Художник с того света
Андрей Романов
Его жизнь – череда событий, ведущая к одной цели, понимание которой неподвластно ему. Молодой бизнесмен, покорив столицу, встретив любовь, обрел все, что хотел, и вмиг лишился этого. Поселившись в старом домике на краю деревни, он стал затворником. Его преследуют страхи и неконтролируемые видения, которые он глушит наркотиками и алкоголем.Единственный шанс обрести новую жизнь – это картины. Засыпая, он каждый раз оказывается в старинной галерее со странными картинами и с неистовством сумасшедшего переносит их из сна в реальность. Он точно знает, что, написав сорок три загадочных полотна, изменит свою жизнь. Став самым знаменитым художником в мире, он назовет ее "Искусство, пороки, любовь и смерть".
Андрей Романов
Художник с того света
Пролог
Одиночество. Оно, как и смерть, всегда рядом. Одиночество губит или дает новую жизнь. Наш мир состоит из одиноких людей, которые пытаются сблизиться, найти себе пару, не понимая, что одиночество – суть этого мира.
Воспоминания, словно страшные сны, сковывают сознание и безжалостно давят. Говорят, со временем плохое забывается, память прячет эти файлы в железные сейфы своей библиотеки. Со мной этого не произошло, стены библиотеки моей памяти исписаны одним словом – «Убийца».
Теплое кубинское солнце мягко ложится на первый чистый лист дневника. Страх не дает открыться памяти. Вспомнить подробности тех дней – значит опять стать счастливым и несчастным, совершить злодеяние и умереть. Но это единственный способ снова начать жить и увидеть мир в цвете. Я должен пером, как скальпелем, извлечь опухоль, сотканную из больного прошлого, которое разрушает мою душу и тело. Тетрадь в черном кожаном переплёте станет ямой, в которой я похороню то, что меня убивает – воспоминания.
Тысячи писателей мучились над сюжетами своих произведений. В моем случае нечего выдумывать: эту историю написала сама судьба. Когда я был слеп, она протянула свою сильную руку и повела по тяжелому, неосвещенному пути человеческой жизни.
– Пора ужинать, дорогой. Что тебе заказать?
Её ладонь легла мне на плечо, и я на минуту отвлекся от тетради.
– Думаю, хватит с меня бесконечных салатов и пресного мяса. Закажи тот огромный стейк, запах которого я слышу каждый раз, когда выхожу из гостиницы. И не нужно спускать его в ад, чтоб прожарить.
– Но…
– Прошу тебя, это моё желание. Чтобы оно не стало последним, исполни его. Поверь, так нужно.
Она расстроилась и вышла. Через час мы сидели в уютном ресторанчике, ожидая ужин. Я любовался старой кубинской женщиной, сладко дымящей табаком из большой индийской трубки, и упивающимися коричневым ромом туристами.
Дневной жар суетливой Гаваны уступил место теплому, ласковому воздуху. Огромный сочный стейк становился все меньше и меньше. Этот вкус! – его невозможно забыть. Легкая нотка наслаждения промелькнула в памяти, но сознание тут же стерло ее, прислав письмо в виде короткой мысли: улыбнешься – заплачешь, подумаешь о счастье – придет беда. Отрезая очередной кусок розового мяса, я неожиданно вернулся в недалекое прошлое.
…Дорогой московский ресторан, небрежно припаркованный автомобиль, костюм на заказ и вкуснейший стейк. Это была деловая встреча, в конце которой мы обменялись визитками, хотя предварительно созванивались по мобильнику, но так было заведено, вернее, модно. Оставшись наедине со своим тщеславием, я допивал кофе и любовался недавно напечатанными золотистыми карточками с надписью «Маковский Максим Андреевич, генеральный директор ООО «Вира».
«Тебе всего двадцать пять, Макс, а ты уже наверху, а сколько еще впереди. Вот он, мир безграничных возможностей, бери и делай, делай и получай. Твои однокурсники пыхтят прорабами, глотают пыль стройплощадок и морозят суставы, принимая кубы бетона, а ты сидишь в самом центре столицы, в ресторане, похожем на дворец Романовых, и ешь вкуснейшее мясо. И все сам – без мохнатых лап и блатных родственников. Как же прекрасна эта жизнь! Как же прекрасен я, раз смог ухватить судьбу за гриву!»
Тогда я и представить себе не мог, что судьба только нанизала наживку на стальной крепкий крюк, с которого не сорваться. Это хорошее и, в общем, безобидное воспоминание прошло легкой зыбью по глубокой и темной воде моего сознания, и, уже не сдерживая себя, не боясь, я достал второе.
…Плотно завешенные окна подмосковной дачи, привычный смрад редко проветриваемой гостиной и горы мусора на полу. Большой охотничий нож был крепко сжат в моей руке, капельки крови медленно покидали острое лезвие. На полу, прислонившись к стене и положив руку на живот, сидел мужчина. Он еще не осознал, что случилось, на его лице чередовались растерянность и страх. Я семь раз ударил его ножом, а он всего лишь хотел прикурить сигарету…
Снова шум ресторана. Старая кубинская женщина машет рукой проходящим мимо туристам, мне же кажется, что она зовет меня. Роняя на пол нож, я бегу в свой номер, беру дневник и судорожно начинаю писать.
Часть первая. Дача
Глава 1. Одиночество убивает
Жаркий майский день, на небе ни облака. Праздники прошли, поселок опустел, дачники вернулись в шумную Москву. Нерешительно открыв калитку, осторожно, словно загнанный зверь, я вышел на улицу. В двух метрах от забора возвышался огромный дуб. Испуганно осмотревшись по сторонам, я подошел к дереву и крепко обнял его.
– Спасибо тебе, дерево. Оберегай меня, защищай.
Зелень оживляла лес, а майское небо манило своей глубиной. Тишина и безмятежность немного притупили страх, и я позволил себе отойти от калитки на приличное расстояние, шагов в двадцать. Радуясь своей смелости и теплой весне, я не заметил, как прошел день. Он был прекрасен и тих, ночь же была длинна и ужасна.
Золотистые часы на стене показывали полпервого ночи. Я сидел на старенькой, сбитой ещё в советское время и много раз перекрашенной, скрипучей табуретке. Позади располагался небольшой велюровый диванчик, купленный во времена, когда люди могли подумать, что «Икеа» – это название далекого созвездия на небе. Приличных размеров холст был надежно закреплен на треноге. Ставший уже таким привычным скрип табуретки держал в напряжении и не давал окончательно уйти в транс. Казалось, все вещи парили по комнате, словно в невесомости, но это было не важно: с упорством маньяка я работал над картиной. Кисти нежно и грубо наносили податливое и тёплое масло на холст, я менял их, словно Казанова своих женщин. Руки мои двигались точь-в-точь как у дирижёра, слившегося с оркестром и уже не замечающего публики. Холст был подмостками, кисти – музыкантами, я бросал не мазки, а ноты. В голове играла неизвестная симфония из тысячи инструментов. Борясь с горячкой, смеясь и плача, я продолжал писать страшный шедевр.
Опершись спиной о стену и вытянув ноги, на полу сидел человек. Одна его рука свисала на пол, вторая лежала на животе, пальцы незаметно подёргивались, губы шевелились, голова была опущена в сторону правого плеча, глаза закрыты, на грязном лбу выступала испарина. Я переносил на холст каждый изгиб, каждую складку его грязной и поношенной одежды: старые рваные туфли, серые, выцветшие джинсы, потерявшую форму футболку.
За толстыми шторами, среди электрических ламп, пустых бутылок и мусора на протяжении ночи рождалась эта картина. Краски плясали свой зловещий карнавал, но выделялась одна, яркая, смеющаяся над всеми в необузданном танце страха и надежды. Красная. Кровь. Кровь на моих руках и на лице, на любимых голубых джинсах, на белой льняной рубашке. Она густо покрывала пол рядом с сидящим человеком. Свет ламп отражался на её поверхности, и в этом цвете было что-то вечное, судное.
Красного цвета на картине становилось больше. Кровь сочилась из семи небольших разрезов на грязно-белой футболке и превращалась в одно большое пятно. Я переносил ее на холст. Воздух в комнате густел и становился виден. Я чувствовал боль в теле, головокружение и находился на грани обморока, но понимал: остановись хоть на секунду, отвлекись, и шедевра не будет. Находясь на пике измененного состояния, я видел своего натурщика, видел, как частицы его души смешиваются с красками и ложатся на холст. Он не отошел в иной мир, он продолжил жить в моей новой картине «Смерть бедного человека». С последним мазком, небрежно легшим на полотно, человек перестал дышать, его тело обмякло, а голова поникла.
Застыв словно камень, я сидел перед своей работой, совершенно не понимая, день или ночь за окном. Пустота вместо мыслей. Ни боли, ни головокружения. Точка абсолютной середины движения маятников и шестеренок, точка перехода туда и обратно, грань жизни и смерти. Я словно парил в невесомости. Блаженство от соприкосновения с тем миром и страх возврата в наш – таким было чувство от созерцания написанного. Взгляд упал на старый, с облупившимся лаком журнальный стол. Заплывшая жиром и остатками пищи электрическая печка, куча немытой посуды, пустые бутылки, два граненых стакана, двухкассетный магнитофон Sharp, в девяностых считавшийся предметом роскоши, и треснувшая солонка с просыпавшейся солью напомнили, где я нахожусь.
Все стены моего жилища были завешаны картинами. Картины стояли на столе, на шкафу, на тумбочке. Только остатки мусора могли посоперничать с ними количеством. Пустые бутылки от вина и водки, огрызки яблок, косточки слив, шелуха тыквенных семечек, какие-то бумажки, упаковки, пакеты, очистки картофеля – все это уже почти год являлось неотъемлемой частью моего интерьера.
Отведя взгляд от свежей картины, я посмотрел на труп, но посмотрел так же, как на стол, на грязную печь и старый магнитофон – с совершенным отсутствием эмоций. Слабость окутывала тело, руки тяжелели, вернулось опьянение. Невозможно было встать с табуретки, и я, наклонившись, свалился на пол. Лежа на боку и распрямляя ноги, я все время смотрел на мертвеца. После неуклюжих попыток ползти все же вскарабкался на диван и уснул, не отрывая взгляда от мертвого человека.
Глава 2. Посланник темных сил
Тот майский день мало чем отличался от остальных. Пообедав и переборов несколько панических атак, я достал чистый холст и приготовил место к работе. Прошел час – холст оставался пустым, ни единого мазка. Третья волна тревожности нарастала и превращалась в шторм. Встав с табуретки, я нервно зашагал по комнате, натирая виски дрожащими пальцами.
– Не смотри в окно, не смотри в окно, только не отодвигай штору, они там, они пришли. – Моё бормотание становилось невнятным.
Что-то неведомое приближалось к дому со стороны леса. Наступившая в комнате тишина окончательно подавила способность мыслить.
Отодвинув от стены велюровый диван, я забился за него и накрылся теплым одеялом. Высшие силы не услышали мои мольбы о помощи, и я прибегнул к старому доброму способу борьбы со страхами. Пришлось выползти из убежища, взять в шкафу недопитую бутылку водки и осушить до дна.
Без алкоголя вне дома я чувствовал себя как водолаз без кислорода. Открыв вино, одну треть я отпил, залил в бутылку водку и хорошенько взболтал. Этот коктейль я назвал «Маковский». Мы с «Маковским» уже почти год были неразлучны. По утрам я обычно пил воду, а днем чередовал алкоголь с крепким вареным кофе.
Во дворе меня ожидали мои верные воины. День и ночь они охраняли небольшой деревянный домик на краю поселка на берегу Истры – реки, пейзажи которой описаны во многих старинных русских сказаниях. Дворовое войско состояло из самого разнообразного хлама, который я нашел в сарае и на участке. Старые тазики, ведра, доски, сбитые в человеческие фигуры, куклы, большие и маленькие камешки – в общем, все, что можно найти на старой даче, теперь, благодаря моим стараниям, имело глаза и руки. Особенно красиво смотрелись камни – их расписывать мне было особенно приятно.
Естественно, как у хорошего главнокомандующего, все войска расставлялись в соответствии со стратегией осадного положения. Особый упор делался на углы прямоугольного участка и стороны света. Ворота моей неприступной крепости охранялись могучим вековым дубом, мудрым и сильным деревом, одним своим видом внушавшим всем нам уверенность в собственных силах и победе над нечистью.
Тишина и умиротворение. Мне открылась картина словно с полотна художника: лес замер, поле укрылось нежно-дымчатым одеялом тумана. В вечной красоте природы было нечто чудесное, сказочное.
Вдруг из леса послышались звуки музыки – две маленькие свирели тончайшим голосочком будили спавших крепким сном лесных духов. Пробудился бубен. Его удары совпадали с ритмом моего сердца, и бил он все чаще и чаще, призывая огромные кожаные барабаны проснуться и издать свои величественные децибелы. Нежнейшие, словно листья весенних цветов, голоса лесных дев плыли меж неподвижных сосен, а потерявшиеся души водили свои грустные хороводы. От силы барабанов дрожала земля. Послышался глухой, похожий на бычий, рёв, и остальные звуки сразу смолкли: проснулся грозный дух болота, сладко почивавший под толщей гнилой воды, поросшей тиной и камышом. Осмотревшись по сторонам, увидев страх и почитание своих приспешников, он устремил свой мутный взор в мою сторону. Я стоял словно исполин, вкопанный на сотню метров под землю. Кулаки мои были сжаты, а взор устремлен к лесу.
– Духи леса, услышьте меня! Каждый день на закате вы идете на мою крепость и нет мира в ваших намерениях. Зачем я вам? Я не с людьми и не с вами. Я абсолютно один. – Я продолжал кричать в направлении леса. – Хоть вы и причинили мне много хлопот за этот год, я стою перед вами живой и здоровый, ну почти здоровый. От людей же я ушел чуть живой, поэтому у меня с вами больше общего, чем кажется. Если бы люди сейчас исчезли, все как один, я бы только обрадовался, да, как и вы, впрочем. И еще. Я не считаю вас тьмой. Это не вы уничтожаете живое в лесах и океанах, вырубаете леса и делаете землю мертвой. Убийства, издевательства, войны и рабство – не ваших рук дело. А может, вы и есть настоящая добрая сила, но вас победили мы и нарекли злом? Историю пишет победитель, и во что верить, решает тоже он. Я верю в это и теперь знаю: вы не зло, с этой минуты вы для меня добро.
Замолчав, я опешил: внутри больше не было никакого страха. Но что же скажут они, какой вердикт вынесет их глава?
Не успел я подумать об этом, как увидел силуэт, идущий в мою сторону по дороге между полем и лесом. Неужели вот оно – посланник? Они отправили парламентера, он огласит их решение? Фигура росла и приближалась, и вот уже через мгновение передо мной стоял высокий худощавый человек.
– Добрый вечер! – Мужчина остановился в метре от меня и, неуклюже махнув рукой, спросил: – Я правильно иду к продуктовому?
«Почему он спросил про магазин, может, присматривается ко мне?»
– Да, еще метров пятьсот вдоль леса, а когда лес закончится, повернете направо в сторону навесного моста, через Истру.
Человек посмотрел на бутылку крепленого вина в моей руке и облизнулся.
