Ледяной сфинкс
– Вполне возможно, – твердил он, – что капитан еще не произнес последнего слова.
Однако полагаться на утверждения этого краснобая было бы не меньшей ошибкой, чем вводить в уравнение заведомо неверную величину, так что я относился к предстоящему отплытию шхуны с полнейшим безразличием. Я хотел дождаться появления на горизонте других кораблей.
– Пройдет неделя-другая, – успокаивал меня хозяин гостиницы, – и вы будете так счастливы, как никогда не были бы, возьми вас капитан Лен Гай к себе на борт. Вас ждет ни с чем не сравнимая радость…
– Несомненно, Аткинс, только не забывайте, что большинство судов, приходящих на Кергелен для ловли рыбы, остаются в этих водах на пять-шесть месяцев, так что мне придется долго дожидаться, прежде чем я выйду на одном из них в открытое море.
– Большинство, но не все, мистер Джорлинг, не все! Некоторые заходят в гавань Рождества на денек-другой, не более. Случай не заставит себя ждать, и вам не придется раскаиваться, вспоминая упущенный вместе с «Халбрейн» шанс…
Не знаю, пришлось бы мне раскаиваться или нет, но ясно одно: мне было предначертано свыше покинуть Кергелен в роли пассажира шхуны, благодаря чему я пережил куда более невероятные приключения, чем все то, что было описано в истории мореплавания.
Вечером 14 августа, примерно в семь тридцать, когда на остров опустилась ночь, я отужинал и вышел прогуляться по северной оконечности бухты. Погода стояла сухая, в небе мерцали звезды, щеки пощипывал холод. Прогулка обещала быть короткой. И действительно, уже через полчаса я счел за благо отправиться в обратный путь, на огонек «Зеленого баклана». Но в это мгновение мне повстречался человек. Увидев меня, он, немного поколебавшись, остановился.
Было уже совсем темно, поэтому мне было нелегко разглядеть его лицо. Однако негромкий голос, переходящий в шепот, не оставлял никаких сомнений: передо мной стоял капитан Лен Гай.
– Мистер Джорлинг, – обратился он ко мне, – завтра «Халбрейн» поднимает паруса. Завтра утром, с приливом…
– К чему мне это знать, – отвечал я, – раз вы отказали мне?..
– Я поразмыслил и переменил решение. Если вы не передумали, вы можете подняться на борт завтра в семь утра.
– Честное слово, капитан, я уже не чаял, что вы ляжете на другой галс!
– Повторяю, я передумал. Кроме того, «Халбрейн» направится прямиком на Тристан-да-Кунья, а это вам как раз на руку, верно?
– Как нельзя лучше, капитан! Завтра в семь утра я буду у вас на борту.
– Для вас приготовлена каюта.
– Что касается платы, то…
– Поговорим об этом позже, – отвечал капитан Лен Гай. – Вы останетесь довольны. Значит, до завтра.
– До завтра.
Я протянул этому непостижимому человеку руку, чтобы скрепить нашу договоренность рукопожатием, однако он, видимо, не разглядел моего жеста в кромешной тьме, потому что, не приняв руки, быстрым шагом удалился к своей шлюпке. Несколько взмахов весел – и я остался в темноте один.
Я был несказанно удивлен. Не меньшим было удивление почтенного Аткинса, которого я посвятил в дело, лишь только переступил порог «Зеленого баклана».
– Вот видите, – проговорил он, – выходит, старая лиса Харлигерли был прав! А все-таки этот его чертов капитан ведет себя как невоспитанная и капризная девица! Не передумал бы он еще раз, уже перед самым отплытием!
Я отнесся к этой гипотезе как к совершенно невероятной, тем более что действия капитана не указывали, на мой взгляд, ни на капризность, ни на склонность предаваться фантазиям. Если капитан Лен Гай пересмотрел свое решение, то потому, видимо, что усматривал какой-то интерес в том, чтобы заполучить меня на борт в качестве пассажира. Может быть, этой переменой я был обязан своим словам о Коннектикуте и острове Нантакет. Будущее покажет, почему это вызвало у него такой интерес…
Я быстро собрался. Я никогда не обременяю себя неподъемным багажом и могу объехать мир, довольствуясь дорожной сумкой и небольшим чемоданчиком. Больше всего места заняла меховая одежда, необходимая в высоких широтах…
Утром 15 августа, не дожидаясь восхода солнца, я простился со славным Аткинсом, моим внимательным и чутким соотечественником, нашедшим счастье на затерянных в океане островах Отчаяния. Достойнейший малый расчувствовался, услыхав слова благодарности. Однако он ни на секунду не забывал, что мне надо побыстрее очутиться на борту, ибо продолжал опасаться, как бы капитан Лен Гай не сменил галс еще раз. Он даже признался, что несколько раз ночью подходил к окошку, дабы удостовериться, что «Халбрейн» еще не снялась с якоря. Опасения, которых я, впрочем, совершенно не разделял, оставили его только при проблесках зари.
Почтенный Аткинс пожелал проводить меня до самой шхуны, чтобы лично проститься с капитаном и боцманом. Мы погрузились в шлюпку, ждавшую у берега, и вскоре поднялись на борт корабля.
Первый, кого я там встретил, был Харлигерли. Он торжествующе подмигнул мне, что явно означало: «Вот видите! Наш упрямый капитан все-таки сдался! И кому вы этим обязаны, если не бравому боцману, сделавшему для вас невозможное?»
Действительно ли дело обстояло так? У меня были все основания придерживаться иного мнения. Но в конце концов это было уже не важно. Главное, «Халбрейн» поднимала якорь и выходила из гавани со мной на борту!
Не прошло и минуты, как на палубе появился капитан Лен Гай, который словно и не заметил моего присутствия, чему я не удивился, ибо был готов к любым сюрпризам.
Приготовления к отплытию шли полным ходом: расчехляли паруса, готовили такелаж, фалы и шкоты. Лейтенант, стоя на баке, наблюдал за разворотом шпиля; прошло немного времени – и якорь был подведен к ноку гафеля.
Аткинс приблизился к капитану и проникновенно произнес:
– До встречи через год!
– Если это будет угодно Господу, мистер Аткинс!
Они обменялись рукопожатием. Боцман дождался своей очереди и тоже сильно стиснул руку хозяину «Зеленого баклана», после чего шлюпка доставила того на берег.
В восемь утра, дождавшись прилива, «Халбрейн» распустила паруса, легла на левый галс, покинула гавань Рождества и, очутившись в открытом море, взяла курс на северо-запад.
Наступил день, и острые верхушки Столовой горы и горы Хавергал, взметнувшиеся одна на две, а другая на три тысячи футов над уровнем моря, окончательно скрылись из виду…
Глава IV
От Кергелена до острова Принс-Эдуард
Наверное, ни одно морское путешествие не складывалось поначалу так удачно! Случаю было угодно, чтобы вместо томительных недель бесцельного сидения в гавани Рождества из-за необъяснимого отказа Лена Гая взять меня пассажиром я удалялся от тех безрадостных мест на быстроходной шхуне, подгоняемой веселым ветерком, любуясь лениво плещущими океанскими волнами и наслаждаясь скоростью в восемь-девять миль в час.
Изнутри шхуна «Халбрейн» была не менее совершенна, чем снаружи. Повсюду, от рубки до трюма, царила чистота, роднившая шхуну с образцовым голландским галиотом. Перед рубкой, слева по борту, располагалась каюта капитана, который мог наблюдать за происходящим на палубе через иллюминатор и отдавать приказания вахтенным, дежурящим между грот-мачтой и фок-мачтой. Справа по борту располагалась точно такая же каюта помощника капитана. У каждого было по узкой койке, небольшому шкафчику, плетеному креслу, привинченному к полу столику и лампе, свисающей с потолка. В обеих каютах было множество навигационных приборов: барометры, ртутные термометры, секстанты; судовой хронометр покоился на опилках в дубовой шкатулке и извлекался оттуда лишь при крайней необходимости.
Позади рубки располагались еще две каюты и небольшая кают-компания с обеденным столом, окруженным скамеечками со съемными спинками.
Одна из этих кают ждала моего появления. Свет в нее проникал через два иллюминатора, один из которых выходил в боковой проход, ведущий к рубке, а другой на корму. Здесь всегда стоял рулевой, держащий штурвал, над которым свисал гик бизани, выходящий далеко за края парусного оснащения, что делало шхуну чрезвычайно быстроходной.
Моя каюта имела восемь футов в длину и пять в ширину. Я привык к лишениям, неизбежным в морских переходах, мне и не требовалось большего пространства; вполне устраивала меня и скудная меблировка: стол, шкаф, кресло, туалетный столик на железных ножках и койка с весьма жиденьким матрасом, вызвавшим бы нарекания у более прихотливого пассажира. Впрочем, переход предстоял короткий: я собирался сойти с «Халбрейн» на Тристан-да-Кунья, так что каюта была предоставлена мне на четыре, максимум на пять недель.
Перед фок-мачтой, смещенной к центру палубы (это удлиняло штормовой фок), прочные найтовы удерживали на месте камбуз. Дальше находился люк, накрытый грубым брезентом. Отсюда шла лестница в кубрик и в трюм. Во время шторма люк задраивали, и в кубрик не проникало ни капли воды, тоннами рушившейся на палубу.
Экипаж состоял из восьми моряков: старшин – парусника Мартина Холта и конопатчика Харди, а также Роджерса, Драпа, Френсиса, Грациана, Берри и Стерна – матросов от двадцати пяти до тридцати пяти лет от роду; все они были англичанами с берегов Ла-Манша и канала Сент-Джордж, все отлично разбирались в своем ремесле и безоговорочно подчинялись дисциплине, насаждавшейся на судне железной рукой, принадлежавшей, однако, отнюдь не капитану.
Человек, которому экипаж подчинялся с первого слова, по мановению руки, был старший помощник капитана лейтенант Джем Уэст, которому шел тогда тридцать второй год.
Ни разу за все годы моих океанских скитаний мне не приходилось встречать человека такого склада. Джем Уэст даже родился и то на воде: детство его прошло на барже его отца, где и обитало все семейство. Он всю жизнь дышал соленым воздухом Ла-Манша, Атлантики и Тихого океана. Во время стоянок он сходил на берег только по делам службы. Если ему приходилось перебираться с одного судна на другое, он просто переносил в новую каюту свой холщовый мешок, чем переезд и завершался. Это была воистину морская душа, не знавшая другого ремесла, кроме моряцкого. Когда он не был в плавании, он мечтал об океане. Он побывал юнгой, младшим матросом, просто матросом, старшим матросом, старшиной, теперь же дослужился до лейтенанта и стал старшим помощником Лена Гая, капитана шхуны «Халбрейн».
Джем Уэст не стремился к высоким постам; его не влекло богатство; он не занимался куплей-продажей товаров. Другое дело – закрепить груз в трюме: без этого судно не обретет остойчивости. Что же касается тонкостей искусства кораблевождения – установки оснастки, использования площади парусов, маневров на любой скорости, отплытия, вставания на якорь, борьбы с немилосердной стихией, определения широты и долготы – то есть всего того, что относится к совершеннейшему творению человеческих рук, каковым является парусник, – здесь Джему Уэсту не было равных.
Вот как выглядел старший помощник: среднего роста, худощавый, мускулистый, с порывистыми движениями, плечистый, ловкий, как гимнаст, с необыкновенно острым глазом, какой бывает у одних моряков, с загорелым лицом, короткими густыми волосами, бритыми щеками и подбородком и правильными чертами лица, выражавшими энергию, отвагу и недюжинную силу.
Джем Уэст был неразговорчив и ограничивался краткими ответами на задаваемые ему вопросы. Он отдавал команды звонко, четко выговаривая слова, и никогда не повторял их дважды, ибо командира должны понимать с первого слова. Так оно и было.
Я недаром обращаю внимание читателя на этого образцового офицера торгового флота, преданного душой и телом своему капитану и своему кораблю. Казалось, он превратился в необходимейший орган сложнейшего организма – корабля, и это сооружение из дерева, железа, парусины, меди и конопли именно у него черпало одухотворяющую силу, благодаря чему происходило полное слияние творения человеческих рук и Божьего промысла. Если у «Халбрейн» было сердце, то оно билось в груди Джема Уэста.
Я завершу рассказ об экипаже судовым коком. Африканский негр по имени Эндикотт восемь последних лет из своих тридцати проколдовал на камбузах кораблей, которыми командовал капитан Лен Гай. Он и боцман были приятели. Надо сказать, что Харлигерли считался кладезем отменных кулинарных рецептов, которые Эндикотт порой пытался воплотить в жизнь, хотя безразличные к еде посетители каюткомпании никогда не обращали внимания на плоды его героических усилий.
«Халбрейн» вышла в море при самой благоприятной погоде. Было, правда, очень холодно, поскольку на сорок восьмом градусе южной широты август – это зимний месяц. Однако море оставалось спокойным, а ветерок дул как раз оттуда, откуда нужно, – с юго-востока. Если бы такая погода установилась надолго – а на это можно было надеяться, – то нам ни разу не пришлось бы ложиться на другой галс, наоборот, мы могли бы ослабить шкоты, ибо ветер сам донес бы нас до Тристан-да-Кунья.
Жизнь на борту отличалась простотой и вполне понятной на море монотонностью, в которой было даже некоторое очарование. Ведь путешествие по морю – это отдых в движении, когда так хорошо мечтается под мягкую качку… Я и не думал жаловаться на одиночество. Разве что мое любопытство не могло уняться, ибо я не находил объяснения, почему Лен Гай вдруг передумал и перестал возражать против моего путешествия на шхуне. Спрашивать об этом лейтенанта было бы напрасной тратой времени. Вряд ли бы я смог почерпнуть что-то из его односложных ответов, даже если бы он и знал причину, на что надежд было мало: ведь она наверняка не имела отношения к его обязанностям, а ничем другим он не интересовался. За завтраком, обедом и ужином мы не обменивались и десятком слов. Однако время от времени я ощущал на себе пристальный взгляд капитана. Казалось, ему хочется выпытать у меня что-то, хотя на самом деле вопросы следовало бы задавать мне. В результате помалкивали мы оба.
Впрочем, мне было к кому обратиться, если бы я захотел почесать язык, – к боцману. Вот кто любил поговорить! Однако отнюдь не на интересующую меня тему. Зато он никогда не забывал пожелать мне доброго утра и доброй ночи, причем даже эти пожелания выходили у него весьма многословными: он неизменно интересовался, доволен ли я жизнью на борту, устраивает ли меня кухня и не следует ли ему посоветовать чернокожему Эндикотту приготовить что-нибудь особенное.
– Благодарю вас, Харлигерли, – ответил я ему как-то раз. – Мне достаточно самой простой пищи. Она мне вполне по вкусу, тем более что у вашего приятеля в «Зеленом баклане» меня кормили не лучше.
– А-а, чертяка Аткинс! Славный вообще-то человек…
– И я того же мнения.
– А как насчет того, мистер Джорлинг, что он, американец, сбежал на Кергелен со всей своей семейкой?..
– Что ж в этом такого?
– Да еще обрел там счастье!
– Это далеко не глупо, боцман!
– Если бы Аткинс предложил мне поменяться с ним местами, то у него ничего бы не вышло – моя жизнь куда приятнее.
– С чем вас и поздравляю, Харлигерли!
– А известно ли вам, мистер Джорлинг, что очутиться на борту такого корабля, как «Халбрейн», – это удача, какая выпадает всего раз в жизни? Наш капитан не слишком-то речист, это верно, а старший помощник еще реже раскрывает рот…
– Я заметил это, – согласился я.
– И все же, мистер Джорлинг, они настоящие, гордые моряки, смею вас в этом уверить. Вы будете опечалены, когда на Тристан-да-Кунья настанет время расставаться с ними.
– Рад слышать это от вас, боцман.
– Ждать этого придется недолго, коли нас подгоняет такой добрый юго-восточный ветер, а море волнуется лишь тогда, когда китам и кашалотам приходит блажь показаться! Вот увидите, мистер Джорлинг, не пройдет и десяти дней, как мы преодолеем тысячу триста миль, разделяющих Кергелен и острова Принс-Эдуард, а потом деньков пятнадцать – и позади еще две тысячи триста миль до Тристан-да-Кунья!
– Что толку загадывать, боцман… Ведь для этого нужно, чтобы сохранилась столь же благоприятная погода, а нет менее благодарного занятия, чем ее предсказывать. На этот счет существует мудрая морская поговорка, которую неплохо было бы помнить!
Как бы то ни было, погода оставалась отменной, и уже 18 августа пополудни марсовой крикнул с мачты, что видит справа по борту горы, что вздымаются на островах Крозе, лежащих на 42°59’ южной широты и 48° восточной долготы, на высоте шестьсот – семьсот саженей над уровнем моря.
На следующий день мы оставили слева по борту острова Поссесьон и Швейн[12], посещаемые только рыбаками в путину. В это время года там обитали только морские птицы, пингвины да белые ржанки, прозванные китобоями белыми голубями. На причудливых скалах островов Крозе поблескивали ледники, шероховатая поверхность которых еще долго отражала солнечные лучи, даже когда берега островов давно уже скрылись за горизонтом. Наконец от них осталась лишь белая полоска, увенчанная заснеженными вершинами.
Приближение земли – один из самых волнующих моментов океанского плавания. Я надеялся, что капитан хотя бы по этому случаю прервет молчание и перекинется парой слов с пассажиром своего судна. Однако этого не произошло…
Если предсказаниям боцмана суждено было сбыться, то уже через три дня на северо-западе должны были показаться острова Марион и Принс-Эдуард. Однако шхуна не собиралась приставать к их берегам, ибо запасы воды решено было пополнить на Тристан-да-Кунья.
Я уже надеялся, что монотонность нашего путешествия не будет нарушена штормом или какой-либо иной неприятностью. Утром 20 августа вахту нес Джем Уэст. Сняв показания приборов, капитан Лен Гай, к моему величайшему изумлению, поднялся на палубу, прошел одним из боковых проходов к рубке и встал сзади, рядом с нактоузом, поглядывая время от времени скорее по привычке, чем по необходимости, на шкалу.
Заметил ли капитан меня – ведь я сидел совсем рядом? Этого я не знаю. Во всяком случае, он никак не отреагировал на мое присутствие. Я тоже не собирался проявлять к нему интерес, поэтому остался сидеть неподвижно, облокотившись на планшир.
Капитан Лен Гай сделал несколько шагов, свесился над релингами и устремил взор на длинный след за кормой, напоминающий узкую и плоскую кружевную ленту, – настолько резво преодолевала шхуна сопротивление океанской толщи.
Нас мог бы услыхать здесь всего один человек – стоящий за штурвалом матрос Стерн, сосредоточенно перебиравший рукоятки, дабы шхуна не уклонялась от курса.
По всей видимости, капитана Лена Гая одолевали в тот момент совсем иные заботы, ибо, подойдя ко мне, он произнес, как водится, вполголоса:
– Мне нужно поговорить с вами…
– Я готов выслушать вас, капитан.
– Я дотянул до сегодняшнего дня, так как, должен сознаться, не слишком расположен к беседам… Кроме того, я не знаю, представляет ли для вас интерес этот разговор…
– Напрасно вы в этом сомневаетесь, – отвечал я. – Разговор с вами наверняка окажется весьма интересным.
Думаю, он не заметил в моем ответе иронии, во всяком случае не подал виду.
– Я весь внимание, – подбодрил я его.
Капитан Лен Гай все еще колебался, словно, решившись на разговор, в последний момент засомневался, не лучше ли было бы и дальше хранить молчание.
– Мистер Джорлинг, – спросил он наконец, – не хочется ли вам узнать о причине, заставившей меня изменить первоначальное решение о вашем присутствии на борту?
– Еще как, капитан! Но я теряюсь в догадках. Возможно, все дело в том, что, будучи англичанином, вы не видели смысла уступать настояниям человека, не являющегося вашим соотечественником?
– Именно потому, что вы американец, мистер Джорлинг, я и решил в конце концов предложить вам стать пассажиром на «Халбрейн»!
– Потому что я – американец? – удивился я.
– А также потому, что вы из Коннектикута…
– Признаться, я никак не возьму в толк…
– Сейчас поймете: мне пришла в голову мысль, что, будучи уроженцем Коннектикута, посещавшим остров Нантакет, вы, возможно, знакомы с семьей Артура Гордона Пима…
– Героя удивительных приключений, о которых поведал наш романист Эдгар По?
– Да – основываясь на дневнике, в котором излагались подробности невероятного и гибельного путешествия по антарктическим морям!
Я был готов поверить, что весь этот разговор с капитаном Леном Гаем – всего-навсего сон. Выходит, он верит в существование дневника Артура Пима!.. Но разве роман Эдгара По – не вымысел, не плод воображения замечательного американского писателя? Чтобы человек в здравом уме принимал это за чистую монету…
Я ничего не отвечал, мысленно спрашивая себя, с кем же на самом деле имею дело.
– Вы слышали мой вопрос? – донесся до меня настойчивый голос капитана Лена Гая.
– Без сомнения, без сомнения, капитан… Только не знаю, правильно ли расслышал его…
– Тогда я повторю его более понятными словами, мистер Джорлинг, ибо мне необходим ясный ответ.
– Буду счастлив прийти вам на помощь.
– Я спрашиваю вас, не были ли вы, находясь в Коннектикуте, знакомы лично с семейством Пимов, обитавшим на острове Нантакет и состоявшим в родстве с одним из видных юристов штата. Отец Артура Пима, поставщик флота, слыл крупнейшим негоциантом острова. Его сын пережил приключения, о странностях которых сам поведал позднее Эдгару По…
– Странностей могло бы оказаться и куда больше, капитан, поскольку вся история порождена могучим воображением великого поэта… Ведь это – чистый вымысел!
– Чистый вымысел?! – Произнося нараспев это восклицание, капитан Лен Гай умудрился трижды пожать плечами. – Значит, вы не верите?..
– Ни я, ни кто-нибудь еще в целом свете, капитан Гай! Вы – первый, от кого я слышу, что эта книга – не просто роман…
– Послушайте, мистер Джорлинг! Оттого, что этот «роман», как вы изволили выразиться, появился только в прошлом году, описываемые в нем события не делаются менее реальными. Если со времени этих событий прошло одиннадцать лет, рассказ о них не утрачивает достоверности. Остается лишь отыскать разгадку, а этого, возможно, никогда не произойдет…
Капитан Лен Гай, несомненно, лишился рассудка! К счастью, если он утратил разум, то Джем Уэст, не колеблясь, примет на себя командование шхуной. Мне же оставалось только выслушать капитана, а поскольку я неоднократно перечитывал роман Эдгара По и знал его почти наизусть, мне было любопытно, что он скажет о нем.
– Выходит, мистер Джорлинг, – заговорил капитан более резким голосом, дрожание которого выдавало раздражение, – вы не знали семью Пимов и не встречались с ее членами ни в Хартфорде, ни на Нантакете…
– Ни в других местах, – закончил я за него.
– Пусть так! Но остерегайтесь заявлять, что этой семьи не существовало, что Артур Гордон Пим – всего лишь литературный герой, что все его путешествие – плод вымысла!.. Да! Опасайтесь этого, подобно тому как вы опасаетесь отрицать догмы нашей святой Церкви! Разве способен простой человек – хотя бы даже ваш Эдгар По – сотворить такое?
По гневным ноткам, прозвучавшим в тоне капитана Лена Гая, я понял, что мне лучше воздержаться от спора.
– А теперь запомните хорошенько… Речь пойдет о фактах, в которых не приходится сомневаться. Вы сами сделаете из них выводы и, надеюсь, не пожалеете, что взошли на борт «Халбрейн»! В тысяча восемьсот тридцать восьмом году, когда появилась книга Эдгара По, я находился в Нью-Йорке. Я немедленно отправился в Балтимор, где проживала семья писателя, дед которого служил квартирмейстером во время Войны за независимость. Надеюсь, вы не станете оспаривать существование семьи По, хотя и не признаете существование семьи Пимов?
Я хранил молчание, предпочитая не прерывать его бреда.
– Я разузнал кое-что об Эдгаре По, – продолжал он. – Мне показали его дом. Я явился к нему… Но тут меня подстерегало первое разочарование: его в то время не оказалось в Америке и я не смог с ним увидеться.
Я подумал, что это было в высшей степени плачевно, ибо, учитывая непревзойденное внимание, которое проявляет Эдгар По к различным видам безумия, наш капитан наверняка привел бы его в полный восторг…
– К несчастью, – продолжал капитан, – не сумев повстречаться с Эдгаром По, я не смог узнать ничего нового и об Артуре Гордоне Пиме… Этот отважный пионер антарктических земель умер. Согласно заключительным строкам книги американского поэта, публика была осведомлена о его смерти, поскольку о ней сообщали газеты…
Капитан Лен Гай говорил чистую правду; но я, как и все прочие читатели романа, полагал, что это сообщение также было вымыслом романиста. Не посмев предложить развязку столь блистательной игры своего воображения, автор решил убедить читателей в том, что Артур Пим не смог предоставить ему трех последних глав, ибо жизнь его прервалась при самых печальных обстоятельствах, неизвестных, впрочем, автору в необходимых подробностях.
– Итак, Эдгар По отсутствовал. Артура Пима уже не было в живых, поэтому мне оставалось одно: найти человека, сопровождавшего Артура Пима в его путешествии, – Дирка Петерса, следовавшего за ним до самых высоких широт, откуда оба они вернулись неведомым способом. Проделали ли они обратный путь бок о бок? Книга не проясняет этого, как и многого другого. Однако Эдгар По сообщает, что Дирк Петерс мог бы поведать кое-что из того, что должно было составить сюжет неопубликованных глав, и что он проживает в Иллинойсе. Я направился в Спрингфилд и навел там справки об этом человеке – индейце-полукровке. Оказалось, что искать его надо в местечке под названием Вандалия. Я добрался и туда…