Интеллектуальная мысль Рязани

Христианство что есть? Образ спасения падшего. Сколько уж знаем мы спасенных? А как они спаслись? В Церкви Христовой. Пусть живет, как велит Церковь, и спасется. Кому не совсем ясно, чем и как совершается в Церкви Божией спасение, тому вот что надо сказать: «Веруй во все, во что веровать повелевает Святая Церковь, и, приемля благодатные силы чрез Таинства и возгревая их чрез участие во всех других священнодействиях и чрез исполнение всех других постановлений Святой Церкви, иди неуклонно путем заповедей, Господом Иисусом Христом нам прописанных, под руководством законных пастырей, и спасешься». – Если осмотримся кругом, то увидим, что все сие уже действует окрест нас!

Плохо жить в монастыре тому, кто в общении со многими хочет жить там, как бы в обществе. И там одного только знать надо, – настоятеля или духовного отца и старца; а относительно прочих должно быть так расположенным, как будто их нет.

У турок нет театра, его заменяют они опиумом. Опиум и театр – одно и то же. Театр есть вещь вовсе не христианская, и умен человек, который не бывает в нем. Мы его переняли у Запада. Западом и наказывал и накажет нас Господь, а нам в толк не берется. Другая злая у нас вещь – наша литература, западным духом наполненная, и ту очищает Господь тоже ударами с Запада. Но все неймется. Завязли в грязи западной по уши, и все хорошо. Есть очи, но не видим; есть уши, но не слышим; и сердцем не разумеем.

Театры правительством придуманы для тех, кои не ищут спасения, чтобы они не предались злейшему какому пороку; для ищущих спасения есть Церковь, где не представительно, а самым делом Господь, Ангелы и все святые общаются с нами! Деньги же, которые надо на театр истратить, не лучше ли отдать нуждающимся.

Бывают минуты, когда очень нужно слово. Скудность слова есть наказание Божие.

Надо дома строить свой Иерусалим.

Дыхание христианина должно состоять из покаянных воздыханий, и, когда нет их, это значит, что он задохнулся.

Вас хвалят. Что ж тут дивного? По частичке от каждой похвалы падает на червяка самолюбия и тщеславия и питает его; он растет незаметно для вас, позволяет быть и смиренным чувствам, пока не окреп. А когда созреет, все подъест зараз. Опасно! Похвала щекочет сердце, останавливает ревность и расслабляет. Это то же, что бегущему подставить ногу. Остановка в духовной жизни есть уже движение назад. И это худо! Что же делать? Смиряйте сами себя и подавляйте возношение мысли и сердца всякими смиренными о себе чувствами.

Сходим однажды в церковь, положим дома пять поклонов, прочитаем страницу спасительной книжки – и попали в святые. Куда как верно! Уничиженный труд телесный много помогает. Желайте оскорблений и паче – неправых; по крайней мере, встречайте их, как спасительный пластырь, Господом прилагаемый на рану тщеславия. Похвалы заморозят вас, и выйдет из вас мраморное изваяние, не некрасивое наружно, но безжизненное.

Хорошо, что душа молится во сне, когда не даем ей свободы молиться вдоволь днем. Однако же – это доброе напоминание! Дается знать, чтоб вы прилежали к молитве и молились, не ленясь…

Бог поругаем не бывает. К немощам нашим весьма снисходителен, а непокорства терпеть не может.

Вам желательно разгадать, чего ради Господь столько времени позволяет иноверцам угнетать православных. Где нам досягать до высоких и зреть глубокие помышления Божии! Видите, каково наше разумение? Пророчат (в календаре) 15 градусов тепла, а выходит 20 градусов мороза. И это в обычных вещах… А до путей Божиих куда нам?

Вот и год на исходе! Как скоро течет жизнь, час за часом, день за днем. Глядишь, и дверь гроба пред глазами. Что делать с душою? Великая хитрость нужна, чтоб владеть собою. Старцы Божии одолевали себя, но и то не всегда. Вот тут и толкуй о силе воли и самовластии души! Где она, укажите, философы? Только тому, кто Господу отдаст себя со всем, дается сила владеть собою, или вливается в него такая сила.

Как человек очистит свое сердце? Трудом в исполнении заповедей, противоположных страстям. Проси помощи, но и сам трудись. Без своего труда и помощь не придет. Но и из труда, если не придет помощь, ничего не выйдет. И то и другое нужно.

У нас нет книг, читая которые, можно бы образумиться тем, кои еще способны к образумлению… Нужны жаркие книги защитительные против всех злостей. Следует нарядить писак и обязать их писать.

Горе нам! Запутал нас сатана и не можем выпутаться. Прописал такие тиранские законы, что мочи нет, а следуем им и исполняем их рачительно. Сколько яду! Вы, думаю, все сие знаете. Достается вам от всего этого. Терпите и молитесь. Господь всесилен. Не заметите, как вышвырнет из сего омута.

Какие по временам безотрадные приходят мысли! К чему доведет нас наш образ мыслей, наша литература, наши обычаи!

Дело делается лучше, когда делается само собою, ибо тогда оно устрояется не человеческим умом, но Божиим изволением.

Господь не взойдет в сердце неверующее, хоть стоит у дверей и толчет, а вне Господа какие утешения?

Со страхом и трепетом подобает нам проходить дело свое и житие свое, и служение свое, то, что кому положено, и где и как положено.

Не думайте, что вы найдете себе помощь в развлечениях. Развлечения и без того тоску наводят, а при тоске от них еще тоскливее. Да, так. В минуты веселости внешней забывается болезнь сердца, но зато, когда по миновании увеселений и развлечений душа остается одна, дает же она знать о себе своему хозяину удвоенным, утроенным и даже удесятеренным гореванием и тоскованием. Вязало горе, и ну развлечений искать! Бросьте, лучше у Господа просите милости, утешения, и у Пречистой Владычицы. Вот если Они дадут, то уж дадут, как следует, прочные утешения. К Ним и обращайтесь!

На всех степенях бывают грешники, и милость Божия покрывает их, ожидая обращения. Частностей обобщать нельзя, то есть от одного случая заключать к характеру человека и от одного человека к целому классу людей. Да и всегда, при речах осуждающих, держите правило: не верить. Один старец, когда к нему пришел кто-то и начал говорить худо о другом, спросил его: «Откуда знаешь о том?» Тот сказал: «Один добрый человек рассказал» «Ну, нет, не добрый, – отвечал ему старец. – Если бы был добрый, не стал бы худо говорить о другом». Так и нам надо.

Владыками нужно быть над самими собою. На то мы созданы, на то и воссозданы Господом! Есть у нас две стороны: неопределенное течение желаний и помышлений и сознательно свободная и разумная деятельность. Последняя должна рассевать мрак первой.

Заводить знакомство надо только по уверенности в единомыслии и единонамерении, а без этого умножение знакомств есть только разорение.

Держать себя при посещениях собранно, с памятью о Господе и со страхом Божиим, лишнего не говорить, в суждения не вдаваться и не строить пустых планов; все сие и многое другое в нашей власти. А когда в нашей власти, стало быть, и ответ за то на нас лежит.

Что у вас там за чтения? И что из сего читаемого вы находите полезным и приложимым к жизни? Последний признак должен быть пробою доброты исследования Писаний. Но есть и другое исследование, никуда негожее – бесплодная пытливость ума. Вот как разбирайте. Если, слушая, видите, что все мысли, как мыльные пузыри, хоть и красны, да пусты и скоро от легкого движения воздуха здравого рассуждения трескаются; знайте, что слышанное есть дело пытливости праздной. А если, слушая, найдете, что слышанное садится на сердце и втесняется в него, и давит его, сокрушая, или расширяет, возвеселяя неземными надеждами; то знайте, что слышанное не есть дело праздной пытливости, а есть опытом дознанная истина.

В сущности дела всегда оказывается, что в основе подобного чувства нарушенной правды всегда лежит чувство оскорбленного самолюбия, унижения нашего достоинства, или неотдание ему должного почтения или должной цены. Жар ревности по правде совсем не оттого, что дорога правда, а оттого, что кто-нибудь дерзнул нарушить сию правду в отношении к нам. Будь это в отношении к другим, еще бы сносно, то есть, может быть, сквозь зубы сказали бы: это неловко, и конец; а пожалуй извинили бы. Замечаете ли, что крик за правду только снаружи, а в середке – война за себя?!

Когда есть смущение на душе, чего бы оно ни касалось, не верьте душе в ту пору: все врет, что ни говорит.

Дела свои делайте понемножку, с усердием, а о плодах очевидных менее помышляйте.

Ныне всех сбивает с толку распутие помышлений и правил. Трудные времена! Господь блюдет, однако ж, своих и дает им осязательно видеть и ощущать святую правду.

В какую хотите церковь ходите, только в одну. А мыкаться по разным церквам, как вам предлагают, нелепо.

Мудрствовать станем – на всякой малости станем в тупик, а в простоте сердца принимать все правила – спасительно.

Мир искусств есть душевный и даже чувственный мир, но не духовный.

У старцев пишется: пока есть охота давать и брать, не жди покоя.

Законом положите ничего не предпринимать в тревожном состоянии духа, равно и не говорить. Как ни благовидна бывает вспышка и как ни правым кажется то, что бы хотелось сказать и сделать в ту пору, все же в сие время душа не может соблюсти меры должной, тем более – чистоты, ибо сие состояние само по себе бывает всегда с примесью самости.

По-простому закону, доброе начало – половина дела; а в христианстве доброе начало – все дело, ибо там семя будущего целого дерева с листьями, цветами и плодами.

Евангелие каждый день положено прочитывать одно зачало. Это урок Святой Церкви чадам своим. Надо изучать…

Есть люди, кои мысли, выбиваемые словом Божиим из сердца, как искры выбиваются огнивом из кремня, записывают на память, в той вере, что это суть наставления, предлагаемые Ангелом Хранителем. И действительно так. В час нужный такие мысли будут насущным хлебом для души. И тот, кто не отпускает их, делает то же, что тот, кто заберегает денежку про черный день.

Большею частию люди, пришедши к мысли, что надобно спасаться, находят в себе и в порядке своей жизни очень много такого, что ведет не ко спасению, а к пагубе, то есть или понятия неправые, или чувства и расположения недобрые, или привычки страстные, или связи скверные, и прочее и прочее. Таковым, при решимости жить по-христиански, нельзя миновать болезненного перелома потому, что нельзя им не чувствовать гнева Божия, за произвольное оскорбление Его величия, и потому, что им надобно отрывать сердце свое от того, чем оно услаждалось дотоле, и склонять к тому, что совсем ему кажется неприятным. Чем более кто имеет страстных привычек и чувств и чем долее он жил в них, тем более болезненности и трудности встречает душа при обращении к Богу.

Жизнь истинно христианская устрояется взаимно – благодатию и своим желанием и свободою, так что благодать, без свободного склонения воли, ничего не сделает с нами, ни свое желание, без укрепления благодатию, не можем иметь ни в чем успеха.

Ведайте, что благодать никогда не насилует свободного произволения и никогда не оставляет его одного, без своей помощи, когда оно того достойно, имеет в том нужду и просит о том.

Кто, оставаясь в прежних порядках, хочет очиститься от страстей, тот напрасно льстит себя надеждою.

Говорят: сердце сердцу весть подает. Те, кои давали наставления, давали их от души, так как они сложились у них в сердце собственным рассуждением и опытом. Это отзвук их сердечного настроения. Теперь всякий ревнующий о спасении, читая их наставления, сквозь внешнюю букву пройдет до духа их и, по духу ревности, его снедающей, войдет в подобонастроение с писавшими их и в сочувствие ко всем расположениям, которые исполняли сердце их, от него проникли в писания их и составляют главное почти содержание их.

Ведь не закон Божий надо подклонять под наши склонности, именуемые обычно немощами, а нашу выю под иго святого и неизменного закона Божия!

Ну, и гуляйте, други! Отворяйте настежь все ворота утех и наслаждений! И ликуйте на пиру жизненном… Никто вас не стесняет и никаких преград вам не полагает! Живите, как хотите. Вам только говорят словом Господним, что есть два пути, коими ходят сыны человеческие – путь тесный и путь широкий, и что первый ведет в живот, а последний ведет в пагубу.

Нельзя спастись иначе, когда между спасенными нет ни одного, который бы достиг места вечного упокоения не тесным путем. Не лучше ли покориться сей необходимости, хоть она и не так сладка? Вечно-то мучиться ведь хуже.

В раю, точно, много было предметов, могущих доставлять удовольствие человеку, но оные составляли прикрасу жизни райской внешнюю, стороннюю, а не цель человека. Цель была другая; пребывание в общении с Богом чрез свободное исполнение воли Божией. Если б рай остался навсегда жилищем человека, то все люди, точно, наслаждались бы и внешно, но никто и думать бы не думал и заботы никакой не имел бы о том; это была бы неизбежная тень богоугодной жизни. Так видите, и в раю не толковали бы и хлопотали бы об удовольствиях; а у нас, потерявши рай, хотят поставить наслаждение главною целию жизни. Ведь, если б наслаждения законно могли быть уделом падшего человечества, не стал бы Господь изгонять из рая падших прародителей. А когда изгнал, то тем показал, что утешная жизнь не к лицу падшему. Ведь падением изменился весь порядок! К жизни человека прибавлен краткий срок настоящей жизни, полной скорбей и бед, с целию вразумлять, исправлять и очищать человека, чтоб соделывать его достойным наслаждаться вечно в другом, вечном раю.

Истинная жизнь человека за гробом или, вернее, по воскресении, а настоящая жизнь есть только преддверие ее или приготовление к ней. В порядок ее и вложены Господом разные скорби и беды внешние и предписаны для нее разные стеснительные правила, как меры очищения.

Дайте человеку хорошо понять и приложить к сердцу мысль, как коротка настоящая жизнь и как много плода от ее теснот и узкостей для жизни будущей – нескончаемой, и он не только не станет чуждаться их, напротив, будет просить их и домогаться, как какого блага. Так и делают все, надлежащим образом понимающие значение настоящей жизни…

Когда человек пал, то не только стал ниже своего назначения, но и принял в себя некоторые чуждые его природе начала, как бы семена всякого исходящего зла. Стало быть, в человеке падшем надо различать то, что свойственно его природе, от того, что несвойственно ей, хотя тоже есть в человеке. Все стеснительные правила и меры, предписываемые и устрояемые Господом, направляются исключительно против сих пришлых злых семян, чтоб подавить их, заглушить и тем дать свободу истинной человеческой природе.

Стеснение – не насилие природы, а благодетельное пособие ей. Они то же, что операция для отрезания вредного члена, или пластырь, вытягивающий вредную материю.

Утешники-то ведь жалкие люди – пропащие! Не то, чтоб уж никакое утешение не было уместно в жизни; да приемлем все с благодарением от руки Господней; но то, что гоняться за ними не следует, тем менее поставлять их главною целию жизни и еще менее восставать против всякого стеснительного предписания, и знать не хотя того, что оно предписано Самим Господом. В последнем, кроме непонимания дела, видно даже богоборство.

Господь постился, Апостолы постились, и притом – не мало; и все святые Божии держали строгий пост, так что если б дано было нам обозреть обители райские, мы не нашли бы там ни одного, кто бы чуждался поста. Так и следует. Нарушением поста потерян рай, – подъятие строгого поста должно стоять в числе средств к возвращению потерянного рая.

Кто осуждает непостящегося, тот грешит, но непостящийся чрез это не становится праведным.

Шум да гам не есть радость. Радость бывает на сердце, которое не всегда радуется при внешних увеселениях.

Помышления о Боге – великое дело, ибо они все совершаются пред Его очами.

Что за скаредное занятие – пересуды сплетать? Вы же заготовьте себе булавку и всегда носите ее с собою. Как только и ваш язык начнет пересуды, колите его нещадно.

Кто нужен, того Бог пошлет, а самим-то что навязываться?

Прогресс по духу мира – мечта.

Неправду Бог попускает иногда здесь затем, чтоб возвысить терпящего в будущем веке.

Начали ли вы что-нибудь читать? Пора. Задохнетесь, ибо без чтения душно, и душа голодает.

Почаще бейте душу свою, чтоб не вознеслась чем-либо, ибо нечем. Станьте-ка, да рассчитайте, что сделано и из сделанного выходит ли какой прок, или все мишура? Надо становиться когда-либо на суд, где все будет рассчитано, и слово, и дело, и взгляд, и мысль.

Шутить с сердцем нельзя, оно глупо. И не увидишь, как покривится.

Что дороже души и покоя ее? А серчание отнимает сей покой. Тут себе наветником бывает человек. И сам еще раздувает, увеличивая в душе неправды другого. Все от того, что внимания нет к себе: вот и прорвется. В сердце глубоко лежит присвоение себе прав судить и наказывать за грехи других, вместо себя. Тут все… Когда бы себя грешником видел человек, с чувством всех последствий греха, не стал бы серчать.

Как оградою ограждены и как латами прикрыты мы нашею церковностию.

Умники наши не хотят никого слушать, кроме своего ума.

Каждый из нас крепок, как крепка вся Церковь Божия.

Верующий состоит в живом общении со всем невидимым миром.

Апостолы о себе просили молиться и всем заповедали молиться друг за друга. Это же должно быть соблюдаемо и в отношении к отшедшим православным и вообще ко всему невидимому миру, с коим союз так же действителен, как и с видимым.

Всего с церковной кафедры не проговоришь. И то надо сказать, что и потребности слушающих разнообразны. Одному нужно рассуждение, другому одно живописное изображение предмета – всякому свое, но цель говорящего и слушающих одна, – проникнитесь ею и читайте, воодушевляясь исполнять делом читанное.

Христианин в чувстве сердца своего должен носить глубокое убеждение в своем непотребстве при всей праведности, или при всем обилии добрых дел, о которых, однако ж, должен ревновать неусыпно.

Полная праведность, или всеобъемлющая добродетель, слагается из следующих трех частей:

– из добрых дел, видимо для всех телом совершаемых, в свое время и своем месте;

– другую часть, входящую в состав полной праведности, составляют добрые чувства и расположения, скрывающиеся под видимо совершаемыми делами: это суть любовь, мир, терпение, кротость, милосердие, воздержание, смирение, благоговение, отрешение от всего и прочее; дела видимые только тогда имеют цену, когда они служат выражением первых, то есть внутренних чувств, ибо иначе можно, например, телом быть в храме, а душою – в блудилище, языком снисходительно извинять, а в сердце осуждать, положением тела показывать почтительность, а внутри питать презрение, глазами не смотреть будто на лица, а в душе распаляться похотью и прочее;

– третью часть полной праведности составляет крепкая, как смерть, ревность о славе Божией, воодушевленная пламенною любовию к Богу и воодушевляющая все добрые чувства сердца и все добрые дела видимые.

Основное чувство нашего сердца есть грусть. Это значит то, что природа наша плачет о потерянном рае, и, как бы мы ни покушались заглушить плач сей, он слышится в глубине сердца, наперекор всем одуряющим веселостям, и понятно говорит человеку: перестань веселиться в самозабвении; ты, падший, много потерял: поищи лучше, нет ли где способа воротить потерянное?..

Если не у всякого есть смертные грехи, но все же есть грехи. Запылившийся в дороге хоть не то же, что упавший в грязь, но все же ему нельзя оставаться так. Надо и лицо умыть и платье вычистить. Так и тем, кои идут путем жизни сей многособлазнительной, нельзя не запятнаться хоть чем-нибудь. Что бы это ни было и как бы малозначительным ни представлялось, нельзя того оставить на себе, – надо очистить. Ибо Господь говорит, что в Царствие Его не войдет ничто нечистое.

Грехом любовь беспредельная Творца и Промыслителя оскорблена, обеты крещения нарушены; второе: распят Господь и Спаситель наш (то есть когда грешили, мы продавали Его, подобно Иуде, заушали, оплевали, ругались над Ним и наконец распяли), чрез грех потеряны все высокие преимущества христианские и – не только христианские, но и человеческие, и человек уподобился скоту.

Обыкновенно много пишется правил, как готовиться к покаянию и как производить его… Но я скажу вам одно: умягчите свое сердце и сокрушите его, и оно тогда само научит вас всему!

Грехами своими, страстями и мирскими обычаями мы изгнали Его. Вот все время Он искал нас, то, как потерянную драхму, то, как овцу погибшую, и не находил, потому что мы всячески ухищрялись укрываться от Него. Бывало, что Он и захватывал нас где-нибудь, становился у дверей сердца и толкал, чтоб отворили, но мы не отворяли: толкал словами истины, и мы не внимали им; толкал тревогами совести, и мы заглушали их; толкал внешними скорбями, но и то не образумило нас.

Семя всего нравственного зла – самолюбие. Оно лежит на самом дне сердца. Человек по назначению своему должен бы забывать себя в своей жизни и деятельности, – должен бы жить только для Бога и людей.

Нельзя любить Бога, не любя ближних, и нельзя любить ближних, не любя Бога, – равно как, любя Бога и ближних, нельзя не жертвовать собою славе Божией и благу ближних. Но когда человек мыслию, сердцем и желанием отвращается от Бога, а вследствие того и от ближних; то естественно останавливается на одном себе, – себя поставляет средоточием, к которому направляет все, не щадя ни Божественных уставов, ни блага ближних. Вот корень греха! Вот семя всего нравственного зла!

Хочу, чтобы все было мое, замышляет своекорыстный – и вот вторая отрасль коренного нравственного зла. Заметнее всего раскрывается в ней дух самолюбия. Оно, как бы само лично, действует здесь: своекорыстный не скажет слова, не сделает шага и движения без того, чтобы отсюда не вытекала для него какая-нибудь выгода. Так все у него рассчитано, так все упорядочено, всему дан такой ход, что и время, и место, и вещи, и лица – все, к чему прикасается его рука и мысль, – несет в его сокровищницу сродную себе дань. Личная польза, интерес – это коренная пружина везде и всегда приводящая в быстрое движение все его существо, и по ее возбуждению он готов все обратить в средство для своих целей: будет искать высших степеней достоинства и чести, если это выгодно, возьмет самую трудную должность, если она прибыльнее других, – решится на все труды, не будет ни есть, ни пить, лишь бы соблюдалась его польза. Он или корыстолюбив, или любостяжателен, или скуп, и только под сильным влиянием тщеславия может любить великолепие и пышность. Его собственность дороже ему самого себя, дороже людей и Божественных постановлений. Душа его как бы поглощается вещами и живет даже не собою, а ими. Вот сила и область второй отрасли злого семени – самолюбия!

Хочу жить в свое удовольствие, говорит порабощенный плоти, – и живет в свое удовольствие. Душа погрязает у него в теле и чувствах. О небе, о духовных нуждах, о требованиях совести и долга он не помышляет, не хочет и даже не может помышлять. Он изведал только разные роды наслаждений; с ними только умеет обходиться, говорить о них и рассуждать. Сколько благ на земле, столько потребностей в его теле, столько полных удовольствиями областей для преданного чувственности, и для каждой из них образуется в нем особенная наклонность. Отсюда – лакомство, многоядие, изнеженность, щегольство, леность, распутство – наклонности, сила которых равняется силе закона природы, стесняющего свободу.

Состоя в живой связи с природою через тело, душевно преданный телу столькими каналами пьет из нее удовольствия, сколько в теле его отравлений и вместе с наслаждениями он впивает в себя и коренной дух природы – дух механического непроизвольного действия. Потому, чем у кого больше наслаждений, тем теснее круг его свободы, и кто предан всем наслаждениям, тот, можно сказать, совершенно связан узами плоти.

На дне сердца, как мы заметили, лежит семя зла – самолюбие; от него идут полные его силою три отрасли зла – три его видоизменения: самовозношение, своекорыстие, чувственность, а сии три рождают уже бесчисленное множество страстей и порочных наклонностей; как в древе главные стволы пускают от себя множество ветвей и отростков, так образуется в нас целое древо зла, которое, укоренившись в сердце, расходится потом по всему нашему существу, выходит вовне и покрывает все, что окружает нас. Подобное древо, можно сказать, есть у каждого, чье сердце хоть сколько-нибудь любит грех, с тем только различием, что у одного полнее раскрывается одна, а у другого другая сторона его.

Искренно желающий спасения не смотрит на препятствия: от них он еще бодреннее воспрянет, решительнее приступит и ревностнее начнет спасительное дело самоисправления.

С тех пор как проклята для человека земля в делах своих, человек в поте лица достает себе благо телесное, тем более духовное. Зато сколько бывает наконец утешений в приобретении.

Труд самоисправления не столько тяготен на деле, как нам кажется с первого раза. Он представляется необъятным только со стороны, только дотоле, пока мы не вступили в него. И здесь, как в обыкновенных делах, все зависит от воодушевления, с каким кто приступает к делу.