Однажды кажется окажется. Книга 1
Новенькая не шевелилась. Она спряталась за потоком воды, лившимся из ржавого душа, и даже не подняла руку, чтобы дать Светке мыло.
– Что это за фамилия такая, Пролетова? – спросила Ребрикова. – Ты в пролёте, что ли?
– По-болгарски «пролет» означает «весна», – ответила Майя. – Ты не могла бы уйти? Я не привыкла мыться не одна.
Ребрикова засмеялась:
– Так, выходит, вы с Весновой однофамильцы!
Марта вспомнила, как прошлой осенью заносила Свете домой мешок с кедами, который Ребрикова забыла в спорткомплексе. Она долго шла по району, собранному из помоек – так казалось сквозь игольчатый дождь. Мусор, грязь. У Ребриковой в квартире – свисающие лохмы обоев, горы тряпок вместо мебели, жестяное ведро посередине комнаты. «Что зыришь, глаза пузыришь?» – сказала ей Света, наклонившись прямо к лицу, пока Марта заторможенно соображала, как реагировать. Правой рукой Ребрикова крутанула её, выпихнула из прихожей, левой вырвала мешок с кедами, закрыла дверь. Дверь была порванная, будто её грызла стая диких собак.
Света протянула руку сквозь поток воды, слегка сжала новенькой горло.
Девочки в соседних кабинках мылись в тишине. Никто не встревал, когда Ребрикова начинала своё, потому что все знали Светку, знали, что она не злая, что отец у неё умер от пьянства, мать спивается быстрыми темпами, знали, что она побузит и успокоится. Марта тоже намыливала руки, живот. Просто переждать, и всё. Но вдруг, к своему удивлению, вышла из кабинки.
– Свет, хорош, прекрати, – сказала она примирительно, – третья палата берёт Пролетову на поруки.
Ребрикова отпустила Рыжую, посмотрела на Марту.
– Мыло если нужно тебе, то на, – Марта протянула свой кусок, – вот ещё шампунь, зубная паста. Туалетная бумага нужна?
Света хмыкнула, и Марта поняла, что кризис пройден.
– Только мыло. – И схватила розовый кусок.
– Как пожелаете, вашество. – Марта попыталась изобразить реверанс, но поскользнулась и полетела на деревянную решётку, положенную на мокрый пол. – Ну вот, – сморщилась она под общий гогот, – заработала себе полосатые синяки.
6Вырин положил корм в миску: рубленая говядина, замешанная с овсяными хлопьями. Хорта оттеснила его, зачавкала. Какое-то время Григорий рассеянно смотрел, как собака ест. В дверь постучали.
– Разголяшился тут, а жилка моя не пришла. – Рэна в три шага пересекла кухню. – Сгинула вслед за дитём? Ты где её бросил, паразит?
Он лениво встал с табуретки.
– Двадцать три тридцать, – Григорий глянул на часы, – дочь она ищет, про время забыла.
– Так пойдём ей напомним. – Рэна вращала глазами размером с куриное яйцо.
– «Пойдём»? – передразнил Вырин. – Думаешь, она где-то на одном месте сидит? И мы туда заявимся, скажем: «Полина Олеговна, время-то уже спать!» – а она такая: «Ох, да, забылась, пора баиньки». Так ты себе видишь?
– Что ты мне нервы расчёсываешь?
Хорта закончила ужин и радостно тявкнула.
– Детуличка, покажешь, где жилка моя пропала? – Рэна наклонилась к ней. – Пошли, моя хорошая.
Вырин со вздохом надевал рубашку.
– Не могу я её бросить, – запыханно говорила Рэна, стараясь поспевать на улице за Григорием и Хортой. – Уборку осуществляю – душа болит; в магазин направилась – душа болит; «Санта-Барбару»[24] смотреть подготовилась – душа болит.
– По следу идёт, – Григорий показал на собаку, – морду от земли не поднимает, хвост трубой.
– Славнуличка лохматая, на неё и надежда была. Только б не бежала так сильно, а то, боюсь, сейчас меня мой инфаркт догонит.
Они вышли из города, завернули в лес. Захрустели под ногами хвойные иглы.
– С Василисиных крестин в лесу не была, а это уж пять лет как. – Рэна остановилась.
– Хорта! – окликнул Григорий собаку. Та нетерпеливо вернулась к Рэне, лизнула ей руку, переминаясь с лапы на лапу.
– Подожди малость, зверька, – Рэна тяжело дышала, трепала Хорте ухо, – передохнёт баб Рэна твоя. Вот ведь вроде – в Крыме живём, а красоты не видим. В лес не хожу, в море не кунаюсь, жаворонков не слышу. Дела! Жаворонок же – это поющий воздух. Весною он поёт, когда ещё подснежник пробуравливает землю; утром он поёт, когда ещё звёзды бледнеют. Его песнь звенит, а он сам поднимается к небу. А сейчас – тишина как в гробе, даже листья не шепчут.
– Ветра нет, вот и не шепчут тебе листья, – Вырин взял Рэну под локоть, – и жаворонки твои спят. Отдышалась?
Рэна сняла у Григория с пояса фонарь. Свет пробил залитый чёрной гуашью воздух.
– Тиха украинская ночь, а сало надо перепрятать.
– Мой дед так всегда говорил, – улыбнулся Вырин.
– Знаю, голубчик, идём.
Скоро Григорий понял, что Хорта снова ведёт их к поляне, где оборвался след Сони. Он чертыхнулся.
– Блохастая ты башка! Тебе что тут, мёдом намазано? Вот сповадилась, дура, сюда ходить… – Он осёкся. Луч фонаря, которым водила Рэна, выхватил груду одежды у подножия молодой берёзы.
Хорта рысью направилась туда. Присмотревшись, Вырин понял, что это было не тряпьё. У дерева, прямо на земле, спала Полина. Рядом валялись остатки бутербродов и два пустых ведра.
7Марта дождалась, когда все уйдут из душевых. Вывернула правую ладонь, поднесла мизинец к глазам. Палец покрылся пузырями и чесался. Если на них сильно нажать, пузырьки лопнут, потечёт прозрачная жидкость. Зудеть перестанет, но видок будет тот ещё – будто содрали кожу.
Она включила горячую воду. Способ «обжечь больное место» всегда помогал лучше мазей, которые бабушка приносила из аптеки. Врачи говорили: пищевая аллергия. Нельзя шоколад, апельсины, курицу. Марта знала: это ерунда. Пузыри покрывали руки, когда она психовала.
Марта подождала, когда вода нагреется, и сунула под неё мизинец. Кипяток расчёсывал пузыри. Это было приятное чувство. Она закрыла глаза. Ждала, когда придёт боль.
«Жила-была женщина, и было у неё три сына»
Стук мячиков
«Я туда и обратно, на три минуты делов»
«Яртышникова увидишь – закапывайся»
Соня спрыгивает с подоконника
«Материнская любовь родится раньше дитя»
Полина Олеговна опускается на колени
Держать палец под водой стало невыносимо. Она выдернула его, красный и варёный.
Закрутила кран. Замотала руку в полотенце, как ребёнка.
– Спасибо, что заступилась. – В дверях стояла Рыжая. – Если по чесноку[25], я бы и сама справилась. Но ты спасла эту вашу Свету. От моего гнева.
Марта вскинулась.
– Какого чёрта тебе здесь надо? Я думала…
– Ты думала, ты здесь одна. – Майя смотрела на полотенце. – Какая она была? Девочка, которая пропала.
– Худенькая. Смешная. – Мизинец пульсировал. Марте было сложно думать, хотелось дойти до кровати и лечь. – Она была хорошим другом. Мальчики прикалывались над ней всё время, типа она тормоз, но Сонька просто добрая. Была. Верила всем. А они пользовались.
Рыжая подошла к ней, медленно размотала полотенце. Марта не отдёргивала руки.
– Зачем ты это делаешь? – спросила она, разглядывая распухший палец.
– Когда болит – легче, чем когда чешется.
Майя взяла её руку в свои. Закрыла глаза. Они стояли долго, немного пошатываясь взад-вперёд, будто танцуя под неслышную музыку. Марта начала засыпать. Стоя. Испугалась свалиться на плитку – второй раз за вечер.
– Так лучше. – Рыжая отпустила её. – Спокойной ночи.
Сквозь дрёму Марта посмотрела на свою ладонь. Ни ожога, ни пузырей. Не чесалось и не болело.
8Когда они в три захода дотащили палатку и вещи, уже светало. Рэна подоткнула под Полину свою кофту, накрыла её выринским пиджаком:
– Абы земным холодом не окоченелась.
Пока ставили палатку, Рэна поглядывала: Полина спала не шевелясь. Ей всё хотелось подходить, проверять, дышит ли. Полинины волосы переплелись с травой, стояла над ней молодая берёзка, звенела серебряными листьями.
Зелёной брезентовой крышей взгорбилась под соснами палатка.
– Уф! – Григорий свистнул Хорту. Ушёл в лес.
Рэна залезла в своё новое жильё: круглое оконце на молнии, два спальных мешка.
Вырин появился с другой стороны поляны с охапкой веток. Присел на корточки, начал выкладывать дрова высоким шалашом.
– Ты уверена? – ещё раз спросил Рэну.
– Ну ты шо, не видишь, какой театр? «Гамлет» после антракту.
– Думаешь, она не будет в город приходить на ночёвку? Ты бы хоть разбудила её, спросила.
– Я ей нос щупала – тёплый. Оно пусть спит – когда ещё поспит, Господь знает. Пока дитё своё не найдёт, тут будет. А я – рядом, иначе ж кто её накормит.
– Ну, дело твоё. – Вырин устало разогнулся. – Хорта, побудешь тут с дамами?
Собака легла Полине под бок.
– Гришенька, вот за это спасибо тебе до небесных рощ! – обрадовалась Рэна. – С псиной мне спокойней будет, душа если из телес выпрыгнет, так до собаки и обратно в темечко.
Она хотела поцеловать Вырина в щёку, но вышло – в блестящую от пота лысину. На востоке раскочегаривалось солнце.
Глава 5
Цабран
1
Галечный пляж, расчерченный на сектора, походил на зоопарк: каждой группе полагалась своя клетушка. В воде огромной водорослью бултыхалась сетка. Море прогрелось: плюс двадцать пять, если верить Фур-Фуру. Столовский повар вместе с тренером ватерполистов Константином Андреевичем дежурил по пляжу. Он накорябал температуру воздуха и воды на грифельной табличке возле дороги.
Волны были небольшие. Отвернёшься – кажется, что она, трёхметровая, несётся на тебя со звуком рассвирепевшего грузовика. Посмотришь – лижет смирно ноги, как домашний котёнок.
Петрова, Ребрикова и Письменова вальяжно загорали на полотенцах, как взрослые девушки. Лилька Бессмертная пыталась читать «Трёх мушкетёров», прикрывшись панамкой. Она часто поднимала взгляд от книги и задумчиво смотрела на море, улыбалась чему-то своему.
Пролетова на этот раз надела купальник: серебристо-чешуйчатый, с высокой, как у водолазки, спиной. Велосипедисты при виде новенькой с настольного тенниса сбились с разговора, застыли у кромки волн. «Один в один царь Мидас[26] до вас дотронулся», – подумала Марта. Сухофруктов с Холмовым синхронно расправили хилые плечи, сели по обе стороны от Майи. Метили территорию.
Ватерполисты плавали по делу. Их выпускали за позорные ворота лягушатника, разрешали доплывать до красных буйков, большими помидоринами качавшихся на воде. На их фоне контрастно смотрелись сёстры Мишаевы. Они неприлично визжали, с брызгами забегали в море, на мелкотуре делали вид, что плывут.
– Как дети малые, – сказал Холмов.
Тинка подошла к нему поближе. Он смотрел на неё снизу вверх и нагло щурился.
– В мокром купальнике как замёрзла, – наивным тоном сказала Тина, – надо занырнуть обратно. Погреться.
Она повернулась и побежала. Тяжёлая коса метко хлестнула Холмова по щеке: тот не успел сообразить, откуда ждать подвоха.
– Вот щучка! – восхищённо сказал Лёшка Боякин.
– Не волосы, а хвост ослиный! – громко, чтобы перекричать волны, заорал Холмов.
Мишаевы смеялись.
Боксёров на пляже не было. Марта поплавала немного, наскоро вытерлась и подошла к тренеру ватерполистов:
– Константин Андреич, я пойду, можно? В палате поваляться хочу, книжку почитать, а то тут слишком ярко.
Константин Андреевич следил за временем: он засёк, во сколько его подопечные отплыли от лягушатника, и ждал, когда они достигнут буйка.
– Иди, конечно, Веснова, – буркнул он, не отрывая взгляда от моря, – у тебя же выходной, могла бы не спрашивать.
– Спасибо! Ну я так, на всякий случай, – сказала Марта, – вдруг вы меня потеряете и решите, что я утонула.
Константин Андреевич всё же глянул на неё, и довольно строго:
– Типун тебе на язык! Спортсмены не тонут! Давай с пляжа!
– Ага! – Марта схватила полотенце и взбежала по тропинке, ведущей к корпусам.
2Он не любил воду. Особенно большую. Пожалуй, море было единственным, чего он боялся. Но сейчас, стоя на пляже, он вдруг понял, что может заставить воду работать на себя. Силы, которых он набрался от гимнастки, уже иссякали. Она вывихнула ногу, получила ушиб плеча. Этого было мало.
Он смотрел на ватерполистов. Мальчики носились кролем от буйка и обратно, мышцы их ходили под водой, как турбины. Мысленно протянулся он к одной из торчащих из волн макушек и притопил.
Голова ушла под воду. Он почувствовал, как мгновенно потекли к нему силы: страх и боль. Мальчик барахтался и сопротивлялся, пытался всплыть. Он отпустил – спортсмен вынырнул, чтобы вдохнуть, и снова ушёл под воду. Убивать его он не собирался, так он обнаружит себя. Только поесть.
Держал крепко. Медузы, горячие и обжигающие, окружили мальчика. Балам прикрыл глаза. Медузы начали жалить: нога – глоток сил, бок – глоток, спина – глоток побольше, грудь – огромный глоток. Мальчик паниковал, бил под водой руками и ногами.
Он отпустил его, когда насытился. Два приятеля мальчика слишком поздно заметили, что тот ушёл под воду. Они нырнули и вытащили его на берег. Подбежали теннисисты, кто-то начал делать искусственное дыхание. Мальчик поднялся на локте, изо рта его хлынула вода. Всё тело спортсмена было в фиолетовых пятнах – ожогах от медуз.
Он присел на камень и наблюдал.
3Валяться в палате Марта не собиралась. Ей хотелось побыть одной. Больше всего в лагерях она страдала от отсутствия одиночества. Во время вечернего кросса, который ребята бегали не на стадионе, а «по пересечённой местности», как выражался Пашуля, Марта заметила дыру в заборе: в одном месте не хватало железного прута, два соседних были погнуты. Именно к ней она и направлялась сейчас.
Дыра была в нескольких метрах от ворот. На главной аллее никого не было. В принципе, ничего не мешало ей выйти и так, но пролезть в дыру было интересней. Она раздвинула кусты и протиснулась сквозь расшатанные прутья.
Мокрые после купания волосы холодил лёгкий ветерок. Купальник на жаре высыхал быстро. Марта надела майку прямо поверх него, полотенце обернула вокруг талии наподобие юбки. Кожу немного стягивала морская соль, от которой побелели прозрачные волоски на руках.
Девочка потянулась: ветер прохладный, солнце жаркое, она только что купалась в море, отчего немного клонит в сон. Нега и счастье. И тут же устыдилась своих чувств, вспомнив о Соне.
Чуть поодаль от лагеря Марта нашла заброшенную детскую площадку со ржавыми качелями. Посередине стояла карусель: доски выломаны, краска слезла. Колея от ног на земле заросла зелёным ковролином. Марта села на одно из сохранившихся сидений, толкнулась ногами. Раздался скрип. «Какой мерзкий звук», – подумала она. Карусель сделала пол-оборота и остановилась. В тишине было слышно стрекоз и шмелей. Посидев немного просто так, Марта достала из нагрудного кармана свистульку в виде птички. Бабушка говорила, она когда-то принадлежала Мартиному отцу. Свистулька была деревянная, светло-коричневая, потёртая. Формой больше рыбу напоминала: толстое обтекаемое тело с цветочным орнаментом на боку – вместо крыла.
Марта поднесла её к губам и задумчиво засвистела. Вспомнила рассказ старика про живые камни. И снова засвистела.
– Быстрее! – кто-то крикнул ей в ухо.
Марта вскочила, чуть не свалившись с сидушки. Перед ней стоял мальчик примерно её возраста. Лицо его ходило ходуном: губы прыгали, брови морщинили лоб, взгляд ни на чём не мог остановиться.
– Мне нужно… пойдём со мной. Родители…
– Что случилось? – испугалась Марта.
Мальчик схватил её за руку и потащил куда-то. Они побежали по горной дорожке вверх. Марта придерживала свободной рукой спадающее полотенце.
– Здесь, – показывал мальчик на тропинку, – зачем полезли?! Они шатались. Страшно шатались. Упали. Без сознания… Помоги мне!
Марта пыталась понять его, но мальчик сбивался, перескакивал, странно чесал в голове. «Он сумасшедший», – с ужасом подумала она. Мальчик показывал на две каменные глыбы, которые торчали из густой травы по сторонам тропинки.
– Что происходит? – кричал он на неё. – Когда я ушёл, тут были они!
Он бухнулся на четвереньки. Что-то искал в траве. Вскочил.
– Всё по-другому!
Он снова наклонился, почти упал.
– Это она, – он гладил камень, – пощупай. Тепло.
Марта потрогала. Камень был нагрет солнцем.
– Кто – она? – спросила.
– Мама! – заорал мальчик. Он присел рядом. – Вставай! Вставай!
Марта испугалась. Камни действительно напоминали лежащих людей. Как будто один упал на спину и раскинул руки, а второй – на живот, подвернув под себя плечо, голова набок, правая рука вдоль тела. Но камни были старые, заросшие мхом. Кое-где в трещины забилась пыль с дороги, из «головы» первого рос куст травы-колоска из тех, которыми они с бабушкой играли в «петушок или курочка».
– Тут никого нет, – сказала Марта.
– Может, они ушли? Всё другое. Место то, а всё другое, – озирался мальчик. Он не слышал её.
– Как тебя зовут?
Мальчик забегал вокруг камней, снова наклонился, погладил их, лёг рядом и вскочил.
Марта поймала его за рукав:
– Как зовут тебя?
Он ошарашенно поднял глаза, будто получил пощёчину. Несколько раз сморгнул – безумие ушло.
– Цабран. – И вдруг обмяк, почти упал на неё, крепко обхватив талию. Марта пошатнулась. Мальчик положил голову ей на плечо. Естественно и удобно. Одна деталь конструктора подошла к другой. «Я помню. Так уже было», – хотела сказать Марта, но вместо этого спросила:
– Как тебе помочь?
Он вырвался из её объятий и с криками «Бугу! Бугу!» понёсся обратно к детской площадке. Марта с трудом поспевала за ним. Когда она добежала до качелей, мальчик заорал:
– Вот он! – вскочил на карусель и начал сильно раскручиваться. Марта отпрыгнула. Испугалась, что он её заденет.
– Веснова!
Она обернулась: на тропинке стоял Яртышников.
– Ты почему не в лагере? Ты не в курсе, что «Агарес» на особом положении? Что вам запрещено покидать его территорию без разрешения? – Василий Викторович бледнел на глазах.
«Разъярён», – поняла Марта. Она посмотрела на карусельку – та была пуста. Девочка бросилась к кустам.
– Стоять! – услышала она за спиной.
– Тут был мальчик! – попыталась объяснить она. – Надо ему помочь… он потерял родителей… кажется.
– Наш? Из спортсменов?
– Нет, незнакомый какой-то!
Яртышников бросился вслед за Мартой в кусты, но мгновенно спохватился: вплоть до самого моря вдоль забора «Агареса» шло поле, местность просматривалась на километры вокруг. Он больно сжал Мартино плечо:
– Врёшь мне?
– Да нет же! Тут был мальчик! Позвоните в милицию!
– Так, – Яртышников подпихнул Марту к воротам лагеря, – пойдём.
Оказавшись на главной аллее, Василий Викторович сел на скамейку, чтобы смотреть стоявшей перед ним девочке в глаза.
– Ты думаешь, мне Гамаюновой мало? – спросил он.
– Но ведь в Гурзуфе вы даёте нам свободное время! – попыталась спорить Марта. – Какая разница, там гулять или тут?
– Я и в городе вам запрещу, дождётесь у меня! – гаркнул Яртышников, и Марта сразу же пожалела, что ляпнула про Гурзуф. – Что я скажу твоим родителям, если и ты пропадёшь? – продолжил он уже тише.
– У меня нет родителей, – зло ответила Марта, – а вот у мальчика, которого я встретила, есть, и им нужна помощь…
– Прекрати! – оборвал её Яртышников. – Ещё одно враньё, и будешь до вечера отжиматься. Марш в корпус!
4Старуха сидела на полу. Она исходила весь город и очень устала. Тринадцать пар близнецов нашла она в Гурзуфе и одну пару – в спортивном лагере, из которого пропала девочка.
Больше всего она подозревала спортсменок по фамилии Морозовы, ведь всё началось, как только они появились в этих краях. Но выяснила: родились они и жили в Москве, в Южном округе города. И ничего там за годы их жизни странного не случалось. К тому же не терялись они, обе жили тут, по эту сторону.
Зейнеп поднялась. День клонился к концу. Со двора неслась трескотня цикад.
Это не то. Поиски близнецов ни к чему не привели её. Она это знала заранее. Не среди людей надо искать. Не могут быть одиннадцатилетние девочки существами такой силы, чтобы выпустить ифрита из тиса.
Демерджи чётко сказал: тут один. Другой – там.
Зейнеп подошла к котлу. Жидкость в нём уже кипела.
Воду она взяла правильную, родниковую. И ложка у неё была правильная, серебряная, тёмная. Много зелий ею было намешано. И все сработали.
Но сейчас она не знала, подействует ли. Притянет ли того, который тут, к ней? И если притянет – как она узнает? Ведь неизвестен ни пол, ни возраст. Что это за существо и чего оно хочет, старуха не знала.
Полуифрит? Полумарид? Полубергсра?
Не могла она представить себе, как должно оно выглядеть, но и способа другого, кроме как приманное зелье, не знала.
Ингредиенты все разложены были на старой, вспученной разделочной доске. Кора дуба, пятнадцать полевых ромашек. Крапива, сушёные берёзовые серёжки. Старуха двумя пальцами взяла маленькую прозрачную склянку и посмотрела на свет. Слеза ребёнка. Всё это одно за другим отправилось в котёл.
– Килу[27], – шептала старуха, – приди, приманись.
Она выставила над котлом руку, сделала на ладони неглубокий надрез. От крови зелье в котле забурлило и вспенилось.
Десять минут приговаривала она заклинание, непрерывно мешая ложкой. Потом выключила огонь, накрыла крышкой и оставила остывать.
Теперь надо было настоять его двое суток да разлить по цветочным горшкам.
5– Пролетова, не придуривайся! Я знаю – не спишь.
Они лежали через проход. Майя повернулась к Марте лицом, открыла оливковые глаза.
– Как ты это сделала вчера? Колись.
– Ты про мизинец? Бабушка научила заговаривать.
– Гонишь.
– Ну хорошо. Я ведьма. Лучше?
– Так и знала. – Марта не улыбалась.
Майя грустно посмотрела в окно.
– Куда вы с Тиной сегодня ходили? – спросила она.
– С Тинкой? Я одна гуляла. А что? Она же купалась.
– Сразу после тебя с пляжа ушла. Я потом смотрела – в лагере вас не было. Думала, вы вместе срулили.
Марта глянула на Мишаеву-старшую. Та спала неспокойно, время от времени дёргая правой рукой.
– Первенство мира выигрывает, – сказала она. – Не знаю ничего. Я одна была. Но если Тинка из «Агареса» смывалась, то это ради Сониной мамы. Она ей помогать хочет.
– Соня жива, – внезапно сказала Пролетова.
Марта захлебнулась собственным зевком.
– Больше никто в округе не пропадал, не знаешь?
– С чего ты про Соню взяла?
– Она мне снилась, – объяснила Майя. – Соня похожа на меня.
– Вообще ни капли. – Марта разозлилась. – Она светлая. Трындишь сама не знаешь что.
Пролетова села на кровати, посмотрела на Марту в упор.
– Никто больше не пропадал? – повторила она.
– Я видела мальчика сегодня, – прошептала Марта, – он говорил, что у него пропали родители.
– Расскажи. – Рыжая по-прежнему смотрела на неё. Марта попыталась моргнуть, но не смогла и продолжила:
– Он был безумен. Сказал: они потеряли сознание. Побежал за помощью. Когда мы вернулись, их не было. Он решил, что они превратились в камни. Там были две глыбы…
– Он не видел рыжую женщину? Ещё что-нибудь?
– Одет был странно. Про женщину – без понятия. И имя странное.
– Какое?
– Цабран.
Майя опустила глаза, зашептала, словно пересчитывала петли на невидимом вязании. Марта упала на подушку: кто-то, крепко державший её за виски, резко отпустил руки. Моргать было больно.
– Я что тебе, долбаный бандерлог? – спросила она. – Каа, заговаривающий ожоги[28]. Я уже почти боюсь тебя, слышь.
– Думаю, мне нужно с ним увидеться. – Майя снова смотрела на Марту. На секунду в её глазах мелькнуло то же безумие, что и у мальчика.
– Флаг тебе в руки – он пропал.
– И он тоже?
– Испарился, как только меня Яртышников застукал. Как с вешних яблонь дым.
– Что?
– У меня бабушка так говорит. Сначала орал как безумный. А потом – чпок – и нет его в помине.
6Жёстко. Руки затекли. Сколько? Тридцать четыре руки. Мама принесла вёдра. Вода потекла, и множественные мои рты пили. Женщину рядом зовут Вера. Ей больно. Мне жёстко, а ей больно. Мы держимся мизинцами под землёй. Деревья шелестят: Балам сбежал. Вера хочет плакать, но кожа её идёт пузырями. Моей кожи нет, я хочу кричать. Рты мои под землёй. Я умирала от жажды. Но мама принесла пить. Другие люди ходят.
Мы связаны, часть большого круга. Но ни у кого из братьев нет мамы. У меня есть. Она спит у ствола. Ветер – приятно. Лохматое, большое. Собака? Есть такое слово? Слово?
Жёстко. Как жёстко. Мама мягкая, как снег. Но тёплая. Я хочу кричать. Я не хочу спать. Я выныриваю и снова сплю. Нет сил. Кто я?
Пошевелить ногами.