Фонарейка

Мечты и реальности

– …а у вас какая мечта?

– Ну… не знаю… наверное, увидеть мир…

– А реальность у вас какая?

– В смысле… какая? Обыкновенная?

– Обыкновенная, это какая?

– Вы что, смеетесь?

– …откуда вы?

– А как вы узнали, что я… не отсюда?

– …так в этом мире что, у всех одна реальность?

…есть миры, где мечта на всех только одна, зато реальности у всех разные – найти этот мир не представляется возможным…

– …а эта мечта странная, очень странная…

– …а о чем она?

– Да не в этом дело, мечта-то простая про дом на окраине маленького городка… Но вы представляете, что она придумала?

– А что такое?

– А то… она уверяет, что между мечтой и реальностью должно быть еще что-то… кто-то должен мечтать мечту и жить в реальности…

– Бред какой-то, а что, мало, что мечта живет в реальности, а реальность мечтает мечту?

– Ну, вот она говорит, что мало этого, что должен быть кто-то между… И есть какие-то миры, где живут эти промежуточные звенья, у которых нет ни мечты, ни реальности… и нужно найти эти миры…

– …сумасшедшая.

– Точно…

Удар в молнию

…прислушиваюсь.

Гроза подступает, ближе, ближе, уже слышу раскаты грома, уже вихрями завывает ветер, носятся смерчи по бесконечной степи.

Оглядываюсь, не видит ли кто, распахиваю двери дома, бегу в бесконечную степь, где уже вспыхивают молнии, вскидываю руки, жду…

– …и главное… никогда не выходите из дома в грозу…

Это мама.

– Так у нас всегда гроза!

Это мы.

– Вот никогда и не выходите!

– …не выходите из дома в грозу.

Это я.

Племянникам.

Бросаем цветы на свежую могилу.

Ханна.

…в первый раз было лучше, в первый раз было изменение скорости света и искривление не неба, а какой-то канвы, на которой крепится небо. Теперь не так интересно, теперь про каких-то драконов и магов с пометкой, что всего этого не бывает на самом деле.

Это история о молнии, которая ударила в человека, и стала…

…я зову их из дома, они не идут, в страхе смотрят на вихри…

Здесь всегда гроза.

А дождя нет.

Смотрю на смерч, из которого проглядывает луна, чуть погодя показывается краешек второй луны и огрызок третьей.

Осторожно оглядываюсь, не видит ли кто, приоткрываю дверь.

Бегу навстречу вихрям, готовым подхватить меня и унести.

Вспышки молнии озаряют ржавую башню, про которую прадедушка рассказывал, что она умеет летать.

Замираю в степи, поднимаю руки.

…касаюсь чужого сознания, чувствую, опять не то, какие-то намеки на скорость света и искривление канвы, на которой висит небо, но только жалкие намеки…

Что-то происходит, он хватает и не отпускает меня, пусти-пусти-пусти…

…вырываюсь.

…это история о молнии, которая ударила в человека, и…

…обреченно смотрю на степь далеко внизу, пытаюсь вернуться назад, беспомощно бью в землю, чер-р-рт…

Теперь я знаю, что такое чер-р-рт…

…бросают цветы.

Бросаюсь на собственное тело, буквально вонзаюсь в мозг, ну же, ну же, ну…

Открываю глаза.

Шевелю непослушными губами.

– …иски… искри… вле… прос… тра… ско… ро… све… про… межу… конеч…

Электрический разряд вспыхивает, гаснет.

Это история о молнии, которая ударила в человека, и…

…спохватываюсь, догадываюсь, что нужно сделать, вонзаюсь в проржавленную башню, которая вспыхивает электрическими всполохами, оживает, откликается, взмывает в вихри, в бурю, в смерч, разлетается на осколки, обломки, которые в потоке смерча и электрических всполохов несутся в звездную бесконечность…

…странная цивилизация, если это вообще можно назвать цивилизацией, нагромождение стальных обломков в потоке вихрей и электрических всполохов. Так или иначе, колонизация планеты не представляется возможной…

– …а раньше грозы были, – вспоминает кто-то.

Кому-то не верят.

Выходят из дома убирать пшеницу…

Тайна дома на холме

…да как вы не понимаете, это невозможно!

Не говорите мне это, не сущетсвует такого слова.

Еще как суще…

…слушайте, я за что вам плачу? Вам всего-то навсего надо разгадать тайну дома на холме!

Да вот в том-то и дело, что в нашем мире это не получится!

А что за мир такой, домов, что ли, нет? Или, – усмехается, – холмов?

Да нет…

А чего вам не хватает?

Тайн.

В смысле?

Тайн. Вы понимаете, что здесь все известно, что что бы ни происходило в этом мире, об этом сразу же знают все! Как вы предлагаете здесь разгадывать тайны?

Тогда… тогда вы не будете разгадывать тайны…

Перевожу дух, наконец-то дошло…

…вы будете их создавать. Вы создадите в доме на холме тайну, которую не будет знать никто…

Но это невоз…

…нет такого слова.

Сжимаю зубы, что-то вспыхивает внутри:

Х-хорошо… сделаю…

…я сделал тайну.

Да? – шеф смотрит на меня, кажется, удивленно, – и… где же?

В доме. На холме.

Так покажите мне её.

Как же я вам её покажу, тогда она перестанет быть тайной.

То есть… хотите сказать, тайну никто никогда не узнает? А ловко вы устроили, теперь и не проверишь, сделали вы тайну или нет…

Дом за краем света

Ш-ш-ш поднялась на холм, перекидывая из руки в руку тяжелый саквояж, оглянулась, ища дом, в котором ей предстояло поселиться. Дома на холме не оказалось, – Ш-ш-ш даже заглянула за холм, но дома не было. Ш-ш-ш хотела позвонить Ъ, но вспомнила, что телефон уже не изобрели. Ш-ш-ш уже собиралась идти обратно к станции, но вспомнила, что поезда еще тоже не изобрели. Ах да, спохватилась Ш-ш-ш, если я вспомню про дилижансы, то на станции меня будет ждать дилижанс, который довезет до города… Но тут же Ш-ш-ш спохватилась, что у неё нет денег на обратную дорогу, всё её имущество было в саквояже, а больше ничего не было.

Ш-ш-ш остановилась, думая, что делать дальше, огляделась, не видит ли кто, осторожно переместилась в те времена, когда телефоны уже были, набрала номер Ъ, и только когда в трубке зазвучали гудки, вспомнила, что у Ъ нет не только номера, но и телефона.

– Алло, – послышался голос Ъ. Голос, по крайней мере, у него был.

– Я приехала, – сказала Ш-ш-ш, – но здесь… нет никакого дома.

– Ну, разумеется, нет, с чего бы он был?

Ш-ш-ш не понимала, зачем Ъ нанимал её жить в доме на холме, если на холме нет никакого дома.

– Но… где же дом?

– Так это я вас послал выяснить, где дом!

Ш-ш-ш внимательно посмотрела вглубь веков – до тех бесконечно далеких времен, когда участок суши, на котором она стояла, только поднялся из воды. Но никакого дома не было и в помине, на этом холме никто даже не собирался строить дом. Тогда Ш-ш-ш заглянула в бесконечно далекое будущее, где уже не было ни намека на людей – но и там не нашлось даже руин дома. Ш-ш-ш снова огляделась, что никто не видит, быстро пробежалась по вариантам реальности, споткнулась обо что-то жабродышащее, плавниковое, сжалась в комок, обдаваемая лютым морозом, в который раз пообещала себе в следующий раз набросить шубу, которой у неё не было, в который раз поняла, что в следующий раз не вспомнит. Ш-ш-ш почти обрадовалась, когда нашла что-то вроде дома на склоне холма, но тут же поняла, что это не дом, а кто-то фыркающий, выпустивший иглы, гулко затопавший в лес.

Ш-ш-ш вернулась в свое место и в свое время, как всегда чуть-чуть пропустила, оказалась чуть раньше, чуть позже, чуть-чуть не в той реальности, кажется, саквояж был другого цвета, или вообще не было никакого саквояжа, Ш-ш-ш уже не помнит.

Дома нет, сказала Ш-ш-ш, нигде нет, сказала Ш-ш-ш, здесь какая-то ошибка…

…никакой ошибки, есть дом, вы понимаете, он убегает, он прячется по мирам и измерениям, как вы не понимаете, а вы должны его найти, я вам за что плачу в самом-то деле. Ш-ш-ш осторожно высматривает варианты, сама не замечает, как в дебрях миров и измерений мелькает длинный хвост дома, тут же исчезает, – Ш-ш-ш бросается за ним, бежит по горячему следу, принюхивается.

Ъ ставит силки между временами и ждет, когда в них заплывут дома, бездомные, странствующие, он ловит их сетями, обжаривает на сковороде, где они беспомощно бьют хвостами, Ъ приправляет их пряными пряниками и пряничными пряностями, ест.

Ш-ш-ш разводит руками, не вижу, не знаю, нет никакого дома, это вам показалось, что дом, а так никакого дома нет.

– Показалось? – Ъ многозначительно посмотрел на свою работницу, – а что у вас в саквояже, позвольте узнать?

– Ну, знаете, это мое личное дело, – отрезала Ш-ш-ш.

– Да не скажите… а ну-ка открывайте!

Ш-ш-ш распахивает саквояж, дом опрометью выскакивает, Ш-ш-ш прыгает в седло дома, во весь опор скачет через миры и измерения, перепрыгивает целые реальности, дальше, дальше, дальше. Ъ бросается следом, врешь, не уйдешь, Ш-ш-ш командует дому прыгать – дальше, дальше, за пределы миров и вариантов, за край света…

Негород нечайников

…в этом городе…

…да нет никакого города, что вы несете-то вообще, какой город, где вы здесь город увидели?

Ну, значит, в этом негороде…

…совсем хорошо. Но уже ближе к истине…

…так вот, в этом негороде живут разбитые чайники…

…что вы несете вообще, чайники не могут жить…

Ну хорошо, хорошо, значит, неживут разбитые чайники. Они приходят сюда со всех концов света, расколотые, пытающиеся собрать себя из обломков – безуспешно.

Он бережно склеивает разбитые чайники, когда не хватает осколка или кусочка, он отламывает кусочек самого себя.

…а как его зовут?

…а он вам не скажет, его имя лежит в ящике комода под стопками белья, лень доставать.

Он бережно расставляет чайники по улицам, где они по вечерам светят уютными лампами из окон и фонарями на крылечках…

…стойте, стойте, что вы несете вообще, какие крылечки-окна, это же чайники!

Ну да, крылечки и окна, вы что, чайники не видели никогда? Ну и вот, а потом к городу потихоньку начинают прибиваться разбитые судьбы, даже не судьбы – осколки судеб, даже не осколки – осколки осколков, которые пытаются собрать самих себя. Он склеивает разбитые судьбы, отводит их в чайники, каждой судьбе достается чайник с уютным крылечком, прихожей, камином и лестницей на второй этаж.

Он все ждет, когда в город чайников придет его собственная судьба – а где и как он её разбил, он вам не скажет, он не помнит, или помнит, но не хочет говорить. Он заглядывает в лицо каждой судьбе, качает головой – нет, не та.

Последнее время совсем был завал с работой, слишком много пришло разбитых чайников и разбитых судеб, еле успевал склеивать. А потом как отрезало, никто больше в город не приходил. Он…

…кто он?

Ладно, он как-нибудь достанет свое имя из ящика комода… Так вот, он даже повесил на самом высоком чайнике яркий фонарь, чтобы освещал дорогу путникам, – но никто так и не пришел. Так он и ходит по городку, ищет свою судьбу. Над ним уже посмеиваются, говорят, что ты ищешь вообще, нет у тебя никакой судьбы и не было никогда, – он не верит, или делает вид, что не верит, кто его поймет… ах да, он имя вам свое обещал, ладно, как-нибудь поищет…

Вечер воспоминаний

– …воспоминание, – требую я.

Я, конечно понимаю, что мне и так дадут воспоминание, и все-таки требую, как будто в глубине души боюсь, а вдруг забудут, а вдруг не заметят, а вдруг вытолкают из очереди, и нужно кричать, расталкивать локтями, чтобы увидели, услышали, вспомнили… Наверное, это тоже какое-то воспоминание, только я не помню, какое именно, потому что мне его еще не дали.

– Воспоминание, – требую я.

Мне дают воспоминание – осеннее, зябкое, подернутое туманами, пахнущее пряностями и прелыми листьями в лесу, куда мы идем собирать тыквы, их нужно срывать с веток, большие, тяжелые, сияющие горящими глазами, – мы складываем их в корзины, тащим домой, расставляем по темным залам, чтобы осветить темноту осенней ночи…

…не так, не так, все не так, кричу я, так не бывает, тыквы не растут на деревьях, они вьют гнезда или прячутся в дуплах, вылетают по ночам, оглашая темноту осенней полуночи гулким – У-гу-у-у-у! – и… и… и нет, опять я все путаю, все-все-все, все должно быть не так, а как, я не помню.

– Воспоминание! – требую я, – воспоминание!

Меня не слышат, мне дают понять, что мне уже дали воспоминание, больше одного за раз не дают, а хочешь еще, иди, исполняй, что потребуют…

Я иду, исполняю, что потребуют – я не знаю, что требуют, память не говорит мне этого, мне не дают воспоминания о том, что я делала. Возвращаюсь откуда-то из ниоткуда, спскаюсь на землю на парашюте, снимаю верхние покровы, на которых радиация, надеваю новые покровы, на которых тоже радиация, здесь везде радиация.

…воспоминание, – требую я, когда возвращаюсь.

Мне дают воспоминание – до неприличного быстро, даже не дали крикнуть второй раз, обратить на себя внимание, просто бросили на меня воспоминание, которое вцепилось когтями в разум, мяучит, царапает, не оторвать. Мы пашем землю и сажаем пряники, красивые, печатные, имбирные, у сестренки не получается, родители ноют, а-а-а, помоги-и-и е – е-й, она же мла-адшенькая… Помогаю, не успеваю засеять свое поле, уже понимаю – ничего не вырастет, обидно до слез.

По осени бежим к полю, с нетерпением смотрим, что получилось, собираем пряничные дома, у меня на поле вырос добротный дом, не дворец, но хороший дом, в таком жить и жить. С восторгом поднимаюсь на крыльцо, открываю дверь, вхожу в просторный холл с лестницей на второй этаж, а где-то там еще мансарда… Младшенькая захлебывается ревом, ничего не проросло, так, какие-то жалкие кусочки стен, и все. Родители бросаются ко мне, а-а-а, отдай, уступи сво-о-ой, она же мла-адшенькая… Срываюсь на крик, прогоняю всех, а ну не смейте, это мое, мое, мое. Поворачиваю рычаг, дом расправляет крылья, только меня и видели, провалитесь вы со своей младшенькой..

…трясу головой, все не так, не так, не так, дома не выращивают на поле, их пекут в печи, у меня получилось, а у младшенькой нет… или все было не так… я не помню, я снова требую:

– Воспоминание!

Меня не слушают, мне напоминают, что воспоминания просто так не дают, получите задание, там и дадут что-нибудь вспомнить…

Выхожу на улицу, еще одна я бросаюсь ко мне, пытаюсь вырвать воспоминание, которое я прижимаю к груди, вторая я кричу пронзительно, надрывно:

– Отдай! Это мое, мое, мое!

Убиваю вторую себя одним выстрелом, вторая я падаю на тротуар, рассыпаю воспоминания. Хочется подобрать их, вдруг там что-то, чего нет у меня – не подбираю. Не хочу опускаться до того, чтобы отнимать что-то у убитой – а вот других меня это не смущает, другие я бросаются к умершей, растаскивают воспоминания, даже не замечают, что хватают те, которые у них уже есть, уносят, как бы никто не отобрал, ссорятся, а у тебя не настоящее, потому что у меня такого нет, а у меня настоящее воспоминание, то-то же, да врешь ты все, это у меня настоящее…

Ухожу от них, думаю, кто первый из нас соберет все кусочки памяти, станет свободной, и что это вообще может значить – стать свободной…

– …воспоминание, – требую я.

Они медлят, поэтому я кричу:

– Воспоминание!

Они снова медлят, меня охватывает страх, неужели воспоминания кончились, должны же они были когда-нибудь кончиться, вот они на мне и кончились… Нет, кто-то бережно протягивает мне воспоминание, осторожно, не разбейте, хочу сказать, что я всегда осторожно, не удерживаю тяжелое воспоминание, роняю, – ай, ах, – воспоминание разлетается на мелкие осколки. Собираю осколки, пытаюсь хоть как-то склеить, меня прогоняют, идите, идите, не задерживайте очередь, вы что, не слышите… ухожу, тут же бросаюсь умолять дать мне еще одно задание, хоть какое-нибудь, я все сделаю за воспоминание, все-все-все…

Меня отправляют куда-то в никуда, стартую, выверяю координаты, мне показывают очередную пустынную землю, на которой – если присмотреться – живут воспоминания. Не мои, чужие – одно, два, миллион, воспоминания о том, что было здесь когда-то бесконечно давно, воспоминания о воспоминаниях о воспоминаниях, их нужно собирать одно за другим, оставить после себя безжизненную пустыню, бережно принести воспоминания в ладонях кому-то невидимому, кто даст мне кусочек моих собственных воспоминаний.

Все жду, когда мне в руки попадет воспоминание о том, как я потеряла воспоминания – наверное, кто-то так же, как я… (стерто) и… (стерто) и… и теперь я также чужие воспоминания… и кто-то придет из безжизненной пустыни, и будет просить кусочек своих воспоминаний в обмен на…

…стерто…

…стерто…

…стерто…

Протягиваю в ладонях чужие воспоминания, протягиваю руки за своими, – мне в ладонь бросают воспоминание, тяжелое, массивное, еле удерживаю. Как мы учились объезжать кровати, держаться на матрацах, не падать, когда кровать одним махом перескакивает через широченный овраг или высокую ограду. Тогда был Часоворот, вот это я помню, праздник Часоворота, когда принято покупать новые кровати на долгую-долгую зиму, и младшенькой купили, ну она же младшенькая, ей надо, а ты пока потерпи… Ору, что и так терплю всю жизнь, все ей, все ей, ничего мне, все взвиваются, а-а-аа, как тебе не сты-ы-ыдно-оо-о…

Наступает ночь, устраиваемся на кроватях, моя старая кровать отзывается протяжным скрипом, бежит мелкой рысью, галопом моя кровать давно уже не умеет. Делать нечего, устраиваюсь поудобнее, с легкой завистью смотрю на то, как резво бежит кровать сестры. Огибаем крутой овраг в мире снов, я вижу, как новенькая неумелая кровать сестры срывается с узкой тропы, кувырком летит в пропасть, я подгоняю свою кровать, хотя уже понимаю, что ничего не успею сделать…

…стоп, стоп, все не так, возмущаюсь я, совсем-совсем не так, ведь это было еще в детстве, если младшенькая погибла еще тогда, то кому требовали отдать дом, когда мне было двадцать, а младшенькой семнадцать, я точно это помню, я помню, помню, я…

Что вы мне подсовываете, – я снова срываюсь на крик – что вы мне подсовываете, это вообще не мои воспоминания, кто я, откуда я, скажите же, да скажите же мне, вы, слышите меня там, эй вы все, в очереди, что вы стоите, чего вы ждете, вас обманывают, да вы сами посмотрите-то, вот они, воспоминания ваши, они на осколки бьются, где вы такое видели, чтобы воспоминания на осколки бились, вранье все это, вранье, вранье, вранье…

…замираю, жду, что они со мной сделают, – они ничего не делают, смотрят насмешливо, а кто ты, а ты никто, ты одно из воспоминаний о воспоминании, здесь только воспоминания, на этой стороне вселенной, а то, о чем воспоминания, то на другой стороне, туда не добраться, это же другая сторона, ты же понимаешь. Я понимаю, я отступаю, ухожу из очереди, меня окликают, а как же очередное задание – да провалитесь вы со своими заданиями, не буду ничего делать. Задача, которая должна была стать моей, падает в бездну, рассыпается в прах, еще успеваю прочитать, что это было – развернуть вселенную в пятимерную ленту Мебиуса, чтобы на одной стороне оказались и воспоминания, и…

История из букв

…ну, прежде всего, автор решился на очень смелый по нашим временам ход – в своем произведении, если это можно назвать таковым, он использует буквы, что для наших времен уже большая редкость. Автора не смутило, что в наши времена никто толком не знает, как использовать буквы, и что с ними делать. Тем больше поражает смекалка писателя, который выстроил исполинские каменные буквы, расставил их по пустоши, – А, В, С, даром, что кто-то поговаривал, что таких букв нет, существует только А. Те немногие, которые осмелились отправиться на пустошь и почитать удивительный роман, могут пройти по некоей имитации не то города, не то лабиринта, увидеть удивительную историю о юности, о пробивающихся надеждах, которые впоследствии рассыпаются в прах – об этом свидетельствуют беспомощно разбросанные в финале буквы.

Поговаривают, что однажды группа энтузиастов решила поменять концовку и попыталась поднять брошенные буквы – но в неумелых руках неумело же сделанные буквы рассыпались на куски, отчего история о разбитых надеждах стала еще более выразительной…

Исчезнувший город

– …здесь.

– Простите, но…

Возница равнодушно повторяет:

– Здесь.

Смотрю на руины, почти занесенные песком, с трудом узнаю облик того, чего так до сих пор толком и не видел.

– Таймбург? – спрашиваю без особой надежды.

Возница пожимает плечами:

– Легенды говорят, что да.

Отмечаю про себя, что сегодня мне повезло, если это можно назвать – повезло, Таймбург показал мне крохотный кусочек себя, огрызок колонн с неразборчивой надписью…

.

Я уже не спрашиваю то, что должен спросить, я спрашиваю:

– И что на этот раз?

По глазам вижу – они не понимают меня, они все, терпеливо поясняю:

– Где город?

– Какой, простите… город?

Вдох-выдох:

– Город Таймбург.

– Простите… первый раз такой слышим… Маленький городок, наверное… если бы вы нас про что-нибудь общеизвестное спросили, мы бы сразу же…

Хлопочут, очень хотят помочь мне, которого принимают за туриста, ищут город, которого…

Присвистываю, это новенькое что-то, тут одно из двух, или в этом мире Таймбург появится через тысячи лет, когда от моих костей не останется даже праха, или Таймбурга в этом мире не будет вообще, и даже если я наполню умы и сердца людей легендами и преданиями о Таймбурге, он так и останется в легендах.

.

– …я умер? – спрашиваю я.

Вспоминаю, что спрашивал об этом уже миллионы раз, и не получил ответа.

– Я – память? – спрашиваю я.

Получаю ответ что-то вроде памяти в квадрате, память памяти, вспоминаю, что спрашивал об этом миллионы раз.

.

…можете выбрать другое воспоминание.

Пытаюсь вспомнить, кто это говорит, не могу.

– Например… день рождения какой-нибудь…

– Когда я попросил на день рождения город?

– …или вашу первую любовь…

– …мимолетная встреча на пути к городу…

Кто-то с фантастическим терпением перебирает мою память, ищет тот день, когда я увидел город – память встает на дыбы, ржет, сопротивляется, не поддается, проклятая память, какого черта ты не даешь мне то, что я хочу взять. Пробую сменить тактику, пробую сделать вид, что мне неинтересен никакой город (опять этот город), что я вообще не знаю про город (опять город!) – память чуть-чуть приоткрывает очертания Таймбурга как раз настолько, чтобы тут же схлопнуть их снова.

На доли секунды.

На доли долей секунды.

Которых мне хватает, чтобы буквально ворваться в тот давно ушедший день, когда я был в Таймбурге, а я был, был, я помню это, иначе бы не было в памяти никакого Таймурга, – я врываюсь в город на своем верном Цезаре, я сжигаю город дотла, дочиста, так, что время не оставит даже руин, я ухожу от пепелища победителем, я вспоминаю…