Неужель в древняной ладье унесут
туда, где любовь горячей?..
Неужели в полёте кану? И мя не сыскать?
А за стенкою спьяну бормочет
то ль кат, то ли тать.
Вон в шкафишке дотла забыта
бутыль дорогого вина…
Наливаю в потир… над бытием, над бытом
встану молча. Одна.
Как же всласть пьют мужики, счастливчики, поминая
или празднуя, им всё равно?
Я сладкое Время глотаю. Я вижу потира дно.
Это медное дно. Слишком рядом. Отсвет лунный. Зелёный лёд.
Ночь, живая – моя награда. Ночь, огромная,
что тебе год.
Ночь, седое рваньё, преданье.
Ночь, век иной, младенцем – во мне.
Ночь, как тысячу лет бормотанье —
за прялкой, на дыбе, в огне.
Ночь великая! А я снова кроха.
По складам Четьминеи читаю.
Хлеб я, печиво. Мя не видать.
Я сама себе Сад насаждаю.
Я сама себе Рай, благодать.
Время, брысь ты! Ад, рассыпься в зерно!
В заре огнеглазой сгинь!
Я на свете живу так давно —
не страшны ни война, ни Мiръ,
ни Звезда Полынь.
Только Мiръ необъятный страшен, да, по ночам.
Зиккураты зрю звёздных башен.
Соль течёт по щекам, плечам.
А герои – всё мимо, мимо,
плотным строем снега, дожди.
Погоди, муж мой, сын любимый, оглянись! постой! погоди!
Пальцы в медь когтями вцепились.
А вину – конец среди вин.
Солнце, застынь, а, сделай милость.
Смог же Исус Навин.
Не катись ты, Луна! Не надо! Вот так навек и замри!
…плавать в зеркале молнии взгляда.
Бить челом изнутри.
Пить и пить, допьяна, до стона,
до проклятия, до Суда,
А потом задрать к небосклону эту, в изморози, башку – навсегда.
«Вокзал, гудящее лицо…»
Вокзал, гудящее лицо
Войны и Мiра, дня и ночи.
Обледенелое крыльцо.
Гадают, спят или пророчат.
Войду. Узнаю ли тебя?
Твои морщины углубились.
Пылают души и тела,
И тени все переместились.
Да что глядишь ты мне в мешок?
Подарки… семечки… игрушки…
Как попируем мы, дружок,
На смертной солнечной пирушке!
Солдаты. Новая война.
Грохочет рота сапогами.
Я провожаю вас одна
Меж поездами-берегами.
Меж дамбами последних рельс.
Меж колыбельной канонадой.
Крик вьюги. Времени в обрез.
Обнимемся. Не плачь. Не надо.
Не сомневайся, победим.
Кидай хамсу вокзальной кошке.
Давай до дна мы выпьем дым,
Вокзал, железные застёжки.
Вокзал, бетонный мой редут,
Кроваво-бархатное знамя.
Златые кисти прочь текут
Неисследимыми слезами.
Все утекают времена.
Всех на прощанье обнимаю
И на прощенье. Я, война,
Твой Мiръ люблю и понимаю.
Целую все твои сто лиц.
К дохе метельной припадаю.
В ночи разъездов и столиц
Над мальчиком твоим рыдаю.
Хоровод
