Бейкер был давним помощником Буша еще со времен Техаса (он родился в Хьюстоне в 1930 г. и был на шесть лет моложе Буша). На протяжении более чем тридцати лет они оставались близкими друзьями: Бейкер был ему почти что младшим братом. В молодости служил в морской пехоте, затем стал успешным адвокатом, прежде чем освоиться в вашингтонских кругах. Он начал с того, что организовал предвыборную кампанию Джеральду Форду в 1976 г. и Рональду Рейгану в 1984-м, и затем в течение двух сроков президентства Рейгана был главой аппарата Белого дома, а после министром финансов. По мнению Денниса Росса, вашингтонского ветерана, назначенного на пост директора по планированию политики Государственного департамента, Бейкер был от природы превосходным переговорщиком, наделенным естественным даром общения с людьми и редким талантом выбора приоритетов. В том, что касается Советского Союза, Бейкер предпочитал продолжать и интенсифицировать дипломатическое взаимодействие. Он хотел проверить, насколько Горбачев искренен, и вдохновлял советского лидера на продолжение реформ во внутренней и внешней политике[72 - Ibid. pp. 266–267. Bush & Scowcroft. A World Transformed, p. 18. James A. Baker with Thomas M. DeFrank. The Politics of Diplomacy: Revolution, War and Peace, 1989–1992. G. P. Putnam’s Sons, 1995. Pp. 17–36. См. также: Maureen Dowd and Thomas L. Friedman. ‘The Fabulous Bush & Baker Boys’ NYT Magazine 6.5.1990.].
Скоукрофт выражал точку зрения другой группы советников, настроенных по отношению к Горбачеву и его планам намного более скептично, поскольку опасался, что они могут быть нацелены на оживление мощи Советов. Москва, предупреждал Скоукрофт, может «размягчить Запад своей теплотой» и таким образом ослабить натовскую решительность и сплоченность. По этой причине он решительно противился проведению поспешного саммита между Бушем и Горбачевым в 1989 г., чтобы не оказаться использованными советской пропагандой. Как он вспоминал позднее, он полагал, что даже если не будет существенных договоренностей, например, в области контроля за вооружениями, Советы смогут капитализировать единственный возможный результат – добрые чувства, порожденные самой встречей. Они могут использовать эйфорию от встречи, чтобы подорвать решительность Запада, а ощущение самодовольства может вдохновить кого-то поверить, что Соединенные Штаты способны потерять бдительность. Советы в целом и особенно Горбачев умели создавать такую расслабляюще уютную атмосферу. Горбачевская речь в ООН породила, преимущественно за счет риторики, настроение пьянящего оптимизма. Поспешную встречу с новым президентом он мог использовать как доказательство того, что холодная война завершилась без каких бы то ни было существенных действий со стороны «нового» Советского Союза[73 - Bush & Scowcroft. A World Transformed. Pp. 13–14, 46.].
Скоукрофт и Буш были людьми почти одного возраста: оба служили в Военно-воздушных силах, впрочем, Буш еще застал войну на Тихом океане, а Скоукрофт служил в ВВС как кадровый военный уже после войны, начиная с 1947 г. и до тех пор, пока не вошел в аппарат Белого дома при Никсоне в 1972 г., став позднее советником по национальной безопасности у Форда (1975–1977). Именно в годы президентства Форда он близко сошелся с Бушем, ставшим послом в Китае, а затем директором ЦРУ. Их сблизили общие взгляды на мир, определяемые Второй мировой, холодной и Вьетнамской войнами. Оба верили в мировое лидерство США, центральную роль трансатлантического альянса и необходимость решительно использовать силу там и тогда, где и когда это нужно. Оба верили в эффективность личной дипломатии и чрезвычайную важность хорошей разведки. Буш полностью доверял Скоукрофту. Он называл его «самым близким другом во всем» – от поля для гольфа до Овального кабинета[74 - Sparrow. The Strategist. P. 271.]. Скоукрофт видел свою роль как личного советника президента и как честного брокера, свободного – в отличие от Бейкера – от необходимости представлять интересы конкретного правительственного департамента. И как советник по вопросам национальной безопасности, он был узловым пунктом всей деятельности Буша в области безопасности и внешней политики. Заняв свой пост во второй раз, Скоукрофт выработал свою собственную «систему», представлявшую собой высокоэффективный процесс принятия решений. Ее ключевыми чертами были регулярные консультации внутри Совета по национальной безопасности (СНБ), решительное недопущение утечек – президенту все направлялось через Скоукрофта. В отличие от СНБ при Киссинджере или Збигневе Бжезинском в 1970-е годы, атмосфера тогда была действительно коллегиальной, а не конспирологической. Скоукрофт и Бейкер, несмотря на неизбежные расхождения между ними, были способны к продуктивной совместной работе[75 - Bush & Scowcroft. A World Transformed. Pp. 19–20.].
В целом администрация Буша обладала большим опытом в сфере внешней политики, и сам президент глубоко разбирался в этих вопросах. Он любил читать тексты брифингов и служебные записки в отличие от трех своих предшественников – Форда, Картера и Рейгана – и пришел в Белый дом, имея обширный опыт в международных делах. В дополнение к тем постам, которые он занимал в 1970-е гг., он восемь лет был вице-президентом, и в течение этого времени ему довелось познакомиться со многими зарубежными деятелями и большинством глав правительств. Если судить о нем в этом отношении в личном качестве, то Буш был, с одной стороны, человеком неброским и осторожным, а с другой – очень амбициозным и уверенным в себе. Быть может, он и не обладал стратегической дальнозоркостью, но выполнял свои государственные обязанности, опираясь на внятный набор базовых убеждений и целей. Стабильный мировой порядок требовал лидерства, и, несмотря на большой пессимизм 1980-х, Буш не сомневался в том, что только Соединенные Штаты могут это лидерство обеспечить; он не мог себе представить Америку находящейся «в упадке».
Надо учитывать, что в некоторых американских кругах нарратив «упадка» сочетался с туманными рассуждениями о начале некоего «Тихоокеанского века» (во главе с Японией с ее экономическим чудом), и о потенциальной «крепости Европа» (все более интегрирующейся в экономическом и политическом смысле в своем протекционистском Европейском сообществе). Белый дом при Буше сосредоточился на том, что там считали все более популярными и хорошо распространяемыми по всему миру вещами – на американских либеральных ценностях, и настаивали на создании новой, подлинно глобальной торговой системы (направляемой Соединенными Штатами), которая должна прийти на смену умирающему соглашению ГАТТ 1947 г. и может теперь включить в себя Советский Союз, Китай и третий мир.
Буш был убежден, что США на самом деле вступают в новую эру господства и что XXI в. будет веком Америки. В ноябре 1988 г., накануне своего избрания, Буш широковещательно объявил, что Соединенные Штаты «дали импульс важным изменениям, происходящим в современном мире, – росту демократии, распространению свободного предпринимательства, созданию всемирного рынка товаров и идей. В обозримом будущем ни одна другая нация или группа наций не сможет претендовать на лидерство»[76 - Andrew Rosenthal. ‘Differing Views of America’s Global Role’, NYT 2.11.1988. См. также: Bush’s Address Accepting the Presidential Nomination at the Republican National Convention in New Orleans 18.8.1988 APP; Hal Brands. Making the Unipolar Moment: US Foreign Policy and the Rise of the Post Cold War Order. Cornell UP, 2016. Pp. 276–279; и Jeffrey Engel. ‘A Better World … But Don’t Get Carried Away: The Foreign Policy of Geroge H. W. Bush Twenty Years On’. Diplomatic History 34, 1 (2010) p. 29; Zelikow & Rice. To Build a Better World, introduction.].
Эти темы глобальных перемен и американских возможностей были более подробно развиты в его инаугурационной речи 20 января, которую он произнес, стоя у западного фасада Капитолия и глядя поверх Национальной аллеи на мемориал Линкольна. После обычных обращений к Богу и американской истории Буш заявил о том, что чувствует себя на пороге грядущей новой эры, хотя пока и неясной. «Есть времена, когда будущее видится как бы в плотном тумане; вы сидите и ждете, надеясь, что пелена спадет, и откроется верная дорога. Но сейчас такое время, когда будущее видится как дверь, сквозь которую вы можете пройти в комнату, называемую завтра». И Буш был готов это сделать. «Мы живем в мирное время благоденствия, но мы можем сделать его лучше. Подули новые ветры, и мир освежает возрождающаяся свобода. Потому что сердце чувствует, пусть пока это еще не факт, что дни диктатора сочтены». Новый президент не ссылался прямо на удивительные трансформации, происходившие в советском блоке и коммунистическом Китае, но ни у кого не было сомнения в том, что он имел в виду. «Тоталитарная эра уходит, ее старые идеи слетают как листья со старого, безжизненного дерева… Великие нации мира движутся к демократии через двери свободы». И Америка стоит на страже этих ворот. «Мы знаем, что именно работает: работает свобода. Мы знаем, в чем правда: правда в свободе». Президент обозначил миссию страны: «Америка не может быть в полной мере сама собой, если она не ведома высоким моральным принципом. У нас как народа такое предназначение сегодня есть. И оно в том, чтобы сделать лицо Нации добрее и смягчить лицо мира. Друзья мои, у нас есть чем заняться»[77 - Bush’s Inaugural Address 20.1.1990 APP.]. Это был миг Америки, и он хотел его запечатлеть.
Но когда надо начинать работу? Кто-то ждал, что Буш откроет двери в Москву: после эпохальной речи Горбачева в ООН и начавшихся перемен в Польше и Венгрии значительная часть мира пристально следила за переменами в Советском Союзе и за тем, как они отзываются в Восточной Европе. Несмотря на это и руководствуясь скептицизмом Скоукрофта, а также своим намерением покончить с благостными отношениями, которые были у Рейгана с Горбачевым, Буш начал свое президентство с «паузы» в дипломатии сверхдержав[78 - Sparrow. The Strategist, p. 296. Ср.: M. J. Heale, который пишет, что заместитель советника по национальной безопасности Роберт Гейтс имел в виду под «осознанной паузой». См.: Heale. Contemporary America: Power, Dependency, and Globalisation since 1980. Wiley-Blackwell, 2011. P. 134. JAB-SML B96/F6 10.12.1988. Заметки Бейкера включали следующие пункты: «**Заставьте Горби немного подождать с саммитом. Дж. Б стоит поработать с Европой, Японией, Китаем прежде какого-либо саммита с СССР. Попытайтесь провести первую встречу в 1990, а не в 1989! НЕ НАДО ЕХАТЬ К ГОРБАЧЕВУ СЛИШКОМ РАНО! Это важно для Дж. Б. Укрепим его положение. (РН думает, что это было бы великолепно). Отступите от возвращения к СНВ 15 февраля».]. Имея несколько действующих пунктов повестки дня, оставленных ему Белым домом времен Рейгана, – при этом СНВ-1 был примечательным исключением – Буш решил предпринять серию исследований «по перепроверке существующей политики и целей в регионах, и рассмотреть также вопросы контроля над вооружениями». Скоукрофт позднее вспоминал, что выработка подхода к взаимодействию с Москвой была «нашим бесспорным приоритетом», но для подготовки докладов было нужно немало времени. И действительно, доклад СНБ по Советскому Союзу (NSR3) лег президенту на стол лишь после 14 марта, а доклады по Восточной (NSR4) и Западной Европе (NSR5, сосредоточенный на вопросах более тесного объединения к 1992 г.) двумя неделями позже[79 - Bush & Scowcroft. A World Transformed. Pp. 36, 40–41. По свидетельству Томаса Симонса, издание «Нэшнл Секьюрити Ревью», которое он курировал, выступало в роли «сдерживающего фактора» администрации Буша в отношении Кремля. См. его комментарий к видеозаписи: ‘Mikhail Gorbachev’s 1988 Address to the UN: 30 Years Later’ youtube. com/ watch?v=Mi6NkWiuzo. See for NSR 3, NSR 4, NSR 5 fas.org/irp/offdocs / nsr/].
Тем временем Буш не только открыл дверь для Китая, но и шагнул в нее сам. 25–26 февраля он встретился с руководством Коммунистической партии в Пекине. Впервые в американской истории новый американский президент отправился в Азию прежде Европы[80 - JAB-SML B108/F2 JAB notes – Trip w/GB to Japan China and Korea 21/2/¬27/2/89: JAB brie?ng p. 1. Бейкер отметил, что поездка в Китай была «возвращением домой», но «также предусматривала обмен стратегическими взглядами на мир».].
***
Буш, который считал себя экспертом по Китаю, хотел вовлечь Китай в Транстихоокеанское партнерство. «Значение Китая мне совершенно ясно», –говорил Буш Бжезинскому через две недели после выборов. «Я хочу вернуться в Китай прежде, чем Дэн полностью уйдет со своих постов. Я чувствую, что у меня там сложились особые отношения»[81 - Письмо Буша к Бжезинскому от 21.11.1988, опубликованное в: Bush All the Best, p. 405.]. Дэн Сяопин был творцом китайской политики «реформ и открытости» – линии, принятой после смерти Мао Цзэдуна в 1976 г. и нацеленной на то, чтобы страна смогла преодолеть автаркию плановой экономики и постепенно войти в мировой рынок. К 1989 г. миниатюрному Дэну исполнилось восемьдесят четыре, и Буш торопился использовать их необычно длительные личные взаимоотношения, начало которых относилось к периоду квазипосольского пребывания Буша в Китае в 1974–1975 гг. Для Буша Китай – это Дэн. Увлечение Китаем для президента означало не восхищение страной как таковой (язык, пейзажи или культура), а признание ее социального и экономического потенциала, который Дэн стремился высвободить в процессе вхождения в глобальную капиталистическую экономику. В Китае Буша называли лао пэнъю, что по-китайски означает старый друг, которому можно доверять и кто привержен к построению позитивных отношений и действует в качестве ретранслятора между КНР и остальным миром; такой человек заслуживает особого доверия, что позволяет говорить с ним откровенно. Из американцев, к которым в Китае прежде относились похожим образом, можно упомянуть Никсона и Киссинджера, но ни Картера, ни Рейгана лао пэнъю не называли[82 - См. See Jeffrey A. Engel (ed.). The China Diary of George H. W. Bush: The Making of a Global President. Princeton UP 2008; Mark S. del Vecchio. ‘China’s “old friend” may call on old friends’. United Press International (hereafter UPI) 22.2.1989.].
Новый курс Китая, проводимый Дэном с 1978 г., стал одним из переломных моментов XX в. Под его руководством Пекин приступил к быстрой модернизации, все интенсивнее вовлекаясь в становящийся все более взаимозависимым мир, взаимодействуя с технологически продвинутыми Западной Европой и Америкой. Внутри страны предпринимались меры к тому, чтобы политика стала более отзывчивой на экономические импульсы. В их число входили: деколлективизация сельского хозяйства, позволявшая крестьянам получать прибыль; вознаграждение за особо эффективное промышленное производство; пропаганда малого бизнеса. Следя одновременно и за мировой экономикой, и за международным балансом силы, Дэн постепенно ослаблял контроль за иностранными инвестициями и торговлей и стал стремиться к участию в глобальных финансовых институтах. Он открыто назвал своей мечтой завершение к концу века общей социально-экономической трансформации страны, которую в 1980-е гг. относили к беднейшей трети государств мира. Ко времени избрания Буша президентом игра Дэна практически была сделана. Всего лишь за одно десятилетие реформ ВВП Китая почти удвоился со 150 млрд долл. в 1978 г. до более чем 310 млрд в 1988-м[83 - О значениях ВВП по Китаю см: data. world-bank.org/country/china. О переориентации экономики Китая, см.: Barry Naughton. Growing out of the Plan: Chinese Economic Reform. Cambridge UP, 1995. Pp. 38–55, 59–96.].
Самая густонаселенная страна мира переживала тяготы экономической революции, при этом в отличие от Советской России при Горбачеве, этим очень плотно руководила Коммунистическая партия Китая (КПК), шаг за шагом развиваясь и сама. У Горбачева не только экономическая либерализация началась намного позже, в 1985-м, а не в 1978 г., но запаздывали и сопутствующие политические реформы, которые постепенно разрушали монополию Коммунистической партии Советского Союза на власть, ведя дело ни много ни мало к смене системы правления. Этот процесс, в свою очередь, пробудил деструктивные этнические конфликты в стране, намного менее гомогенной, чем Китай. В то время как в Китае процесс экономических реформ контролировался сверху, в СССР перестройка сочеталась с гласностью, которая неизбежно должна была подорвать Советское государство[84 - О направленности реформ Дэна см.: Ezra F. Vogel. Deng Xiaoping and the Transformation of China. Harvard UP, 2013. Pp. 377–476.].
В ходе этой китайской революции Соединенные Штаты сыграли важную роль. Хотя Дэн изначально намеревался взаимодействовать с Западной Европой, именно Америка была для него конечной моделью, особенно после того, как он совершил открывший ему на многое глаза визит в эту страну в начале 1979 г., отметивший установление дипломатических отношений: «То, что он увидел в Соединенных Штатах, было именно то, чем он хотел, чтобы Китай стал в будущем». В ходе стремительного недельного тура по Америке от Вашингтона (округ Колумбия) до Сиэтла заводы и фермы Америки покорили его. Настолько сильны были его впечатления от технологий и производительности в США, что, по его собственному признанию, Дэн не мог заснуть в течение нескольких недель[85 - Arne Westad. ‘The Great Transformation: China in the Long 1970s’ in Niall Ferguson et al. (eds) The Shock of the Global: The 1970s in Perspective. Belknap Press, 2011. P. 77; см. также: Vogel. Deng Xiaoping. Pp. 333–348.].
Администрация Картера была намерена содействовать успеху реформ Дэна; они также хотели подтянуть Китай поближе к США, учитывая, что к тому времени разрядка напряженности ослабла, и отношения с Москвой соскальзывали в глубокую заморозку, напоминая новую холодную войну. Картер не только нормализовал дипломатические отношения с Китаем, но и через двенадцать месяцев предоставил КНР режим «наиболее благоприятствуемой нации» (НБН), что было решающим условием для расширяющейся двусторонней торговли. В апреле 1980 г. КНР вступила во Всемирный банк, в том самом месяце, когда она заняла место Тайваня в МВФ. Используя благоприятный момент, в сентябре 1980 г. администрация Картера заключила четыре торговых соглашения: по авиации, мореплаванию, текстилю и расширению консульских представительств. Анонсируя все эти меры, Картер назвал китайско-американские отношения «новой и жизненно важной силой сохранения мира и стабильности на международной арене», что «обещает все возрастающий рост доходов в торговле и в других сферах обмена» между двумя странами[86 - United States-People’s Republic of China Agreements. Remarks at the Signing Ceremony 17.9.1980 APP. См. также: Dong Wang. ‘US-China Trade, 1971–2012’. Asia-Paci? c Journal 11, 24 (June 2013).].
Рейган принял политику Картера и продолжил ее с еще большим усердием. Одним из приоритетов его новой «глобальной стратегии» была интеграция Тихоокеанского рубежа в мировую экономику. В рамках расширенного рынка Китай становился потенциально самым крупным партнером, поэтому успешное открытие страны обещало исключительные возможности для торговли и инвестиций США. Было у этого и стратегическое измерение. Движение в направлении экономической модернизации снова соединяло Китай с капиталистическим порядком и превращало его в прочный бастион против Советского Союза. Имея в виду все это, администрация Рейгана предложила Дэну в 1981 г. «стратегическую ассоциацию» с США – фактически это было предложением союза. Таким образом, ко времени, когда напряжение холодной войны стало нарастать, расширилось китайско-американское сотрудничество в области безопасности. Пекин получил от США военные технологии, при этом он координировал свои действия с Америкой в антикоммунистических кампаниях в Афганистане, Анголе и Камбодже[87 - Встреча с Дэн Сяопином, секретная телеграмма Посольства США – Cable 16.6.1981. Pp. 1–5, DNSA collection: China, 1960¬1998; Arne Westad. Restless Empire. Pp. 372–380. См. также: Henry S. Rowen. ‘China and the World Economy: The Short March from Isolation to Major Player’ in Shuxun Chen and Charles Wolf Jr (eds). China, the United States, and the Global Economy. Rand, 2001. Pp. 211–225.]. Хотя Рейган лично посетил Китай в 1984 г., он старался извлечь как можно больше пользы из статуса лао пэнъю, который имел его вице-президент в глазах китайцев. Буш совершил двухнедельные визиты в Пекин в мае 1982 и октябре 1985 г. Во время второго визита он был особенно оптимистичен в отношении китайско-американской торговли: «У нас нет верхних пределов, двери широко открыты», – сказал он на пресс-конференции, добавив, что встретил «намного больше открытости» сейчас, чем три года назад. Конечно, движение вперед зависело от Выдающегося руководителя, которому шел уже восемьдесят первый год. Наблюдатели были прекрасно осведомлены о том, что в промежутке между первым и вторым визитами Буша в Пекин в Кремле три геронтократа поочередно сошли со сцены. Но Буш с улыбкой поведал прессе слова Дэна, обращенные к нему: «Жизненно важные органы моего тела работают очень хорошо»[88 - John F. Burns. ‘Bush Ends China Visit on High Note’. NYT. 16.10.1985.].
Развивающиеся китайско-американские отношения находились в ситуации взаимного выигрыша сторон. В 1983 г. администрация Рейгана предприняла решающий шаг в либерализации контроля времен холодной войны над торговлей, технологией и инвестициями, позволив частному сектору работать с Китаем по минимальным ценам для американского налогоплательщика. Дэн со своей стороны отчаянно стремился копировать любые американские ноу-хау. Между 1982 и 1984 гг. количество лицензий на экспорт удвоилось, а продажи высокотехнологичных товаров, таких как компьютеры, полупроводники, гидротурбины и оборудование для нефтехимической промышленности, выросли в семь раз со 144 млн долл. в 1982 г. до 1 млрд долл. в 1986-м[89 - Для сравнения, экспорт США в Советский Союз снизился с 2,3 млрд долл. в 1982 г. до 1,6 млрд в 1986-м.]. Помимо этого, росло число американских совместных предприятий с Китаем в таких областях, как энергетика, транспорт и электроника. Потребительские товары являлись другим важным сектором сотрудничества, в котором среди других широко известных компаний из США участвовали «Кока-Кола и «Пепси», «Хайнц», «Эй-Ти&Ти», «Белл саут», «Америкэн экспресс» и «Истман Кодак»[90 - Wang ‘US–China Trade, 1971–2012’. Pp. 1–15, особенно p. 4. О торговле США–СССР, см.: Abraham Becker. A Rand-Note N-2682-RC: US-Soviet Trade in the 1980s. Rand 1987. Pp. 1–2; и Rowen ‘China and the World Economy’. P. 214.]. На всех этих направлениях в 1980-е гг. правительство США стремилось снизить издержки и обеспечить продвижение для частных американских компаний, используя при этом рыночные силы и пытаясь извлечь Китай из его устаревшей раковины. За десятилетие реформ Пекин и Вашингтон стали значительными торговыми партнерами: взаимная торговля между США и КНР выросла с 374 млн долл. в 1977 г. до 18 млрд долл. в 1989 г.[91 - См.: Nicholas R. Lardy. ‘Chinese Foreign Trade’. The China Quarterly no. 131 (September 1992) [The Chinese Economy in the 1990s] pp. 691–720; Wang. ‘US-China Trade, 1971–2012’. P. 4; Brands. Making the Unipolar Moment. P. 220; см. также: ‘Trade in Goods with China (1989)’ United States Census Bureau.]
К концу срока администрации Рейгана Вашингтон смотрел на Пекин с чувством триумфа. Государственный секретарь Шульц описывал «долгий путь к рынку» Китая как «поистине историческое событие – великая нация отбросила устаревшие экономические доктрины и освободила энергию одного миллиарда талантливых людей». Когда к исполнению своих обязанностей приступил Буш, уже считалось аксиомой, что экономические реформы Дэна настолько глубоко укоренились, что будут укрепляться и дальше. В Вашингтоне теперь оставался только один вопрос, как скоро экономические перемены породят политические – подобные тем переменам, что произошли в советском блоке при Горбачеве. Буш полагал, что так же, как на смену одному американскому лидеру следовал другой, начиная с эры Франклина Рузвельта и Корделла Халла, одна форма перемен влечет за собой другую: не было вопроса, состоится ли демократизация в Китае, вопрос был лишь в том, когда это произойдет[92 - George P. Shultz. ‘Shaping American Foreign Policy: New Realities and New Ways of Thinking’ Foreign Affairs 63, 4 (Spring 1985). P. 711; Magdaleine D. Kalb. ‘Foreign Policy: Where Consensus Ends’. NYT Magazine 27.10.1985. Pp. 103–105.].
Однако последствия экономических реформ Дэна были двоякими. Они породили мечту о более открытом обществе, но в конце 1980-х также и вызвали разочарование в обществе. За время культурной революции Мао целое поколение было лишено возможности получить высшее образование, и когда Дэн нацелил Китай на то, чтобы догнать развитый и развивающийся миры, несостоявшиеся радикалы превратили кампусы в Пекине, Шанхае, Ухане и в других университетских городах в рассадники инакомыслия. Это произошло в тот момент, когда из-за уменьшения командной экономики инфляция достигла беспрецедентного уровня (8,8% в 1985 г.). Режим приступил к осторожным политическим реформам и ослабил контроль за интеллигенцией и университетами. Астрофизик и вице-президент Научно-технического университета в Хэфэе Фан Личжи прославился на Западе благодаря своей борьбе за права человека и поддержке студенческих протестов. Известность приобрел и журналист Лю Биньян, после того как во всеуслышание заявил, что «экономическая реформа в Китае – это очень длинная нога, а политическая реформа – короткая. Одна не может идти, потому что ее сдерживает другая». Поясняя, он добавил: «Студенческое движение […] взорвалось, потому что политическая реформа едва началась»[93 - Об инфляции: Li Yunqi. ‘China’s In?ation: Causes, Effects, and Solutions’. Asian Survey 29, 7 (July 1989). Pp. 655–668, особенно: p. 658. O политической либерализации, см.: Peter R. Moody. Jr ‘Political Liberalisation in China: A Struggle Between Two Lines’ Paci?c Affairs 57, 1 (Spring, 1984) pp. 26–44; Nathan Gardels. ‘The Price China Has Paid: An Interview with Liu Binyan’ New York Review of Books (hereafter NYRB) 19.1.1989.].
Китайское руководство не было готово к демократии. За спазмами политической открытости последовали суровые меры, когда протесты вышли из-под контроля. Проблема была не только в событиях на улицах и в кампусах, она проявлялась и в самой партии, приняв вид сражения между сторонниками жесткой линии и реформаторами. В ответ на «буржуазную либерализацию» в январе 1987 г. ветераны-консерваторы заставили уйти Генерального секретаря партии реформатора Ху Яобана[94 - Charles Krauthammer. ‘A Tale of Two Revolutions’ WP 23.1.1987. Jim Mann. ‘China Halts Experiment in Liberalisation: Student Unrest Blamed on “Bourgeois Thought’”. Los Angeles Times (hereafter LAT) 7.1.1987. Антибуржуазную кампанию против либерализации назвали fandui zichanjieji ziyouhua yundong, см. в словаре: Henry Yuhuai He. Dictionary of the Political Thought of the People’s Republic of China. Routledge, 2001.]. Были и другие вызовы. Стареющий Дэн знал, что он должен передать власть новому поколению. Он озаботился тем, чтобы на место смещенного Ху пришел другой умеренный деятель Чжао Цзыян, который осенью на съезде КПК провел мягкую программу политических реформ. Она вылилась в уход на пенсию почти половины членов Центрального Комитета – важный шаг на пути обновления партии. В числе ушедших в отставку был и сам Дэн, сохранивший за собой только один решающий пост Председателя Военного совета КНР. Борьба между соперничающими группировками внутри КПК и Политбюро на время стихла, при этом сохранялся непростой баланс между реформаторами во главе с Чжао и консерваторами, ведомыми Ли Пэном[95 - Reynolds. One World Divisible. pp. 578–579; Robert L. Suettinger. Beyond Tiananmen: The Politics of US-China Relations 1989–2000. Brookings Institution Press, 2003. Pp. 20–23; Jeffrey A. Engel & Sergey Radchenko. ‘Bei ing and Malta, 1989’ in Spohr & Reynolds (eds). Transcending the Cold War. P. 185.].
В течение 1988 г. инфляция выросла до невиданных 18,5%[96 - Yunqi. ‘China’s In?ation’. P. 655; Naughton. Growing out of the Plan. Pp. 268–270.], а студенческие протесты, направленные против роста цен, становились все сильнее, все многочисленнее, коррупция брала все новые высоты. В 1989 г. положение стало еще хуже. Сообщения средств массовой информации и происходившие в странах бывших советских сателлитов политические трансформации вдохновляли протестующих, и предстоящее семидесятилетие знаменитого китайского студенческого восстания против унизительных для страны положений Версальского договора 1919 г. – Движения 4 мая – грозило стать массовым[97 - M. E. Sarotte. ‘China’s Fear of Contagion: Tiananmen Square and the Power of the European Example’. International Security (hereafter IS) 37, 2 (Fall 2012). P. 159. Ср. David L. Shambaugh. China’s Communist Party: Atrophy and Adaptation. Woodrow Wilson Center Press, 2008. Pp. 43–45.]. Дэн, показавший, что он больше беспокоится по поводу заразительности восточноевропейских и советских реформ, чем западных политических идей, в речи 25 апреля 1989 г. утверждал: «Это не рядовое студенческое движение, а смута… Оно в результате влияния югославского, польского, венгерского и советского либерализма дестабилизировало наше общество с целью свержения коммунистического руководства, что поставит под угрозу будущее нашей страны и нашего народа». КПК все еще не была намерена ослаблять тиски, в которых она держала общество, или позволить развиваться политическому плюрализму в духе Горбачева[98 - См. Deng Xiaoping [and Chong-Pin Lin]. ‘Deng’s 25 April Speech: “This is not an Ordinary Student Movement but Turmoil’” World Affairs 152, 3 (Winter 1989–90) [China’s 1989 Upheaval] pp. 138–140. Как отметила историк Мерл Голдман, оказалось, что Дэн утешал себя мыслью, что в отличие от Польши, Китаю не нужно беспокоиться о церкви и рабочих, и он не сомневался, что с китайской интеллигенцией и студентами справиться будет сравнительно легко. См. Merle Goldman. ‘Vengeance in China’. NYRB 9.11.1989.].
Все это тем не менее не беспокоило Джорджа Буша. Он верил в Дэна как прогрессивного лидера, в то время как Горбачев все еще оставался неизвестной величиной, и Советский Союз представлял собой намного большую экзистенциальную угрозу Америке и НАТО. Таким образом, когда он стал президентом, у него не было никаких оснований «брать паузу» в китайско-американских отношениях. Напротив, Буш, как он об этом сказал Бжезинскому в ноябре 1988 г., собирался консолидировать и продвинуть «особые отношения» с Дэном и Китаем как можно быстрее.
Была еще одна озабоченность, давившая на сознание Буша. Нельзя было не принимать во внимание китайско-советские отношения. Вашингтон, Москва и Пекин формировали стратегический треугольник, конфигурация которого постоянно менялась. Буш прекрасно знал: за год до того, как он занял президентский пост, Михаил Горбачев уже формально предложил китайскому руководству провести саммит – впервые со времен встречи Хрущева и Мао в 1959 г. на грани китайско-советского разрыва, приведшего обе страны к угрозе войны спустя десять лет.
Горбачевская увертюра отражала его стремление нормализовать отношения между двумя крупнейшими коммунистическими странами, но она была движима еще и потребностью достичь международной стабильности, чтобы сосредоточиться на внутренних реформах. Дэн, в свою очередь, тоже четко сформулировал китайские условия для такой встречи: 1) Москва сокращает военное присутствие на китайско-советской границе; 2) Советы выводят войска из Афганистана и 3) Кремль прекращает поддерживать вьетнамскую оккупацию Камбоджи. К концу 1988 г. китайцы были вполне удовлетворены полученными советскими уступками и направили формальное приглашение Горбачеву прибыть в Пекин в мае 1989 г. на переговоры с Дэном. Визит должен был символизировать китайско-советское примирение после почти трех десятилетий вражды и даже антагонизма[99 - Philip Taubman. ‘Chinese Visit Aims to Break the Soviet Ice’. NYT 1.12.1988; Engel & Radchenko. ‘Bei ing and Malta, 1989’. P. 186.].
Горбачев не был знаком с Дэном лично. Он никогда не был в Китае и определенно не был лао пэнъю – старым другом. Будучи на двадцать семь лет моложе Дэна, Горбачев мало что помнил о китайско-советских отношениях до разрыва, произошедшего тогда, когда ему только шел третий десяток. Тем не менее, как и Буш, он был нацелен на приоритетное достижение прорыва на китайском направлении с момента, как стал Генеральным секретарем. И только Дэн сохранял подозрительность. Хотя он и приветствовал более тесные экономические связи с СССР, ему не нравился горбачевский энтузиазм в отношении политических реформ, и он даже называл его «идиотом» за то, что тот поставил политику впереди экономики[100 - Младший сын Дэна приводит слова отца: Ezra Vogel. Deng Xiaoping. P. 423.]. Со своей стороны, Горбачев сохранял скептицизм в отношении китайской программы реформ именно по причине отсутствия в ней политической модернизации, что, по его мнению, было необходимо для полноценной и успешной перестройки. Так он продолжал преуменьшать значение китайских реформ и даже предсказывал их крах. А еще он считал китайцев простыми имитаторами. «Сейчас все они претендуют на то, что начали перестройку раньше нас», – потешался он. «Они следуют нашим подходам». Надменное отношение Горбачева одновременно отражало и традиционно пренебрежительное советское отношение к КНР и его собственные, ревнивые, почти мессианские амбиции, что перестройка – как это указано на обложке его книги – предназначена не только «для нашей страны», но и «для всего мира»[101 - «По итогам поездки делегации Верховного Совета в Китай». В кн.: В Политбюро ЦК КПСС. С. 207; Горбачев М.С. Перестройка и новое мышление для нашей страны и для всего мира / Горбачев М.С. Собр. соч. Т. 8.].
Фактически Горбачев казался самому себе новым Лениным. Он провозглашал, что его страна – лидер социалистической системы и, как это отметил его помощник Георгий Шахназаров, одна «из величайших держав или сверхдержав современного мира, от которой зависит судьба мира». С такой точки зрения, преобладавшей среди кремлевских стратегов и характерной для самого Горбачева, Китай все еще оставался державой второго сорта, хотя и совершавшей замечательный взлет из бедности и отсталости. Москва сама всегда искала признания на Западе, на который смотрела, иногда невротически, как на единственное мерило, каким можно было мерить собственные успехи. И в этой важнейшей погоне за международным статусом было почти необходимо издеваться над опытом и достижениями Китая[102 - Шахназаров цит. по: Sergey Radchenko. Unwanted Visionaries: The Sovet Failure in Asia at the End of the Cold War. Oxford UP, 2014. Pp. 179–180.].
Конечно, совсем иначе эти отношения виделись в Пекине. Дэн был тверд в том, что на Китай нельзя смотреть как на «младшего брата» Москвы – именно этим Сталин цинично третировал Мао. Имея виды на восстановление китайско-советских отношений, Горбачеву надо было предельно четко показать китайцам, что ничего подобного у него и в мыслях нет: Китай, сказал он, перерос такую роль. И общим для них было понимание, что тридцать лет вражды не могут быть преодолены в одну ночь. Китайские лидеры спокойно наблюдали и делали выводы в отношении того, что они считали совершенно хаотичной советской ситуацией[103 - Radchenko. Unwanted Visionaries. P. 160.].
Итак, китайско-советские отношения находились в особо деликатном моменте в начале 1989 г., при том что саммит Горбачева и Дэна был намечен на май. В Вашингтоне, в третьем углу треугольника, Буш и Скоукрофт намеревались поставить Пекин впереди Советов. И хотя холодная война убывала, давние истины эпохи Никсона о конкурентной треугольности оставались стратегическим императивом. Буш и его советники боялись, что обаятельный Горбачев сможет очаровать китайцев, как он это сделал с Европой, покончит с конфликтом на их границе и зароет топор идеологической войны. Скоукрофт сказал: «Мы надеялись, что он может попытаться добиться нормализации отношений между Москвой и Пекином, и хотели убедиться, что это не будет сделано за наш счет. Тем не менее возможности согласовать визит в Китай в первой четверти президентского срока у нас не было»[104 - Bush & Scowcroft. A World Transformed. P. 91.]. Судьба пришла на помощь Бушу. 7 января 1989 г. умер император Японии Хирохито.
***
Присутствие президента США на похоронах Хирохито в Токио 24 февраля имело огромное значение для японцев. Буш был не только главой государства – великого союзника и защитника Японии, но он также был и ветераном войны на Тихом океане, в которой Хирохито был официальным главой одной из держав Оси – врага Америки. Тем не менее визит символизировал замечательное замирение двух стран после 1945 г. И он имел значение и в ряде других аспектов. Присутствие президента США приглашало прибыть и других высоких персон, еще выше поднимая уровень события, и это дало Бушу шанс задействовать похоронную дипломатию. Он провел двадцать одну встречу на полях церемонии, с такими фигурами, как Франсуа Миттеран и Рихард фон Вайцзеккер, президенты Франции и Западной Германии. Токио стал отличной возможностью для Буша измерить температуру мировой политики и при этом без всякой необходимости соблюдать атрибуты полноценных саммитов[105 - Bush & Scowcroft. A World Transformed. P. 91; Sparrow. The Strategist. Pp. 314–316. См. также: Memcons of the various bilaterals Bush held on the margins of the funeral ceremonies in Tokyo (23–5 February 1989), ranging from talks with leaders from Belgium to Zaire, from Egypt to Singapore, bush41library. tamu.edu/ archives/memcons-telcons. Они находятся в: George H. W Bush Presidential Library in College Station, Texas (hereafter GHWBPL).].
Помимо всего прочего, внезапная поездка в Японию стала идеальным подготовительным этапом для визита в Китай. Сразу после инаугурации Буша Скоукрофт встретился с китайским послом Хан Сюем, чтобы начать детальное планирование. Для подготовки полноценного государственного визита времени было мало, поэтому вместо него договорились о «рабочем визите» – поездке без конкретной повестки за исключением того, что президент должен был обновить свои связи с высшим китайским руководством и вновь подтвердить свою приверженность Азиатско-Тихоокеанскому региону[106 - Bush & Scowcroft. A World Transformed. P. 91.]. Перед самым отлетом Буша из Токио в Пекин он вместе с премьер-министром Японии Нобору Такэсита сверил позиции. Такэсита сказал Бушу, что «для Японии, так же, как и для США, важно содействовать модернизации Китая». Он подчеркнул, что не считает, что улучшение китайско-советских отношений «создает какую-либо угрозу для Японии». Президент со своей стороны постарался заверить Японию, что, когда он в конечном счете раскроет свою политику в отношении СССР и контроля над вооружениями, это не будет иметь никакого губительного воздействия ни на Японию, ни на Китай. В целом посыл Буша был таким: не волнуйтесь, мы остаемся надежным союзником Японии[107 - GHWBPL Memcon of Bush–Takeshita talks 23.2.1989 Tokyo.].
По прибытии в Пекин вечером 25 февраля Буша тепло принял в Большом народном зале Председатель КНР Ян Шанкунь, который вновь подчеркнул особый статус Буша как старого друга. Во время сердечной сорокапятиминутной беседы Ян назвал первый президентский визит Буша в Пекин (и его пятую поездку в Китай со времен работы послом США в 1974–1975 гг.) «очень значимым». Было сказано множество лестных слов, которыми китайские лидеры обычно награждают своих «старых друзей». Президент Ян действовал вполне в этом духе, говоря: «Вы внесли огромный вклад в развитие китайско-американских отношений и сотрудничества между двумя нашими странами… Я думаю, это показывает, что Вы, господин Президент, уделяете много внимания нашим двусторонним отношениям… Я много раз говорил послу Лорду, что, если бы мне пришлось голосовать на выборах, я бы голосовал за Буша»[108 - GHWBPL Memcon of Yang–Bush talks 25.2.1989 Bei ing, pp. 2–5. Уинстон Лорд все еще был в должности посла Рейгана в Пекине (6.11.1985¬23.4.1989).].
Но за всей этой вежливой болтовней стояло также и содержание. Обе стороны подтвердили приверженность к углублению двусторонних отношений как таковых – а не только ради уравновешивания советской мощи. «Я чувствую, что те отношения, что существуют у нас сейчас, не являются какой-то гранью отношений с Советами – заявил Буш, – у них свои достоинства. Например, у нас существуют культурные, образовательные и торговые отношения. И это не потому, что мы опасаемся Советов, хотя и опасаемся до какой-то степени». Ян согласился: «Мы две большие страны, расположенные по обе стороны Тихого океана. Таким образом, дружеская кооперация между нашими странами будет способствовать сотрудничеству в Тихоокеанском регионе и в мире тоже. Это самое важное для утверждения мира во всем мире, стабильности и безопасности»[109 - Ibid., p. 5.].
Все это стало прелюдией к той встрече, которой Буш на самом деле жаждал, встрече с миниатюрным китайским Выдающимся руководителем[110 - Рост Буша был 188 см (6 футов и 2 дюйма), а Дэна – 150 см (4 фута и 11 дюймов).]. Он проговорил с Дэном целый час утром 26 февраля в отдельной комнате здания Большого народного зала. Буш постарался заверить, что он примчался в Пекин не для того, чтобы опередить Горбачева, но два руководителя провели значительную часть времени, гадая о том, куда направляется Советский Союз. Дэн подробно говорил об истории, подчеркивая, что две страны, принесшие Китаю наибольшие страдания и «унижения» на протяжении последних полутора столетий, это Япония и Россия. И хотя Япония стоила Китаю «десятки миллионов жизней» и «неисчислимого» финансового ущерба, влияние Советов было еще более глубоким, потому что они захватили три миллиона квадратных километров китайской территории. Опираясь на это, Дэн вопрошал: если его саммит с Горбачевым окажется успешным и отношения нормализуются, что будет потом? «Лично я думаю, что это все еще неизвестная величина», – сказал он.
«Фактом является то, что существует множество накопившихся проблем. Более того, они имеют глубокие исторические корни»[111 - GHWBPL Memcon of Deng–Bush talks with delegations, 26.2.1989 Bei ing pp. 2, 5.]. Буш вторил чувству Дэна, что человек в одиночку не может изменить историю. «Горбачев обаятельный человек, и Советский Союз находится в состоянии перемен. Но США надо быть осторожными. Наш опыт говорит нам, что вы не можете принимать серьезные внешнеполитические решения, основываясь лишь на личных качествах или намерениях одного человека. Нужно рассматривать тенденцию, господствующую в обществе и стране»[112 - Ibid., pp. 8–9.].
В завершение Дэн эту мысль выразил применительно к своей стране. «Что касается проблем, стоящих перед Китаем, то позвольте мне сказать вам, что всеобщей потребностью является утверждение стабильности. Без стабильности все уйдет, даже то, что уже совершено, будет разрушено». Тяжелым взглядом посмотрев на Буша, он добавил: «Мы надеемся, что наши друзья за рубежом могут понять это». Буш ответил, не моргнув: «Мы понимаем». Посыл Дэна был ясен. Что бы кто ни думал о перестройке и гласности, о свободе выбора в Восточной Европе и широковещательных заявлениях о всеобщих ценностях, в Китае не будет Горбачева. Права человека и политические реформы не являются подходящими темами для обсуждения, даже со старым другом. Буш получил это послание, и у него не было никакого желания ему противоречить. «Отлично, – сказал Дэн, – пошли обедать»[113 - Ibid., p. 9. Стоит заметить, что в отношении критической оценки КПК эволюции СССР Ли был даже более откровенен и прям в разговоре с Бушем, чем Дэн. Он утверждал: «Вначале Советы упирали на экономическую реформу, а сейчас они уделяют основное внимание политической реформе и процессу демократизации. Этот последний акцент, наверное, больше по вкусу США. Тем не менее эффект последнего подхода может оказаться довольно ограниченным и может спровоцировать этнические проблемы в Советском Союзе. В лучшем случае он может лишь возбудить у интеллигенции энтузиазм к перестройке. По моему мнению Советскому Союзу нужно в основном сконцентрироваться на решении экономических проблем страны». GHWBPL Memcon of Bush–Li talks 26.2.1989 Beiing p. 10.].
Буш покинул Пекин, пребывая в оптимизме и полагая, что проделана важная основательная работа для того, что он называл «продуктивным периодом» в дипломатических отношениях, невзирая на потрясения, которые переживал Китай во внутренних делах. Президент ценил и запомнил «обмен теплыми и искренними рукопожатиями со старыми друзьями». Но в более прагматическом смысле он также чувствовал, что он смог откровенно поговорить с руководителем Китая[114 - Буш встречался не только с Дэн Сяопином и Ян Шанкунем, но также дважды с премьером Ли Пэном и однажды с Чжао Цзыяном – Генеральным секретарем КПК. См.: GHWBPL Memcon of Bush–Li talks 25.2.1989 Bei ing; Memcon of Bush–Li talks 26.2.1989 Beiing; Memcon of Bush–Zhao talks 26.2.1989 Beiing.], и что обе стороны в состоянии выработать практические рабочие отношения, основанные на «реальном уровне доверия». У Буша не было иллюзий, что отношения с Пекином будут складываться легко, и поэтому он всячески выступал за хорошие коммуникации по всем вопросам, признавая, что критика не должна звучать публично, особенно по вопросам прав человека. «Я понял, что резкими словами и грозными взглядами лучше всего обмениваться в частном порядке, как было во время этого визита, а не во время заявлений для прессы и в ходе сердитых публичных выступлений»[115 - Bush & Scowcroft. A World Transformed. P. 97.].
Возвращаясь в Вашингтон после своего первого зарубежного визита как президента, Буш размышлял над тем, что он узнал. 27 февраля на авиабазе Эндрюс он сказал журналистам, что его ураганный тур по Японии, Китаю и Южной Корее подтвердил масштабную роль Америки в настоящем и в будущем как «Тихоокеанской державы». Из этих напряженных четырехдневных обсуждений он вынес для себя, что «мир ждет от Америки лидерства». Это, резюмировал он, происходит «не потому, что мы обладаем военной мощью, а потому что сейчас господствуют идеи, которые мы защищаем. Свобода и демократия, открытость и процветание, порождаемые индивидуальной инициативой свободного рынка, – эти идеи, которые когда-то мыслились как чисто американские, теперь стали целями человечества по всей Азии»[116 - Bush’s Remarks Upon Returning From a Trip to the Far East 27.2.1989 APP.].
Это было поразительной идеологической декларацией человека, по своей природе не склонного к риторике. Меньше чем через три месяца после широковещательного выступления Горбачева в ООН, новый президент США обозначил свои маркеры. Советский лидер любил представлять новый социализм в качестве ответа не только на проблемы России, но и для всего мира. Теперь Буш в противовес этому выдвинул американские ценности почти что в стиле холодной войны. И хотя тем февральским вечером на базе Эндрюс он говорил прежде всего о роли США в Азии, но в середине апреля он в похожем тоне высказался и по Восточной Европе.
***
В Токио 24 февраля президент вполне ясно высказал свою точку зрения Вайцзеккеру: «Мы не хотим, чтобы Горбачев одержал победу в пропагандистском наступлении». Как атлантические союзники, «мы должны стоять вместе»[117 - GHWBPL Memcon of Bush–Weizs?cker talks 24.2.1989 Tokyo p. 2.]. Шесть недель спустя, 12 апреля он развил свое понимание в беседе с генеральным секретарем НАТО Манфредом Вёрнером. Он сказал, что намерен укрепить солидарность Альянса, приняв на себя лидирующую роль. Он был обеспокоен, что «Горбачев преобладает в заголовках прессы всей Европы, порождая напряженность в оборонных вопросах НАТО», в особенности потому, что подрывает поддержку в Западной Германии размещения тактических ядерных ракет. Наступило время, сказал президент, чтобы подтвердить, что НАТО «не развалится». Вёрнер согласился с ним: он видел в предстоящем саммите НАТО в конце мая «уникальную возможность» в действительно «исторической» ситуации. Проблема была в том, что, «хотя нам сопутствует успех, общество воспринимает происходящее так, словно Горбачев творит историю». И Бушу необходимо «развернуть общественное восприятие». НАТО не следует бросать вызов Москве в вопросах контроля над вооружениями, но надо «выйти на политическое поле боя», настаивая на «самостоятельности и свободе Европы, свободной от Берлинской стены и доктрины Брежнева». И в этом НАТО надеется на американские «идеи, концепции и сотрудничество», потому что другие союзники не многое могут сделать. Буш с этим согласился: Горбачев, «как какой-нибудь сёрфер, поймал волну общественной поддержки». На предстоящем саммите НАТО важно найти «наше согласованное общее видение»[118 - GHWBPL Memcon of Bush–W?rner talks 12.4.1989 Washington DC pp. 1–4.].
Теперь президент уже был готов представить свое «видение». В тщательно спланированной серии важных речей в течение апреля и мая он постепенно очертил свой общий сценарий для Европы после холодной войны. Для первой речи был специально выбран Хэмтрамк, польско-американский пригород Детройта. Она была произнесена 17 апреля, через две недели после того, как в Польше были обнародованы положения важнейшей конституционной реформы, предусматривавшей создание Сената и канцелярии президента и легализацию свободного профсоюза «Солидарность». Эти важные структурные реформы стали результатом двухмесячных переговоров за круглым столом между оппозиционным движением и коммунистическим режимом генерала Войцеха Ярузельского. Демократические выборы состоялись летом. «Идеи демократии», как выразился Буш, «определенно с новой силой возвращаются в Европу», и Польша идет в авангарде, и все другое тогда в Хэмтрамке представлялось маловероятным.
Заимствуя темы из своей инаугурационной речи, Буш говорил о преодолении тоталитаризма, о распространении свободы и праве на самоопределение. «Запад теперь может уверенно предложить свое видение европейского будущего», – провозгласил он. «Мы мечтаем о дне, когда не будет препятствий для свободного перемещения людей, товаров и идей. Мы мечтаем о дне, когда народы Восточной Европы смогут сами выбирать свою систему правления и голосовать за партию по своему выбору в ходе регулярных, свободных и конкурентных выборов… И мы видим Восточную Европу, в которой Советский Союз откажется от использования военного вторжения как инструмента политики». Рефреном звучавшие слова Буша о «мечтах» и «видениях» были созвучны его суждениям в беседе с Вёрнером за пять дней до того. Он был движим растущей убежденностью в том, что у Америки как лидера Запада есть уникальная возможность использовать свою государственную мощь для преобразования Европы. «Что привело нас к этим открытиям? – спрашивал он. – Единство и сила демократий, да, и кое-что еще: подлинно новое мышление в Советском Союзе, природное желание свободы, живущее в сердцах всех людей». Президент провозгласил, что «если мы мудры, едины и готовы использовать момент, то нас запомнят, как поколение, сделавшее всю Европу свободной»[119 - Bush’s Remarks to Citizens in Hamtramck, Michigan 17.4.1989 APP.].
Скоукрофт назвал речь в Хэмтрамке «первым большим шагом администрации в Восточную Европу». Хотя он признал, что она была «едва замечена» в США, слова Буша привлекли значительно большее внимание в Европе и СССР, где газета «Правда» отнеслась к ней благосклонно, отметив позитивную оценку президентом советских реформ и перспектив лучших отношений между сверхдержавами[120 - Bush & Scowcroft. A World Transformed. pp. 52–53.].
К маю неторопливый анализ администрацией советской политики наконец набрал скорость. 12 мая Буш воспользовался выпускной церемонией в Техасском университете A&M в штате, ставшем ему родным, чтобы огласить кое-что из новой стратегии в отношениях сверхдержав, которую он обобщил в ключевой концепции «После сдерживания». Другими словами, президент хотел перешагнуть через оборонительный характер американской политики, свойственный ей на самом пике холодной войны. Мы увидели более настойчивого Буша: осторожный свидетель, стоящий в сторонке во время саммита Рейгана и Горбачева на Говернорс-айленде в прошлом декабре, теперь точно знал, в каком направлении он хочет двигаться:
«Мы приближаемся к завершению исторической послевоенной борьбы двух систем взглядов: одна – тирании и конфликта, другая – демократии и свободы. Анализ американо-советских отношений, который в моей администрации только что завершен, показывает новую дорогу к разрешению этой борьбы… Наше исследование показывает, что сорок лет настойчивости предоставили нам отличную возможность, и сейчас пришло время перейти от сдерживания к новой политике для 1990-х – политики, которая признает весь масштаб изменений, происходящих во всем мире и в самом Советском Союзе. В общем, у Соединенных Штатов сейчас есть цель, далеко выходящая за пределы простого сдерживания советского экспансионизма. Мы стремимся к интеграции Советского Союза в сообщество наций».
Буш также выдвинул условия, на которых СССР пригласят обратно «в мировой порядок». Одной риторики Горбачева не хватит – «обещаний недостаточно». Кремль должен предпринять более конкретные «позитивные шаги». Список открывался сокращением советских сил (пропорционально законным потребностям безопасности), за ним следовали: обеспечение самоопределения, требование «поднять Железный занавес» и найти вместе с Западом дипломатические пути решения региональных конфликтов по всему миру, таких как Афганистан, Ангола и Никарагуа. Такие шаги сделают возможными качественно новые отношения между двумя сверхдержавами[121 - Bush’s Remarks at the Texas A&M University Commencement Ceremony in College Station 12.5.1989 APP.].
И при этом Буш признавал, что советские военные возможности все еще остаются пугающими. Поэтому устрашение оставалось необходимым, и в силу этого требовался сильный блок НАТО – что стало темой выступления Буша в Нью-Лондоне в штате Коннектикут 24 мая в Академии береговой охраны США. Там он очертил будущую военную стратегию США и политику в области ограничения вооружений на несколько предстоящих десятилетий. «Наша политика заключается в том, чтобы использовать любую – я имею в виду каждую – возможность для построения лучших, более стабильных отношений с Советским Союзом, точно в такой же степени, как наша политика заключается в защите американских интересов в свете сохраняющейся советской военной мощи». Они признал, что «среди тех многих вызовов, с которыми мы будем сталкиваться, есть и рискованные. Но позвольте мне заверить вас, что мы способны найти больше, чем долю в новых возможностях… Перед нами открывается возможность сформировать новый мир…»
Новый мир стал возможным, потому что «мы стали свидетелями конца идеи: заключительной главы коммунистического эксперимента. Коммунизм сейчас признан… системой, потерпевшей крах… Но траектория коммунизма – это только одна половина истории нашего времени. Другая половина – торжество демократической идеи» – что очевидно всему миру, от членов профсоюза в Варшаве до студентов в Пекине. «Пока мы с вами сегодня беседуем, – а он обращался к молодым американцам-выпускникам, – мир меняется из-за драматических событий на площади Тяньаньмэнь. Повсюду голоса говорят на языке демократии и свободы»[122 - Bush’s Remarks at the United States Coast Guard Academy Commence¬ment Ceremony in New London, Connecticut 24.5.1989 APP.].
Речь в Академии береговой охраны завершила публичное изложение новой стратегии администрации Буша в отношении европейской сцены отношений по линии Восток–Запад перед саммитом НАТО в Брюсселе 30 мая[123 - JAB-SML B108/F5 RBZ (Zoellick) draft – NATO Summit-Possible Initiatives 15.5.1989. Этот пятистраничный документ подчеркивает «Общие ценности Запада» как исторически лежащие в основе НАТО и являющиеся «также источником современных успехов», и которые должны контрастировать с «более узкой, территориально ограниченной горбачевской концепцией Общего европейского дома». Более того эти ценности служат НАТО принципами, «на которых мы включаем Восточную Европу и СССР в “сообщество наций”. Прекращение разделения Европы происходит на наших условиях». Документ далее настаивает: «Необходимо проводить эту тему в речах, инициативах и через способы коммуникации, имеющие символический характер (например, фотографирование). Тему надо проводить как на встречах НАТО, так и на экономических саммитах».]. Его далекоидущие рассуждения о мире и свободе, о свободном глобальном рынке и сообществе демократий подготовили почву для последующих заявлений о том, что его внешняя политика не имеет собственных целей, она лишь реактивна, и ему «совершенно не хочется плыть в неизведанные воды». Кроме всего прочего, он раз за разом останавливался на пояснении, каким он видит место американского лидерства в мире, и на разъяснении того, что его администрация понимает под «общими ценностями Запада»[124 - Ann Devroy. ‘From Promise to Performance: The Nation Changed – but Bush did Not’ WP 17.1.1993. Для верности см. также: Engel. ‘A Better World’, pp. 38–41; и Ryan Barilleaux and Mark Rozell. Power and Prudence: The Presidency of George H. W. Bush. Texas A&M University Press, 2004; JAB-SML B108/F5 RBZ draft 15.5.1989.]. Как сам Буш сказал во время установочной встречи на Говернорс-айленд, он был намерен взять передышку и действовать предусмотрительно в эру, когда потрясены сами фундаментальные основы международных отношений. «Предусмотрительность» действительно станет девизом дипломатии Буша, и это не исключает ни предвидения, ни надежды. Речи в апреле и мае 1989 г., нередко недооцениваемые комментаторами ввиду драматических событий второй половины 1989 г., делают предельно ясными устремления его внешней политики.
