Художник с того света
«Маковский» готовился на глазах у Рафаэля, он спокойно наблюдал, не задавая вопросов. Для такого важного гостя пришлось достать граненые стаканы и даже помыть их. Словно два лондонских аристократа, мы неспешно попивали коктейль. Беседа вновь была на отвлечённые темы, даже на вопрос о вероисповедании гость ответил уклончиво, сказал, что может поверить во что угодно в зависимости от обстоятельств. Три бутылки спустя мы немного опьянели, причем одинаково, но каждый пытался держать себя в руках, чтоб иметь власть над своим словом.
Велась тонкая игра. Рафаэль вскользь упомянул, что искусство входит в круг его бизнес-интересов. Эти слова прозвучали нарочито равнодушно, они были серыми и как бы не важными. Но говоря их, он внимательно смотрел мне в глаза, считывал эмоцию. Не добившись особого успеха, он переключался на политику, бизнес, спрашивал о моем прошлом. Беседа текла неспешно, и вскоре разговор вновь коснулся искусства и его денежной составляющей. Рафаэль рисовал перспективы, в конце которых возвышались горы из золота, но всё это было абстрактно, я же ждал конкретного предложения. Он мастерски подводил разговор, чтоб это предложение сделал я, но тупость никогда не была моим коньком, и как бы мне ни хотелось изменить свою жизнь, нужно было держать себя в руках.
– Еще по «Маковскому»? – Мой язык уже начинал заплетаться.
– Не откажусь. Этот вкус напомнил мне молодость, эх, сколько было всего. В день бывало столько событий на адреналине и … – Гость осекся и решил сменить тему. – Макс, а ты невероятно похож на него!
Странная волна испуга прошла по телу, словно это была чужая эмоция. Рафаэль продолжил:
– Ты копия Амедео Модильяни! Я все гадал, что в тебе такое знакомое? Это невероятно! Сейчас покажу. – Через несколько секунд я любовался в телефоне своим отражением столетней давности.
– А ведь ты прав. И почему я раньше этого не заметил?
– А я скажу почему. Это, дружочек, все из-за поверхностного знакомства с искусством. Пару раз сходил на выставку, прочитал интересный пост в сети, посмотрел модный фильм и вот ты уже думаешь, что интеллектуал. А интеллектуал ты для таких же интеллектуалов, как и ты. Вы, молодежь, не любите глубоко копать, времени мало. Модильяни – один из моих любимых художников. В молодости я был таким же принципиальным, любил выпить, гульнуть. Сейчас тоже, но в меру. Его картины стоят миллионы долларов, они потрясающи. Коллекционеры спят и видят их на своих стенах. Но где была эта публика, когда Моди умирал в нищете? Да, его любили за широту души и хмельные чудачества, но картины не воспринимали. А стоило ему умереть, и вот на тебе – «один из столпов экспрессионизма». Как такое может быть, нет ли тут обмана, лицемерия? Я к чему это, Максим. Вот ранее ты говорил, что не жаждешь славы, что есть у тебя какая-то другая причина писать картины. А я уже не верю в это. Каждый творец желает славы. Но сейчас не об этом. Ты потратил целый год не впустую, ты повернул на тропу, ведущую к славе. Но чего только не случается на этой извилистой тропе, чего там люди только не совершают. Там грязь под ногами, там, друг мой, трупов в тысячи раз больше, чем на ледяной тропе Эвереста. Идущие по дороге к славе держат песчинки своей жизни в ладонях с широко расставленными пальцами. Задумайся над этим. Можно написать сто прекрасных картин, и о тебе не будет знать даже самый дотошный искусствовед, а можно особо и не заморачиваться – брызгать кистью на пустой холст, и все с умным видом будут говорить о твоём великом замысле, и порой всё самое умное придумают за тебя. В любом случае, время скажет, кто был прав, а кто нет, но есть много секретов, как пройти тропу к славе, не растеряв себя, и не остаться на ней.
В этот момент я подумал о тропе к Славе, которую я тщательно скрыл. А взгляд Рафаэля остановился на том месте, где находился труп, и мне стало не по себе. «Зачем он все это говорит, я уже согласен на любые условия». Мысли же постепенно вернулись к его монологу.
– Часто люди, стоя перед нужным им указателем, идут в другую сторону. Не совершай этих ошибок. – Он задумался, видимо, ждал моих вопросов, но я был нем, лишь кивал головой, соглашаясь.
«Почему он медлит, в чем сомневается? Неужели в картинах? Они настолько плохи? Может, только я вижу в них прекрасное? – Рафаэль ушел, и вопросы посыпались в мою голову. – А что если Рафаэля сейчас вообще не было, вдруг это игра моего сознания? Сойти с ума, живя в одиночестве, употребляя алкоголь и наркотики, особого труда не составляет».
Закрыв глаза, я пытался прокрутить в голове нашу встречу. Образ человека медленно стирался из воспоминаний, Рафаэль являлся мне в образе демона. Неужели он и есть посланник темных лесных сил? И что из этого следует, где конкретика? Где предложение, на которое я должен согласиться на любых условиях? Голоса в голове разделились поровну. Одна половина кричала, что Рафаэль посланник темных сил, другая – что я окончательно поехал крышей и этот человек, словно голограмма, спроецирован моим мозгом. А что если мой предыдущий гость, и картины, и кот тоже выдумка, что если все это – кино, которое я смотрю, находясь в глубокой коме или на последней стадии сумасшествия?
Что было до затворничества на даче? Меня избили до полусмерти. Испуг холодной волной прокатился по телу, буквально обездвижив его. Господи, помоги, сделай так, чтоб это было неправдой, пусть моё сознание будет чистым и незамутнённым! Обещаю, я не буду больше грешить. Сразу же вспомнилось убийство Славы и отречение от всего человеческого. Ах да, понимаю, поздно, ты уже никогда не простишь меня, я совершил страшное, примкнул к ним, к изгнанным в леса и болота да в старые избы. Ну, раз так, нечего мне тогда просить у тебя, попрошу у них, пусть они помогают. Ведь держали же взаперти весь год, теперь пусть ведут дальше. Моё задание выполнено, принимайте уже решение поскорей, не могу сидеть без дела.
Последнее, что запомнилось перед сном, – на меня прыгнул кот. Расположившись на груди, он довольно засопел, а в голове бегущей строкой пролетела мысль: если бы ты был болен, Максим, то не задавал себе этих вопросов.
Проснувшись намного раньше обычного, я первым делом посмотрел в окно. Там стоял Рафаэль и собирался кидать камушек в окошко. Мой испуг сменился ликованием: сумасшествия нет, я здоров. Я включил чайник и пошел встречать его.
– Доброе утро, сосед, – искренне улыбаясь и радуясь, протянул я.
Он улыбнулся, чем снова расположил к себе. Кот несколько раз обвился вокруг ног гостя и пошел к холодильнику просить завтрак. Солнце уже выглянуло из-за деревьев, а над полем образовалась легкая дымка. Мы неспешно попивали чай, разговаривая о работе, пробках и вечном пасмурном небе над Москвой. Неожиданно Рафаэль замолчал и глубоко задумался – казалось, он взвешивал последние за и против.
– Я так понимаю, сегодня ты пришел говорить о серьёзных вещах? – Пришлось немного сдвинуть разговор с мертвой точки.
– Ты абсолютно прав, Макс. Этот разговор должен был состояться в нашу первую встречу, но в задаче появилось несколько непредвиденных значений, и я обдумывал, как сделать так, чтоб её решение устроило всех.
– Я ученик, ты учитель, и есть еще директор, странный загадочный человек, о котором ты вскользь упоминал. Он главный, кого должно удовлетворить решение?
– Да. Моё дело – организовывать и контролировать сам процесс, его – слушать мои доклады и решать, что делать дальше. Он проницателен и умен, словно дьявол. Только ему под силу вытянуть то, что мы замыслили.
– И в чем состоит ваш дьявольский замысел? Если не секрет, конечно. Моя ироничная улыбка совершенно не задела его, и он продолжил:
– Три месяца я ищу художника, но всё попадаются не те. Забив, решаю отдохнуть, и сразу встречаю тебя. Ты – тот, кто нам нужен: талантливый и рисковый. Точнее попадания просто не может быть! Это, как ты говоришь, судьба, и я все пытаюсь понять, почему именно так, почему именно ты, есть ли тут чья-то воля? И если есть, то для кого это все – для нас или для тебя? – Рафаэль задумался, подбирая слова. – Я хочу взять с тебя слово. Если тебя не устроят условия и ты откажешься, то унесешь эту тайну с собой в могилу. Конечно, прожив долгую, счастливую и интересную жизнь.
– Даю тебе это слово. Нарушив его, я буду согласен с любой участью.
Действительно, понимая, с чем я тогда имел дело, при иных обстоятельствах Рафаэль бы сразу получил безапелляционный отказ, но тут было другое: все указатели дороги под названием «судьба» вели к этому человеку.
– Хорошо. Перейду к сути. Если ты соглашаешься, мы за пару лет сделаем из тебя известного художника, грамотно раскрутим. Твои картины будут печатать в глянце и газетах. Выставки, тусовки, телевидение – твоя работа. Ходи с бокалом, в шарфике за плечом и умничай, эпатируй. Все просто. Дальше начнем продавать. Твои картины появятся на нескольких аукционах и сразу же уйдут за хорошую цену. Мы купим их у себя – таким образом они получат стоимость. Ну а после череды громких покупок мы устроим выставку в старинном здании, памятнике архитектуры с деревянными перекрытиями, где в результате короткого замыкания почти все твои полотна сгорят. Те, что были куплены ранее на аукционах, подорожают, ох как подорожают. За погибшие картины получим хорошую страховку, по цене продажи на аукционах. Дело продумано до мелочей, в страховой компании есть свои люди, проверенные и надежные. Единственное – ты должен будешь смириться с потерей своих картин. Я специально так говорю, чтобы ты понимал, на что идешь, нужно ли тебе это. Цену сделки мы обсудим позже, но то, что она будет не меньше двух миллионов долларов, это точно. И еще. По негласному контракту все написанные тобой в будущем картины будут принадлежать нам. Ты станешь богатым, купишь яхту и сможешь слоняться по всему миру, жить затворником или добропорядочным семьянином. Но никаких контактов с прессой. Трагедия с картинами навсегда изменит твою жизнь, ну якобы изменит. Сценарий придумают лучшие сценаристы, их выпишем из-за границы. Это всё в общих чертах, для понимания сути. Работы предстоит много, но поверь: через много лет, глубоким стариком, ты поймешь, что это предложение сделало твою жизнь в тысячу раз интересней, чем она могла быть.
Рафаэль посмотрел на меня, ожидая дальнейших вопросов.
Я же призадумался. Смущало одно, не очень приятное обстоятельство, история не даст соврать: чтобы художнику стать знаменитым, ему нужно всего-навсего умереть. За примером далеко ходить не нужно – тот же Модильяни, на которого я так похож, стал известен только после своей смерти. Что если итогом операции должна быть трагическая смерть художника, который не захотел расставаться со своими полотнами и решил, что лучше сгореть в огне, чем жить, страдая от потери своих «детей»? А эти западные сценаристы и не такое способны накрутить. Да, логика говорит, а чутье подтверждает, что это и есть настоящий план…
– Я согласен.
Часть вторая. Усадьба
Глава 5. Шесть дней жизни с Кирой
Безмолвные люди в садовых перчатках бережно паковали картины и складывали их в фургоны черного цвета. Рафаэль отдавал приказы тоном, исключающим неподчинение. Пока шли сборы, кот был заперт в мансарде и громко орал. Бедное животное испугалось, что я его брошу. Но даже подумать об этом для меня было преступлением.
Я чувствовал себя узником средневековой тюрьмы, который вот-вот покинет её. Тюрьмы, ставшей ужасным испытанием, но сохранившей жизнь своему сидельцу. Новый этап жизненного пути нависал надо мной, словно огромный ледник над путешественником. Он медленно приходил в движение, был судьбой и временем, неумолимо сметающим надежды, мечты и планы. На его фоне жизнь одного человека была ничтожно мала и ничего не значила. Я боялся быть раздавленным ледником человеческих судеб, боялся затеряться в мире людей, среди бесполезности и бессмысленности их существования. Жизнь отшельника, с её мучениями и трудом над полотнами, показалась мне идеальной, ежедневные разговоры с котом – увлекательными и интересными. Даже в страхе и отчаянии сражений с лесными божествами было что-то притягивающее, как в приключениях отважных исследователей из прошлого. В какой-то момент появилось стойкое желание остаться на даче и вернуться к ставшему таким привычным и родным одиночеству. Эти мысли почувствовал Рафаэль, он сканировал их с такой легкостью и прозорливостью, будто все, что творилось у меня в голове, транслировалось на лбу.
– Не переживай, Модильяни. Дорога к славе будет прямой и короткой. В отличие от других у тебя персональный водитель. Все будет хорошо, ты под моей защитой. – Он дружески похлопал меня по плечу и крикнул, чтоб все поторопились.
Два фургона и грозный «гелик» Рафаэля ожидали, пока я соберусь. Сборы были недолгими – кроме Автобуса, забирать было нечего. Кот, привыкший к путешествиям, уселся у меня на коленях, и мы тронулись. Я мысленно прощался с одиноким домом, стоящим на краю вселенной, его воинами и мудрым деревом. Машина увозила меня из странного сказочного мира, который навсегда останется в моей душе.
Уткнувшись головой в стекло, я посмотрел в сторону леса. В глубине его теней стоял Слава и, улыбаясь по-доброму, махал рукой – прощался. Я так и не познакомил его с Рафаэлем. Картина «Смерть бедного человека» осталась на даче, она была спрятана на чердаке в надежном месте, укрытая от непогоды и пыли. Я знал: она ждет моего скорейшего возвращения.
На Новорижском шоссе нас ждали пробка и ливень. Сделав вид, что засыпаю, я, прикрыв глаза, принялся анализировать, с чего все началось. Когда поезд со мной, машинистом, пошел под откос? Мысли всегда сумбурны, воспоминания тем более. Вспомнилось окно огромной кухни, напротив него диван, на котором я сижу. Допитая бутылка виски уже разлетелась о стену, а встать и открыть вторую не даёт хмель. Перечитав уже раз двадцать прощальное письмо, я с неистовым упорством продолжаю это делать. «Я тебя любила, а сейчас нет, этого уже не изменить». Последняя строчка острым кинжалом вонзается в сердце, раз за разом. Нервная боль сковывает тело, голова вот-вот разлетится на кусочки, но выход найден. Это – окно девятого этажа. Нужно встать с дивана, пройти долгие пять метров, возможно, посмотреть на счастливые фотографии двух когда-то влюбленных молодых людей, аккуратно убрать горшки с цветами, открыть окно, встать на подоконник и просто немного наклониться вперед.
Тогда меня спасла бутылка сорокалетнего виски. Она стоила настолько дорого, что неприлично было оставить ее на этом свете. В аду черти оценили бы мой выбор, там, может, я бы встретил и создателя этой марки, но несколько крупных глотков – и комната начинает крутиться, я падаю, ударяюсь о пол затылком. Последнее, что я слышу, – это мяуканье кота, он скребется в закрытую дверь.
Проснувшись утром опустошённым, с запёкшейся кровью в волосах, я решил не торопиться на тот свет. Надежды на то, что она вернется, не было никакой. Она просто разлюбила, а это приговор – без апелляций, слез и сомнений. Такой была Кира – девушка, которая принесла цвет в мою жизнь. Она была рекой, я её руслом. Шесть счастливых лет пролетели, как неделя, с понедельника по субботу, и вот воскресенье, выходной.
Понедельник: дым сигарет, люди у барной стойки, словно животные у водопоя, небольшой клуб. Разгоряченные тела танцуют бачату. Я вхожу в этот мирок латины, улыбок и сверкающих глаз. И вот уже через минуту весь зал повторяет движения худощавого ведущего – раз, два, три, четыре. Смех от неловких движений пьяной публики. Я присоединяюсь к танцующим, и под жаркие ритмы бачаты мы дурачимся.
– А теперь выбираем себе пару и продолжаем наши грязные танцы, – подмигивая, обращается к публике ведущий.
Она поворачивается ко мне, и мы замираем. Наши глаза встретились, и время остановилось. Смех, музыка растворились в тумане, окутавшем нас. А мы продолжали смотреть друг на друга.
– Хотите быть моим партнером?
– Хочу. Только вашим и ничьим больше.
Мы смущенно улыбнулись и поняли, что вляпались в любовь.
Вторник: счастье. Нет смысла описывать счастье, им нужно жить. Мелкие ссоры – это мило, примирения после – это романтика и розовые сопли.
Среда: счастье, крепкая любовь и крепкие ссоры. Взлет моей карьеры, дорогие рестораны, бутики, поездки в далекие страны.
Четверг: счастье, она ищет себя. Я считаю, что схватил бога за бороду.
Пятница: не до счастья, провалы в бизнесе, нет денег. Ссоры. Ревность.
Суббота: счастье в фотографиях на стенах. Её карьера модели, фешен-жизнь, модные вечеринки, наглые фотографы. Моё банкротство. Пустота. Окно огромной кухни.
Воскресенье…
Женщина как львица, безумно любить может только льва. Стоит превратиться в антилопу, она будет мучиться и страдать, знать, что не права, но начнет душить, а в конце перегрызет глотку.
***
Рафаэлю, видимо, надоело скучать в пробке, и он решил растормошить меня.
– Эй, Модильяни, к Москве подъезжаем.
– Моей радости нет предела, – флегматично ответил я.
– Москва – город надежд. Говорят, его начали строить из каучука, а потом из современных полимеров. Но многие москвичи опровергают это: говорят, мол, Москва не из каучука и не из современных полимеров.
– Намекаешь?
– Нет, просто интересно: нет радости, холодно, пробки, депрессии, а чего ж все едут?
– Москвич?
– Естественно!
—Тогда все понятно. Вы, если что, на нас держитесь, на приезжих, а мы на тех, кого оставили в провинции. Пирамида какая-то получается.
– Централизация, пресловутая централизация. Все хотят быть ближе к пирамидиону, жизни на это тратят, а по сути такие же рабы. Но тебе повезло, мой друг. Пройдут годы, ты станешь солидным и важным человеком и на вопрос о своем успехе будешь скромно отвечать: я попал в нужное время в нужное место. Или как там еще: успех – это труд и еще раз труд плюс безудержное стремление добиться результата. А знаешь, что чаще всего это галимое враньё? Большинство раскрутили или сделали теми, кто они есть, просто потому, что это кому-то было нужно. Я поручился за тебя и несу ответственность. Прошу, как окунешься во все это болото, не теряй себя, оставайся человеком.
– Думаю, это будет не трудно.
– Это, дружочек, трудней всего.
Рафаэль постепенно включал мудрого наставника, а у меня появилась новая фобия: я боялся встретить Киру.
В Москву мы не въехали. На МКАДе свернули на Рублевку.
Глава 6. Усадьба
Высокий каменный забор терялся среди поживших своё сосен. Неспешно открывающиеся ворота напоминали средневековые – не столько своим видом, сколько массивностью и толщиной конструкций. По обе стороны дороги, ведущей от ворот к главному особняку, дежурили одетые в темно-серые костюмы и белые рубашки безликие охранники. Через минуту показалось само здание. Это была старинная усадьба восемнадцатого века, с крыльцом и колоннами.
Согласившись на предложение Рафаэля, я не уточнял деталей операции, не задавал лишних вопросов, чем еще больше завоевал его расположение. Такие люди, как он, не любят суету, играют по-крупному, а проигрывая, не показывают своей слабости – это, по их мнению, не по-джентльменски или, судя по прошлому Рафаэля, в западло. Догадаться, что в девяностые мой новый товарищ был совсем не кандидатом наук, было не сложно.
Машины с картинами остановились у парадного крыльца с колоннами, а мы повернули вправо и двинулись вглубь застывшего в безветрии зеленого разнообразия причудливых кустов и деревьев, распластавших свои ветви, словно доисторические великаны. Моё появление прервало их изящный светский танец и легкую послеобеденную беседу. Мы же тем временем подъехали к небольшому, в два этажа, гостевому домику, больше похожему на средневековый терем. Кирпичное здание, покрашенное в белый цвет, одиноко стояло на окраине старинной усадьбы, за двести сорок лет сменившей десяток хозяев. Гостевой дом, баня, дом для хранения охотничьей утвари, часовня, сарай, развалины – это не полный список его предназначений. Лишь в начале девяностых новый Хозяин полностью отреставрировал его, как и все имение. С этим Хозяином мне и предстояло скоро познакомиться. Рафаэль предупредил, чтоб никаких шуток и развязного поведения: Хозяин – человек строгий и очень серьёзный. И как-то загадочно добавил:
– Ни в коем случае не обманывай, он видит людей насквозь.
Надев на Автобуса поводок, я вышел из машины. Рафаэль безрезультатно пытался попасть в дом – дверь была закрыта.
– Где этот недоумок?
Через несколько минут к дому подошел человек среднего роста и вежливо с нами поздоровался.
– Болван, я тебе что девочка, чтоб ждать тут?
– Простите, Рафаэль, Хозяин намедни приказал починить вольер, так как приезжает гость, а с ним кот. Я начал чинить, а собаки, будь они неладны, все и разбежались, вот и пришлось их загонять обратно.
– У тебя все не так, как у людей, открывай давай. Это Максим, художник, расскажешь ему, как тут все устроено и поможешь освоиться.
– Как скажете, Рафаэль. Буду рад. Меня Виктор зовут, – человек подошел ко мне и легонько улыбнулся. – Проходите, Максим, ваша комната наверху. На первом этаже инвентарь и моя комната. Если что-то будет нужно, позвоните – чем смогу, помогу. Иногда бывает так, что не могу взять трубку, – провожу время в молитве. Обычно я молюсь поздно вечером, когда до меня нет никому дел.
Виктора совершенно невозможно было описать. Что он есть, что его нет – абсолютно незаметная внешность. Он и родился в средней полосе, и все его предки оттуда. Молодой, коренастый, ростом под метр семьдесят, с круглым лицом, русыми волосами и чуток массивным носом. Единственное, чем Виктор выделялся, так это какой-то наигранной покорностью.
Мы поднялись на второй этаж. Здесь располагалась одна большая комната и ванная с туалетом. Комната с белыми стенами была застелена обычной половой доской, окрашенной в красный цвет. Двуспальная кровать, стол и стулья составляли всё убранство.
– Это временно, потом подберем тебе жилье получше, – сказал Рафаэль. – Я специально тебя сюда поселил. Люблю это место, тут тебе легче будет адаптироваться после жизни в затворничестве.
– Вы жили затворником? – удивленно спросил Виктор.
– Да, целый год. Жил на краю деревни, только я и кот. Ни единой души не видел. Ну кроме старика-соседа, он мне еду покупал.
Виктор воодушевленно набрал в легкие воздуха, чтоб задать кучу вопросов, но Рафаэль жестом остановил его.
– Потом спросишь, сейчас дела. – Виктор, повинуясь, склонил голову и замолк. – Максим, – продолжил Рафаэль, – Хозяина нет, он в командировке, поэтому встретитесь чуть позже, через неделю. Картины расставят в колонном зале главной усадьбы. Завтра тебе в комнату привезут холодильник, диван, кожаные кресла, журнальный столик и еще кучу всякого барахла. Обустроим у тебя тут штаб-квартиру. После того, как управимся, я принесу бутылочку не очень молодого, почти моего возраста, вискаря, и мы отметим начало нашего небольшого проекта.
– Звучит заманчиво. От хорошего виски отказываться грех. – Глаза Виктора блеснули после слова «грех», и он быстро отвернулся.
– О, тут ты прав. Я недавно тиснул эту бутылку у одного замечательного коллекционера. Меня привлек ее возраст – пятьдесят один год, а мне пятьдесят один через пару месяцев, так что мы ровесники. Но в честь такого события не жалко распить ее чуть раньше. Да и не придется тогда угощать кого попало.
– Сад в твоём распоряжении. И Виктор тоже, обустраивайся. – Рафаэль по-отечески попрощался со мной и вышел, не обратив внимания на Виктора.
Я попросил Витю принести еды Автобусу, а мне воды и, если получится, вина. Виктор меня понял и через минуту поднялся с бутылкой кагора.
– Вот, Максим, от меня лично, отменное вино. А теперь вынужден откланяться, уж больно много дел.
Я поблагодарил его и сделал три больших глотка. Кот настороженно изучал новое жилище и иногда посматривал на меня. В его глазах читалась фраза: «Я голоден». Хотя эта фраза читалась всегда, даже когда он только поел.
– Сейчас, подожди, ненасытное животное, принесут тебе еды.
Виктор не заставил долго себя ждать, и через несколько минут мы любовались, как Автобус поглощает кошачьи консервы. Поев, кот побродил еще несколько минут по комнате, затем улегся на диван и уснул, тем самым давая понять, что ему понравилось новое место и он спокоен за меня. Виктор снова откланялся и ушел. «Странный он какой-то», – подумал я и залпом выпил полбутылки.
Допивая остатки вина и обдумывая свои дальнейшие планы, я пришел к выводу, что действовать нужно по обстоятельствам, плыть по течению и ни в коем случае не лезть со своими инициативами и желаниями, иначе можно все испортить. В ситуации, когда тебе грозит опасность, это может показаться странным, но только не в моём случае. Тридцать три года я выбирал свой путь, отказывался от каких-то возможностей, упрямо шел к своим целям, но чувство ложного выбора не отпускало, а впечатляющие результаты давали лишь пустоту, глубинную, непонятную пустоту. Все мы рождаемся одинаковыми, но в определенное для каждого время посреди океана нашего сознания загорается маяк жизненного предназначения, и человек интуитивно начинает искать его. Истинно счастливы обретшие свой путь, пусть он даже не легкий.