– Ведомую капитаном Леном Гаем! – подхватил тот. – Отличный моряк, хоть и англичанин, – ну, да толковые люди есть всюду. Он пополняет запасы в «Зеленом баклане».
– И вы полагаете, что «Халбрейн»…
– Через неделю появится на траверсе мыса Франсуа. Если этого не случится, придется признать, что капитана Лена Гая нет в живых, а шхуна «Халбрейн» сгинула на полпути между Кергеленом и мысом Доброй Надежды!..
И, сделав на прощание выразительный жест, говорящий о фантастичности подобного предположения, почтенный Фенимор Аткинс оставил меня.
Я надеялся, что прогнозы моего хозяина скоро сбудутся, – все приметы говорили об этом. Все указывало на приближение теплого времени года – теплого для этих мест. Хотя главный остров архипелага расположен на той же широте, что Париж в Европе или Квебек в Канаде, но в Южном полушарии, а оно благодаря эллиптоидной орбите Земли охлаждается зимой куда сильнее, чем Северное, а летом сильнее разогревается[3 - Это утверждение Ж. Верна нуждается в уточнении: более сильное охлаждение Южного полушария по сравнению с Северным вызвано не только вытянутостью земной орбиты, но и наклоном земной оси; следующее утверждение и вовсе не верно: тепловой экватор Земли смещен к северу относительно географического, так что максимальному разогреву подвергается пояс приэкваториальных пустынь; в Южном полушарии суша занимает гораздо меньше места, чем в Северном, смягчающее влияние океана заметнее, и максимальные летние температуры значительно ниже, чем в пустынных районах Северного полушария.]. Зимой на Кергелене бушуют страшные бури, шторма. При этом вода не слишком сильно охлаждается, оставаясь в пределах двух градусов Цельсия зимой и семи – летом, совсем как на Фолклендских островах или у мыса Горн.
Понятно, что зимой в гавань Рождества не осмеливается сунуться ни одно судно. Во времена, о которых я веду речь, паровые суда были еще редкостью. Парусники же, чтобы не оказаться затертыми льдами, искали укрытия в портах Южной Америки, у берегов Чили или в Африке – чаще всего в Кейптауне, близ мыса Доброй Надежды. Лишь несколько баркасов – одни вмерзли в лед, а другие, оказавшись на песчаном берегу, покрылись инеем до верхушек мачт – представали моему взору в гавани Рождества.
Неудивительно, что, проведя на Кергелене два месяца, я с нетерпением ждал возможности отплыть восвояси на шхуне «Халбрейн», достоинства которой не переставал расписывать мне жизнерадостный хозяин гостиницы.
– Лучшего невозможно желать! – твердил он. – Ни один из капитанов английского флота не сравнится с моим другом Леном Гаем ни храбростью, ни мастерством. Если бы он вдобавок был поразговорчивее, ему не было бы цены!
Я решил последовать рекомендациям почтенного Аткинса. Как только «Халбрейн» бросит якорь в гавани Рождества, я договорюсь с ее капитаном. После шести-семидневной стоянки шхуна возьмет курс на остров Тристан-да-Кунья, где дожидались олова и меди, которыми был загружен ее трюм.
Я намеревался остаться на несколько недель на этом острове и вернуться в родной Коннектикут. В то же время я не забывал о случайностях, ибо всегда следует, руководствуясь советом Эдгара По, «учитывать непредвиденное, неожиданное, невероятное, ибо побочные, второстепенные, случайные обстоятельства часто вырастают в непреодолимые преграды, так что в своих подсчетах нам никогда нельзя забывать про Случай».
Я цитирую здесь великого американского поэта потому, что, будучи сам человеком практического склада, серьезным и не наделенным богатым воображением, восхищаюсь этим гениальным певцом странностей человеческой натуры.
Вернемся, однако, к шхуне «Халбрейн», вернее, к обстоятельствам, при которых мне предстояло покинуть гавань Рождества. В те времена на Кергелен заходило за год не менее пятисот судов. Охота на китов и ластоногих давала блестящие результаты. Достаточно сказать, что, добыв одного морского слона, можно получить тонну жира – количество, ради которого пришлось бы уничтожить тысячу пингвинов. В последние годы число кораблей, заходящих на архипелаг, сократилось до дюжины в год: неумеренное истребление морской фауны сильно уменьшило привлекательность этих мест.
Поэтому я не испытывал беспокойства относительно перспектив отплытия из бухты Рождества, даже если «Халбрейн» не окажется вовремя в нашей гавани и капитан Лен Гай не сможет пожать руку своему приятелю Аткинсу.
Каждый день я выходил на прогулку вокруг порта. Солнце пригревало все сильнее. Скалы и нагромождения застывшей лавы все решительнее освобождались от снега. На нависших над морем скалах появлялся мох цвета забродившего вина, а в море тянулись ленты водорослей. Внутри острова поднимали скромные головки злаки, подобные тем, что растут в Андах и образуют флору Огненной Земли. Оживал единственный здешний кустарник, о котором я уже говорил, – гигантская капуста, весьма ценимая как средство против цинги.
Раз-другой я выходил в море на прочном баркасе. На таком баркасе можно достичь Кейптауна, хотя подобный переход занял бы много дней. Но в мои намерения ни в коем случае не входило покидать гавань Рождества столь рискованным способом… Я питал надежды на шхуну «Халбрейн». А пока, прогуливаясь от одной бухты до другой, я продолжал изучать эти изрезанные берега, напоминающие вулканический скелет, проступающий мало-помалу сквозь белый саван зимы…
Иногда меня охватывала тоска, и я напрочь забывал мудрость хозяина гостиницы, не мечтавшего ни о чем, кроме счастливого существования в гавани Рождества. В этом мире не так уж много людей, кого жизнь сумела сделать философами. Мышцы значили для Фенимора Аткинса больше, чем нервы, ум ему заменял инстинкт – именно поэтому его шансы на обретение здесь счастья были куда предпочтительнее моих.
– Где же «Халбрейн»? – твердил я ему каждое утро.
– «Халбрейн», мистер Джорлинг? – откликался он неизменно бодрым тоном. – Разумеется, она придет сегодня же! А если не сегодня, то завтра! В конце концов наступит день, которому суждено стать кануном утра, когда в бухте Рождества затрепещет флаг капитана Лена Гая!
Я подумывал подняться на Столовую гору, дабы расширить обзор. С высоты тысячи двухсот футов взор простирается на 34–35 миль, так что оттуда шхуну можно увидеть на целые сутки раньше. Однако идея карабкаться на гору, до сих пор укутанную снегами, могла взбрести в голову только безумцу.
Меряя шагами берег, я часто вынуждал спасаться бегством ластоногих, которые с брызгами погружались в оттаявшую воду. Пингвины же, невозмутимые и тяжеловесные увальни, не думали удирать, как бы близко я ни подошел. Если бы не их глупый вид, с ними можно было бы заговорить, владей я их крикливым языком, от которого закладывает уши. Что касается черных и белых качурок, поганок, крачек и турпанов, то они тут же с шумом взлетали, стоило мне появиться в отдалении.
Раз мне довелось спугнуть альбатроса. Пингвины напутствовали его дружным гвалтом, словно он приходился им добрым другом, с которым они расставались навсегда. Эти громадные птицы могут проделывать перелеты протяженностью до двухсот лье, ни разу не опустившись на твердую землю для отдыха, причем с огромной скоростью. Альбатрос сидел на высокой скале на краю гавани Рождества и смотрел на прибой, пенящийся вокруг рифов. Внезапно он взмыл в воздух, издал пронзительный крик и через минуту превратился в черную точку в вышине. Еще мгновение – и он исчез в пелене тумана, затянувшего горизонт с юга.
Глава II
Шхуна «Халбрейн»
Триста тонн грузоподъемности, рангоут, позволяющий улавливать слабейший ветерок, замечательная быстроходность, великолепные паруса: фок, фор-трисель, марсель и брамсель на фок-мачте, бизань и топсель на грот-мачте, штормовой фок, кливер и стаксель – вот какую шхуну мы поджидали, вот что представляла собой «Халбрейн»!
Команда корабля – капитан, старший помощник, боцман, кок и восемь матросов – в общей сложности включала в себя двенадцать человек, вполне достаточно, чтобы управляться со снастями: Ладно сбитая, с медными шпангоутами, с широкими парусами, шхуна обладала прекрасными мореходными качествами и полностью отвечала требованиям, предъявляемым к кораблям, бороздящим океан между сороковыми и шестидесятыми широтами. Одним словом, кораблестроители Биркенхеда вполне могли гордиться своим детищем.
Всеми этими сведениями меня снабдил почтенный Аткинс, сопроводив их похвалами в адрес шхуны!
Капитан выплатил три пятых стоимости «Халбрейн», которой он командовал уже лет пять. Лен Гай плавал в южных морях между Южной Америкой и Африкой, от одного острова к другому. Шхуна была торговым судном, и потому ей не требовалась большая команда. Чтобы охотиться на тюленя и нерпу, потребовался бы более многочисленный экипаж, а также гарпуны, остроги, леска и прочее, без чего невозможны подобные занятия. Однако нападение пиратов не застало бы экипаж «Халбрейн» врасплох: четыре камнемета, запас ядер и гранат, пороховой погреб, ружья, пистолеты, карабины, наконец, абордажные сети – все это служило гарантией безопасности судна. Кроме того, марсовые никогда не смыкали глаз: плавать по этим морям, не заботясь об охране, было бы недопустимым ротозейством.
Утром 7 августа я еще подремывал, нежась в постели, когда меня разбудили громовой голос хозяина и полновесные удары кулаком в дверь.
– Мистер Джорлинг, вы проснулись?
– Конечно, почтенный Аткинс, как же можно спать при таком шуме?! Что произошло?
– В шести милях к северо-востоку показался корабль, и он держит курс на гавань Рождества!
– Уж не «Халбрейн» ли это? – вскричал я, сбрасывая одеяло.
– Мы узнаем точно через несколько часов, мистер Джорлинг. Во всяком случае, это первый корабль с начала года, так что мы просто обязаны оказать ему должный прием!
Я наскоро оделся и побежал на набережную, где присоединился к Фенимору Аткинсу. Он выбрал местечко, откуда открывался самый лучший обзор, не заслоняемый выступающими в море скалами, окаймлявшими бухту.
Погода стояла довольно ясная, последний туман рассеялся, по воде пробегали лишь невысокие барашки. Благодаря постоянным ветрам небо здесь всегда менее облачное, чем на противоположной оконечности острова.
Человек двадцать островитян – в основном рыбаки – обступили Аткинса, заслужившего славу самого знающего и авторитетного человека на архипелаге.
Ветер благоприятствовал судну. Оно неторопливо плыло с приспущенными парусами, дожидаясь, как видно, прилива.
Собравшиеся затеяли спор, и я, с трудом скрывая нетерпение, прислушивался к спорящим, не пытаясь вмешаться. Мнения разделились, каждый упрямо настаивал на своем.
К моему сожалению, большинство полагало, что перед нами вовсе не шхуна «Халбрейн». Лишь двое или трое осмеливались утверждать обратное. Среди них был и хозяин «Зеленого баклана».
– Это «Халбрейн»! – твердил он. – Где это видано, чтобы капитан Лен Гай не прибыл на Кергелен первым!.. Это он, я уверен, как если бы он уже стоял здесь, тряся меня за руку и выторговывая несколько мешков картофеля для пополнения провианта!
– Да у вас туман в глазах, мистер Аткинс! – возражал кто-то из рыбаков.
– Поменьше, чем у тебя в мозгах, – не отступал тот.
– Этот корабль вовсе не похож на английский! – напирал другой рыбак. – Смотрите, нос заострен, а какая палуба! Вылитый американец!
– Нет, англичанин! Я даже могу сказать, на каких стапелях он построен… Это стапели Биркенхеда в Ливерпуле, там и сделана «Халбрейн».
– Бросьте! – вмешался моряк постарше. – Шхуна построена в Балтиморе, на верфи «Ниппер и Стронг», и первыми водами под ее килем были воды Чесапикского залива.
– Ты бы еще сказал – воды Мерси, простофиля! – стоял на своем почтенный Аткинс. – Протри-ка лучше очки и приглядись, что за флаг развевается на гафеле!
– Англичанин! – крикнули хором встречающие.
И действительно, над мачтой взмыло красное полотнище – торговый флаг Соединенного Королевства.
Теперь не оставалось ни малейших сомнений, что к причалу гавани Рождества направляется английский корабль. Однако из этого еще не следовало, что он окажется шхуной капитана Лена Гая.
Но прошло два часа, и споры утихли: «Халбрейн» бросила якорь в четырех морских кабельтовых[4 - Кабельтов – единица длины, применяемая в мореходной практике, равна 0,1 морской мили, или 182,5 м.] от берега, в самой середине гавани Рождества.
