На переломе эпох. Том 1
– Короче, когда куплю тачку, хочу съездить в «Низкие Татры». Словаки вон, как выходной, так в машину, а она здэс почти у каждого, и на отдых. По скалам лазят, в отелях пиво тянут. Отстроили сэбе дома-усадьбы, с гаражами, дачи, какие нам и во сне не привиделись.
– Кстати, я заметил, что их участки свободны от грядок, одни террасы, клумбы, скамейки, всё просто охренеть! У нас бы всё до забора запахали бы под грядки, в центре Алма-Аты сейчас даже городские клумбы у домов в грядки превращают порой.
– И здесь я никогда не видел очередей!
– Откуда очереди-то? Смотрыте, все спят давно, чудики! А кто нэ спит, тот пиво пьёт по кабакам. Правда, и встают рано, в патруле стоишь на вокзале, глядишь, полшестого утра, вдруг толпа набэжит, все куда-то едут, а через полчаса уже всё пусто. А потом после четырёх часов снова – аврал, толпы, только уже с работы! Пробежали, как наши тараканы по магазинам, а в шесть – снова тышина.
– Организованные, черти! Дисциплина! Вот бы наши в Союзе так!
– Андропов, тот хотел навести порядок!
– Помню, я как-то в отпуске попал в облаву в кинотеатре. Каждого проверяли, кто, что, откуда, почему не на работе! Во, палево было!..
– Окупанти сакра, говадо! – два прохожих мимо словака вдруг выругались в их адрес.
– Во, чёрт! Что это было? – Тимофеев опешил.
– Да это контрики нэдобитые с шестьдесят восьмого! – пояснил Хашимов и бросил вслед уходившим, злобно озиравшимся людям. – Пошли до пичи! Курвы!
– Тргни си ногоу! – ответили те.
– Я те щас «дрыгну», контра, ногой промэж глаз! – Хашимов свирепел.
– Тише ты, не реагируй на провокации, ну их! – Майер хлопнул по плечу разъяренного Хашимова, чья «горячая кровь» начала уже бить фонтаном ярости.
– Ну их в «спички»! В гробу я их выдел! – Хашимов зло выругался, – и такие здесь, хоть и рэдко, но встрэчаются. Нэдобитки! Контра чёртова!
– Я встречал таких и у нас, в Забайкалье, – Тимофеев с грустью выдохнул, – это было на учениях во время стажировки, в летний зной. Кто бывал в этих краях знает. Сопки, холмы совершенно голые. Никаких деревьев. Так. Мелкая поросль. Трава. Редкие кусты. Песок. Ветер. Пересохшие русла некогда, сотни лет назад, судоходных рек. Вода в дефиците. Даже зимой там всё так же сухо. Снега почти нет. Он не удерживается. Уносится куда-то ветром вперемежку с песком. Странное чувство, когда в рожу летит морозная песчаная смесь. Бр-р-р-р-р… Так вот, в тот знойный июльский день, мой БМП остановился возле деревушки.
– Слушай, ты бреши да не забывайся! У тебя что, в знойный июльский день мороз с песком летел в рожу? – заржал Хашимов.
– Да не, это я о другом! Про мороз-то – это я зимой. А случай тот был летом! – сконфузился Тимофеев.
– Ладно, ладно, не оправдывайся! Валяй дальше!
– Ну, так вот, нам нужно было раздобыть воды для своей роты. Я сказал своим бойцам: «Давайте вдвоём дуйте вон к той избе с колодцем. Видите бабульку? Термос не забудьте!»
Я уже знал, что офицеров, в том числе и будущих офицеров-курсантов в этих краях недолюбливают. Дескать, они солдат дрючат, козлы там и всё такое… Но каково было моё удивление, когда я увидел возвращающихся назад рядовых бойцов с совершенно расстроенными лицами и пустым термосом!..
***
Прошлое
Войсковая стажировка ЗАБВО32. Июнь 1986 г.– Представляете, товарищ курсант! Что она сказала нам! – боец выпучил по-детски обиженно губы.
– Я вам скорее яду дам, уходите отсюда, изверги! – зло процитировал второй. – Говорят, местные здесь – потомки семёновцев33 или того, что от них осталось, после того как Советская власть их «причесала». Военных люто ненавидят!
***
Сентябрь 1987 г. РужомберокОфицеры брели молча по словацкой улице, каждый по-своему переваривая всё случившееся и услышанное. Настроение было подгажено…
(Вот так. Так и плодится зло, пуская корни в века. Так люди, мстя за что— то сугубо своё личное, мхом поросшее, возвращают себе или своим потомкам бумерангом посеянные зёрна ненависти. Что ж, это закон «сохранения энергии», в том числе и такой вот, негативной! Может, и не прав был наш профессор, преподававший атеизм, утверждая, что христианское «непротивление злу насилием» противоречит здравому смыслу и компрометирует великую миссию Советской Армии – защиту своего Отечества от внешней агрессии иным, а именно насильственным способом! Вот именно, от внешней агрессии! Откуда же здесь эта ненависть к нам от людей, защищать которых мы собственно и призваны?! Ответа не было. Или когда солдаты-мотострелки, едущие домой, на вокзалах перешивали красные погоны на чёрные. Опасаясь, что попросту могут не доехать до дома! А!? Так вот оно что! Может, нас путают с внутренними войсками? – Так у тех погоны не красные, а малиновые. Разве это не видно? В училище мы курсантов внутренних войск называли «Рексами». Бог весть, как они называли нас. Но спустя несколько лет я многое понял. Понял и то, что «Рексы» по сути были такими же солдатами, какими были и мы. Что же о «чернопогонниках», то мы и им дали обидное название «мазуто», военных строителей величали «мабуто», моряков – «мореманами – вся жопа в ракушках», единственное, десантников, коих НВВПОУ также выпускало, уважительно величали «дéсантами», но и им вечно ревниво стремились «надрать задницу». А от гражданских доставалось всем военным. А от военных – гражданским. Кто был заинтересован нас разделять? Сеять зёрна вражды среди родов войск, среди людей вообще? Может, тот, кто хотел нас ослабить? Пока мы недолюбливали друг друга изнутри, нас ненавидели и готовили «культурное» и физическое истребление снаружи. Всех! И красных, и чёрных, и малиновых. Так что лучший тогда вариант для «увала» был – гулять в гражданке. Правда, вот это уже противоречило Уставу! И грозило для рядового гауптвахтой! Хотя большинство это требование нарушало. Ну, что, теперь ясно, что испытываем мы, проезжая по чехословацким дорогам, форсируя перевалы, проходя через деревни. И, встречая в 80 случаев из 100 приветствия и знаки высочайшего почтения! Но, видимо, как и в любой семье «не без урода»!..
Но всё же хорошо в стране Советской жить!.. Особенно здесь, в Чехословакии, где трудящиеся имеют практически всё, что можно пожелать. Но при том и трудятся спозарани. Да балду не пинают. Оттого, видно, и живут совершенно иначе. Да, есть здесь чему поучиться! Никак коммунизм они здесь вперёд построят! Да! Настала пора перемен! Настала пора нового социализма. На основе «плюрализма мнений», «творчества масс» и «инициативы снизу»!.. )
1.16 (84.05). Прошлое. Звездный час
Май 1984 г. Новосибирское ВВПОУ. ГОК (Гарнизонный офицерский клуб).Наконец, в этот богом забытый край пришло оживление и благоухание. Правда, ещё не цветов, а людских душ, расцветающих изнутри. Когда перед взором лежит зеленеющий простор, залитый солнцем. Тот самый простор, который вчера ещё был чёрно-белой смесью грязи и снега. Сегодня – 28 мая. Два дня назад была снежная пурга, а теперь печёт солнце и появились неотступные спутники тепла – комары, перечёркивающие, на пару с клещами, все прелести приближающегося лета.
Курсанты сидели в клубе. Бурые старшекурсники – вальяжно развалившись, некоторые – «по-американски» задрав ноги на впереди стоящие ряды. На попытки своих сержантов проявить свою значимость те мало реагировали. Молодые же курсанты вели себя скромно, смирно, зашоренно. Без конца озираясь на окрики своих злых «младших командиров».
– На сцену приглашается курсант Леонид Молчанов.
Все одобрительно погудели и затихли.
Молчанов поправил ремень, провёл ладонью по светлым волосам, приглаживая примятый фуражкой вихóр на макушке.
– Памяти Героя Советского Союза гвардии лейтенанта Александра Демакова посвящается.
Звёздный часНедели, дни, закаты и восходы,Летят за годом год, за веком – век.Красивое поверье есть в народе,Что в миг, когда родился человек,От первого беспомощного плачаЕго ведет по жизни сквозь года,Неся ему надежду и удачу,Родившаяся вместе с ним звезда.Она его мечтой далекой греет,Когда идет он по путям земным,Она растет с ним вместе и стареет,Грустит и радуется вместе с ним.В последний миг, когда он умираетИ замирает сердце навсегда,На землю падает с небес, сгорая,И в пепел превращается звезда.Тот пепел свежий ветер разметаетПо свету, в суете ночей и дней,Он по весне цветами расцветает,И памятью живет в сердцах людей.Ползет дорога в гору неуклонно,Встает за косогором косогор.На марше, в авангарде батальона,Я был назначен в головной дозор.Вперед, пересекая перевалы,Мы шли, неумолимо к той черте,Где нас уже засада поджидалаНа небольшой скалистой высоте.Навстречу ветер бьет в лицо с разлету,Толкает, гимнастёрку теребя,А впереди – прицелы пулеметовНаправлены – в тебя! В тебя! В тебя!Очередями бешено хлестнули,Как будто путь им кто-то вдруг открыл,Свинцовые, безжалостные пули,И вмиг перемешалась с кровью пыль.И я, видавший смерть уже не раз,Сейчас взглянул бессильными глазами,Как басмачи расстреливают насВ упор, короткими очередями.Трещит в ответ оживший автомат,Навстречу басмачам летят гранаты,Но только вскоре из восьми ребятОсталось двое – лейтенант с солдатом.Я ранен и не сдерживаю стон,Но в этот миг за перевалом, сзади,Предупрежденный мною батальонУже развернут в боевой порядок.Глухие взрывы, всполохи огня.Все тело боль пронизывает тупо,А в это время, позади меня,Вдруг появляется вторая группа.По связи, через тысячи помех,Готов рвануться крик: «Спасите, люди!»Но их всего пятнадцать человек —Нас не спасут, а лишь себя погубят.Язык во рту от сухости прилип,Но мысли бьют в висках предельно ясно:Хотелось крикнуть, а из горла – хрип:– Назад! Не подходите! Здесь опасно!Горячий автомат, и кровь в пыли,Горят незабинтованные раны.Они не поняли меня – пошли.Но не прошли – отбросили душманы.…Над головой смертельный град свинца.До главных сил бы только продержаться.Мы, двое, будем драться до конца.Мы не привыкли никому сдаваться.Мы будем драться, ненависть храня,И в страшный миг, у смерти на пороге,Мы не сдадимся – этому меняВ училище учили педагоги.Училище… Всего лишь год назадТы было мне вторым родимым домом.Березы там в июле шелестятПод теплым ветром солнечными кронами.Идут занятия в мороз и зной.Перед глазами – снова строй курсантов…И вновь оркестр «Славянкою» роднойВ жизнь провожает новых лейтенантов.…Опять вокруг бьют пули по камням.Как страшно все – уму непостижимо:Минуты жизни измеряю яГорою автоматных магазинов.А солнце из заоблачных вершинЛучами бьет жестоко по наклонной.Но всхлипнул опустевший магазин,Патрон последний выбросив в патронник.Сухой щелчок и всё – патронов нет.И бесполезна тяжесть автомата,Как будто темной ночью светом фарТы оказался вдруг к земле прижатымВдвоем с бойцом. Но что ему сказать?Он в этот миг с надеждой и заботойИспуганно глядит в мои глаза:Он все еще надеется на что-то.– Дай мне гранату. – Мне она нужна.И отползай в укрытие по склону.(Ну, где же эта помощь, где она?Где основные силы батальона?)Граната – в левой. В правой – пистолет.Сковала тело страшная усталость.Гоню солдата прочь, а он в ответ:– Я не пойду. Я с Вами здесь останусь…Чудак, до разговоров ли сейчас!Вздыхаю, улыбаясь через силу:– Ползи в укрытье… Это мой приказ…Расскажешь нашим, как все это было…Отползшего бойца окутал дым,Укрыв надежно в скалах опаленных.Пускай хоть он останется живым,Хотя бы он один из подчиненных.Стук сердца отзывается в камнях,И голова залита кровью темной.Не сдаться! Побороть проклятый страх!Стрелять, пока не кончились патроны!Семь выстрелов – и все – патронов нет.Я, пулями врага к земле прижатый,Отбрасываю ненужный пистолетИ достаю последнюю гранату.В последний раз смотрю назад.В моих руках – шестьсот смертельных граммов.Я сделал выбор. И меня простят —Простят мои друзья, невеста, мама…Родная, как хочу я хоть на мигВ твое лицо последний раз вглядеться.Мой крик беззвучный, мой предсмертный крик,Лишь ты услышишь материнским сердцем.Уже враги бегут ко мне толпой,Бегут совсем открыто, не скрываясь,Я рву кольцо слабеющей рукойИ жду: я их поближе подпускаю.Мой звездный миг, и я к нему готов.Склонилось небо, алое, как знамя,И в это время, разметав врагов,В руке у сердца, полыхнуло пламя…Туманы над рекою, словно дым,Кровавые закаты над горами.Я навсегда останусь молодым,Я буду жить в коротком слове «память».Я буду жить в ромашках придорожных,В листве берез, в журчащем ручейке,В молчанье обелисков осторожном,В жемчужине росинки на цветке.А в небесах, промчавшись яркой черточкой,За тихим полем, в темноте ночнойВ траву упала голубая звездочкаИ загорелась золотой звездой.Объята вечность тишиною звонкой,Тяжелой, напряженной тишиной,Склоняют низко головы потомкиВ молчании суровом надо мной.Над тихим полем, над озерной синью,Над трепетом березовых ветвейСклонилась в вечной скорби мать – РоссияПред памятью погибших сыновей.Роняя по утрам росинки-слезы,В торжественной и скорбной тишинеСияют в небе голубые звездыНад каждым из живущих на Земле.Автор Л. Молчанов. Апрель 1983 г. НВВПОУМолчанов замолчал. Над залом висела печальная тишина. Все сидели молча минуту. Потом шквал аплодисментов наполнил всё вокруг. Курсанты аплодировали стоя, в приподнятом духе патриотизма.
Леса, снега и водопады,Теней приятные прохлады,Дубравы, белизна берёзы,Росинки – утренние слёзы…Мы любим Русь свою родную,и не хотим страну другую.Здесь кровью полита земля,Костьми удобрены поля.Мы все черты родные знали,мы эту землю защищалиОт злого натиска врагов,От вражьих каторжных оков.Мамая меч и ЧингисханаНа почве старого курганаИстлел как тысячи мечейПришельцев злых и палачейНаполеона, Карла-шведаНедолго тешила победа.Пришёл и им конец сыройПолтавой, грозною Москвой.Фашизма смрад и самурая,И провокации Китая…Ты видел, как хлеба горят?Но отстоял их наш солдат!113Который год в АфганистанеОпять льёт кровь наш русский Ваня.Но сколько б крови не пролиться.А Штатам цели не добиться,Берёзы, русские леса,девчонки милые глаза,Родимый дом и голос мамы.За них дерёмся мы упрямо.И наших жизней всех значенья,Руси великие стремленьяслились в могучем корне «Род»:Природа, родина, народ!Автор В. Земша. 1985 г.1.17 (87.03). Прошлое. Войсковая стажировка
Март 1987 г. Владивосток ДальВО34.Дверь открылась, в камеру Владивостокской гауптвахты вошёл капитан в чёрной морской шинели.
– Капитан третьего ранга Ворошень, – произнёс он, протягивая документы и отобранный ранее ремень курсанту Майеру.
– Забирайте, товарищ курсант, и мы с вами не встречались… Вопросы есть? – многозначительно, строго, но по-доброму произнёс он.
Александр посмотрел в глаза капитану третьего ранга, излучавшему строгость и порядочность, затянул ремень вокруг стройного торса в тёмно-серой курсантской шинели, поправил хлястик.
– Спасибо, товарищ капитан третьего ранга, вопросов нет!
А про себя подумал: «Горбачев, тот каких-то так называемых политзаключенных стал освобождать с этого года, а этот вот – курсантов из пехоты!»
Про политзаключенных Майеру поведали с русской службы Би-Би- Си, которую с этого года уже не глушили35!
«Вообще, странный поступок, хотя и благородный! Побольше бы таких „капитанов третьего“ и прочих рангов!» – раскидывал курсант мыслями, покидая эту морскую зарешёченную обитель, особо враждебную пехоте.
(Чёрт разберёт этих мореманов! Всё не как у людей. Они пехоту не любят мозгом костей своих! Для них поймать в патруле представителя сухопутных войск, в этом морском городе среди этих чёрных мареманов – дело чести и даже везения! Каждый пехотинец тут как бельмо на глазу. Ишь, как повезло, не каждый день в морские сети идёт золотая рыбка! А принимая во внимание, что до курсанта, отправившегося на стажировку и одевшего не положенные, но модные и офицерское кашне, и офицерские хромачи и т. д. и т. п., поводов докопаться за несоответствие формы одежды Уставу было хоть отбавляй. Кроме всего, в этом славном портовом «закрытом»36 городе только одна центральная улица – Ленинская, которую не обойти, без встречи с караулившем свою добычу патрулём.
На дореволюционных зданиях можно было, в местах смываемой частыми здесь дождями побелки, видеть старое её название «Светланская».37
С одной стороны – залив, с другой – сопка, на которой, подобно ласточкиным гнёздовьям, стоят жилые дома, по вечерам своими огнями так напоминающие прибывающим кораблям Сан-Франциско! Так что деться-то особенно некуда. Видишь, стоит впереди патруль. Но как ни крути, а рано или поздно в эту сторону идти придётся – вопрос лишь времени. Да и «чужеземные» курсанты особо никуда далеко не дёргались по незнакомому городу, перемещаясь в основном по простому маршруту «вокзал – фуникулёр – вокзал». Идешь себе мимо морского патруля, как мышь мимо удава, а вдруг пронесёт!.. В этот раз не пронесло. Но слава богу, мир не без добрых людей! Недолго мучился в камере гауптвахты при комендатуре, да ещё и ни какой бумажной «сопроводиловки», никакого рапорта в училище! Спасибо капитану 3-го ранга! А может, он – переодетый пехотный «Штирлиц», запущенный в ихнее «маремановское гестапо», дабы освобождать своих тайных «братьев по крови» и погонам? А? Слава богу, что рапорт не пошёл в училище! Ведь в училище, обычно, никто особо не вникал, за что кто задержан. Был один неизменный принцип: «Главное – не попадайся!» Это дело чести. Попался – опозорил не только себя, но и, что гораздо важнее, – осрамил честь своего подразделения, своего Училища. А за это – нет прощения, пока не смоешь пóтом в бесконечной веренице нарядов через день в течение месяца, не меньше!)
Александр, не веря своему внезапному счастью, направился к выходу, застёгивая ремень. В коридоре гауптвахты по радио был слышен голос Горбачёва. Тот рассуждал о своём предложении полностью ликвидировать советские и американские ракеты средней дальности в Европе.
– Неплохо! Миру – мир, войны не будет! – усмехнулся Майер.
Курсант устремился на вокзал, где ночью должен был проходить его поезд и где был определён сбор для остальных стажёров, распущенных утром по городу. Сумерки опустились уже давно. Старые строения вокзала тускло освещались фонарями. Было почти пустынно.
– Плов из кукумарии38, – прочитал курсант надпись на окне давно закрытого кафетерия. В желудке урчало.
– Вот бы сейчас зарубать этот странный плов из какой-то там Куку-Марии! Или там кого ещё! Что за хрень такая?
Городской общепит пестрил диковинными для Майера названиями: «крабовое мясо, селёдка олюторская* (*Олюторская сельдь – визитная карточка Дальнего Востока. Название произошло от места промысла, а точнее Олюторского залива, в котором рыбаки успешно добывали эту большую весом до 800—900 грамм селедку. Ее внешний вид и особые вкусовые качества привели к тому, что сформировался даже своеобразный «народный» бренд.) копченая, икра ёжиков, кальмары сушёные, корюшка и многие-многие прочие морские диковинки, о которых «сибирский алмаатинец» Александр и не слышал никогда! «Ленинская» уперлась в другую революционную улицу имени «Двадцать пятого октября». Курсант свернул, приближаясь к вокзалу. Со стороны бухты «Золотой рог» дул холодный ветер, пробираясь промозглым холодом сквозь тонкую курсантскую шинель…
– Помогите! – вдруг раздался отчаянный девичий голос. Александр оглянулся в сторону, откуда, как ему казалось, этот крик доносился. Он увидел, как стройная фигурка девушки мелькнула в вокзальной лепной арке, за ней тенями двигались две фигуры в спортивных «петушках» на головах и в синюшных, с белыми кляксами штанах, напоминающих джинсы. Которые продавали некоторые из появившихся недавно, как подснежники после долгой зимы, многочисленных кооператоров39.
Эти типы, как и вообще многие советские граждане, были одеты словно братья-близнецы. На ногах красовались также одинаковые кроссовки, купленные явно у фарцовщиков (спекулянтов), которыми был наводнён сей портовый город. Вдоль бордюра дороги с погашенными фарами стоял жёлтый милицейский УАЗик.
– Помогите! – девушка отчаянно рванула дверцу на себя.
– Чего тебе? – недоуменно уставилось на неё прыщавое лицо в милицейской фуражке.
– Помогите! – повторила девушка, судорожно показывая на двигавшиеся за ней тени, которые теперь сбавили ход и любопытно, но без явного испуга наблюдали за происходящим из-под арки.
– Иди себе домой, не мешай, – ответил второй мент, вылезая наружу.
– Помогите, они ко мне пристают! – настаивала девушка.
– C чего ты это взяла?! Может, они просто хотят с тобой познакомиться! – рассудительно заявил прыщавый.
Девушка в недоумении и отчаянии тихо заплакала.
– Нет! Но я не хочу! Они ко мне пристают! Умоляю, помогите, вы же милиция!!!
– Послушай сюда, девица, тебя ограбили, изнасиловали? Что? Едем в участок заявление писать?
– Нет.
– Нет! Так вот, если что-то случится, тогда и обращайся. Заберём в участок, посидишь там до утра, свободный номер в обезьяннике найдётся. Там тебе будут ну очень рады! Напишешь заявление, а пока на нет и суда нет! Нам тут некогда с тобой нянчиться! – милиционер захлопнул дверь и кинул напарнику:
– Вот шалавы! Шляются тут по вокзалам, спасу нет! Они мужиков соблазняют, а мы спасай их тут ещё! Сиди себе дома и не рыпайся. Сучка не захочет, кобель не вскочет! – и, выпустив облако гари, УАЗик чинно покатился прочь…
– Ну чё ты бегаешь!? – морда из-под «петушка», которой явно жали щёки на подбородок, нагло выпятилась вперёд.
– От нас не убежишь! Всё равно сюда, на вокзал, к поезду вернёшься! Ну, куда ты денешься с подводной лодки-то?
Девушка изо всех сил рванулась вперёд. Но другой «петушок», внезапно выскочивший из-за угла сбоку, схватил её за волосы. Мимо, стараясь не глядеть в их сторону, стыдливо всунув голову в плечи, пробыстрил некий мужичонка…
– Чё уставился, пи… й мимо! Это – наша шалава, – выкрикнул тот, которому жали щёки, в сторону Александра, решительно двигавшегося им наперерез.
Александр шёл молча, оценивая обстановку. Рассматривая пристально девушку, словно пытаясь примерить к ней только что брошенное ругательство на предмет соответствия. Но как бы там ни было, она восклицала о помощи…
Резким прямым ударом в челюсть своим недюжинным кулаком, Александр вырубил щекастого, загнав назад в пасть едва не вырвавшееся очередное ругательство. Ткнувшись в стену спиной, тот несколько мгновений дрейфовал. Второй, выпустив девушку, сунул руку в карман. Блеснул нож… Разворачивавшемуся для очередного удара Александру нож двигался прямо в бок со спины. Девушка, до этого мгновения обмякшая в руках налётчика, истерично размахивая руками, обрушилась на голову «петушка», молотя и царапая все подряд, что только могло подпасть под её руку, практически зажмурившись. Слишком смело! Но это и спасло Александра. Руки подонка машинально дёрнулись вверх. Девушка вскрикнула отпрянув: по руке её побежала алая струйка крови. В тот же миг, Александр перехватил руку с ножом у запястья, другая его ладонь машинально поймала локоть «петушка», резкий рывок, и последний катался по асфальту с вывернутой рукой, жалостливо вопя и матерясь. Нож валялся рядом на снегу, отражая грустный фонарный свет…
Александр сперва услышал топот, а после увидел, что в их сторону бежали уже на помощь его однокашники, пришедшие на вокзал для сбора к назначенному времени, поблескивая бляхами на раскручиваемых в руках ремнях…