Стрелок. Путь в террор

Когда появился экипаж, доставивший на полигон инженера, прапорщик облегченно вздохнул и, приказав артиллеристам готовиться к испытаниям, направился навстречу новоприбывшим. Молодой человек был не чужд прогрессу и либерализму, а потому считал неприличным подчеркивать свое превосходство перед статскими.

– Добрый день, – поприветствовал его вылезший из коляски Барановский.

– Здравия желаю! – звонко отозвался молодой человек. – А мы вас заждались…

Но тут случилось нечто такое, отчего офицер едва не лишился дара речи. Вслед за изобретателем из экипажа появился нижний чин, очевидно, прибывший вместе с ним. Прапорщик сначала подумал, что это юнкер или вольноопределяющийся, однако погоны неопровержимо свидетельствовали, что перед ним пехотный унтер-офицер. Причем настолько наглый, что даже не подумал выйти первым и помочь инженеру выбраться.

– Здравия желаю вашему благородию, – поприветствовал он прапорщика, но именно что поприветствовал.

Не гаркнул, вытянувшись во фрунт, подобострастно взирая на начальство, а просто сказал, не забыв, правда, отдать честь. На глазах молодого человека рушились основы мироздания, и спустить этого было никак нельзя. Однако прежде, чем успел он обрушить на нечестивца свой гнев, глаза его остановились на увешанной крестами груди. Знак отличия Военного ордена у нижнего чина, после прошедшей войны, был не такой уж редкостью, но вот полный бант – был событием явно неординарным. Унтер-офицерские басоны и светло-бронзовая медаль за участие в боевых действиях дополняли картину. Но самое главное, сам Барановский воспринимал соседство с унтером как нечто само собой разумеющееся, поэтому офицер решил повременить с возмездием.

– Прапорщик Штиглиц, – сухо представился он.

– Барановский Владимир Степанович, – улыбнулся инженер и протянул руку.

– Людвиг Александрович, – закончил церемонию знакомства молодой человек и обменялся с изобретателем рукопожатием.

– Весьма рад, а где поручик Петропавловский?

– К сожалению, он захворал и не может командовать испытаниями.

– Печально. Надеюсь, ничего серьезного?

– Прошу прощения, но не осведомлен, – пожал плечами прапорщик, а затем, не выдержав, спросил вполголоса: – А кто это с вами?

– Унтер-офицер Будищев, – еще раз козырнул наглый унтер, с интересом разглядывавший окружающих.

– Это мой сопровождающий, – поспешил успокоить молодого человека Барановский и тут же поспешил перейти к делу: – Показывайте, что тут у вас?

Получив приказ прапорщика, солдаты открыли стоящий неподалеку от орудия передок и начали вынимать из него снаряды и раскладывать их на длинном и узком, грубо сколоченном, столе. Одни из них выглядели относительно пристойно, на жестяных гильзах других имелись вмятины, третьи и вовсе были помяты до неприличия. Инженер принялся внимательно осматривать снаряды, делая при этом пометки карандашом в записной книжке.

– Вы что их – насыпом хранили? – удивленно спросил суетящихся артиллеристов Будищев.

– Тебе какое дело, пехоцкий? – буркнул в ответ рослый фейерверкер.

– Никакого, – пожал плечами Дмитрий и, сплюнув от досады на землю, отошел прочь.

– Вот и не лез бы, куда тебя не просят!

Между тем на полигоне появились новые действующие лица. Впереди размашисто шагал руководитель испытаний – генерал от артиллерии Фадеев. За ним мелко семенил исправляющий должность начальника полигона – полковник Эрн. Следом, чуть отстав, шли остальные офицеры. Среди последних выделялся своим независимым видом представитель Главного штаба – подполковник Мешетич.

– Здравствуйте, господин инженер, – поприветствовал Барановского генерал и покровительственно протянул руку, которую тот с почтением пожал. – Ну что, Владимир Степанович, сами видите, в каком состоянии ваши хваленые снаряды.

– Именно так-с, – поспешил поддакнуть Эрн.

Со стороны эта пара – высокий сухопарый генерал и низенький полный полковник, выглядела довольно комично; но смеяться, глядя на них, совершенно не хотелось.

– Я уже высказывал свое мнение, ваше высокопревосходительство, – обреченно махнул головой изобретатель.

– Тогда приступим?

– Как вам будет угодно.

– Значит, так! – в голосе Фадеева прорезалась сталь. – Целые снаряды убрать!

– Сию же секунду! – преданно подхватил начальник полигона.

Пока артиллеристы выполняли приказ, подполковник[13] Мешетич, сделав, как бы случайно, несколько шагов в сторону, оказался рядом с Будищевым.

– Ты что здесь делаешь? – вполголоса спросил он унтера, не поворачивая к нему головы.

– Мимо проходил, ваше высокоблагородие!

– Ну-ну, – отозвался Мешетич и, казалось, совершенно потерял интерес к странному нижнему чину.

– Надеюсь, господин Барановский, – продолжил генерал, как только на столе остались только поврежденные снаряды, – вы помните условия испытаний?

– Разумеется! – кивнул тот. – Нужно сделать не менее тридцати выстрелов, тогда испытания будут сочтены успешными.

– Замечательно! С какого вам будет угодно начать?

– Мне это безразлично, ваше высокопревосходительство! Тем паче, что их осталось всего тридцать!

– Разве? – картинно удивился генерал. – А ведь и верно. Ну, что же, тем меньше расходов для казны. Вы что-то хотели сказать, Владимир Степанович?

По лицу Барановского было видно, что ему много что хотелось сказать генералу, но он сдержался. Вместо этого инженер осмотрел лежащий с краю стола снаряд и, после обмера и описания повреждений, велел подать его к орудию.

– Заряжай! – скомандовал Штиглиц.

– Ваше выскопревосходительство, – подобострастно обратился к генералу Эрн, – по инструкции полагается отойти от орудия на двадцать пять шагов.

– Да-да, – покивал головой тот и, уже сделав первый шаг, спохватился и, обернувшись к инженеру, позвал его с собой: – Владимир Степанович, а вы что встали? Извольте отойти.

– Позвольте мне остаться на месте, – мотнул головой тот. – Лучше прикажите отойти канонирам, а я тут – главный ответчик.

– Канонир – суть солдат, господин изобретатель. Ему не должно живота своего жалеть на службе государю и отечеству. Впрочем, как угодно!

Барановский, не дожидаясь ответа, уже скинул щегольское пальто и, отодвинув заряжающего, сам стал к замку. Патрон с глухим лязгом вошел в ствол, затем инженер щелкнул затвором, и длинный ребристый поршень вошел в камору. Затем замковой повернул рукоять с шаром-противовесом, и затвор сцепился с нарезами гнезда казенника, щелкнув при этом, как замок на воротах в преисподнюю.

– Готово!

– Огонь!

Раздался выстрел, и подпрыгнувшая на месте пушка окуталась сизым облаком порохового дыма. Артиллеристы с облегчением вздохнули и только что не перекрестились, а не вовремя спохватившийся Будищев, как только к нему вернулся слух, озабоченно спросил у фейерверкера:

– Слышь, служивый, а где окоп?

– Какой еще окоп?

– Для расчета!

Тот в ответ лишь удивленно посмотрел на странного пехотинца, но, ничего не ответив, продолжил командовать подчиненными.

– Что такое? – строго спросил прапорщик, заметивший краем глаза разговор двух унтеров.

– Ваше благородие, – вытянулся Дмитрий. – А где расчету укрываться? Мало ли…

– Что?! – процедил сквозь зубы Штиглиц. – Испугался?

– Очень, господин прапорщик!

В голосе георгиевского кавалера было столько презрения и неприкрытой насмешки, что молодой офицер вспыхнул как мак.

– В самом деле, Людвиг Александрович, – вмешался инженер. – По инструкции должно быть укрытие!

– Должно, – скрипнул тот зубами. – И приготовлено. Только в последний момент приказано перенести испытания сюда. А вот шанцевого инструмента взять не разрешили!

– Как это прикажете понимать?

– В любом случае этот вопрос не ко мне, господин изобретатель! И вообще, вас приглашали отойти в безопасное место. А у меня – приказ!

– Черт знает что такое!

Делать было нечего, и проверка продолжилась. Каждый новый снаряд осматривали, записывали повреждения, заряжали, а затем следовала команда:

– Огонь!

– Угробить хотят вас, Владимир Степанович, – мрачно заметил Будищев, наблюдая за происходящим. Однако его слова заглушил выстрел.

Все время испытаний Дмитрий провел рядом с расчетом, мучительно раздумывая, что можно предпринять. Увы – ничего не приходило в голову, но всякий раз перед выстрелом сердце его замирало, а затем начинало биться вновь.

– А что это за пехотный унтер? – обратил, наконец, на него внимание Фадеев. – Да-да, этот, с полным бантом!

– Не могу знать, ваше высокопревосходительство! – недоуменно отозвался Эрн.

– Вы не знаете, кто находится у вас на полигоне? – иронически приподнял бровь генерал.

Испытания тем временем продолжались. В какой-то момент показалось, что все окончится благополучно. Помятые гильзы, хоть и с некоторым натягом, попадали в зарядную камору, с грохотом выбрасывали снаряд, а затем штатно извлекались выбрасывателем. Наконец, остался последний патрон. Гильза его была помята несколько более остальных, однако, по расчетам Барановского, повреждения были в пределах нормы. Тем не менее, при попытке зарядить его, он застрял, да еще в самом конце, когда до края оставалось совсем чуть-чуть.

– Разряжайте, – махнул рукой инженер.

Однако сказать это оказалось легче, чем сделать. Как ни старались артиллеристы, но вытащить патрон никак не получалось. Артиллеристы, кряхтя от натуги, тянули его специальными щипцами, но все было тщетно. Проклятый снаряд туго сидел в каморе и не собирался никуда двигаться.

– Вашбродь, – обратился к прапорщику фейерверкер. – Его, анафему, надоть затвором дослать!

– Опасно, – покачал головой Штиглиц.

– Дык не получается по-другому!

– А получится?

– Да куды она денется!

– Возможно, он прав, – осторожно сказал Барановский. – Во всяком случае, я не вижу иной возможности.

– Вы с ума сошли?! – едва не заорал на него Будищев, нервы которого, наконец, не выдержали.

– Что? – удивленно обернулся к нему изобретатель.

– Владимир Степанович! Бросьте это гиблое дело, у вас же не девять жизней…

– Послушайте, – не выдержал офицер. – Я не знаю, откуда взялся этот ваш унтер, но он прав. Стрелять этим снарядом нельзя!

– Вы не понимаете, – устало покачал головой инженер. – Это последний снаряд. Если не закончить серию – испытания признают неудавшимися, и тогда все пропало!

– Можно взять другой снаряд из передка!

– Вы же слышали генерала…

Глядя, как спорят офицер с инженером, Дмитрий подумал было, что опасность миновала, и с облегчением перевел дух. «Похоже, на этот раз пронесло», – решил он с облегчением. Однако отвернувшись от спорщиков, унтер с ужасом увидел, как фейерверкер взялся за рукоять затвора и, размахнувшись, попытался исполнить свое намерение. Барановский с Штиглицем этого не видели, поскольку стояли к орудию спиной, но у Будищева от этого зрелища полезли глаза на лоб. Поняв, что от возможной катастрофы их отделяют какие-то мгновения, он, чувствуя, что не успевает, бросился вперед и, сбив с ног прапорщика и инженера, накрыл последнего своим телом.

Как и следовало ожидать, попытка протолкнуть недосланный снаряд затвором кончилась преждевременным выстрелом. Фейерверкера убило на месте. Еще двух солдат ранило осколками, но Барановский и Штиглиц отделались легким испугом и испачканным в грязи полигона платьем. Ошалело переглядываясь, они поднялись на ноги. Их спаситель, тяжело дыша, стоял рядом, вытирая рукавом лоб. Кепи с головы унесло взрывной волной, левый погон висел на одной ниточке, но в целом казалось, что с ним все в порядке.

– Вас ист дас?[14] – потрясенно спросил прапорщик, от волнения перейдя на родной язык.

– Дас ист фантастишь![15] – прохрипел в ответ Будищев одну из немногих известных ему немецких фраз.

– Что? – обернулся к нему офицер, очевидно, плохо слышащий из-за контузии.

Унтер, проигнорировав вопрос, огорченно осмотрел пострадавшую форму и чертыхнулся в сердцах:

– Твою ж дивизию, мундир-то почти новый!

– Вы ранены? – с тревогой спросил Барановский, увидев, что спина его спасителя посечена осколками. – Надо бы врача!

– Дежурный врач во время испытаний не помешал бы, – согласился с ним Дмитрий. – Ну, или хотя бы фельдшер.

К концу испытаний члены комиссии уже почти поверили, что они закончатся благополучно, и даже генерал в значительной степени утратил свой скепсис. Так что раздавшийся взрыв оказался для всех полной неожиданностью. Убедившись, что больше ничего не взрывается, они гуськом проследовали к месту трагедии, чтобы убедиться во всем лично.

– Что у вас случилось? – строго спросил у прапорщика Фадеев.

– Ваше высокопревосходительство, – начал тот доклад. – Последний снаряд был слишком деформирован, и при попытке зарядить его – застрял. Фейерверкер Кастеев, вопреки моему приказу, попытался дослать его затвором, отчего произошел преждевременный выстрел. Фейерверкер погиб, два канонира ранены. Также ранен унтер-офицер Будищев. Осмелюсь обратить внимание вашего высокопревосходительства, что последним ранение получено, когда унтер-офицер, спасая, накрыл нас с господином инженером своим телом!

– Экий удалец! – бесстрастно отозвался генерал. – Кто таков?

– Сто тридцать восьмого Болховского полка унтер-офицер Будищев, – отрапортовал Дмитрий.

– И как же ты, любезный, тут оказался?

– Находясь в отпуске по ранению, поступил на завод господина Барановского!

– Вот как? И он тебя, значит, на испытания взял?

– Так точно!

– Ваше высокопревосходительство, – попытался вмешаться инженер, но Фадеев жестом остановил его.

– Надо бы узнать, что это за болезнь у тебя такая? – подозрительно заметил он. – Война год как окончилась, а ты все лечишься… за что хоть кресты у тебя?

– Генерала подстрелил! – отрапортовал Будищев, с прищуром, будто целясь, посмотрев на собеседника. И заметив, как тот переменился в лице, добавил: – Турецкого, ваше высокопревосходительство!

– Что?!

Некоторое время Фадеев раздумывал, не зная, что предпринять. С одной стороны, несчастные случаи на испытаниях случались и раньше, и никто бы из этого не стал делать трагедии. На все воля Божья! С другой, пострадал нижний чин из совершенно посторонней части, а это могло привести к нежелательной огласке. И, наконец, оный нижний чин совершил, как ни крути, подвиг, предусмотренный статутом Знака отличия Военного ордена, не говоря уж о том, что он сам – бантист! Да к тому же еще и дерзок, мерзавец…

– Испытания прекратить! Погибшего в церковь, раненых в лазарет, – распорядился он и обернулся к инженеру: – Как видите, господин Барановский, испытания ваших снарядов закончились несчастьем. Сами понимаете, что в таком случае мы с членами комиссии не можем подписать протокол!

– Но ваше высокопревосходительство! Эти снаряды из первой партии. Те, что делают теперь – совершенно надежны!

– Ничем не могу помочь, господин изобретатель! – решительно отмахнулся генерал и скорым шагом направился прочь.

Члены комиссии дружно потянулись за ним, и только Мешетич на секунду задержался у поврежденного орудия.

– Я доложу начальству о том, как проходили испытания, – бесстрастно сообщил он поникшему Барановскому. – Однако на будущее – порекомендовал бы вам научить вашего протеже держать язык за зубами, особенно в присутствии генералов!

Антонина Дмитриевна Блудова в последнее время не часто бывала в Петербурге. При дворе бывшей камер-фрейлине были совсем не рады. Подруг у нее почти не осталось, а тех, что еще были живы, ей и самой не очень-то хотелось видеть. Ведь это были всего лишь тени их прежних.

К тому же у нее было много дел. Благотворительность, которой она посвятила остаток своей жизни, отнимала все ее время. Тем более что после войны появилось множество увечных, нуждавшихся в призрении и помощи. Не покладая рук занималась она этим благородным делом, являя собой пример высокой жертвенности во имя высших идеалов. Венцом ее служения стало основанное в городе Остроге Волынской губернии братство во имя святых Кирилла и Мефодия с учебными заведениями, церковью, больницей и подворьем для паломников. Но иногда графине приходилось оставлять организованную ею обитель и отправляться в Москву или Петербург, с тем чтобы решать многочисленные организационные вопросы или собирать средства, которых всегда не хватало.

Бывая в столице, она всегда останавливалась в отцовском доме. Когда-то там жила вся их семья, часто бывали гости и кипела светская жизнь. Увы, все это было в далеком прошлом. Родители умерли, один из братьев – Андрей – уже лет десять не появлялся в России, будучи посланником при бельгийском дворе. Второй – Вадим, служа в Министерстве иностранных дел чиновником для особых поручений, жил скромно и уединенно, лишь изредка принимая гостей. Надо сказать, что сестре он тоже не очень обрадовался, но не потому, что не любил ее. Просто в последнее время между ними появилось некоторое охлаждение. Слишком уж серьезно восприняла она раздутый газетчиками скандал с его мнимым незаконнорожденным сыном.

Впрочем, Антонина Дмитриевна была дамой, не лишенной такта, а потому не стала сразу же задавать брату неудобные вопросы. Напротив, сначала они мило пообщались за обедом, вспомнив родителей, детство, а также совместные проказы. Затем разговор плавно перешел на знакомых и родственников. Вадим Дмитриевич, однако, был опытным дипломатом и ни на секунду не позволял себе расслабляться. Он знал – раз уж сестре пришла в голову какая-то идея, извлечь ее миром оттуда никак получится, а потому с твердостью в душе ожидал рокового вопроса. Но время шло, а престарелая графиня как будто и не хотела ничего спрашивать. Наконец, она объявила, что устала с дороги и хотела бы отдохнуть.

– Давай я тебя провожу, – поднялся из-за стола Вадим, но сестра остановила его.

– Не стоит, – мягко улыбнулась Антонина Дмитриевна. – Я помню, где моя комната. Позже мы еще побеседуем.

– Как скажешь, – пожал он плечами. – Ты что-то хотела еще узнать?

– А тебе есть что мне рассказать?

– Нет, – сделал невинное лицо Блудов.

– Тогда я пойду.

– Мне нужно будет сделать несколько визитов. Надеюсь, ты не будешь скучать?

– Нет. Но мне тоже следует кое-кого навестить. Я займусь этим сегодня вечером.

– Хочешь, я оставлю тебе экипаж?

– Это было бы просто чудесно! Но я не слишком тебя стесню?

– Нет, что ты, моя дорогая. Я возьму извозчика.

– Спасибо, Вадик.

– Как давно ты меня так не называла, – растроганно улыбнулся брат.

По гулким коридорам госпиталя решительно шагала миловидная женщина в изящной шляпке с вуалью, скрывающей черты ее лица от нескромных взоров. Следом за ней, едва поспевая, шли мальчик-гимназист и гувернантка, ведущая за руку девочку лет шести.

– Вот сюда извольте, барыня, – показал на худо окрашенную дверь провожавший их служитель. – Здесь они, болезные.

– Благодарю, – ответила та и выразительно взглянула на него.

Госпитальный служитель спохватился и, распахнув перед нею дверь, низко поклонился. Женщина с достоинством проследовала внутрь палаты, где лежали пострадавшие при взрыве на полигоне солдаты. Впрочем, лежали только два из них, а третий стоял, облокотившись о спинку кровати, и о чем-то напряженно размышлял.

– Слышь, пехоцкий, о чем ты все время думаешь?

– Как прожить не работая, – тут же ответил тот.

– Ишь ты, – крутанул головой спрашивавший. – И что надумал?

– Хрен получится!

– Эй вы, – слабым голосом перебил их второй артиллерист с перевязанной головой. – Не кричите, Христа ради!

– Ты чего, Архип? – изумился его товарищ. – Мы же едва слышно?

– Контузия у него, – хмуро пояснил пехотинец. – Ему сейчас любой звук – хуже выстрела. Кошка пройдет – и то покажется, будто слон топает.

– Эва! – недоверчиво прошептал солдат. – А так бывает?

– На войне, браток, и не такое случается.

– Понятно. Ты, как я погляжу, повоевал?

– Было дело.

Тут со скрипом отворилась в дверь, и в палату стали по очереди входить дама, служитель, а за ними гувернантка с детьми. Солдаты, увидев посетителей, тут же замолчали. Но если лежавшие канониры вытянулись как по стойке смирно, то Будищев просто скользнул взглядом по вошедшим и запахнул посильнее больничный халат.

– Здравствуйте! – обратилась к раненым женщина.

– Здравия желаем, барыня! – нестройно поприветствовали ее в ответ артиллеристы, причем контуженный болезненно поморщился.

– Меня зовут Паулина Антоновна Барановская. Я – жена Владимира Степановича.

– Очень приятно, – тихо, почти шепотом, отозвался Дмитрий.

– А вы, вероятно, Будищев?

– Виновен.

– Я пришла справиться о вашем здоровье и поблагодарить…

– За что?

– Но вы спасли моего папу! – звонко воскликнул выступивший вперед гимназист.

– Не кричи, мальчик!

– Что?

– Я говорю, не надо шуметь в госпитале. Тут раненые, им шум мешает выздоравливать.

– Простите, – извинилась Барановская и положила сыну руку на плечо. – Но Володенька прав, вы спасли мне мужа, а моим детям – отца.

– А где он сам сейчас?

– В Главном артиллерийском управлении. Какие-то дела улаживает.

– Понятно. С ним все хорошо?

– Да, спасибо. Он хотел навестить вас вместе с нами, но задержался, а мы не могли больше ждать. Мы вам так благодарны…

– А почему ты стоишь? – вдруг выпалила до сих пор молчавшая девочка.

– Так получилось, – неожиданно смутился Дмитрий.

– Ты ранетый? – продолжила допрос дочь инженера.

– Мария! – попыталась воззвать к благовоспитанности своего ребенка мать, но та и не думала униматься.

– А куда тебе попало?

– Видишь ли, – с улыбкой отвечал справившийся с волнением Будищев. – Когда мы с твоим папой спасались от взрыва, я оказался сверху, и меня ранило в спину. Так что теперь лежать мне удобно только на животе. Понимаешь?

– Да. А тебе очень больно?

– Нет, что ты. Просто неудобно.

– Простите нашу Машеньку, – поспешила извиниться за дочь Паулина Антоновна. – Она еще маленькая и очень непосредственная…

– Ничего страшного.

– Вам что-нибудь нужно?

– С нами все в порядке. А вот у погибшего фейерверкера остались жена и дочь. Позаботьтесь лучше о них.

– Да, конечно!

– Чудной ты, паря! – покачал головой канонир, когда посетители ушли. – Видать по тебе, что не барин, а держишься с ними, будто с равными.

– А может, я – граф?

– Не, на графьев я насмотрелся. Не похожий ты на них!

– А откуда ты Кастеева знаешь? – страдальчески морщась, спросил Архип.

– Какого Кастеева?

– Ну, дык, фейерверкера нашего. Ты еще про семью его барыне сказал.

– Вон вы про что. Не знал я вашего унтера. А про семью разговор ваш слышал.

Антонина Дмитриевна и прежде бывала в Смольном институте для благородных девиц. Императрица[16] покровительствовала немногочисленным женским учебным заведениям и часто посещала их со своими придворными дамами. В числе последних нередко оказывалась ее камер-фрейлина графиня Блудова. Ей там тоже были рады. Во-первых, она была женщиной весьма образованной и самостоятельной, что само по себе бывало не часто. Во-вторых, она водила дружбу со многими литераторами и сама была не чужда этому высокому искусству. А в-третьих, она была чудесной рассказчицей. У воспитанниц подобных учреждений бывает не так уж много развлечений. Поэтому они рады всякому посетителю, даже такому, что рассказывает юным девочкам назидательные истории. Но Антонина Дмитриевна умела делать это столь увлекательно, что смолянки слушали ее не отрываясь.

Вот и на этот раз, едва строгие классные дамы немного ослабили надзор за своими подопечными, девочки-смолянки окружили ее и попросили что-нибудь рассказать.

– Что же вам рассказать, милые? – добродушно улыбнулась графиня.

– Ах, это все равно! Вы так давно не бывали у нас, и всякая история, поведанная вами, будет нам в радость.

– Вот как? Ну, слушайте. Когда я родилась, мой батюшка служил в Стокгольме советником при тамошнем посольстве. Для меня тогда нашли кормилицу – шведку, которую все звали Дада. Она так и осталась служить у нас до самой своей смерти. Была она женщиной доброй, хотя и немного вспыльчивой, но более всего мне нравились истории, которые она рассказывала девушкам из прислуги, думая, что я заснула. Одну из них я вам сейчас и расскажу.

Жила-была одна бедная, но очень порядочная и благовоспитанная девушка. Родители ее умерли, когда она была еще малюткой, и ей приходилось нелегко, однако ее взяли в услужение в хорошую семью. Однажды к ней посватался один молодой, красивый, с виду добрый и зажиточный человек, о котором, впрочем, никто не имел верных сведений. Однако она полюбила его и дала слово выйти за него замуж. Надобно сказать, что у девушки было много работы и мало свободного времени, и они виделись лишь под вечер, по окончании работ, на опушке соседней рощи.