Особое мнение

Плата за тиражирование

По обе стороны от дороги тянулись вдаль однообразные россыпи черного пепла. Неровные, беспорядочные черные кучи высились всюду, от горизонта до горизонта, насколько хватало глаз. Развалины зданий, городов, унылые руины цивилизации покрывали разоренную планету сплошь; мелкая черная пыль – смесь из крупиц обугленной кости, стали, бетона – клубилась по ветру, точно мука, неизвестно зачем, для кого смолотая жерновами титанической мельницы.

Аллен Фергюссон, зевнув, закурил «Лаки Страйк» и лениво откинулся на блестящую кожаную спинку сиденья роскошного «Бьюика» пятьдесят седьмого года.

– Угнетающее зрелище, – заметил он. – Всюду одно и то же – разруха, пепел, хлам. Тоска, хоть волком вой.

– Так не смотри по сторонам лишний раз, – равнодушно посоветовала сидевшая рядом девушка.

Блестящий глянцем мощный автомобиль катил по устилавшему дорогу пеплу ровно, почти без звука. Едва касаясь рукой баранки руля с силовым приводом, Фергюссон устроился поудобнее. В кабине негромко мурлыкало радио. Нежная музыка – фортепианный квинтет Брамса, передача из Детройтского поселения – навевала покой. Подхваченный ветром пепел хлестал навстречу и уже успел изрядно запорошить оконные стекла, хотя машина проехала от силы полдюжины миль… но это ладно, не страшно. У Шарлотты в подвальной кладовке имеется и садовый шланг из зеленого пластика, и оцинкованное ведро, и силиконовая губка с одной из дюпоновских фабрик.

– А еще у тебя там полный холодильник скотча, насколько мне помнится, – добавил Фергюссон вслух. – Если только ваши местные шустрики его не прикончили.

Шарлотта, убаюканная урчанием двигателя, согревшаяся в тепле кабины и задремавшая на соседнем сиденье, встрепенулась, выпрямилась, откинула со лба пышную светлую челку.

– Скотч? – пробормотала она. – Да, был. «Лорд Калверт», примерно пятая часть галлона[5]. Только малость того… заклейстерел.

Попутчик на заднем сиденье, подобранный по дороге – узколицый, костлявый, мрачного вида человек в серых рабочих штанах и рубахе из грубого полотна, – вскинул голову.

– И сильно заклейстерел? – глухо спросил он.

– Примерно настолько же, как и все прочее, – равнодушно отозвалась Шарлотта и устремила взгляд наружу, за потемневшее от пыли окно.

Справа от дороги на фоне чумазого полуденного неба торчали вверх щербатые, пожелтевшие, точно обломки зубов, стены – развалины городка. Опрокинутая ванна, пара чудом уцелевших телефонных столбов, кости, обгорелый, выцветший хлам, затерявшийся среди многих миль выжженной дотла земли. Убогое, жалкое зрелище…

Под сводами сырых, заплесневелых подвалов жались друг к дружке, спасаясь от холода, облезлые псы. Солнце больше не грело: плотные тучи пепла преграждали его лучам путь к земной поверхности.

– Взгляни-ка туда, – сказал Фергюссон сидевшему позади.

Через дорогу неловко скакал фальшкролик. Фергюссон сбросил скорость, пропуская зверька. Слепой, увечный кролик прыгнул вперед и с тошнотворным хрустом врезался лбом в обломок бетонной плиты. Оглушенный ударом, зверек рухнул наземь, из последних сил пополз прочь, но не успел отползти и на пару шагов, как один из подвальных псов, выскочив наверх, перегрыз ему горло.

– Фу!

Содрогнувшись от отвращения, Шарлотта поджала под себя длинные стройные ноги и потянулась к ручке обогревателя. Невысокая, хрупкая, в розовом шерстяном свитере и вышитой юбке, выглядела она настоящей красавицей.

– Скорей бы вернуться домой, в поселение. Здесь так… неуютно!

Фергюссон стукнул кончиком пальца по крышке стального ящика, стоявшего рядом с ним на сиденье. Приятная прочность металла вселяла уверенность.

– Если дела у вас и правда настолько плохи, там всему этому будут рады, – заметил он.

– О да, – согласилась Шарлотта, озабоченно наморщив лоб. – Дела у нас – хуже некуда. Не знаю, поможет ли – от него ведь почти никакого толку. Наверное, попробовать стоит, но я, честно говоря, на успех не надеюсь.

– Ничего-ничего, поправим мы ваши дела, – непринужденно заверил ее Фергюссон.

Девушку следовало успокоить во что бы то ни стало. Паника подобного сорта запросто может стать – и не раз становилась – неуправляемой.

– Только время, конечно, потребуется, – добавил он, искоса взглянув на Шарлотту. – Надо было раньше нам сообщить.

– Мы думали, он попросту обленился, а он… – В голубых глазах девушки вспыхнул огонек страха. – Аллен, он вправду угасает. От него больше ничего путного не добьешься. Лежит грудой слизи, будто… будто заболел или помер.

– Старенький он уже, – мягко заметил Фергюссон. – Если не ошибаюсь, вашему бильтонгу лет сто пятьдесят, если не больше.

– Но ведь они живут чуть не по полтысячи лет!

– Понимаешь, это занятие здорово подтачивает их силы, – пояснил попутчик с заднего сиденья и, облизнув пересохшие губы, крепко сцепив грязные растрескавшиеся пальцы, склонился вперед. – Ты забываешь, что для них такая жизнь неестественна. Дома, на Проксиме, все они трудились заодно, а тут разделились, обособились друг от друга… да и сила тяжести у нас куда выше.

Шарлотта согласно кивнула, однако от сомнений ее это не избавило.

– Бог ты мой, это же просто ужасно! Вот, полюбуйтесь! – жалобно протянула она и, покопавшись в кармане свитера, показала обоим блестящую вещицу величиной с дайм. – Вот таким, если не хуже, все, что он ни наштампует, теперь и выходит!

Фергюссон принял вещицу и, не забывая хоть одним глазом следить за дорогой, пригляделся к ней повнимательнее. Часики… Ремешок от первого же прикосновения пальцев рассыпался в труху, будто высохший лист, распался на темные волоконца. Циферблат с виду выглядел как настоящий, однако стрелки не двигались.

– Не идут, – подтвердила Шарлотта и, выхватив часики, сковырнула с них заднюю крышку. – Вот, видишь? Я ради них полчаса в очереди проторчала, а что получила? Пшик!

В отвращении скривив алые губы, она подняла часики повыше. Действительно, механизм крохотных швейцарских часов оказался бесформенной лепешкой, блестящей сталью. Ни зубчатых колесиков, ни камней, ни пружинок… сплошь «клейстер»!

– А с чего он копировал? С оригинала? – спросил сидевший сзади.

Шарлотта, забрав заклейстеревшие часики, спрятала их в карман свитера.

– Нет, с копии… но с хорошей копии, точной. С той самой, которую отштамповал тридцать пять лет назад для моей матери. И что я, по-твоему, подумала, увидев вот это? Они же никуда не годятся! Так разозлилась… – Осекшись, она вскинула голову, выпрямилась. – Ага, вот мы и прибыли. Видишь ту красную неоновую вывеску? Там поселение и начинается.

Вывеска с надписью «СТАНДАРД СТЕЙШНС ИНК.» сияла у самой обочины и красным, и синим, и белым. Безукоризненно чистая, новенькая, без единого пятнышка…

Без единого пятнышка?

Поравнявшись с бензоколонкой, Фергюссон сбавил ход. Все трое, оцепенев в ожидании неизбежного, уставились в окна.

– Вот… видите? – тоненько, жалобно пискнула Шарлотта.

Бензоколонка рассыпа́лась, разваливалась на глазах. Невысокий белый павильончик оказался невероятно старым – старым, обветшавшим, изъеденным непогодой и тленом так, будто простоял здесь тысячу лет. Крыша просела, стены покосились, яркая неоновая вывеска мерцала, захлебываясь треском, стойки помп проржавели насквозь. Еще недавно новенькая, аккуратная бензоколонка вновь превращалась в пепел, в невесомую черную пыль, в прах, из которого появилась на свет.

Глядя на рушащуюся станцию, Фергюссон похолодел. Казалось, в лицо повеяло ледяным дыханием смерти. Его поселения разруха пока не затронула. Пока что питтсбургский бильтонг заменял износившиеся копии без промедления, а образцами ему служили настоящие, подлинные предметы, сохранившиеся с довоенных времен. Здесь с обновлением копий, из которых и состояло все поселение, дела обстояли куда как хуже.

Винить в этом кого-либо не имело смысла: в конце концов, бильтонги, подобно любой другой расе, не всесильны. Стараются, как могут… причем в непривычной, чужой среде.

Коренные обитатели системы Центавра, они явились на Землю в последние дни Войны, привлеченные вспышками взрывов водородных бомб, и обнаружили жалкие остатки человечества среди россыпей черного радиоактивного пепла, роющимися в развалинах, разыскивая все, что еще можно спасти.

Проанализировав положение, бильтонги разделились на отдельных особей и принялись тиражировать уцелевшие предметы культуры, отыскиваемые людьми. Так, создав на собственной же планете нечто вроде замкнутых островков, пригодных для жизни, людям и удалось уцелеть во враждебном, разоренном Войной мире.

Возле одной из бензиновых помп возился грузно сложенный человек, безуспешно пытаясь наполнить бак «Форда» 66-го года. В бессильной ярости выругавшись, он оторвал от стойки трухлявый шланг. Тускло-янтарная жидкость выплеснулась на землю и тут же впиталась в замасленную щебенку, брызнула из прорех в стойке дюжиной тонких струек. Одна из соседних помп накренилась и с грохотом рухнула.

Шарлотта опустила ветровое стекло.

– Бен, колонка «Шелл» на том краю поселения не так обветшала! Езжай туда! – крикнула она.

Раскрасневшийся, взмокший хозяин «Форда» заковылял к дороге.

– Проклятье! – буркнул он. – Из этой чертовой развалины ни капли не выжать. Подбросьте меня до «Шелла», наберу там ведерко.

Фергюссон, с трудом сдерживая дрожь, распахнул пассажирскую дверцу.

– У вас здесь со всем вот так?

Облегченно вздохнув, Бен Унтермайер плюхнулся на сиденье рядом с подхваченным по дороге попутчиком, и «Бьюик», урча, покатил дальше.

– Даже хуже. Вон, глянь.

Впереди показались развалины бакалейной лавки, груда обломков бетона и стальных опор. Стекла витрин рухнули внутрь, повсюду вокруг россыпью валялись упаковки товаров. В развалинах, разгребая обломки, набирая охапки продуктов, копались хмурые, злые, как черти, местные жители.

Ненамного лучше выглядела и сама улица: трещины, рытвины, источенные дождем и ветром поребрики… Под брешью в лопнувшей трубе теплотрассы набухала, росла на глазах маслянистая лужа. Очень грязные магазины, машины у обочин – все вокруг одряхлело, состарилось. Ателье чистильщика обуви заколочено досками, разбитые окна заткнуты тряпьем, вывеска облупилась, выцвела. В неухоженном кафе по соседству – всего пара посетителей, жалких типов в мятых деловых костюмах: газеты расползаются в руках, чашки с мутным, бурым, точно болотная жижа, кофе трескаются, текут, стоит только поднять их над почти истлевшей стойкой…

– Сам видишь, долго мы не продержимся, – пробормотал Унтермайер, вытирая мокрый от пота лоб. – Все рассыпается на глазах. Люди даже в кино боятся ходить, тем более что радости от этого никакой: лента то рвется, то задом наперед крутится. Кстати, меня Унтермайер зовут, – представился он, с любопытством взглянув на узколицего, молча сидевшего рядом.

Оба обменялись рукопожатием.

– А я – Джон Доуз, – откликнулся человек в сером, но больше ничего о себе сообщать не стал. С тех пор, как Фергюссон и Шарлотта подобрали его по пути, он не произнес и полусотни слов.

Унтермайер бросил на переднее сиденье, рядом с Фергюссоном, свернутую газету, вынутую из кармана пальто.

– А вот что я нынче утром нашел на крыльце.

Первую полосу газеты украшала мешанина бессмысленных, ничего не значащих слов. Расплывчатый, неровный шрифт, водянистые, до сих пор не просохшие чернила, вместо снимков – кривые блекло-серые пятна. Попытка прочесть что-либо обернулась полным провалом: ни в строках колонок, ни среди жирных заголовков не нашлось ни одной связной мысли.

– Аллен везет нам с полдюжины оригиналов. Вон, в ящике, – сообщила Шарлотта.

– Не поможет, – мрачно откликнулся Унтермайер. – Он за все утро ни разу не шевельнулся. Я видел: сколько времени проторчал там, в очереди, с автоматическим тостером для копирования, и все впустую. Поехал домой – машина разваливаться начала. Заглянул под капот, но кто же из нас в моторах хоть что-нибудь смыслит? Не наше это дело! С грехом пополам дотрюхал до станции «Стандард Ойл»… проклятье, металл таким сделался хрупким – пальцем проткнешь!

Свернув к обочине, Фергюссон остановил «Бьюик» у высотного белого здания, где проживала Шарлотта. За месяц, миновавший с тех пор, как он в последний раз приезжал сюда, дом изменился до неузнаваемости. Теперь его окружали шаткие, неумело сооруженные из досок леса, несколько рабочих робко тыкали пальцами в фундамент. Здание медленно, но верно кренилось на сторону, вдоль стен сверху донизу змеились широкие трещины, усыпанный обломками штукатурки тротуар отгораживала от мостовой натянутая веревка.

– Сами-то мы никакой работе не обучены, – зло проворчал Унтермайер. – Только и можем – сидеть да ждать, пока все вокруг не рассыплется на куски. Если он в скором времени не оживет…

– Все, что он наштамповал для нас в прежние времена, начинает изнашиваться, – подхватила Шарлотта, распахнув дверцу и выскользнув на мостовую. – А все, что ни наштампует теперь, сплошь «клейстер». И что же нам делать? – Вздохнув, девушка задрожала на студеном полуденном ветру. – Похоже, нас ждет тот же конец, что и поселение в Чикаго.

Все четверо похолодели. Чикаго… разрушившееся, погибшее поселение! Бильтонг, штамповавший им все необходимое, умер от старости. Исчерпав силы, обернулся безжизненной, неподвижной грудой инертной материи, а здания и улицы вокруг – все им натиражированное постепенно обветшало, износилось, вновь сделалось черным пеплом.

– Чикагский бильтонг не оставил потомства, – в страхе прошептала Шарлотта. – Штамповал, штамповал копии, пока сил хватало, а потом – раз, и… умер.

– Но остальные же это заметили, – помолчав, напомнил ей Фергюссон. – Заметили и прислали замену, как только смогли.

– Прислать-то прислали, да только поздно, – буркнул в ответ Унтермайер. – К тому времени от поселения осталась разве что пара-другая выживших – замерзших, изголодавшихся, бродивших среди развалин голышом, пока их псы не сожрали! Проклятые твари… уже и к нам сбегаются отовсюду, как воронье на падаль!

Вслед за Шарлоттой на растрескавшийся тротуар с опаской, охваченные страхом, вышли все остальные. Глухой, безжалостный, леденящий кровь ужас отразился даже на костлявом лице Джона Доуза, а Фергюссон с внезапной тоской вспомнил о собственном поселении в дюжине миль к востоку. Процветающее, полное жизни поселение: питтсбургский бильтонг еще молод, в самом расцвете сил, брызжет созидательной энергией, присущей их расе, – не в пример местному!

В Питтсбурге здания прочны, без единого пятнышка. Тротуары чисты и тверды. Телевизоры, миксеры, тостеры, автомобили, пианино, одежда, и виски, и замороженные персики за витринами магазина – прекрасные копии оригиналов, точны и детальны, неотличимы от настоящих, хранящихся в вакууме герметичных бункеров глубоко под землей…

– Если ваше поселение угаснет, – помявшись, заговорил Фергюссон, – может быть, мы примем несколько человек.

– А ваш бильтонг сможет наштамповать всего необходимого больше, чем на сто жителей? – негромко осведомился Джон Доуз.

– Сейчас – да, сможет, – подтвердил Фергюссон и с гордостью кивнул на свой «Бьюик». – Ты сам в нем ехал и видел, насколько он хорош. Почти как оригинал, с которого изготовлен. Если рядом оба не поставить, не отличишь. Может, я вовсе на настоящем уехал, – с усмешкой добавил он, однако, кроме него, бородатая шутка никого не развеселила.

– Сию минуту решать необязательно, – резко сказала Шарлотта. – Какое-то время у нас еще есть.

Подхватив с сиденья «Бьюика» стальной ящик, девушка направилась к парадному крыльцу дома.

– Идем с нами, Бен. И ты тоже, – сказала она, кивнув Доузу. – Виски выпьем. Он вроде бы ничего… разве что малость отдает антифризом и этикетка плохо читается, но в остальном не слишком заклейстерел.

Однако, стоило ей шагнуть на нижнюю из ступеней крыльца, один из рабочих ухватил ее за плечо.

– Наверх нельзя, мисс.

Шарлотта, побледнев от возмущения, стряхнула его руку с плеча.

– Там моя квартира и все мои вещи! Я здесь живу!

– Здание в любую минуту может обрушиться, – пояснил рабочий. – Взгляните, какие трещины, мисс.

Разумеется, рабочим он был не настоящим – просто одним из жителей поселения, взявших на себя труд охранять угрожающе обветшавшие здания.

– Этим трещинам уж скоро месяц, – отрезала Шарлотта и в нетерпении махнула рукой Фергюссону: – Идем.

Проворно взбежав на крыльцо, она потянулась к ручке огромной парадной двери из стекла в хромированной стальной раме.

Сорвавшаяся с петель дверь разлетелась вдребезги. Смертоносные осколки стекла брызнули во все стороны. Шарлотта с визгом отпрянула прочь, однако бетон просел, рассыпался у нее под ногами. Оглушительный треск – и крыльцо превратилось в огромную кучу белого порошка, бесформенный курган, немедля окутавшийся облаком мельчайшей пыли.

Фергюссон и рабочий бросились на помощь увязшей девушке. Унтермайер, со всех ног метнувшись в клубящуюся пыль следом за ними, по локоть запустил руки в сыпучую груду, нащупал стальной ящик и оттащил его на тротуар.

Фергюссон с рабочим, увязая в пыли, выволокли на тротуар и Шарлотту. Девушка пыталась что-то сказать, однако щека ее дергалась так, что губы не слушались.

– Мои вещи! – только и сумела выговорить она.

Фергюссон неуклюже, дрожащей рукой отряхнул ее от пыли.

– Куда ранило? Что с тобой?

– Все в порядке, цела я, цела!

Шарлотта стерла с лица струйку крови и белый пыльный налет. На щеке ее алела царапина, светлые волосы слиплись, пропылились насквозь, розовый вязаный свитер превратился в лохмотья, да и остальная одежда больше никуда не годилась.

– Ящик! Ящик нашли?

– С ящиком все в порядке, – бесстрастно заверил ее Джон Доуз, ни на дюйм не отошедший от автомобиля.

Дрожащая от страха и безысходности, Шарлотта вцепилась в Фергюссона что было сил, прижалась к нему всем телом.

– Смотри, – прошептала она, подняв кверху ладони, перепачканные в белой пыли. – На руки погляди! Видишь? Уже чернеет…

Действительно, белая пыль, густо запорошившая ее ладони и плечи, темнела, меняла цвет на глазах, вначале становясь серой, а затем черной, как сажа. Изорванная одежда девушки съежилась, выцвела, осыпалась к ногам, как растрескавшаяся скорлупа.

– Давай в машину, – велел Фергюссон. – Там одеяло есть… из нашего поселения.

При помощи Унтермайера он укутал дрожащую девушку плотным шерстяным одеялом, и Шарлотта съежилась, сжалась в комок на пассажирском сиденье. Глаза ее потемнели от ужаса, с рассеченной щеки на полосатое желто-синее одеяло капала алая кровь. Фергюссон осторожно вложил в трясущиеся губы девушки прикуренную сигарету.

– Спасибо, – всхлипнув, выдохнула она. Вынутая изо рта сигарета задрожала между ее пальцами. – Аллен, что делать? Что нам теперь делать, черт побери?

Фергюссон нежно стряхнул темнеющую пыль с ее светлых волос.

– Поедем покажем ему оригиналы, что я привез, может, он и оправится. Они всегда оживляются при виде новых вещей для копирования – глядишь, и этот взбодрится.

– Да ведь он не просто уснул, – с болью возразила Шарлотта. – Он мертв, Аллен, я знаю!

– Ну, хоронить его еще рано, – глухо возразил Унтермайер, однако никого этим не убедил. Все понимали: случилось самое худшее.

– Потомство он дал? – спросил Доуз.

Красноречивая гримаса Шарлотты оказалась яснее любых слов.

– Пытался. Несколько даже вылупилось, но ни один не выжил. Я видела там, в парке, яйца, но…

Осекшись, Шарлотта умолкла, однако в чем дело, знали все до единого. Стараясь сберечь жизнь человеческой расы, местный бильтонг стал бесплодным. Мертвые яйца, нежизнеспособное потомство…

Усевшись за руль, Фергюссон яростно хлопнул дверцей, но дверца не закрылась, как полагалось бы. Спружинила… а может, деформировалась? Волосы на загривке Фергюссона поднялись дыбом. Выходит, его роскошный глянцевый «Бьюик» тоже хоть чуточку, да небезупречен? Выходит, и здесь халтура, и здесь пусть микроскопический, но «клейстер»? Выходит, их, питтсбургский, бильтонг тоже стареет?

Сомнений не оставалось: рано или поздно судьба чикагского поселения постигнет всех. Все поселения до одного.

Вокруг парка выстроились безмолвные, неподвижные шеренги автомобилей. За оградой толпился народ. Очевидно, здесь собралось почти все поселение: у каждого имелось хоть что-нибудь, срочно нуждавшееся в замене. Заглушив двигатель, Фергюссон сунул ключи в карман.

– Дойдешь? – спросил он Шарлотту. – Может, лучше здесь посидишь?