Голос Музы

© Макс Фетт, 2024

ISBN 978-5-0053-9047-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Голос музы

– Малой, – подозвал отец, приоткрыв дверь спальни. – Ты тут? Дин?

Мест для пряток было немного. Под кроватью, хотя в последнее время туда перестала пролезать голова. И в шкафу, в который запрещено было забираться из-за того, что деревянное дно в нем могло надломиться, да сундук с игрушками. Однажды Дин приютился на полке с учебниками, но вскоре уяснил, что жирная жопа – это важный элемент в планировании секретных операций. Если его не учитывать, то велика вероятность провала и как следствие, падения горбом на спинку кровати.

Отец подкрадывался к сундуку. Высокий ворс ковра заглушал его шаги, а ветер из открытого окна уносил шум от случайно задетой игрушки. Покрытые мелкими ссадинами пальцы взялись за края крышки. Один, два, три!

– Буга-буга-буга-буга! – отец защекотал прячущегося малого. Тот брыкался и пищал от смеха, пытаясь отбиваться плюшевой обезьянкой, но родитель был суров. Он не останавливался, пока у ребенка не потекли слезы, а смех приблизился к границе с криком. – Оп! Перебор. Живой?

– А-га, – вытирая глаза рукавом пижамы, ответил Дин. – Па, тепехь ты пхячься!

– С тобой не интересно играть. Подглядываешь вечно.

– Я охотник! – Дин не выговаривал «Р», поэтому вместо рыка прошипел. – От меня не скхоишься!

– Печенье в ужасе дрожит перед тобой, – отец взял Дина за подмышки вытащил из сундука.

– Печенье? – вокруг жадных до сладкого глазенок сузились веки.

– Забудь. Мама ужин приготовила… – Но охотника это не заботило.

– Печенье-печенье-печенье-печенье-печенье-печенье!

– Сначала ужин.

– Печенье!

– Не кричи, – отец взял его за руку и повел за собой. – Или не хочешь сосисок с пюре?

– Не-ет! – Дин захныкал и, упершись пятками в ковер, пытался выдернуть руку.

– Значит печенье скормим Баксу? – спросил отец, приподняв брови. Он легко удерживал малого, мельком оглядывая комнату. «Обои на потолке отклеиваются», – подумал отец.

– Бакс дебильный! Мои печенья!

– Нельзя так говорить! – отец нахмурился и наклонился, грозя пальцем. – Бакс – твоя собака. Если сейчас ты не будешь уважать своих питомцев, то не сможешь в будущем уважать своих друзей. Понял меня? – Уставший Дин мычал и бил кулачком по держащей его руке. – Договорились, – отец закинул малого на плечо и понес на кухню. – Если не определился, то будешь смотреть, как Бакс ест печения и сосиски, пока не выберешь. – Визг усилился стократно.

Отец прижал ноги сына к своей груди, чтобы не брыкались, вышел из комнаты и остановился. Девочка стояла на том же месте, где ее попросили остаться минуту назад и глядела теми же простыми глазами.

– Ого. А про тебя-то я и забыл. – От ее пустого спокойствия отец неловко отворачивался, будто перед ним был не ребенок, а святой отец, заметивший грехи в его душе. – За мной, – он развернулся и Дин замолк. Девочка послушно шла следом. – Вот мы и вернулись. – Грызущего ноготь малого поставили на ковер. – Знакомься, это… – отец указал на девочку, вспоминая ее имя. – Клара. Клара, это Дин. Поиграйте тут, а мы на кухне посидим. Хорошо, Дин? – Тот чуть выдвинул челюсть и удивленно посмотрел на отца. – Принесу вам печенье попозже. – Челюсть задвинулась на место. – Выходит, договорились, – отец похлопал малого по плечу и перед уходом включил свет.

Дети остались наедине. Часто в таких случаях дальнейшее развитие зависело от характера хозяина. Веселый незамедлительно приступал к игре, тщеславный хвастался игрушками, жадный хотел присвоить их себе. Ответная реакция гостя так же играла роль. Будет ли он припираться, покорно слушаться или драться из-за деревянного паровозика. Как ни крути, главное здесь – действие. Два ребенка в комнате с игрушками попросту не силах что-нибудь не сделать.

Дин попал в ситуацию, кою без исключения каждый ученый-экспериментатор назвал бы: «Угу, а дальше что?» Девочка стояла напротив. Ее глаза напоминали те, что изображал малой на уроках рисования: Большие и коричневые (у Дина обычно было только три карандаша на уроке: коричневый, простой и клей), но оторваться от них было невозможно.

Пауза затягивалась. Дин не знал, что делать. Раньше он начинал плакать или бегать, или прыгать, или что-угодно, но ощущать себя прибитым к полу ему доводилось впервые.

Не отрывая пяток, он сел на ковер. Теперь Клара смотрела на него сверху вниз. Дин почувствовал, насколько беспомощным, крохотным и бесполезным может быть человек. Он представил себя отцом, когда мама, ругала его ползущим пьяным по коридору.

– Хочешь увидеть Леле? – спросил малой. Девочка медленно моргнула. Это первое более-менее явный ответ от нее Дин принял за «да» и отполз к открытому сундуку. Леле была обезьянкой и лежала поверх игрушек и бытовых приборов, которые детское воображение приспособило под различные игры.

Малого осенило, что обычной плюшевой игрушки (пусть и с крутыми пуговицами разной формы на жилетке) не хватало для шока гостьи. Нужна была самая яркая, самая лучшая, самая необыкновенная вещь, которая впечатляла до глубины души.

Говорящий медведь – сломался. Деревянная машинка – страшная. Деталь от мини-бильярда – надкусана. Дедушкин дневник – много незнакомых слов. Дудка – свистела, если зажимать разные дырки – круто!

Забывшийся Дин обернулся с уверенностью, что ничто не может быть лучше дудки, но мигом забыл об этом. Девочка не двинулась. Не спрашивала, не трогала и даже не осматривалась! А постеры киношек, которые дарил малому папа? А коллекция камушков со всех районов города? Это для кого все? Хозяин комнаты недовольно причмокнул.

«Совсем девка невоспитанная», – описал он гостью словами матери, которые та обронила в кафе в адрес официантки. Видите ли, в меню нет тирамису.

– Знаешь, кто это? – осмелился спросить Дин. Он был все-таки в своей комнате и где-где, а там ему запретить говорить не могли. Кроме случаев, когда он сильно косячил. Тогда право голоса снималось мамой.

Клара моргнула чуточку быстрее, чем раньше.

– Ты говохить не умеешь? – спросил малой. Девочка не двигалась. – Как я? Я эх не выговахиваю. А ты все буквы не выговахиваешь? – Дин звонко расхохотался, на что у Клары дернулись уголки губ. Малой этого не заметил. – Моя мама говохит, когда дети хастут, то учатся говохить эх… э-х-х! Я выхосту и ты заговохишь, обещаю.

Девочка совсем чуть-чуть склонила голову и поглядела на обезьянку в руках хозяина комнаты.

– Это Леле! – Дин ткнул куклой в нос гостьи. – Она помощница Банжо, а Банжо – самый лучший музыкант на свете! Он игхает на чем только хочет, папа с ним игхал, когда меня ещё не было, папа игхал на гитахе, а Банжо на дудке. – Рядом с куклой появилась блок-флейта. Дин вдохнул, как только мог, вставил мундштук на место двух выпавших передних зубов и засвистел во всю глотку.

Из коридора донесся громкий топот. Дин вычленил бы его и среди сотни несущихся слонов, и означил он скорые неприятности, чем что-то хорошее. В комнате появилась мама. Она поправила ожерелье на шее, как сделал бы это раб в ошейнике, сдула прядь и напряженным до состояния стального троса голосом подозвала сына. Дин склонился, положил игрушки на ковер и, раскачиваясь влево вправо, пошагал навстречу наказанию.

– Мы сейчас, милая, – успокоила мама Клару, но совсем не успокоила Дина. Дверь захлопнулась, вздыбив аккуратное каре до состояния одуванчика. – Щас как дам тебе! – она замахнулась и щелкнула ему по уху. – Тебе кто разрешал флейту брать?

– Ма-а-ам, она не говохит!

– С таким невоспитанным мальчиком никто говорить не захочет! А ну быстро за стол.

– Я не хочу-у-у!

– Быстро, я сказала!

– Н…

– Ну! – пригрозила мама. Аргументы закончились. Дин опустил голову и потопал вперед. – Руки мыть! – Перед кухней он повернул в ванную. Дурацкое мыло прилипло к губке, на которой лежало. Отрывать ее малой не захотел. Зачем зря терять время, тем более, если никто не смотрит? Он прополоскал руки под горячей водой, вытер о полотенце и обернулся. – С мылом мой, – приказала стоящая в проходе мама.

Побежденный и униженный средствами личной гигиены Дин вошел на кухню под громкое «О» от развеселого гостя в клетчатой рубашке. Дин его не знал, но сразу невзлюбил. Без него, родители сидели бы в зале, и никто не мешал бы поставить стул к столешнице и дотянуться до верхней полки к спрятанным за коробками с перцем и листьями для пельменей конфетам. Но вместо этого оставалось сидеть, ковырять пюре в тарелке, отказываясь от «Положить горяченького?», и рубить ложкой насильно положенное горяченькое.

Жизнь ребенка схожа с путешествием в космос. Там далеко не всегда работают законы привычные для взрослых, известно о нем очень мало и нужно привыкать к туалету.

С Дином вели диалог: задавали вопросы, интересовались кем хотел стать. Вот только сам Дин этого не понимал. Он с неохотой откусывал голубец, иногда слыша свое имя в словах то гостя, то мамы, то папы. «Всегда так было и всегда так будет», – неосознанно закреплял он мысль, что родители будут отвечать за него. Даже на крещении, когда в церкви его маленького поднесли к батюшке и тот спросил имя, за Дина ответила поднявшая его за плечи мама.

– Девчонка у меня молодец, – хвастался гость. – Молчит только. Врач сказал, что это из-за психики, но эт временно.

– Бедненькая, – отметила мама, отпив вина.

– Ага. Ну так по мне пусть всю жизнь молчит, – не прекращал дядя.

– Мужа не достанет, – ухмыльнулся отец Дина.

– Она будет монашкой, – стукнув осушенной стопкой об стол, сказал гость. – Увижу кого дебила рядом, – он откусил попку маринованного огура, – убью гадину.

– А если вон, малой за ней ухлестнет? – отец потянулся к полупустой бутылке на полу.

Опирающаяся на локти мама обратила на него внимание и салфеткой вытерла губы.

– Свинка кушает. Кто тут свинка? Ты Диночка. – Дин улыбался. Ему нравилась подвыпившая мама. С ней боязнь получить леща сводилась к минимуму.

Гость не отвечал. Его глаз косил, давая понять, что владелец вдрызг пьян и, скорее всего, забыл, о чем его спросили.

– А где… где девочка моя? – он заглянул под стол и застрял в позе недостроенной арки. Чтобы мастерски скрыть немощь, гость потянулся к нижнему ящичку с макаронами. – Ты тут?

– Борь! – взмолился отец. – Куда ты б… блин полез?

– Опа! Доча, – вспомнила мама и отняла бокал от губ. – Сбегай-ка за гостей, – она убрала от сына тарелку, пока радостный Дин спрыгивал со стула. – Не бегай, соседям люстру сорвешь! – наказала мама. Так бежать или не бежать? Попавший в дилемму малой замедлился до шага, но делал вид, что несется. Когда он оглянулся, мама уже смеялась над тем, как отец пытается поднять тяжелого дядю Борю.

О Дине забыли ровно тогда, когда он вышел из кухни. Малой об этом догадывался и думал, как использовать подаренное для игры время. Снять модель самолета со шкафа показалось идеальным вариантом. Она летала, а если удалось бы привязать веревку к крылу, то можно было запустить из окна. Но как ее достать, если стул забрали для гостя, а кровать слишком тяжелая?

С умным видом малой подошел к двери, но не открыл. Его остановила музыка изнутри. Он прислонился ухом, а другое зажал, чтобы заглушить ржач c кухни.

В комнате звучала дудка, но по-новому. Если игру Дина сравнивали с гудком крейсера «Аврора», то звук изнутри напоминал скрип одиноких качелей, посреди детской площадки. На ней давно шумели не дети, а вихри пыли с обрывками газет. Накрапывающий дождь давал толику надежды, что серый туман осядет, и кто-нибудь окрасит мрак, но капли вскоре исчезали, не успев толком намочить и части куличка в песочнице.

Завороженный Дин сильно прислонился к двери, и та под его весом открылась.

Не сдвинувшись ни на шаг из центра комнаты, Клара робко касалась губами мундштука и маленькими пальчиками зажимала отверстия. При виде упавшего на ковер малого, она перестала играть и опустила руки по швам.

– Как ты это делала? – Дин вскочил и с одного прыжка оказался у девочки. Выхватив у нее флейту, он вдохнул насколько хватило легких, но вовремя вспомнил про мамины шаги. – Как ты дула? Покажи. Ну покажи. Жалко что ли? Ну покажи! – он совал ей инструмент в рот. Клара по чуть-чуть отступала, пока не упала на кровать. – И ладно! Я тебе тоже самолет не покажу тогда! Сам с ним буду игхать, – надувшийся малой бросил флейту в сундук, закрыл его и поволочил к шкафу.

Ковер скручивался под ним, препятствуя движению, но Дин не сдавался. Он выкинул все игрушки на пол и стал перетаскивать сундук. Наконец, ударив им по дверце шкафа, он выдохнул, вытер лоб и, стараясь походить на отца после работы и не глядеть на Клару, полез за самолетом.

Это была собранная из вырезанных вручную деталей модель Кит-2. Дедушка всю жизнь просидел в кресле помощника главного инженера в лётном училище, мечтая когда-нибудь оказаться за штурвалом, но не бывает безруких пилотов, как и слепых снайперов.

Рук он лишился ещё в отрочестве, помогая своему отцу разбирать старый коровник. Раньше гвоздей не жалели и вбивали столько, чтобы доска могла выдержать, как потоп, так и Мировую войну. Дедушке Дина не повезло зайти внутрь, когда его отец разбирал крышку. Он с трудом отодрал молотком деревяшку, и та упала на ребенка. В последний момент услышав крик, дедушка Дина закрыл голову руками, в которые вонзилось с десяток ржавых гвоздей. Занесенный столбняк в скором времени вынудил ампутировать конечности.

Но дедушка не сдавался. И пусть его руки сократились до локтей, он адаптировался и поступил в институт на инженера.

На скопленные с пособия деньги он купил первые протезы. Их хватало на проектировку и весьма долгую сборку уменьшенных версий самолетов, коими был увешан весь кабинет. Дин застал дедушку единожды. Годовалого его в переноске положили перед счастливым морщинистым стариком с густыми усами. Лампа за его седой макушкой горела, как нимб у ангела. Дин тянулся к ней, а дедушка посчитал, что внука интересовала подвешенная моделька. На самом деле он и сам хотел подарить одну из них, но не мог придумать повода. Дедушка снял ее с крючка и отдал отцу малого.

– Пускай подарок будет от тебя, – сказал он с милой старческой улыбкой.

В один весенний день старик пропал. Квартира оказалась продана, вещи розданы в детские дома, на работе его не видели около месяца. На звонки отвечал женский голос, говорящий, что абонент не абонент. Заявление в полицию о пропаже ни к чему не привело. Проверили билетные кассы города, обыскали морги, но ничего. Дедушка будто бы растворился в утреннем тумане и с наступлением дня рассеялся в воздухе. Отец дни на пролет проводил в кабинете пропавшего инженера, ища ответы, но не нашел даже записки.

Через литры выпитого и многие жалостливые тирады собутыльников, он примирился с решением дедушки. Последний оставленный дедушкой яркий след в виде модели Кит-2 отец подарил сыну, поведав о его важности и памяти, который он несет. Дин чтил это, поэтому старался намотать на крыло как можно больше нитки, чтобы моделька ненароком не полетела на землю с четвертого этажа.

План по запуску созревал давно, да вот никак не хватало смелости его осуществить. И как нельзя кстати Дина подтолкнула злость. С ней не приходилось думать о последствиях, лишь страдать от угрызений совести после содеянного.

Дин открыл окно. Погода выдалась летная. Ветер и улица без прохожих, которые могли внезапно получить деревяшкой по макушке. Перед полетом были проведены проверки: крепость нитки путем подергивания ее со свисающей моделькой на конце и осмотр соседних окон на наличие любопытных носов.

Подобно саперу летчик крупно ошибается единожды. Дин в этом плане молодец – учел все возможные трагические исходы. Но, как привило, хороший пилот помимо большого опыта должен иметь отличную теоретическую подготовку, в особенности важна математика, по которой малой имел натянутую тройку с минусом.

Расстояние до дуба напротив было вычислено неправильно и Кит-2, пролетев три метра, потерпел крушение, застряв между стволом и толстой веткой. Дин в панике дернул за нитку – та оторвалась, и извиваясь, плавно опустилась к корням дерева.

Малой застыл в оконной раме, уподобившись картине мальчика, понявшего, что попал.

Бежать за потерей нельзя – никто не выпустит из дома, прыгать из окна тоже – ещё никто ни о чем не узнал. Сделать веревку из пододеяльника и покрывала… Если поторопиться, то родители не успеют налить и выпить, а Дин вернется. Он отцепился от рамы и повернулся к кровати. На ней неподвижно сидела Клара, покрасневшая и заплаканная. Она не убежала жаловаться, не вытиралась, а смотрела большими коричневыми глазами на удивленного мальчика, тихонько шмыгая носом и давая слезам стекать по щекам.

– Хватит. Ты чего? Эй! Клаха! Мы вехнем самолетик. Хватит плакать, – он взял ее за плечи и начал трясти.

Каждый знает, что из грустного человека нужно всего на всего вытрясти все слезы и ему станет лучше. Только почему-то этот прием никогда не срабатывал, но люди не теряют надежды.

– Я сейчас пхыгну, если не пехестенешь! – он подбежал к окну. – Обещаю пхыгну!

Веки Клары распахнулись, как тюремные прожекторы, когда малой поставил ногу на подоконник и вылез наружу почти по пояс. Он дернулся, и девочка вскочила с кровати, поспешив вытереть мокрые глаза.

– Так-то.

Дин полез обратно, но запутался ногой в шторе и из-за носка с ежиками скользнул на ней по подоконнику, и вывалился наружу, ударившись виском об окно.

Сильный ветер в лицо, крики, громкие звоны серен, холод. Впереди загорелся теплый, яркий свет. Чересчур яркий.

– Скорая, – процедил злой отец, ищущий, как выключить сирену на игрушечной машинке. – Тыщу раз говорил, что кто-нибудь об нее ногу сломает. Кому говорил?

– Ой-ей, самый больной в мире человек, – высмеивала его сидящая на коленях мама и обратилась к лежащему на ковре сыну. – Пожалей папку, а то ему вон как больно.

– Отвали. Дай лучше нашатыря ребенку.

– Себе дай, дебил!

– Зрачки реагируют, – сказал Боря, светя фонариком мальчику в глаз. – Шишка вырастит. Месяцок помажете мазью и се. А сейчас бы ему холодного чего приложить, – он убрал от него полную рюмку самогона. – Этим рановато лечиться.

– У меня грибы в морозилке! – встрепенулась мама.

– Так беги! – сказал отец, и она побежала на кухню. Звук удара дверцы холодильника о стену разбудил Дина.

– Малой ожил! – воскликнул Боря, осушил стопку и убрал фонарик в карман брюк. – Чем тебе жизнь не мила то? Родителей довести захотел?

Потерявшийся Дин в ответ мог только мычать, акать и объединять два эти звука в один.

– Ма-а-а…

– Я здесь! – крикнула вбегающая мать с целлофановым пакетом замороженных грибов. – Здесь я, маленький, здесь. Отойди! – Боря отполз к тумбочке и сел рядом с дочкой.

– Ты погляди. Моя твоему жизнь спасла, я в этом убедился, а на меня накричаться не могут.

Захваченный крепкими объятиями мамы, Дин чуть повернул голову, увидев, как Клара аккуратно держала дудку в ладошках, прижимаясь к папе.

– Я бы не позволила ему умереть, – ответила мама, покачиваясь и гладя сына по макушке.

– У нее особый способ говорить спасибо, – перевел отец, отложив замолчавшую игрушечную скорую. – И тебе спасибо, – обратился он к Кларе. – Такого кабана и я бы не затащил, а подуть во флейту, чтобы нас позвать – гениально.

– Моя девочка, – похвалил Боря, приобняв дочь. – Вы тут давайте в себя приходите, а мы домой. Завтра в школу ещё.

– Готова? – спросил отец Дина. Клара посмотрела на Дядю Борю.

– Куда денется? – ответил за нее тот. – Твоего ещё перегонит.

– Последнего обогнать – дело нехитрое, – ухмыльнувшись, ответил отец Дина.

– Ну-ну, зачем так про малого? Он ещё не привык просто. Правильно я говорю? – Боря посмотрел на Дина. Тот, как и раньше не слушал разговоры взрослых, ища позу в объятиях мамы, чтобы мочь дышать.

– Вставай давай, аналитик! Провожу тебя.

– И дочку? – с наигранным подозрением спросил Боря.

– А че мне ее себе предлагаешь оставить? – спросил отец, вставая с кровати. – Мне и одной бабы хватает.

Боря стукнул кулаком его в плечо.

– Она дочь моя, а не баба колхозная.

– Извиняюсь, – враз ответил отец и получил удар по коленке от не отпускающей сына мамы. – Ох, и вам извиняюсь.

Боря подал руку дочери, чтобы помочь встать. Она поднялась, отряхнулась и подошла к сундуку с игрушками.

– Оставь флейту, – сказал отец. – Малой все равно не учится, а ты хоть с батей поговоришь как-то.

– Мы сейчас язык жестов учим, – сказал Боря по пути к двери.

– Мы?

– Ну я в основном. Она-то маленькая, голова не забита ничем, с лету ловит. А я с детства только три жеста знаю: прикурить, подвезти и послать.

Они вышли в коридор, оставив сына в объятиях посапывающей мамы. Дин потел и хмелел от ее дыхания, сдувая лезущие в глаза волосы.

– Мам, – шепотом подозвал он. – Мам! – чуть громче сказал малой, и она вдруг вскинула голову, огляделась и с заспанным прищуром посмотрела на сына.

– Что?

– Мне жахко.

– Не жахко, а жарко, – поправила она, отклеила руки от его шеи и принюхалась. – Фу! Иди мойся, в школу завтра. О-ой, – она отодвинулась и легла на мягкий ковер.

Дин натянул майку на лоб и принюхался. Ничем она не пахла или нос перестал чуять после маминого перегара? В любом случае спорить было не с чем. Малой дополз до шкафа, у которого стоял никого не смутивший сундук. И тут ему будто выстрелили в висок. Дин посмотрел в окно на застрявший самолетик.

Если его найдет отец – хана. Нужно было срочно что-то думать. Хотя, как-то и сил не было. И если склонить голову, то его не было видно. Подул ветер, и листва закрыла самолетик, но она уже опадала. Если никому не пришлось бы подходить к окну, то никто не раскроет тайну. Но малому самому придется открывать шторы по утрам и делать уборку.

Лень родилась вперед Дина и с высоты опыта подкидывала больше вариантов, чтобы унять неприятную тяжесть внутри. Приняв неизбежность, малой достал полотенце и потопал в ванную.

Боря никак не мог наговориться. Отец ненавязчиво выталкивал его за порог, немного надавливая пальцем.

Клара ждала на лестничной клетке, держа флейту обеими руками у груди. Дядя Боря шагнул вперед, открыв вид идущего по коридору мальчика с полотенцем того же голубого цвета, что и курточка ее дочери – совершенно незначительная деталь подчеркнула для девочки написанную подсознанием строчку, значение которой она поймет ещё очень нескоро.

Дин заметил заинтересованный взгляд за миг, до того, как пропал за углом. По спине пробежали мурашки. Он ускорился, выкрутил вентиль, шагнул в ванну и бездомная собака, роющаяся в мусорке недалеко от дома, навострила уши, услышав детский истошный крик.

В коридоре послышались быстро приближающиеся шаги.

– Чего орешь? – орала мама, вбежавшая в ванную.

Голый Дин стоял на резиновом коврике с покрасневшим боком и ногой, показывая на льющеюся воду, от которой исходил пар.

– Так и знала! Ошпарился! – Малой молча кивал, сдерживая надвигающийся рев. Мама отодвинула его и покрутила вентили. – Полезай. – Дин провел рукой под струей.

– Она холодная!

– Полезай, сказала!

Малой топнул в ванну за что получил подзатыльник. Из него высвободился негромкий хнык. Все последующие были тут же проглочены.

Температура воды менялась по мере вращения мамой вентилей. Учащенное дыхание сокращалось, напряжение в теле спадало. Мама взяла мочалку и шампунь.

– Я сам, – сказал Дин.

– Куда ты сам?

– Я сам помоюсь.

– Спину тебе потру и все, – уверила мама. Дин поверил, терпеливо сотрясаясь от моющей руки, но, когда она полезла к плечам, он отошел к стенке.

– Отдай!

Мама не отвечала, тянувшись мочалкой к его ноге. Дин проскользил по кафелю на стене к другому углу, взял губку и начал тереть подмышку.

– Куда трешь? Я ей ванну мою. Дай сюда.

– Отстань!

– Щас отстану! – сказал мама.

– Щас отстань!

– Ай, вредина! – она встала, держась за трубы с сохнущими полотенцами и захотела забрать губку, но сын не дал.

– Сам!

Мама вздохнула, схватила руку сына, вытащила губку, вложила в нее мочалку и капнула шампунем.

– Уйди, – попросил малой.

– Вредина, – повторила она и, уходя, добавила: – Зубы почисть, – и захлопнула дверь.

Душ помогает взрослому человеку расслабиться или сосредоточиться. Так происходит потому, что те двадцать минут под горячей водой для многих – это единственное время наедине с собой. Ребенку в угоду возраста данная награда недоступна. Он в душе выполняет главную задачу – моется. В его жизни достаточно свободного времени для реализации большинства желаний. Однако парадокс заключается в том, что именно здесь впервые он задумывается по-настоящему. Нужна определенная предыстория, чтобы вода смогла активировать мыслительный процесс и у Дина она была.