавило воздух. Перед глазами пронеслась разноцветная рябь. Мне почудилось, что тысячи ярких серебряных искр с волос Всадницы, которая неслышно вошла в келью, полетели мне на встречу, и каждая искорка обожгла моё тело, как маленький горячий уголёк. Кожа немилосердно нагрелась и нестерпимо заныла. Мне хотелось броситься на пол и кататься по нему в тщетной надежде унять кошмарные ощущения. Но карлик поднял кулаки вверх и покачал головой, мерзко ухмыляясь. Затем начало происходить нечто странное. Всё вокруг меня стало увеличиваться в размерах, как будто на городской ярмарке я смотрел на мир через колдовское стеклышко шамана.
Внезапно мне пришло в голову, что это не мир увеличился, а я уменьшился. Стал уже меньше грубо сколоченной лавки, возле которой недавно стоял, небрежно опираясь на неё коленом. Рядом со мной высилась дурно пахнущая горка, и я внезапно понял, что это крысиный помёт. Неужели меня решили наказать за дерзость и всё-таки убрать за никчемностью и ненадобностью? Сейчас карлик наступит своим грубым башмаком, и мокрое пятнышко от меня не придётся даже вытирать, настолько оно будет мало и ничтожно.
Я закрыл глаза, покоряясь своей участи и в тоже время пытаясь охватить разумом то, что удалось понять за это время. Приходилось признать, что от разгадки бытия Всадников я всё также бесконечно далёк. Покину этот мир, так и не разобравшись с тайнами изменений. Но тело, которое было остыло, снова начало нагреваться. Неведомая сила оторвала меня от пола. Я поспешно открыл глаза и понял, что стремительно лечу по направлению к Всадникам. Карлик дико захохотал и широко открыл свой рот, из которого незамедлительно потянуло гнилью. Неужели я лечу в него? Неужели буду переварен желудком несносного горбуна? Но вскоре понял, что меня несёт в один из зрачков великана. В один из тех самых зрачков, что втягивали в себя тьму перед рассветом. В неведомую чёрную дыру: ужасающую, отвратительную и тем не менее манящую. Я попытался закричать, но из моего рта не вылетело ни звука. Достигнув зрачка, легко преодолел это препятствие и погрузился в кромешную тьму.
Неожиданно обнаружил себя в келье с высокими потолками. Тело продолжало чесаться и болеть, но мне было уже не до того.
На коленях, спиной ко мне, молился писарь пред ликом Незыблемого. Келью освещали пять небольших свечей, пламя которых боязливо затрепетало при моей робкой попытке приблизиться к монаху, чем выдало меня с головой. Писарь перестал бить земные поклоны, внимательно посмотрел на свечи и медленно повернулся назад, глядя прямо на меня огромными чёрными глазами. Роба из грубой ткани болталась на его худом теле. Длинные редкие волосы спутанной копной падали на лицо. Острые черты лица придавали бы облику писаря вид монастырской крысы, случайно превращённой в человека, если бы не глаза. В них плескалась неземная мудрость, не проходящая горечь и странно контрастирующее с этим смирение.
«Они послали меня к сумасшедшему», – промелькнула шальная мысль и тут же скрылась под напором других, более важных. «Мне впервые дали серьёзное поручение. Кем бы он ни был, не важно! Я должен сделать то, для чего меня сюда послали».
– Да хранит тебя Незыблемое, незнакомец, – глубоким, хорошо поставленным голосом обратился ко мне писарь, не поднимаясь с колен. – Присоединишься к моей молитве?
Странно, ему бы проповеди читать таким голосом. Свитки переписывать могли и те, кто не обладали таким врождённым очарованием. Куда смотрит настоятель?
– Во веки веков! Храни Незыблемое всех нас! – я поспешил ответить, как умел.
Никогда мне не удавалось достойно, а главное, правильно, в соответствии с канонами произнести все эти религиозные формулировки. Постоянно путаясь, что и в какой последовательности следует говорить, как и на что отвечать, я предпочитал обходиться обычным светским приветствием. Благо, горожане на соблюдение формальностей смотрели сквозь пальцы. Но сейчас я в монастыре, и к молитве меня приглашал писарь-монах. Он сразу распознает во мне пришлого чужака.
– Почту за честь, – совсем стушевавшись под пристальным взглядом хозяина кельи, ляпнул я.
И тут же проклял свой дурацкий язык. Я же не на приёме во дворце!
Но писарь словно не заметил моего промаха. Небрежно оправил свою робу и немного подвинулся, приглашая меня присоединиться. Понимая, что выхода нет, я опустился на колени рядом. Нарисованный тёмными широкими мазками лик Незыблемого, умело освещенный стоящими по бокам свечами, с этого места представал ещё более величественным, неземным и недоступным. Я невольно поёжился, и в то же мгновение мне показалось, что достаточно схематично изображенное по всем каноном суровое лицо исказила усмешка.
Моя надежда на то, что монах будет бормотать молитву, а я смирно постою рядом, попросту шевеля губами, провалилась. Писарь пал ниц пред ликом и надолго затих. Когда по моим ощущениям прошло добрых полчаса, ноги немилосердно затекли, а спина взорвалась нещадной болью, я, чувствуя себя очень глупо, переменил положение и тоже бухнулся вперёд, прислонившись лбом к холодному полу. Перемена позы пошла на пользу спине, но не ногам. Тогда я осторожно повернул голову в сторону моего собрата по молитве и с ужасом обнаружил, что тот не дышит. Выпрямившись, слегка тронул писаря за плечо. Ничего! Тогда я вскочил на ноги и затряс монаха уже изо всех сил. Только трупа мне ещё не хватало!
Хозяин кельи как ни в чём не бывало открыл глаза и, в свою очередь, разогнулся. С удовольствием потянулся, шумно прохрустев позвонками.
– Благодарю тебя, брат! – с поклоном прошептал мужчина. – Чувствую, что совместная молитва была во сто крат сильнее моей одиночной. Это важно. Незыблемый должен узнать, – пробормотал он совсем тихо, но я услышал, всем своим существом сосредоточившись на странном разговоре.
Я жалел об удивительной способности, которая возникла у меня в ту ночь на площади: мгновенно подмечать мельчайшие изменения. Дар исчез также быстро, как появился. Даже помнил момент исчезновения: как только присягнул Великой. Но я не собрал бы Знаки, не предугадал бы появления Всадников на площади, если бы не обладал наблюдательностью, терпением и способностью полностью сфокусироваться на интересующем меня предмете или существе.
Во всём мире не нашлось бы ничего, что смогло бы отвлечь моё внимание от писаря. Великолепнейшим куртизанкам, появись у них сейчас нелепая мысль соблазнить меня, пришлось бы с позором отступить. Самым удивительным и несметным сокровищам мира не удалось бы привлечь моё внимание. Я бы даже не взглянул в их сторону. Даже так давно манящие меня тайные манускрипты, готовые поведать мне все тайны нашего бренного мира, остались бы нетронутыми.
Между тем я поклонился в ответ, но монах, казалось, этого не заметил. Опасаясь, что он снова погрузится в долгий глубокий транс, я торопливо произнёс:
– Брат мой! Поделись со мной своей мудростью. Драгоценным опытом. Во имя Незыблемого.
– Мои молитвы простые и известные. Я повторяю их несчетное количество раз, пока они не начинают звучать сами, независимо от меня и происходящего вокруг, – с улыбкой отвечал писарь.
Но как ни старался монах смиренно опустить глаза долу, я заметил огонь, блеснувший и тут же погасший в них. А также то, что в улыбке писаря было куда больше лукавства, чем благодушия.
– О, я не об этом! – тело ломило, вдобавок от чада свечей и духоты начала совершенно некстати раскалываться от боли голова, что мешало подбирать слова с осторожностью.
«Помогли бы, Великие!» – мысленно взмолился я, но ни мысленного ответа, ни избавления от боли не получил. Впрочем, всерьёз на помощь Всадников я и не рассчитывал.
– А о чём же? – удивился монах, удобно скрестивший ноги и, казалось, не испытывающий никаких телесных неудобств.
– Я видел Знаки, – прямо выпалил я и в ужасе прикрыл глаза.
Головная боль головной болью, но нельзя же так тупо провалить первое порученное задание! При чём тут совместная молитва и увиденные мной Знаки? Неужели нельзя было подобраться к теме поизящнее? Мне даже показалось, что слова вылетели из моего рта не по моей воли. Но, видимо, это моё подсознание хотело меня как-то утешить, потому что я откуда-то точно знал, что Всадники не вмешивались в наше общение с писарем, почему-то для них это было важно.
Писарь вздрогнул всем телом.
– Какие? – требовательно спросил он, пристально взглянув мне в глаза.
В памяти всплыл разговор на площади со Всадниками, обдав меня неприятной волной непоправимости происходящего. Откуда-то я знал, что совершаю ошибку. Но какую, не понимал, потому что вроде бы цель достигнута: монах разговор поддержал. Мне ничего не оставалось, как довести дело до конца и честно ответить на вопрос.
– Герб на Ратуше, – послушно начал перечислять я, – Лоза раньше изгибалась вправо, теперь – влево. Статуя Единорога на площади Семи Лучей. Он рыл землю правым копытом, теперь опирается на левое. Жрецы стали читать проповеди в субботу, а не в воскресенье, как раньше, и утверждают, что так было всегда. Знаменитая речь Возвышающегося про Незыблемое…
– Как зовут тебя, друг?
– Эллари.
– Эллари, я – Плиний. Так ты помнишь старый герб с лозой, изгибающейся вправо?
– Да, я же сказал.
– Понимаешь, брат, я тоже помню старый герб. Без лозы. И без единорога. Со змеёй, обвившейся вокруг разящей стрелы, – тихо закончил он.
Глава 3. Всё пропало
Мне показалось, что при словах писаря свечи полыхнули алым. В келье заметно посвежело, а когда я изумлённо выдохнул, изо рта вылетело облачко пара. Монах придвинулся ко мне, судорожно стиснул мою руку и шикнул:
– Тихо. Слушай!
Меня не надо было уговаривать, я и так каждой клеточкой тела впитывал происходящее. Через несколько секунд, которые показались мне вечностью, в ушах зазвенело. Решив, что это из-за внезапно наступившей тишины, я досадливо потёр уши, но ничего не изменилось. Писарь раздражённо покосился на меня и больно пихнул локтем в бок. И тут раздался тихий свист, который внезапно перерос в натужный хрип. А затем словно раскат дьявольского хохота пронёсся по келье.
Я не отрывал взгляд от Плиния. Монах побагровел, вытянул шею и застыл немым изваянием, сжимая в руке фигурку единорога, которая до этого висела у него на шее.
– Вот и всё, – прошептал он потухшим голосом.
В келье снова стало жарко и душно, свечи горели ровно и спокойно, а тишину прерывало только наше неровное дыхание.
– Что это было, Плиний? – отважился спросить я.
– Привет от старого мира.
Голос писаря дрогнул. Он снова бухнулся на колени и замер, на этот раз не приглашая меня присоединиться. Но у меня не было времени ждать. Это были какие-то другие Знаки. Что же происходит?
– Покажи мне свои свитки, – требовательно произнёс я, отбросив всякую осторожность.
Монах медленно поднялся:
– Откуда ты про них знаешь, Эллари?
– Знаю. Время шуток закончилось. Нужно разобраться, что происходит.
Плиний горько, снисходительно и в тоже время покровительственно и мягко улыбнулся, словно умирающий старик ребёнку, который просит его повременить с уходом.
–Я уже не надеюсь разобраться. Успеть бы запечатлеть.
– Но зачем? Ты не надеешься понять, что к чему, но в тоже время не хочешь передать свитки мне, чтобы твоё дело продолжил я. В этом нет логики.
– Не обижайся, Эллари. Ты полон энтузиазма, – мягко начал писарь, и мне очень не понравился его тон, – но ты не сможешь. Ты не из них.
«Значит, он в курсе про Всадников? Ну ещё бы. Его знаки иные. Может, он даже знает имена Великих и хочет иметь дело с ними, а не с их недостойным слугой», – с досадой подумал я. Обидчивость сыграла мне на руку, потому что пока я молча дулся, Плиний истово продолжил:
– Двое придут. Незыблемый сохранит меня для них.
Я замер в замешательстве. Стоило ли признаться писарю, что Всадники уже здесь? И не двое, а трое? Что они внимательно наблюдают за ним, а я, всего лишь ничтожный слуга, послан ими же? Разрешения на это мне не давали, но именем Всадников я, пожалуй, вполне мог отобрать так интересующие их свитки.
– Плиний, они… – начал было я.
Но тут меня словно бы подхватили под мышки невидимые руки, и я обнаружил себя стоящим перед глубоко задумавшимися Всадниками. Обратный переход оказался более лёгким и безболезненным, и это не могло не радовать. Но я заподозрил, что меня поспешно выдернули из кельи для того, чтобы не ляпнул лишнего. Значит, перемещение могло быть заурядным и незатейливым. Неужели всю эту театральную постановку с изменением размеров и полётом через зрачок великана разыграли специально для меня? Не много ли чести? Или это развлечение для самих Всадников, которым захотелось немного повеселиться? Или экзамен: подобно тому как цыганские дети на площади играют с мелкими рысятами вроде бы на потеху толпе, а на самом деле родители внимательно наблюдают, как отпрыски реагируют, как развивается их характер?
Всадники стояли кучкой и с похвальным единодушием буравили взглядом стену, которая по их величайшей магической прихоти становилась окном в мир, который они желали лицезреть. Сейчас троица внимательно наблюдала за писарем, который, казалось, не заметил моего исчезновения. Он снова молился, бухнувшись на колени пред ликом Незыблемого.
Всадница рассеянно кивнула мне:
– Спасибо, Эллари, можешь идти.
На лицах моих повелителей в кои-то веки не было агрессии и злобы, а потому я набрался наглости и спросил:
– Но что это было? Что за Знаки узрел Плиний? Что за старый мир? Я мог бы забрать у него свитки силой или вашим именем.
С первых же моих слов карлик злобно ощерился в мою сторону, а после того как я закончил говорить, угрожающе двинулся ко мне, поднимая руку для удара. Но Великая лишь сверкнула на горбуна глазами, повернулась ко мне и не без высокомерия произнесла:
– Никто не обещал тебе, Эллари, ответов на вопросы. Ты взят в услужение, по просьбе твоей. Не забывай же о милости, тебе оказанной, будь благодарен и смиренен.
В любой другой день и час я бы молча склонил голову и, скрипнув от бессилия зубами, удалился прочь. Но сейчас меня ещё трясло от пережитого волнения и возбуждения, кожа помнила ожоги, а тело – ужасающий полёт. Но главное, я открыл для себя, что писарь не так прост, он знает о Знаках, о других Знаках, о существовании которых я даже не подозревал. Я и сам соприкоснулся с чем-то, что Плиний назвал «приветом от Старого мира». Мне стало плевать на ставшую уже привычной агрессию карлика и высокомерие Всадницы. Меня понесло.
– Готов служить, о Великая, – дерзнул я ответить, почувствовав, что момент настал (сейчас или никогда!), – но, льщу себя надеждой, что могу принести куда больше пользы, если буду понимать, что к чему. Вы даже не сочли должным сообщить мне ваши имена. Я не обладаю магическими способностями, но смог не просто прочитать Знаки, а просчитать момент вашего появления. Мне есть что предложить! Я могу помочь!
– Да что за надоедливая муха, – прорычал высокий Всадник, но был также остановлен простертой к нему рукой Всадницы.
– Эллари мой, – холодно напомнила девушка.
Мужчины, ворча, отступили.
– Ты во многом прав, Эллари, – мягко заговорила Великая, и я снова изумился тому, как быстро она переменила мнение, – но и во многом ошибаешься. Прежде всего, способности к магии у тебя есть, иначе ты не смог бы нас даже увидеть. Магом человека делает Сила, а не знание заклинаний. Сила течёт в твоих венах. А благодаря нашей связке она будет усиливаться.
– Великая, не стоит! – торопливо вмешался высокий.
Всадница даже не обернулась.
– Он и сам поймёт, – досадливо махнула она рукой. – Хотите вы или нет, но это уже происходит. Эллари, мы скажем тебе наши имена. Точнее, одни из наших имен, ведь мы многолики. Я – Оулини, это – Эгон Дайк, – девушка повернула голову в сторону недовольного великана, а затем указала на карлика, – и Глед.
У меня возникло страшное подозрение, что милости Великой я удостоился не из-за своих пламенных речей, убедительных аргументов и расторопной службы, а из-за её врождённого чувства противоречия. Похоже, Всаднице доставляло удовольствие действовать наперекор желанию Всадников-мужчин. Неужели этой же причине я обязан своему чудесному спасению?
Но, как ни странно, мужчины тоже сменили гнев на милость. Низкорослый горбун как ни в чём не бывало шутливо поклонился. Эгон Дайк слегка склонил голову, отчего я едва не потерял сознание и поспешил отвесить обоим Всадникам низкий поклон, что вызвало их насмешливое фырканье.
– Вопросы твои сформулированы верно, – продолжала Оулини, – но ответить на них не так просто. Пока тебе не ясна сама наша природа. Она эфемерна.
– Осторожно! – тихо, но очень зло прорычал Глед.
Но больше всего меня удивил Эгон Дайк. Великан, который наблюдал всю эту сцену с непередаваемым выражением лица, неожиданно сделал шаг вперёд и вкрадчиво произнёс:
– Ну что же ты, Великая? Сказала «а», говори и «б»!
Видимо, все Всадники меняли своё мнение так же стремительно, а не только девушка, которую хотя бы извиняла её принадлежность к слабому полу, как известно, не отличающемуся постоянством. Только что великан пытался остановить Оулини, чтобы та не сболтнула лишнего. И вот уже призывает её высказаться яснее. Но зачем?
Между тем девушка в ярости топнула ногой:
– Эгон! Перестань.
Но Всадник уже наступал на неё, яростно выплёвывая слова:
– Ты считаешь, что можешь вот так раскрыть наши имена первому встречному, по нелепой прихоти, сумасбродству и дурацкому противостоянию с нами, взятому под твоё крыло? Внушать ему, что он силён? Раскрывать наши секреты? Так давай расскажем всё. Нет, ну если ты так ему доверяешь! Если сплела связку с проходимцем! Ты всё не можешь забыть своё поражение в нашем споре, Великая?
Оулини побледнела и отступила на шаг:
– Прекрати.
– Отчего же? Мы можем всё сейчас же исправить, отправив Эллари обратно. Да, связок тебе не создать теперь пару тысячелетий. В любом случае! Но они тебе и не нужны. Или давай, оправдывай высокое доверие. Ну же! – продолжал бушевать Эгон Дайк.
Я перестал понимать, что происходит, но каждой клеточкой ощущал грозящую мне опасность. Спрятаться было негде. Постарался вжаться в стену кельи, мне даже показалось, что та сочувственно приобняла меня за плечи.
– Он не поймёт! – почти простонала Оулини.
– Ой ли? Он, поджидающий нас на площади? Прочитать Знаки – ладно, возможно. Но предсказать наше появление?! Знать, где нас ждать! Ты уверена?
С каждым словом Эгон всё повышал и повышал голос, понемногу приближаясь к Оулини. Девушка побелела как полотно, её глаза метали молнии. Глед откровенно наслаждался ситуацией, пожирая глазами разбушевавшегося Всадника и загнанную в угол Великую. Я мечтал провалиться сквозь землю, стена кельи по моим ощущениям сочувственно отодвинулась назад на пару сантиметров, но я понимал, что и они меня не спасут.
– Так что ты решила? – внезапно совершенно спокойным голосом произнёс высокий Всадник.
Оулини сжала кулаки так, что побелели костяшки, бросила на меня затравленный взгляд, отчего мне захотелось уменьшиться в несколько раз, а лучше стать маленькой горошинкой и закатиться в ближайшую щель кельи. Да хотя бы тем самым крысиным помётом, неважно. Лишь бы не стоять здесь и не смотреть на сцену, которая началась из-за моих неосторожных слов. Шея девушки напряглась, лицо исказилось, и я подумал, что мне несдобровать. Как вдруг Великая ещё раз стрельнула в мою сторону глазами, обмякла и прошептала:
– Пусть всё останется как есть!
Великан смерил её тяжёлым взглядом с высоты своего роста, едва заметно улыбнулся и спокойно и ровно произнёс:
– Быть посему.
Карлик хихикнул и шумно почесал левый бок.
– Эллари, друг мой, – Эгон Дайк шагнул ко мне и положил свою мощную руку мне на плечо, отчего я содрогнулся. – Ты уже понял, почему лоза на гербе теперь изгибается в другую сторону? Почему жрецы читают проповеди в субботу, а не в воскресенье?
Голос Всадника звучал дружелюбно. Даже в прищуре карлика не было угрозы. Оулини же смотрела прямо перед собой, мимо меня, словно происходящее её нисколько не касалось.
– Происходят изменения Сущего, – осторожно ответил я, – это предвещало ваш приход. Пророчества предупреждали об этом.
– Ты путаешь причину и следствие. Не мир меняется перед нашим приходом. Мы появляемся, когда меняется Сущее. Но понял ли ты, почему?
В моей голове словно ударила молния. Мне не приходило в голову таким образом посмотреть на события. Но ведь это означает… Означает… Храни нас Незыблемый!
Но тут карлик вскочил на ноги и завопил что-то несвязное: