На переломе эпох. Том 1
День закатывался за холмы, покрытые соснами, весело отражаясь в окнах словацких, словно сказочных, домиков. В полку, окружённом серыми мрачными стенами, словно в стране-зазеркалье, солдаты угрюмо строились на вечернюю полковую проверку.
– Товарищи офицеры! – замполит полка майор Чернышев свирепо окинул взглядом «свысока» сквозь тёмные круги очков-«хамелеонов» выстроившихся возле трибуны в две шеренги офицеров полка. – Сегодня было побоище узбекской и азербайджанской группировок, понимаете ли! – он поднял вверх палец, многозначительно потряс им.
– Почему не было никакой информации? Чем вы, бездельники, занимаетесь? – в унисон добавил командир полка, катая желваками. Он рванул за портупею Хашимова.
– Вы, старший лейтенант, со своим капитаном сеете бардак в полку! Бездельники!
– Никак нет, товарищ подполковник, мы не бездельники! – дерзко возразил тот.
Лицо подполковника побагровело. Его рот перекосился. Тонкие фиолетовые от злости губы двигались медленно, обнажая ряд неровных, прокуренных зубов. Казалось, он сейчас съест со всем непотребным этого старлея… Но наконец он восстановил самообладание.
– Где ваш капитан!? Доставьте ко мне этого негодяя!
– Есть, товарищ подполковник!
– Всем эту неделю на казарменное положение! Ни один не покинет стены полка! Пока не будут у меня зачинщики этого побоища! А на вас, старший лейтенант, я ещё посмотрю-ю-ю,.. – он повернулся в сторону Хашимова. – Да! И после прохождения, командиры и замполиты батальонов и рот в штаб, на совещание! – кинул он в завершение фразу, обещавшую долгую бессонную ночь!
Полк с маршем под оркестр лениво отдолбил сапогами и без того потрескавшийся асфальт плаца и рассосался по казармам…
***
Седьмая рота– Ну, товарищ Майер, час после отбоя уже прошёл, так что подымай роту! Тут полкан задач нагрузил нам на всю ночь! – в канцелярию ввалился Хашимов.
– Ведь не положено солдат ночью поднимать! Это же приказ командира полка, – возразил было Майер.
– А на «не положено» у нас так же наложено! Час после отбоя прошёл, так что тэпер нормално!
– А если дежурный придёт?
– А кого это е… волнует? Прыдёт если, то сдаст нас и тогда натянут нас по полной. А не выполним задачи, тогда полкан сдэлает из нас чучело! Так что вибирай, как тэбе помырать?
– Да как это возможно! Это же одно другое исключает!
– Майер! Мат твою жэншьина! Кого е… волнует чужое горэ!?
Вскоре рота напоминала полный дурдом. Дневальный стоял на «шухере» на крыльце.
– Зашло солнце, а в стране дураков бурно закипела работа, – громко кто-то продекламировал на весь коридор. Офицеры лишь усмехнулись в ответ.
– А кто тут умный нашёлся?..
***
Офицеры сидели в душной накуренной канцелярии, где вонючий прогорклый запах «позавчерашнего» жженого табака, казалось, насквозь проел всё вокруг.
– Ротный наш, Несветайло, совсем забил на всё! Задолбало меня за него отдуваться и пилюлей получать! – Хашимов развалился в кресле.
– Слушай, Альяр! И что это за побоище сегодня было?
– А ты не понял? А ты своего друга Тимофеева спроси. Он там пытался, как Дон Кихот вэтраную мэлницу проткнуть своим зэлоным стручком, но его там самого чуть не обломали.
– Да он мне уже рассказал, когда ходил в общагу, китель от крови отмывал, переодевался. Он и сам ничего не понял.
– Да, это узбеки затеяли всё. Их группировка пыталась зубы показать. Толка азербайджанцы им навешали. Там пока толка лидэры дралысь. Ещё будэт драка и нэ одна. Ещо нэ всё! Ещо будэт челавек сто на сто. Вот тогда будэт полное палево, Сашка! Но Кавказ ещё покажет Средней Азии, кто в доме хазяин!
– А как это предотвратить? Как их остановить?
– А, это зверьё! Как ты их остановыш? У них феодалный строй! Прав тот, кто сылнее. У них там ещё не до каждого аула Совэтская власт дошла! А потом, Восток— дэло тонкое. Полкан не понымает. Тут надо знат, с кэм работат! Я за свою роту отвэчаю. Здэсь драки не будет! А за полк пуст полкан и думает с замполитом… Слушай, а что это за шум в коридоре?
Майер, пожав плечами, вышел из канцелярии.
– Ибрагимов! Что за шум, а драки нет?!
– Таварыш лейтэнент! Узбэк чё, баба, что ли? Азэрбайджан нэ работает. Ми тоже нэ будэм!
Группа солдат-узбеков одобрительно загалдела. Всё это напоминало демонстрацию. Не хватало только агитплакатов.
– Чё, товарищи солдаты, у вас тут за дэмонстрация!? Ибрагимов! Каримов! Челябизаде! – в канцелярию! – Хашимов стукнул кулаком в дверной косяк.
Прошло не меньше часа. Бойцы стояли на своём, как заговорённые.
– Товарыш старший лейтенант, ми не мюжской работа дэлат нэ будэм. Ми музжик! – вызывающе зыркая исподлобья, упрямо твердил девятнадцатилетний азербайджанец Аскер Челябизаде.
– А ми что, баба, что ли? Ми тоже нэ баба, ми нэ будэм тожа дэлать. Ви будэте – ми будэм, ви нэ будэте— и ми нэ будэм! – горячая узбекская кровь Каримова кипела от негодования в адрес Челябизаде.
– Точно Каримов говорит, таварыш лейтэнант! – Ибрагимов поддержал земляка.
– Ибрагимов, Каримов! Свободны, джигиты! – Хашимов спровадил узбеков.
(Узбеки, в целом-то работящие ребята, также делящие работу на мужскую и не мужскую, всё же были способные к любой работе, но не допускали к себе унижения со стороны гордых кавказцев, и также охотно эксплуатировали другие национальные меньшинства, особенно славян, если те были не способны за себя постоять в силу низкой численности и разобщённости. Славяне – интернационалисты по природе, живущие обособленно, не делящие работы на мужские и женские, обычно становились объектом для всеобщего унижения в «национальной» армейской среде в случае численного превосходства последних, что было характерно для пехоты. Азербайджанцы были сложнее узбеков. Твёрдо стояли на своём, однозначно разделяя труд на мужской и женский. Подавить это было возможно, но только местами и исключительно силовым способом.)
Хашимов усмехнулся в адрес своих земляков. Ему, прошедшему сквозь военное училище, был хорошо знаком такой вот «женский» труд, так как такие вот штучки с «немужской работой» в курсантской среде не могли иметь никакого шанса на успех. Пройдя сам через «презренный женский труд», он особенно жёстко стремился пресекать эти выходки, как бы доказывая себе самому, что раз он это смог, то и этим заморышам сам бог велел, мать их так! Он, воспитанный в классическом «правильном» советском духе, люто ненавидел все «феодальные пережитки» некоторых своих земляков, их дикость и нецивилизованность.
– Ну что, земеля – Бакинец! Музжик говориш! – он подошёл вплотную к Челябизаде. – Вопу взжик и опят музжик!? Зверёныш, мать твая жэншына!
Он повернулся к Майеру,
– Оставь меня с земляком. Мы тут потолкуем по—родственному,.. – он потряс кулаком.
– А мож им просто «мужскую» работу найти, как полковник из политуправления говорил? – Майер шепнул Хашимову.
– Э-э-э! Обалдэл, что ли? Эти умники горазды советовать! А гдэ я тэбе их найду, эти мужские работы? Хошь – сам и ищи! Из пальца выжимай! Да и вон, посмотри на узбэков! Эти джигиты такого не поймут! Хрен ты их заставишь что-то дэлат, пока другие это не дэлают. Гдэ я тэбе потом столко «баб» для женской работы найду? А-а-а?.. С бабами у нас, сам знаешь, напражёнка!
1.12 (83.10.09). Прошлое. Посвящение в курсанты
9 октября 1983 г. Новосибирск. НВВПОУЗакат на небе алом угасает,
Былое скрылось в сумраке ветвей,
Но редкий человек не вспоминает
Счастливые часы минувших дней.
Счастливых дней, безудержных и смелых,
Щемящих грудь страданий: «се-ля-ви»!
Тех поцелуев первых неумелых,
Тех первых слов признания в любви!
Автор В. Земша. 1985 г.Природа дышит осенью. По утрам прохладно, если не холодно. Лес часто окутывает густой холодный туман. Влажно. Мокрое долго не высыхает. Симпатичные скромные клумбочки. Стройные ели, берёзы, голубые облачные дали.
Но этот день выдался ясным и солнечным. Стеклянное прозрачное небо. Свежо. Лёгкое тепло от ясного солнечного диска. Желтизна увядшей листвы. Типичная осенняя картина в Сибири. Словно праздник. Словно в детстве возвращаешься с субботника в преддверии воскресенья. Последние дни перед долгой зимой.
Это был особый день! День посвящения в курсанты! С этого момента каждый первокурсник мог полноценно назвать себя курсантом по-настоящему. Позади – курс молодого бойца, присяга. Присяга! В тот торжественный день плац был полон народу. Родственники, знакомые, друзья, как правило, приезжали только к местным курсантам, но всё же. В первое увольнение тогда отпускали только с родными, к кому они смогли приехать. И это были далеко не все! Теперь уже получен дополнительный опыт армейской муштры и учёбы. Одним словом, к 9 октября был положен фундамент из бетона если ещё не для будущего офицера, но уж для настоящего курсанта-то точно!
Тимофеев заболел накануне. Его знобило, кидало в жар. Но «замок» сказал:
– Я не врач! Освобождение из санчасти есть?
– Ни как нет.
Да, освобождения не было. Да откуда бы оно появилось, если в санчасть сходить-то и времени совершенно не было! Сперва – были в наряде по столовой, в варочном.
(Тягали баки, драили всё по колено в воде, хлюпая раскисшими сапогами по скользкому полу варочного цеха. Но хоть сливочного масла нажрались до тошнотиков от жадности! Тимофеева даже вырвало, чего он сильно стыдился. Потом – топография— ориентирование на местности, бегали в лесу по азимутам, потом – инженерная – рвали тротил, а потом – огневая, тактическая, ну и в финале – вроде как и выздоровел. Как раз ко «Дню курсанта». В качестве праздничного действа за пределами училищного забора, а все действа за пределами всегда особо ценились, ибо все, на что командование было способно внутри, это спортивные состязания, строевая подготовка да уборка территории, в этот раз их повели на концерт из Йемена в Доме Учёных в Академе. Йеменские артисты очевидно ну уж очень старались. Что ж, дружественное социалистическое государство! Но при всём к ним уважении и политическом самосознании, курсанты, попав в теплый тёмный зал с мягкими креслами, отрубались совершенно без стеснения. Первокурсники! Одни бессовестно храпели, подсунув под головы выданные по такому случаю вместо «слонячих жучек» парадные офицерские из лоснящейся синей овчины шапки, другие брали штурмом буфет в фойе. Театр напоминал Смольный в октябре.
(В стенах училища было кафе «Витязь», которое почему-то именовали «Булдырь». Там иногда были беляши с мясом, действительно с мясом, а не с луком, как это обычно было в городе! Коржики были буквально напичканы изюмом, что было так же не свойственно советскому общепиту! И два вида пирога местного производства, именуемые в обиходе «слонячья радость». Один – белый, другой – серый. Их ещё называли «язва желудка». Чёрт знает, из чего они были сделаны, но они исправно набивали курсантские желудки своей липкой сладкой массой, вызывая жуткую изжогу впоследствии. Поговаривали, что у кто-то даже кишки слиплись как-то. Враки, может? Да был там ещё огромный алюминиевый бак с мутной баландой, называемой нежно «кóфэ», помогавшей проталкивать в себя всё тот же пирог).
Однако, попасть в «Булдырь» для первокурсника – дело редкое! Так что театральное кафе буквально рвали на части! В этой обители сна и еды, очумевшие от выпавшего счастья первокурсники не обращали ни на кого внимания. Здесь, правда, почти не было гражданских лиц, но уверен, что даже появление девушки заинтересовало бы парней только в случае, если бы это была буфетчица, несущая новый поднос с коржиками!.. Но всё хорошее скоро заканчивается. Снова железные прутья забора отгородили курсантов от внешнего мира. Единичные везунчики, в основном из тех, к кому приехали родственники, и кто при этом не «залетел» в «чёрные» сержантские блокноты, коих было далеко не в изобилии, отбыли в увал. Однако и тех, кто остался в стенах, ждало наиприятнейшее событие. Сегодня была для многих первая дискотека в ГОКе27!
…Из кирпича, стекла и трубНемного раньше срока,Построен был в те годы клуб,Что назывался ГОКом.Имел он кресла и столы,И комнаты, в которыхДавались частые балыДля дам и мушкетеров……И там, среди других подруг,У ГОКа, на скамье,Наш Д`Артаньян увидел вдругКрасотку Бонасье.Дул ветер, ленту теребя,Под русою косой,И вот, на горе для себя,Влюбился наш герой.Он от нее не отводилСвоих влюбленных глаз,На танец дважды пригласилЕе он в этот раз.84Мигали яркие огни,Гремели рок и джаз,Так познакомились ониНа вечере в тот раз.Ее пошел он провожать.Болтая бестолково,Оставим их вдвоем гулятьИ отвлечемся снова.Итак, фамилию БонасьеКрасавица носила.Но не Констанцией звалась,Она звалась Людмилой….Из творчество курсанта НВВПОУ Сергея Пиккарайнена, «Три мушкетёра»В этом училищном клубе, являющемся продолжением училищного забора, куда с тыла заходили курсанты, а с фронта – представительницы женской половины, преимущественно с местного микрорайона «Ща» и с «Академа», но были и те, которые не поленились приехать и из самого Новосиба! Девахи толкались в очереди на пути к заветной цели. Одни нахраписто и целеустремлённо, другие скромно и робко, оттесняясь первыми. Перспектива оказаться в окружении будущих офицеров, да и просто крепких мужественных симпатичных эрудированных парней, вдохновляла сиих юных особ на путешествие сюда…
…Она за ними следом шла,От злости трепеща.Уже давно она жилаВ микрорайоне «Щ».Встречала уж не первый годКурсантов молодых,И, да простит ее господь,Охотилась на них…Из творчество курсанта НВВПОУСергея Пиккарайнена, «Три мушкетёра»Тимофеева слегка знобило. Видимо болезнь ещё не полностью отступила. Он помял пальцами горло, нащупал надутые воспалённые узлы гланд. Затем закинул голову и опрокинув в открытый рот пузырёк одеколона «Шипр», потряс прямо в больное горло. Поморщившись, он сплюнул в платок. Такова народная курсантская медицина! Он взял полотенце и направился в умывальник, где под струями обжигающе ледяной воды, с криками и ахами, плескались полуголые курсанты, собирающиеся на первую «случку». Вскоре «дискотечная» шеренга стояла при «параде» в расположении роты для осмотра командирами на предмет соответствия Уставу, благоухая «Шипром», «Гвоздикой», и тому подобными одеколонами. Оставив в расположении не прошедших старшинский контроль, рота двинулась к клубу не столько, чтобы охмырять девах, сколько просто, дабы «размять косточки» давно забытым.
Курсанты прошли мимо гардероба, где толпились одни девчонки. Воздух здесь был наполнен исключительно специфическим женским запахом, который сразу, как собаки, улавливали молодые парни, живущие в исключительно мужском сообществе. Девчонки так же бросали косые взгляды, некоторые смущаясь почти откровенного бескомплексного любопытства парней.
«Ничего, ещё встретимся наверху»! – думал, наверное, практически каждый участник этой молчаливой «перестрелки».
На втором этаже играла музыка. В зале было битком и душно. Три разноцветных фонаря изображали в полумраке цветомузыку. Местный курсантский ансамбль «Русичи» неистово лабал современные популярные песни, типа: «И снится мне не рокот космодрома…», которая как свежий блинчик только что сползла с творческого конвейера «Землян».
– Смотри, Тимоха! – Шаталов ткнул Тимофеева пальцем. – Смотри, видишь ту вон, в красной кофте! Да не туда смотришь, вон, та, грудастая! Я её уже третий раз вижу! До этого она на КПП со второкурсником трепалась, потом на присяге тут чего-то шлялась. Короче, нужно к ней подкатить! Как думаешь? А я думаю, это «Ща»28! Безотказная, как автомат Калашникова! Давай, Тимоха! Вали к ней! Я тебя поддержу, если что! Там, вроде, у неё и подруга имеется! Кардан крупноват, ну, ничего, сойдёт! В темноте не видно!
– Вали сам, – Владислав отрезал коротко длинную речь товарища, – предложение соблазнительное, конечно, но я думаю, ты справишься и без меня! – Тимофеев пребывал в романтическом настроении, и любая похотливая пошлость была ему омерзительна. Он высматривал среди девушек, скромно подпирающих стены, ту, которая заставит воспылать его кровь. Его мало интересовали те, ярко зажигающие на танцполе, в надежде хоть кого-то соблазнить. Ибо его юное горячее существо мало интересовало похотливое увлечение, способное подобно похмельному синдрому лишь наполнить гадливым чувством память о случившемся. Его взгляд упал на милую брюнетку. Её нежная ямочка на подбородке была словно создана для нежных поцелуев. Тёмные локоны волос мягко спадали на хрупкие плечи, которые ему уже хотелось неистово обнять. Он смотрел на неё, с нетерпением ожидая «медляк», чтобы подойти. Но едва зазвучала долгожданная медленная композиция, и Тимофеев было рванулся вперёд, но ненавистный Кузнецов перекрыл его путь, пошловато улыбнулся, протянув девушке руку, и небрежным кивком головы в сторону танцпола пригласил её на танец. Та радостно откликнулась и через секунды, они уже медленно топтались в центре зала. Его руки лежали непозволительно низко, а её руки едва ли не обвили его за шею. Все грёзы и надежды в мгновение рухнули, и девушка перестала для Владислава существовать: «Как она могла. Вот так, быстро. Да ещё с кем?! С этим противным наглецом Кузнецовым!» – негодовал про себя курсант.
Девушка его полностью разочаровала и больше не была притягательна. (Что, поделать, многим девушкам нравятся наглые парни!) Желая не терять своего шанса, Тимофеев высмотрел в полумраке другую нежную фигуру со светлой шевелюрой на голове, скучающую у окна, приблизился, протянул руку и негромко произнёс:
– Разрешите?
Девушка окинула взглядом взволнованного юношу с ног до головы, ухмыльнулась:
– Я не танцую! – был её ответ, то же вторили и её совершенно холодные глаза. Очевидно, её интересовал более разбитной парень.
– Тимоха! Давай, пригласи лучше жену взводного! – весело предложил откуда ни возьмись вылезший Шаталов, ткнув пальцем в сторону, где стояли офицеры разных подразделений, некоторые с жёнами, – или слабо?! Слабо, да?!
– А-а, – махнул отчаянно рукой Тимофеев, словно заливая вином досаду от только что полученного отказа, – давай! Была не была! Если не вернусь, считайте меня коммунистом! – он решительно направился к офицерам, которые с явным удивлением наблюдали смело двигавшегося им навстречу совершенно очумелого курсанта-первокурсника. А что ещё можно сказать о таком!
– Товарищ старший лейтенант, разрешите пригласить на следующий танец Вашу жену? – Тимофеев аж сам задохнулся от собственной наглой выходки. Его голос дрожал, поджилки тряслись. Старлей, да и все другие вокруг так же задохнулись от неожиданной наглой выходки, не находя сразу слов. Жена же, вполне симпатичная молодая женщина, хотя была и не по возрасту желторотому курсанту, зарделась и загадочным взглядом пробежала по фигуре юноши. В её томных глазах сверкнули искорки снисходительного к юнцу согласия. Однако, офицер, придя в себя, кашлянул в ладонь, чтобы взять более суровую ноту в голосе и строго произнёс, без малейшего чувства юмора:
– Нельзя! Я сам для этого сюда привёл мою жену! Курсант! – он зыркнул на неё, затем на курсанта.
Жена, погася шаловливые искорки, подняла брови в сторону курсанта, – «увы»! И радостно откликнулась на долгожданное внимание мужа, фактически не замечавшего её до сей минуты! И они счастливо углубились в качающееся поле топчущихся в романтическом возбуждении людей, думающих, что они танцуют…
«Вот оказывается, для чего он меня сюда привёл! Всё же для того, чтобы потанцевать! – усмехнулась про себя женщина. – А то я уже успела потерять всяческую надежду! Спасибо курсанту!»
– Чё, Тимоха! Не вышло!? Но ты всё равно молодчина! Не зассал, теперь будешь в роте героем! – Шаталов хлопнул Тимофеева и через несколько минут уже весело роготал о чем-то, сидя на подоконнике с той самой, со светлой шевелюрой, которая недавно отшила Влада. Тимофеев лишь ухмыльнулся и вскоре уловил боковым зрением взгляд из угла зала. Повернулся. Вполне милая девушка робко стояла, подперев стену. Наткнувшись на буравящие в темноту зала глаза курсанта, она слегка улыбнулась и скромно отвела взгляд. Несколько минут они как бы невзначай встречались робкими прикосновениями глаз. Тимофеев видел, как девушка безальтернативно отшивает одного за другим, атакующих её курсантов. Он даже толком не рассмотрел её лица, но понял интуитивно главное – это именно Его девушка. Визуальный контакт состоялся! Он был не навязчив, но вполне ясно раскрывал суть проскочивших между ними искр Амура. Он ждал очередной медляк, лаская глазами милый образ в тёмном углу училищного клуба. Все суровые реалии курсантской жизни улетели на второй план. Сердце жарко билось в груди в нетерпеливом предвкушении. И вот снова медленная композиция. Тимофеев набрался духу и направился к трепетной цели.
– Двадцатая рота-а-а! Выходи строиться на улицу-у-у! – раздался сержантский вопль. Тимофеев скорчился, словно от боли, машинально кинулся было к выходу, потом резко затормозил, обернулся в тот самый угол, который гипнотизировал последних минут пятнадцать, показавшихся вечностью. Но там уже никого не было. Он метался взглядом по залу. Мельтешили выходившие строиться курсанты. И он не мог найти её глазами!
– Двадцать пер-р-рвая р-р-рота-а-а! Стр-р-роиться на улицу-у! – раздалось в усугубление первой команде и зал загудел с усилением. Потом ещё и ещё. Загорелся яркий свет. И это означало «Финит а ля комедия»!..
Роты строились перед казармами на общую проверку.
– Старшина! У нас тут в роте «танцор диско» завёлся, настоящий Казанова! Любитель офицерских жён! Устройте ему сегодня хорошую «дискотеку» со шваброй! – ротный зыркнул так, что даже в темноте был виден блеск его глаз…
1.13 (87.09.01). Прощальное письмо
Сентябрь 1987 г. Ружомберок.В хмурый день осенний
Забываю вас.
Где тот цвет весенний,
Чаровал что нас?
Жёлтый лист увядший
В землю упадёт.
И любовь навеки
Вместе с ним умрёт.
Автор В. Земша. 1981 г.Тимофеев вошёл в комнату общаги в приподнятом настроении.
– Сашка, в «Стекляшку» идём?
– Не-а, – буркнул Майер в ответ. Он лежал на кровати, закинув пыльные сапоги на железную дужку, накрыв лицо изломанным складками тетрадным исписанным листом.
– Что, письмо получил? Что там стряслось?
– Владик, не лезь в душу, ладно?! – Майер сорвал со своего лица письмо. Смял. Потом разгладил ладонью, засунул во внутренний карман. – Водочки накатить не хошь?
– А у тебя есть?
– У меня нет, а у тебя, вроде там была «Пшеничная».
– Ха!.. Ладно, – Тимофеев вытащил последнюю, привезённую с Союза, бутылочку…
Вскоре пустая бутылка одиноко скучала на полу. Её содержимое, перекачанное в кровь лейтенантов, бурно циркулировало, делая мир и краше, и горчее одновременно.
– Не грусти, Сашка, мир – бардак, все бабы – б.., – Тимофеев произнёс, набитым печеньем ртом дежурную фразу, просто пытаясь банально успокоить товарища.
– Не смей так про неё говорить!
– Да ладно. Конечно!
Майер отвернулся к стене. Достал мятый конверт, который сегодня удивленно достал из полученного из дома письма. На конверте, в поле обратного адреса, было написано: «Барано-Оренбурское в/ч…
«…Саша, ты замечательный человек, я бы многое отдала, что бы быть с тобой. Но, видимо, это не наша судьба. Ты не приехал. И я тебя не виню. Я всё понимаю. Расстояние. Служба. Такова наша жизнь и мы в ней всего лишь пешки. Может быть, со мной ты был бы самым счастливым мужчиной на свете! Быть может, с тобой не было бы женщины, счастливей меня. Но это всё не про нас. Всё это только могло бы быть. А есть только то, что есть. Совершенно иное. Я тебя не виню. Не вини и ты меня. Ты уехал. И я поняла, что ты для меня навсегда исчез. Я не надеюсь тебя увидеть. Имея хоть каплю надежды или будучи идеалистом, я бы могла тебя ждать всю свою жизнь. Но я реалист. Я знаю, что любая будет счастлива с тобой. Я знаю, что ты долго один не сможешь остаться. Ты меня уже забыл, я думаю. А, если нет, то очень скоро совсем и не вспомнишь. А я – так. Эпизод. Мимолётный романчик. Прости. Но я должна тебе сообщить, что не желая продолжать службу далее, я уехала на родную Украину, и теперь здесь выхожу замуж. Прощай, мой милый!.. Желаю и тебе найти своё счастье!»
Виски Александра тяжело стучали тревогой. Он бил подушку: «Чёртова жизнь! Ну почему всё так? Любая будет счастлива!? Какая? Где? Да здесь, как всем заявляет Полунин, весь потенциальный „круг возможностей“ очерчен поварихами, медсёстрами, продавщицами, которых здесь всего-то пять на весь полк и то одна „краше“ другой! Так что за сохранность моих чувств можно было бы и не беспокоиться особо! Я здесь как в банке законсервирован. Откроешь через год, как найдёшь! Свеженький!» – думал про себя расстроенный лейтенант.