На переломе эпох. Том 1

1.6 (87.08.26). Самораспределение

Кабинет секретаря парткома части гвардии подполковника Полунина. На стене – стенды «Лучшие коммунисты полка», «Задачи партийной организации на 1987 год», какие-то схемы, таблички, портреты – Ленина и Язова – только что взошедшего на пост министра обороны старика, вместо ушедшего на пенсию другого старика – Соколова, снятого по вине кажущегося безобидным озорника Руста19, посадившего свой спортивный самолёт на Красной площади.

(Но это была лишь мнимая «безобидность»… Вряд ли такая глупая мысль могла бы прийти в голову этому наивному пилоту без чьей-то подсказки. И вряд ли бы на эту авантюру кто-то решился ранее в условиях напряжённой «холодной войны». Другое дело – сейчас, когда уже начали рушиться старые ценности.)

Итак, полированные столы, мягкие стулья, сейф в углу, цветы. Довольно уютный кабинет. Оперевшись локтями о стол, сидел солидного возраста тридцатитрёхлетний шатен. Лицо его сияло, в голубых глазах бегали какие-то чёртики, и за внешней мягкостью чувствовались железная хватка и непреклонный характер. Про таких можно говорить: «Истинный партиец».

– Выпускник Новосибирского Высшего Военного Политического Общевойскового Училища лейтенант Тимофеев прибыл для дальнейшего прохождения службы в должности заместителя командира роты по политической части, – скороговоркой бодро рапортовал Владислав.

– Ну вот, ещё один «герой нашего времени» явился! Садитесь, товарищ лейтенант, – подполковник кивнул на стул, – Новосибирское, говорите, училище заканчивали?

– Так точно! – гордо произнёс лейтенант и подумал: «Ну, точно сейчас скажет: ваши, дескать, выпускники отличаются умом и сообразительностью», – он это много раз уже слышал и в училище их в этом усиленно убеждали. И всё же приятно услышать это ещё раз!

– Есть тут у нас «ваши»! – парторг сделал паузу. – Что не новосибирец-то оболтус,.. – хмуро улыбался подполковник, – ну, об этом после.

Влад помрачнел от неожиданности: «Вот те раз! Что это только что было!?».

– Служить вам предстоит в части с богатыми традициями, – продолжал улыбаться подполковник. Далее последовало описание этих традиций и наставления Тимофеева на путь истинной службы.

«Конечно же, я буду служить хорошо, напрасно этот подполковник даёт такие тщательные инструкции», – думал лейтенант с помрачневшим выражением на лице.

– Пить, как Вы знаете, нельзя! Но это вам не Союз – здесь полно «реставраций». Знаете, что это такое?

Тимофеев задумался, вспоминая вчерашний вечер, весёлого словака со сливовицей…

– Товарищ лейтенант, не спите!

– Да, я знаю, что это такое, – встрепенувшись, без тени сомнения ответил Владислав.

– Ну, ну! Уже, выходит, успели познакомиться! Так вот, посещать эти заведения тоже нельзя! Кто попадается, получает партийное взыскание, некоторые – отправляются в Союз, прапорщики – увольняются из Армии и опять же отправляются в Союз самым ближайшим поездом! – подполковник продолжал улыбаться. – Есть здесь у нас один ваш выпускник. До сих пор с парт взысканием ходит…

Владислав мысленно почесал затылок.

– Вы холосты? – подполковник снова поднял глаза.

– Да! – не без гордости прозвучал ответ.

Лейтенант немного приободрился, предполагая, что теперь они, наконец-то, оказались в «позитивной» для лейтенанта зоне беседы. Он гордился своим холостым положением, почему-то считая, что такая же гордость за него должна переполнить и подполковника.

– Та-ак! Хочу отдельно предупредить вас насчёт женщин, – подполковник сладко улыбался, – ведь холостяки – это потенциальные залётчики и я предпочитаю женатых, с ними спокойнее. Учтите, со словачками общаться нельзя. Будете замечены, поедете в Союз, получите партвзыскание,.. ну и вообще, надуют Вас, лейтенант, тогда как зяблика! Ясно?

Тимофеев едва не поперхнулся, вспоминая чёрные глаза Здены и представляя визуально, как его станут «надувать как зяблика»…

Подполковник продолжал ехидно улыбаться:

– Есть здесь пять вольнонаёмных женщин в полку, одна другой «милее», причём чем дольше вы будете здесь служить, тем милее они вам начнут казаться, вот ими и обходитесь, если сможете, конечно. Правда, на них тут и без вас повышенный спрос, как на раков на безрыбье! – Подполковник усмехнулся куда-то в угол своего кабинета. От такого откровения лейтенант покраснел.

– Предупреждаю относительно чужих жён. Есть здесь один ваш выпускник из Новосибирска – старший лейтенант Хашимов, – лицо подполковника нахмурилось, но через минуту улыбка постепенно вернулась на место. – Переведён он к нам на перевоспитание из другой части за то, что крутил роман с женой своего командира роты, – последовала длинная пауза. – Нехороший тип, я бы его хоть сейчас куда-нибудь спихнул, да некуда. В самой залётной роте полка служит и так. Не советую Вам с ним дружить, избегайте его.

(Но кто мог знать тогда, что их койки уже стояли рядом!)

– Дружить вам нужно вот с этими…

(Далее последовало перечисление всех лиц, с которыми Тимофееву следовало бы дружить. Перечисление закончилось одной фотографией на щите «Лучшие коммунисты полка». С фотографии смотрел крепкого телосложения старший лейтенант с жёсткими усами, слегка кавказским выражением лица, принадлежавшего, как выяснилось позже, человеку русскому, любившему, однако, похвастать своими необычными «корнями», как в смысле социальном, так и в национальном, и любившему вспоминать своего героического деда, чей танк, якобы, и по сей день стоит на центральной площади в Праге.)20

– Это командир 9-й роты старший лейтенант Сидоренко, – далее последовало описание славных достижений этой роты, которая «гремела» на всю дивизию как одна из лучших.

Затем последовало перечисление всех подразделений, где отсутствовал замполит роты, в их числе оказалась и та самая знаменитая 9-я рота! «Дай бы бог попасть в неё», – загадал Владислав.

Но теперь ещё предстояло представиться начштаба…

Тимофеев вышел из штаба. Вдохнул воздух, потянулся.

– Чё, Тимофеев, и ты здесь? – услышал он неприятный голос, знакомый ещё с училищных стен. Голос его однокашника двадцатипятилетнего лейтенанта Ивана Кузнецова. (Который, попавшись в училище на краже денег у своего товарища, получил строжайшую оценку ротной партийной организации, состоящей к концу обучения, в основном, из самих курсантов.

Вследствие чего он так и остался комсомольцем. Последнее не позволило ему занимать должность заместителя командира роты по политической части, и распределялся он на должность командира взвода.)

– Уже представился? – Кузнецов смотрел на него из-под козырька, закинув голову.

– Да, представился, а ты что, тоже сюда попал?

– Попал! Попал – не попал! Не в тире! Хэ! Меня сюда распределили! Ладно, давай! – Кузнецов, также при «параде», довольный собой и своим остроумием, проследовал внутрь штаба…

***

Вот он, начштаба части. Майор Карпов. Стоит на плацу, поблёскивая сапогами. Нужно ему представиться, и Владислав быстро зашагал.

– Ты откуда такой красивый? – остановился проходивший мимо невысокий майор в полевой форме, старой зелёной фуражке, с красным морщинистым лицом. – Не к нам случайно?

– В 9-ю роту, – самоназначил себя Тимофеев. В душе потеплело. «Да, я действительно неплохо смотрюсь в парадке цвета морской волны, в глаженных новеньких хромачах, блестя золотом новеньких лейтенантских погон», – думал он.

– А-а-а! Третий батальон! Жа-аль! Ну да ладно, – майор в полевой форме помчался дальше…

***

Начштаба части тридцатилетний педант гвардии майор Карпов медленно прохаживается, смотрит куда-то, останавливается, лицо недовольно. Он словно и не замечает приближающегося молодого лейтенанта в парадной форме. «Нужно ему бодро представиться, – думает лейтенант, – произведу на него впечатление».

– Товарищ майор! Лейтенант Тимофеев прибыл для дальнейшего прохождения службы в должности заместителя командира роты по политчасти, – он смотрел на майора с собачьим благоговением, ожидая похвалы за выправку.

– Вас что, товарищ лейтенант, не учили прикладывать руку? – недовольно с пренебрежением произнёс тот, – доложите мне, куда должна прикладываться рука?

– К виску!

«Чёрт возьми, что он ко мне прицепился?» – досадовал про себя лейтенант.

– К виску! – ухмыльнулся майор. – Читайте, товарищ лейтенант, Устав. Чему там вас, мордоворотов, только в училище учат!? – майор недовольно сморщился.

– Ладно, в какую роту вас назначили?

– В 9-ю! – сам себя назначил Владислав, мгновенно сориентировавшись в ситуации.

– Хорошая рота. Скоро полк вернётся с учений, будете принимать должность, а пока сходите в казарму, ознакомьтесь с расположением, – хмуро, с пренебрежением произнёс майор.

«Что-то не очень весёленькое начало. Хотя и не без успеха!» – подумал Тимофеев, направляясь в желанное расположение 9-й роты, куда он сам себя распределил.

1.7 (83.07). Прошлое. Абитура, первые курсантские шаги

«Сурова жизнь, коль молодость в шинели и юность перетянута ремнём».

Палаточный городок. Тимофеев, с синими кругами под глазами и ввалившимися щеками, сидел на нарах, сколоченных четвёртым курсом для абитуриентов, по старой традиции, с нотками грусти и надежды рассматривая горизонт. Таких, как этот патлатый юноша, здесь было ни много, ни мало и, казалось, что ни кто здесь, акромя этих самых нар, их не ждал.

«Чем раньше вы приедете, тем лучше. Вас первых встретят там с распростёртыми объятиями», – обещания в Хабаровске пожилого военкома с орденскими планками на груди развеялись в прах. Объятий не было. Просто не было ничего. Совсем ни чего, если не брать в счёт территорию, где уже кто-то растянул палатки и бросил на нары из горбыля гору матрасов и синих армейских одеял с тремя белыми полосами, которые в Армии по «уставному стереотипу» принято «выравнивать» от кровати к кровати, стоящих в одном ряду. В этом, видимо, и состоял великий замысел этих полос! Эта территория носила название «палаточный городок». Пятеро суток без крохи еды, на нарах ждали они терпеливо того часа, когда на них, наконец, обратят внимание и выделят первую пайку сечневой каши с чаем. Ну, а пока страшно хотелось пить, и трудно было напиться. Солнце словно выжигало своими беспощадными лучами. Тела, мокрые от пота, как при температуре, бил холодный озноб. У многих началось лёгкое потемнение в глазах от дневной сибирской жары, с одной стороны, и с другой – ночного сибирского холода, заставляющего беспрестанно бегать по «малой нужде», и банального голода.

***

И вот наступили абитуриентские дни.

– Рота-а! Подъём!

Огромные, по 150 человек, абитуриентские роты нехотя выползали из продрогших отсыревших за ночь палаток на утренний холод. Изнеженные тела «маминьких сынков», с каким-то бешеным аппетитом нещадно жрало сибирское комарьё, напоминающее стадо взбесившихся бизонов с крыльями, колыхавшими своими визжащими роями воздух вокруг.

После – долгожданная пайка пресной сечневой каши. И экзамены, экзамены, экзамены. Дух состязания был там чужд! Они искренне болели друг за друга. «Сошедшие с дистанции» не исчезали по-английски. Им было грустно расставаться. Некоторые, из «сошедших с дистанции» и обредших снова «свободу», прощаясь, приносили какую-то провизию, купленную «за забором» на свои жалкие ещё уцелевшие «карманные» средства, им, продолжающим борьбу за поступление вчерашним своим сотоварищам. Этим безнадёжным «нехватчикам», мечтающим о вчерашних маминых пирожках. Эту провизию они тщательно и по-братски делили, бурно делясь своими новыми впечатлениями о новой суровой жизненной реалии.

Были они, от большего, наивными мальчишками, еще не познавшими жизни и женской ласки. Правда, иногда находились и такие, кто уже успел обнаружить в Советском Союзе секс, они то и брали на себя миссию просвещения своих однокашников и в этом вопросе.

А вот, солдат-абитуриент в голубой тельняшке, десантном берете с красным флажком сбоку, со значком – парашютом на груди, важно рассказывает гражданским пацанам про тонкости армейской службы, которые те впитывают с не меньшим вниманием, чем лекцию о сексе.

– Если экзамен завалите, никуда не дёргайтесь сразу. Сидите здесь в палаточном городке.

– И чё?

– Проситесь у комбата, да вплоть до начальника училища. Предлагайте, что можете полезного сделать. Могут ещё зачислить за «высокую морально-психологическую подготовку». Если у вас «волосатой руки» нет и вы не «нацкадр», то вся надежда только на себя и собственные «руки золотые»!

– А что такое «волосатая рука»? – удивился один из абитуриентов.

– А ты здесь чё, не видел памятник?

– Какой такой памятник?

– Памятник «волосатой лапе»21. Да там торчит он из постамента!

– Чё, правда, что ли?

– Ну, ты тундра! Да шутят так! Но в каждой шутке есть доля шутки…

– А-а-а! Их-ха-ха!

Как-то свалила Тимофеева простуда, приглашая в санчасть. Но страх быть «зарезанным» по здоровью удержал его от жалоб.

– Тимофеев! Заступаешь сегодня в наряд! – объявил командир отделения из числа старшекурсников. Говорить о болезни Тимофеев считал проявлением слабости – заступил.

И вот парадокс! Забыли о нем, оставив без смены. Прямо как в рассказе Гайдара «Честное слово»! Так и простоял он шесть часов с температурой 38, тщетно ожидая долгожданной замены…

Слёг он окончательно. Его новый друг по палатке – казахский парнишка, добрый такой тихий скромный опекал его как родственника, сидел рядом, как сиделка, искал где-то какие-то лекарства. Медиков все боялись и предпочитали избегать! (Боялись того, что те их «зарежут» по здоровью.)

(«Нацкадрам» – парням с национальных Республик, было немного легче с экзаменами. Они их попросту не сдавали. Требовалось только написать диктант на русском. И всё! Так работала программа поддержки «национальных кадров»! Это было лицо Советского государства, стремящегося претворять в жизнь отдельные принципы «марксизма-ленинизма» по национальному вопросу. Жаль только, едва ли последние реально смогли это оценить. Едва ли сами следовали тем же «ленинским» принципам. Принимали же это как само собой разумеющееся. И не чувствовали за собой долга перед народом России. Ибо не было слышно голоса России. Были только голоса СССР и Свободных Республик. Правовые институты «РСФСР», как правило, подменялись Союзными. Да и само «РСФСР» было, от большего, лишь на бумаге, да и то – плетущаяся позади всего советского «паровоза» «дойная корова». )

Жить на «абитуре» было не легко. Некоторые сами забирали чемоданы и бежали прочь. Как можно дальше от этих дико визжащих в воздухе комариных туч, словно полчища монголо-татар, ночных сибирских июльских заморозков, зарядок, скудных казённых харчей. Им в след летело презрение остальных.

***

Окончательный конец «гражданке» наступил 1 августа. Уже не абитуриентская, а курсантская рота, но ещё по-прежнему в кедах, трико. Склад. Горы «стекляшки»22 для «слонов»23.

Старшина кричит, размахивая сапогами:

– Сороковой! Сорок второй! Сорок третий!

Сапоги расхватывают, примеряют. Но не до жиру. Не дом модели. Бывшие солдаты советуют.

– Бери размер побольше, зимой тёплый носок оденешь!

Говорили, чтобы гражданку отправили почтой домой. Но почта не работала. И многие лишились своих, дорогих своей связующей памятью с прошлым, вещей.

Сапоги болтались на скривившихся ногах. Галифе обвисло мешком. Китель неуклюже заправлен. Погоны, пришитые неуклюжими стежками, напоминают американские горки. Подворотничок напоминает просто кусок тряпки, пришитой неумело так, что белые стежки пробили насквозь воротник снаружи. Пилотка не может найти себе места на остриженной, ставшей неуклюжей голове. Тимофеев осмотрел себя в отражении окна: «Чёрт знает что. Совсем не похож на тех щеголеватых курсантов, которых приходилось видеть раньше!» Таким он и предстал перед своим отцом, пришедшим проведать его перед отъездом. Они встретились возле деревянного забора, отделявшего палаточный городок от другой, совершенно иной жизни. Забор был стар, и кругом зияли проломы, через которые осуществлялась нелегальная связь с внешним миром, как бы отцы-генералы ни тешили себя радужными иллюзиями о том, что «наши курсанты в самоволки не бегают», типа « ну, очень сознательные»… Среди окружавшего леса было протоптано множество троп «самоходчиками».

– Ну, ты доволен, сын? – отец внимательно посмотрел на Владислава.

– Да, нормально, папа, – кивнул тот в ответ.

Говорили они недолго и не много. Попрощались. И после он долго вспоминал родные и теперь уже такие далёкие глаза своего отца! А потом – курс «молодого бойца». Первые наряды, первые трудности и лишения.

***

Старшина достался им необычный. Крупный телом, бывший десантник. Он нёс в себе солидный заряд армейской муштровки. Он впитал и принёс с собой всё: и хорошее, и плохое из Армии. Этот бывший дéсант с первых же дней принялся учить двадцатую роту десантному комплексу рукопашного боя на 16 счетов. По окончании которого он надменным баритоном вопрошал. Не орал, а именно вопрошал.

– Кто сильнее всех?!

– Мы!!! – орали разгорячённые курсанты в ответ.

– Кто победит всех?!

– Мы!!!

– Кто съест всё? – как-то кто-то негромко добавил из строя под дружный смех сотоварищей…

Замкомандира взвода. Человек мягкий и добрый, возможно даже местами слабохарактерный, долго не продержался. Его место занял невысокий сержант, как и старшина, со значком парашютиста на груди, ревностный исполнитель приказов и до глубины души, по-«дедовски» не любивший «молодых», коих он видел во всех, вверенных ему курсантах, – видимо, привычка, принесённая с «войск».

Командир отделения – сержант требовательный, но уважающий только силу и боящийся упрёка начальника.

О, курсантский коллектив! Как ты разочаровал с первых же своих дней! В отличие от абитуры, здесь каждый стал сам за себя. Здесь торжествовал принцип: «другому, будь то наказание или поощрение, – значит не мне!»

***

Вечер. Строй замер в ожидании. Лица напряжены, как на экзамене. Старшина объявляет список лиц суточного наряда.

«Кто-то там сегодня, вроде, провинился. Дай бог, сегодня в наряде буду не я!» – думает каждый, наблюдая, замерев дыхание, как старшина медленно изучает свой «чёрный блокнот»…

– Курсант Соколов!..

Лишь невнятное мычание в ответ.

– Соколов!.. – старшина поднял голову, обводя строй ястребиным взглядом.

– Здеся он! – наконец кто-то нарушил звенящую тишину.

– Я не понял!? В чём дело, товарищ Соколов? Язык проглотил, что ли? – старшина навис над щуплым курсантом.

– Я-м-м-м, – мычание было ему ответом.

– Выплюнь изо рта банан, курсант!

– Я-м-м-м, сан-м-м-м-ча-сть!.. – курсант вытер капли пота со лба и высунул распухший донельзя язык.

– А-а-а-а! Профессиональная болезнь настоящего замполита! Допи… делся, товарищ Соколов?!

– Это его пчела тюкнула, – пояснил кто-то из стоя, – он варенье жрал, да с ложкой пчелу в рот засунул.

– Втихоря жрал, – добавил кто-то, – чмошник! Это его бог наказал!

– Разговоры!.. Давай, Соколов, дуй в санчасть, твою заногу! – рявкнул Старшина, – чё стоишь тут ещё мне, студент?

Старшина обвёл эту фамилию в своём чёрном блокноте…

***

Утро. Палаточный городок шевелится разбуженным муравейником. Все поправляют колья палаток, подтягивают верёвки – растяжки, поднимая полы мокрых от холодной росы палаток и заправляя их, превращают палатки в аккуратные натянутые грибки с четырёхугольными шляпками. Курсанты подставляют разгорячённые после зарядки тела под холодные струи артезианской воды, мажут ваксой сапоги. Те, кто успел уже выйти на место построения, натирают до зеркального блеска бляхи лоскутками от старых шинелей, натёртых зелёными кусочками «пасты Гойя». Прошло 15 минут с момента окончания зарядки. Сержанты стоят наготове:

– Стро-оиться на утренний осмо-отр!!!

Сердца неуспевающих вздрогнули: старшина неумолимо заносил в свой «чёрный блокнот», уже и так заполненный после зарядки, новые фамилии проштрафившихся. Роты выстроились в две шеренги.

«Уборщики», по одному от взвода, принялись выметать территорию.

– Расстегнуть крючки, верхние пуговицы! Подворотнички к осмотру!

И понеслось-поехало: отрывались плохопришитые или не достаточно белоснежные подворотнички.

– Бляхи к осмотру! – сержанты, переполненные агрессией, третировали своих подчинённых, как могли, добиваясь, собственно, безукоризненного исполнения требований Уставов и порядка, как то и положено в настоящей армии.

– Головные уборы снять! Содержимое карманов – в пилотки!

– Что это?! – сержант достал из военного билета сложенную бумажку. Белобрысый курсант хлопал глазами:

– Письмо.

– Сам вижу. Сжечь!.. А это что?!.. – снова потянул из пилотки сержант.

– Фотография моей девушки, – ответил курсант, продолжая хлопать глазами.

– Убрать! – ехидно засмеялся сержант. – Прежде, чем крутить любовь, научись мотать портянку, студент!

– Я курсант, – угрюмо буркнул тот в ответ.

– Кто-то тут что-то вякнул или мне показалось? Студент! – сержант с презрительной ехидностью буравил не моргающим взглядом юношу. Тот опустил глаза и сержант продолжил. – Показать носовые платки, расчёски!

– Правую ногу на носок ставь!.. Левую!..

– Грязные каблуки!.. Зашить сапоги!.. – и т. д., – блокноты сержантов пополняли всё новые и новые фамилии.

– Закончить утренний осмотр! Стано-ви-ись!

Наконец-то закончился «курс молодого бойца» в холодном палаточном городке. От тепла казармы лица буквально распирало теплом изнутри. Чистота и уют казались неземными!

Раздался телефонный звонок. Глаза дневального курсанта Шаталова буквально вывалились из орбит, от накатившегося волнения, когда он положил трубку.

– Чё такое? – спросил его Тимофеев, поправив свой штык-нож на ремне.

– Дежурный по полку звонил…

– И что?

– Приказал срочно прибыть на плац с ведром, швабрами и мылом. Плац будем мыть.

– С мылом? Ты ничего не перепутал?

– Да нет, ничего не перепутал. Ты чё, меня за дурака держишь?

– Ну, тогда идём! Зови дежурного!

Через минут десять курсанты драили плац с мылом.

– Влад, может щёткой лучше будет? А?

Тут из-за трибун выскочили курсанты-третьекурсники.

– Смотри-и! Слоны плац с мылом фигачат! – они ржали, держась за животы, подзывая других на сие потешное зрелище.

– Блин, Макс, тебя развели! Это звонил не дежурный по полку!

– А чё меня? А я откуда знал. Там был такой голос,.. знаешь!

– Тьфу! – Тимофеев бросил тряпку в ведро…

– А чего это вы тут, товарищи курсанты делаете, – вдруг появился дежурный по полку и третьекурсники так же мгновенно исчезли из вида, как и появились.

– Да мы,.. мы,.. товарищ подполковник, мы тут плац моем, – Тимофеев поднял швабру и замер смирно. Шаталов натянул свой распущенный ремень сзади, втянул голову в плечи.

– С мылом? – подполковник смотрел на них с хитрым прищуром.

– Так точно!

– Молодцы! И чей же это, интересно, приказ?

– Мы думали Ваш, товарищ подполковник.

– Хм! Ух уж эти засранцы! – он подавил улыбку, сделал лицо свирепым. – А ну, похватали ваш инвентарь и марш в казарму!

Курсанты, похватав всё, что у них было, кинулись в расположение роты.

(Вот так примерно потешались старшекурсники над младшими. Причём, это случалось между курсантами, с разницей в один—два курса. Четверокурсники, сохраняя конкурентную дистанцию к задиристому третьему курсу, всегда были снисходительны к «слонам». Проявляя о них почти отеческую заботу. Требуя, правда, безоговорочное почтение взамен.)