SQUAD. Час Пса
Это было, наверное, её собачье мороженое.
В однокомнатный флигелёк дедушки и бабушки, который они гордо называли «домом», Флейту не пускали. Да она туда и не рвалась. Благодаря густой шёрстке прекрасно переносила под открытым небом даже тридцатиградусные морозы. Тем более что дед сколотил для собачки просторную будку, куда положил старую телогрейку. И кормушку поставил, в неё был превращён покоцанный эмалированный тазик. Извольте прописаться: все собачьи удобства!.. Если не считать, что Флейту посадили на цепь, прикрепленную к коньку будки. Однако такова теперь была функция Снежной псицы – бдительно охранять скудное дедово хозяйство.
Иногда дедушка отвязывал Флейту и на кожаных постромках, сделанных из его допотопных, сопревших и потрескавшихся ремней, запрягал собаку в санки, куда торжественно, как Мороза-Воеводу, сажали Гошку. Дворняга с радостью гоняла, гавкая, по дорожке – от дома к калитке и обратно. Гошка визжал, поначалу – от страха, а потом, когда уже попривык, – от щенячьего восторга. Солнечные искры на сугробах вдоль дорожки, скрип полозьев и сопение крепкой псины, без натуги тащившей за собой снежную повозку… Это и в самом деле было здорово: мальчишка имел собственную ездовую собаку! Не сибирскую лайку, конечно, как в фильмах об отважных покорителях Крайнего Севера, но какая разница, по большому счёту?
Ведь это была его и только его собака!
Если Гошка с разбегу бросался в снег, Флейта прыгала за ним. Словно спасала его, рискующего потонуть. Повизгивая, откапывала из сугроба, сопела, поскуливала, прикусывала Гошкину шубку, подбитую китайским кроликом. К тому же Флейта смешно и трогательно умела присвистывать носом.
– Фьюииить!
Друзей-ровесников у Гошки в полупустом зимой посёлке не было. А жаль! Как бы они завидовали, если бы видели, что у него есть такая классная собака. Зимняя!
Флейта исчезла так же неожиданно, как и появилась.
Весна пришла непривычно рано. За несколько солнечных дней снег, совсем недавно вездесущий, обильный, превратился в жёсткий наст, а затем почти полностью стаял. Апрельским утром Гошка вышел на крыльцо и сразу почувствовал что-то не так. На оцепленном занозистым штакетником участке, покрытом серыми, грязноватыми языками еще не слизанного солнцем до конца льда, царила непривычная тишина. Обычно Флейта, едва почуяв издали Гошку, восторженно лаяла, прыгала на месте, звеня цепью, приветствовала его. Но сейчас всё вокруг было тревожно тихо.
Предчувствуя неладное, Гошка стремглав побежал к будке… И сердце его упало.
Собачий ошейник не был расстегнут, он по-прежнему крепился к цепи, а та плотно держалась за будку… Но самой Флейты не было. Нигде! Да и следов её сильных лап на мокрой земле не виднелось, и подкопа под забором, целым, нетронутым, не было. Как такая крупная собака могла незаметно и бесшумно уйти, сорваться, выскользнуть? Это невозможно, решительно невозможно. Мистика!
Дедушка, услышав рыдания внука, сразу всё понял. Он подошёл к Гошке и развёл руками в недоумении.
– Просто зима прошла, сынок… Снежная собака убежала туда, где еще лежит снег, разве не понятно? Не плачь, Госяк! Вот начнётся новая зима, и Флейта обязательно вернётся. Она непременно придёт к тебе сквозь сугробы, как только у нас пурга завертится. Бывают собаки летние, а бывают, знаешь, и зимние.
Георгий поверил. Весну и всё лето он жадно ждал, когда же наконец выпадет первый снег. А, как только это произошло, дедушка привёл в дом Мурзилку. Молоденькую, весёлую и белую, с такой длинной, густой шерстью, что впору было запутаться в ней. И Гошка перестал сожалеть о Флейте… Только вот незадача: снега Мурзилка не любила, да и на санках своего хозяина возить не умела – была для этого слишком маленькой.
А сколько собак вообще было в жизни у него? Георгий, загибая пальцы, принялся считать… Дворняжки были, пудельки – тоже и ещё – джеки расселы… И одна такса. Однако весьма недолго. Её звали Пиф.
Десятилетний Гоша жил тогда у мамы в Москве. Он едва лёг спать, как в дверь позвонили. Это был отец, давным-давно с мамой и с ним, Гошкой, совместно не обитавший.
– Вам пакет! – Духоподъёмно объявил отец, чувствуется, пребывавший крепко навеселе, что случалось с ним не редко. И поддёрнул в круг света на лестничной площадке плотного, как батон твёрдой колбасы, пса-таксика на длинном поводке. – Это Пиф. Как в картинках в «Юманите».
– Ты с ума сошёл! – схватилась за сердце мать.
– Всё под контролем! Наш парень, ты говорила, рассказы пишет… Вот и будет почти как Чехов. У классика было сразу две таксы: Бром Исаич и Хина Марковна. А у Гошки будет Пиф.
Пиф оказался достойным представителем своего кривоногого племени. На месте днём ни минуты не стоял, грыз всё подряд – особенно ножки стола и модельную обувь. Зато как увлечённо и неутомимо приносил мячик, который ему кидали, как громко выполнял басом команду «Голос!», как лапку учтиво подавал… Однажды Гошка вышел выгуливать Пифа во двор, гордясь собакой перед друзьями, но случилось нечто страшное. Пиф так рванул вперёд, что вырвал у Гошки поводок едва ли не с рукой. Гошка бросился за ним, но – куда там!
К счастью, всё кончилось благополучно. Весь двор полдня гонялся по микрорайону за неуёмным, шоколадного цвета снарядом на четырёх коротких, кривых лапах. Остановить заводного зверя смогли только после того, как кто-то из случайных прохожих после истошного Гошкиного вопля: «Ловите собаку!» наступил на поводок и заставил Пифа на несколько секунд застыть на месте.
А как-то поутру зазвонил телефон. Это был отцовский приятель, известный журналист и писатель, главный редактор литературного издания.
– Как там наш монстр, Тамара?
– Какой такой «монстр»? – удивилась мама.
– Ну, Пиф, ясное дело… Мы вернулись из отпуска и можем сегодня заехать к вам и забрать собаку.
«Лишь сердце порвалось в моей груди…» – признался бы тогда Гоша вслед за Генрихом Гейне. Но баллад Гейне в ту нежную пору Распоров ещё не читал. Он просто расценил происходящее как предательство.
Оказывается, товарищ отца попросил его взять собаку на время. Выручить на две-три недели. Отец же, педагог хренов, не нашёл ничего лучшего, чем привезти пса к Гошке, не предупредив никого, что это только на короткое время.
Слёз было пролито! Не счесть…
Скажи, какая у тебя собака, и я скажу, кто ты. И ещё: с годами хозяева становятся похожими на своих собак.
Казалось бы, такова истина. Но, исходя из этих постулатов, составить представление о Распорове не представляло категорически никакой возможности. Ведь у него жили перед уходом в собачий рай собаки самых разных «рас и народностей». И каждая их них становилась частицей Гошкиной жизни. И у каждой из них, как и у человека, – свой характер и своя судьба.
Был период, когда особая любовь связывала Распорова с пуделями.
Леська, персиковая карликовая пуделица, была существом тихим и деликатным. Она не долго радовала Гошку. Однажды во время обычной, вполне дежурной прогулки по московскому бульвару на неё из-за угла набросилась сумасшедшая, свихнувшаяся после наркоза при неудачных родах самка добермана. Ам-м-м! – и всё… Потом Гоша узнал, что хозяин не раз без поводка и намордника выпускал опасную собаку, которая нападала и на людей. В конце концов, безумную доберманшу усыпили… Жалко – что не хозяина… Но Георгия это уже не интересовало. Легче от этого ему не становилось.
Артошу Распоров купил у нескрупулезной заводчицы в Марьино. В московской многоэтажке энергичная тётка деловито разводила мини-пуделей в двухкомнатной квартирке на десятом этаже. Косолапый щенок ткнулся носом при смотринах в Гошкин ботинок, и сердце Георгия растаяло. Это правда: не мы выбираем собак, а они – нас… Маленького-маленького, умещавшегося на ладошке пёсика Распоров взял с собой в Париж, где работал собкором от престижного столичного издания. Провёз щеночка через все европейские границы.
Впрочем, обманывать родное государство, воюющее с контрабандой, Гоша не стал и в Шереметьево перед посадкой в самолёт зашёл в кабинет с надписью на двери: «Ветеринарная служба». Там сидела опухшая женщина в белом халате, с видом совершенно заныканным.
– Что там у вас? Собака? Как хорошо!
– Почему? – простодушно поинтересовался Распоров.
– Достали! Одурела я от этой экзотики… То котов приносят, больше похожих на кроликов. То бурых медвежат пытаются вывезти под видом щенят чау-чау. А вчера какие-то придурки притаранили трехлитровую банку из-под томатов …с дождевыми червями! И на них справку ветеринарную от меня потребовали.
– Неужто прямо червей и притащили?!
– И вот сюда, на мой стол, поставили. Говорят, таможня без справки не пропускает. Они, дескать, собрались на рыбалку куда-то в Альпах. А там таких червей, как в наших чернозёмах, хоть удавись, нет. «Наши, говорят, дождевые – как солитёр: здоровые и жирные, а у них в Европе черви – как поганые глисты, маленькие и вёрткие». Так вот, пришлось мне отечественным солитёрам официальный документ выписывать. А они в земле колышутся, копаются, извиваются! Сквозь банку видно… Фу, мерзость какая! Тотальный абзац! А вы мне: «Пудель Артемон, собака…» Ну, да ладно… Держите его собачий паспорт.
– Простите, если что не так, – стушевался Распоров. Отправил Артошу в карман пиджака и поспешил на посадку.
Артоша, как и подобало настоящему псу, рос быстро. Он, видимо, в его предыдущей жизни должен был родиться в эпоху Античности спартанским воином. Спал на тонком коврике у самого входа в Гошкин корпункт, рычал при малейшем шорохе в подъезде, воспринимал как врага любого чужака и признавал за еду только сырое мясо. Сурово взиравший на незнакомых, он обожал Гошку, видя своего хозяина только в нём. Но при этом вовсе не рвался забираться на ночь к нему в кровать, как большинство предыдущих распоровских собак. Пудель Артемон – так солидно он был записан в собачьем паспорте – и ночью нёс, старательно и неустанно, свою охранную службу у входной двери. Мог и в засаде залечь: прятался в стенном шкафу среди пальто и ботинок и выскакивал на паркет, когда считал, что хозяин в опасности.
Непонятным образом пуделёк без промаха вычислял французов среди многих, приходящих в корпункт к Распорову людей. Артоша вовсе не собирался устраивать беспечным потомкам Бонапарта новую Березину, нет… Однако порыкивал на них и не стеснялся скалить зубы. Потомки галлов из числа Гошкиных соседей кобелька из далёкого Марьино не боялись, но предусмотрительно опасались. И, наверное, – не без оснований, учитывая мускулистый костяк Артоши-сыроеда и его маленькие, острые клыки.
На бульваре Монпарнас, где Артемон уверенно освоил пространство без единой травинки, обозначенное тремя насилу выживающими в галльско-алжирском мегаполисе лысыми деревьями, московский пёсик ощущал себя хозяином. Других собак внутрь периметра своего заповедного участка старался не пускать. К арабам из столичной службы, собирающей собачьи отходы на мотоциклах-пылесосах, любовно прозванных «шираклет» – в честь мэра Парижа Жака Ширака, – относился снисходительно: не замечал их. А на полицейских – как он, чёрт лохматый, опознавал их, даже одетых в штатское? – грозно рычал… Жёстким и суровым, мужским характером отличался Артоша! Впрочем, ему не было бы чуждо ничто собачье, если бы – к сожалению – не одно болезненное «но».
…В ненастный сентябрьский день Георгий кинул Артоше его любимый мячик, пёсик рванулся вперёд и взвизгнул от боли! Поджал лапку и заскулил. Распоров взял своего любимца на руки и помчался к ветеринару.
Французский доктор Айболит, несмотря на то, что его рыжую голову украшали сразу два уха, совершенно очевидно походил на Винсента Ван Гога: измождённо худой, носатый, кажущийся непомерно длинным. Он пощупал собаку и сразу определил.
– Вывих тазобедренного сустава… Скорее всего, последствие родовой травмы. Это поправимо. Однако, с наибольшей вероятностью, это будет повторяться…
Звериный импрессионист как в воду смотрел: правая лапка оказалась ахиллесовым бедром отважного Артемона. Гошка как-то стал подсчитывать, сколько раз, естественно, под общим наркозом его собачке вправляли лапку, и со счёту сбился. Бедный Артоша! И бедный Гоша! На деньги, отданные всевозможным звериным эскулапам за лечение пуделька, Распоров вполне мог бы отлить его, если не золотую, то серебряную статую – наверняка.
Одуреть впору!..
Однако настоящая любовь, как известно, цены не имеет. А Гошка любил собак всей своей широкой душой, иначе не умел да, наверное, и не мог.
Собачниками не становятся. Ими рождаются.
* * *
«Слушай, – задал Гоша вопрос самому себе, – а почему дядя, чувствуя близкий уход в мир иной, обратился за консультацией именно к Келеву? Далеко не самый идеальный наперсник для откровений».
Распоров принялся искать в интернете список нотариальных кабинетов в Завейске. Ни «Фидес», ни Келева нигде не было. Странно, право! Он набрал сохранившийся в памяти его «самсунга» номер мобилы нотариуса, но механический голос в телефоне после отрывистых гудков ответил: «Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети». Не зная, что еще можно предпринять, Распоров наобум забил в интернет-поиске фамилию Kelev. Кириллицей и латинскими буквами. В ответ в Яндексе выплыло: «Келев – пер. собака, др.евр.».
Вот тебе на! Совпадение? Вряд ли…
Как ни крути, опять, выходит, собака, хоть и на иврите. В пандан Гошка вспомнил забавный московский эпизод. Он как-то шёл осенью по Суворовскому бульвару и услышал, как хозяин обращается к выгуливаемому на газоне мускулистому, шебутному джеку расселу.
– Изя, как тебе не стыдно! Как ты себя ведёшь, Изя!
Распоров не сдержался и спросил.
– Почему – Изя? Как, можно сказать, национально необычно вы собачку назвали…
– Да нет! На самом деле он – Джек. Но, когда рычит, разборчиво произносит: «Израиль, Израиль…»
– Не может быть!
– Убедитель сами. – Хозяин подтянул к себе юркого джека рассела, поднял его – так, чтобы собаке было неудобно – за передние лапы, и Гоша явственно услышал, как маленький пёсик грозно прорычал: «Израиль, Израиль…»
В самом деле – Изя. И очень боевой, хотя и живёт не в Иерусалиме, а в Москве.
Чего только не бывает под луной!
…Келев. Псиный псевдоним, получается, звериная кличка? Какой-то кроссворд, одно слово!.. И зачем нотариусу, – может, с приставкой «псевдо»? – такие жмурки, смутные игры? Да и куда к чёртовой матери запропастился он сам, покемон оглашенный?
Поутру Гошка не мог найти себя, мучала известная русская болезнь: «перепел». Вчера вечером они с Торцевым молили Бога, чтобы он даровал им здоровье, а сегодня жалели, что намедни не подохли. Во рту стояла сахарская сушь, трубы безнадёжно горели, в голове по-хозяйски расположилась неподъёмная чугунная гиря.
По пути в «Сенсации» Гоша заставил себя заглянуть в подозрительный шалман с рекламой на двери: «Мясо из-под ножа». Без особых надежд на спасение рискнул, не отходя от магазинной стойки, вылечиться изысканным коктейлем «Фантазер»: сто пятьдесят граммов водки «5 озер» на банку палёной «Фанты». Получилось! Маленько оттянуло… И, мгновенно – как в старые времена – потянуло на «подвиги». Враз помолодев от спасительной дозы, Распоров решил заскочить к бесформенному офисному корпусу, где он встречался с нотариусом.
Кабинет Келева не был заперт. В нём полным ходом шла важная, ответственная работа: два киргиза в шлепанцах на босу ногу и в трениках, сплошь покрытых пятнами от белил, уже содрали выгоревшую, частями вспухшую пузырями краску и под жизнеутверждающие мелодии, которые неслись из громко работающего андроида, шпаклевали стены.
– А где нотариус? – спросил Распоров.
– Начальника, да? – Испуганно переспросил старший из номадов.
– Начальник, начальник… Тот, кто раньше в этом кабинете работал.
– Уехал, – ответил маляр. – На стройка она уехал.
Дальнейшие расспросы бесполезны. Гоша направился к лифту. В спину ему неслась старая, забытая песенка.
…Парком шла, сзади пес
За тобой газету нес.
И когда, как во сне, улыбнулась мне в ответ.
Улыбнулась мне в ответ.
Ша-ла-ла-ла-ла-ла, Ша-ла-ла-ла-ла-ла…
Ша-ла-ла-ла-ла-ла! Привет, мой старый музыкальный приятель! Георгий вспомнил, как он когда-то вёл авторскую передачу на радиостанции «Юность». И в семидесятые годы ставил в эфир – как сообщалось: «по многочисленным просьбам наших радиослушателей» – этот давнишний, еще времен янтарного Сопота, шлягер поляков из «Червоных гитар» Северина Краевского. Песню исполняли и по-польски, и по-русски, перелицованную каким-то советским ВИА. Как популярен был тогда конкурс песни в Сопоте, польском курорте на Балтийском море! Какие прекрасные певцы в нём участвовали: Шарль Азнавур, Муслим Магомаев, Чак Берри, Джони Кэш, Дани Клейн…
Да пёс с ней, с музыкой для всех и с песнями о главном! Есть дела посерьёзнее.
«Попал, – пронзило Гошку. – Как палец в нос попал!.. Что же получается? Неужели все его документы по наследству на квартиру, выправленные под дурацкие улыбочки этим хреновым Келевым, – дерибас, фальшивка? Что остаётся делать? Идти в полицию? Но на кого заявлять, если этого человека в природе не существует? Или пока забить на всё болт?.. Видит Бог, непонятное что-то получается. Если это многоходовое мошенничество, то как тщательно всё придумано! Да и какова, в конце концов, цель махинаций этого псевдонотариуса? Квартира-то всё равно отписана дядей на него, на Распорова, и других наследников в природе не существует».
Георгий вспомнил, что ему рассказывал коллега-телевизионщик, вернувшийся из Югославии после войны. Тот утверждал, будто в памятке для американских лётчиков давалась рекомендация для пилотов в случае, если их собьют сербы. Главное: не суетись, присядь и восстанови душевное равновесие! Просчитай все «за» и «против» – и только после этого вызывай по аварийному маячку подмогу. Не спеши, не гони! Ибо первое решение, как правило, бывает торопливым и – значит – ошибочным чаще всего.
Так Гошка и поступил. Решил «дать время времени», – как говаривал Франсуа Миттеран. Тем более, что из-за похмелья, жары и пыли от ремонта заболела, раскалываясь, голова. Какого хрена он так вчера усугубил? И, вообще, какого ляда он застрял в этом грёбаном Завейске? Полный ша-ла-ла! Но отступать уже было некуда. Заинтригованный всем этим кавардаком вокруг дядюшкиной квартиры, Распоров решил идти до конца.
И первым делом отправился, как и задумано с утра, в редакцию «Сенсаций недели».
* * *
– Ну, где же ты! – Сходу накинулся на Гошу Торцев. – Шеф выделил нам разгонную редакционную машину, а тебя все нет. Надо ехать к догхантеру, которого грохнули вчера – ты помнишь! – на окраине города. Нам обещали целый разворот в будущем номере. Сорок пять тысяч знаков с пробелами… Я уже кое-какую фактурку к материалу надыбал походя.
В «сенсационном» автомобиле – это была узбекской сборки «Дэу», прозванная в редакции Дэушкой, – друзья сходу начали обсуждать будущий материал.
– Послушать вас, местных, так Завейск уже стал настоящей «территорией волков». Помнится, так назывался материал о бездомных собаках в Москве, напечатанный лет десять назад в журнале «Пороги» – завел разговор Гоша. – Тогда ребята написали, что в среднем ежедневно в Москве насчитывается шесть покусанных горожан. Выходит, до двух тысяч пострадавших в год.
– Сдается мне, заниженная цифирь.
– Скорее всего. Я читал, что только за полгода три с половиной тысячи москвичей были госпитализированы в связи с укусами животных. Правда, как бродячих, так и домашних. Много это или мало?.. А в ответ – другая крайность. Псов начинают уничтожать массово едва ли не на глазах всего народа. Так, убили несколько десятков собак у Киевского вокзала, прямо в центре Москвы, или массово отравили псов на Воробьевых горах, у главного здания МГУ… Дикость, безусловно. Что-то, безусловно, тут делать надо. Но стоит ли решать проблему такими живодёрскими методами?
– Андреасян, по делу которого мы едем, – особый случай. – Толян, судя по всему, тщательно подготовился к осмотру места убийства. – Совсем недавно удачливый московский бизнесмен, он несколько лет назад забил на свой столичный бизнес и перебрался в Завейск. Возглавил в городе главное спецпредприятие по ТКО.
– Это что за шифровка?
– И ты не в курсе!.. Вывоз, сортировка, утилизация и переработка отходов всех классов опасности. ТКО – твердые коммунальные отходы. Золотое дно, мафиозный клондайк! Молодчик приобрел недалеко от города несколько лесных участков и стал принимать там всевозможные отходы, строительные, бытовые… Монбланы мусора! Вонь, плесень, крысы! Андреасян, собака злая, за считанные месяцы загадил и землю, и воздух, и воду. Что там творится с окружающей средой, говорить тебе не буду: её больше не осталось.
– Хваткий тип, нечего сказать!
– Это еще не всё… Посеял этот тип по всему городу и собственные салоны красоты, проиллюстрировав таким образом, что от великого безобразия до великой красоты всего один шаг. Назвал новый бизнес не без воображения: Академия красоты «Феодоро». Академия, слышишь? Убиться, не встать!.. Оформил бренд на некую Лию, даму приятную во всех отношениях, впоследствии ставшую его официальной женой. Впрочем, была у него параллельно еще и другая, не официальная, привезённая откуда-то с Кавказа.
Феодоро, Феодоро – пытался вспомнить Распоров… Ах да! Феодоро – название с многочисленными реминисценциями. Евразийство смешалось с Германией, плюс еще мощное дыхание истории. Феодоро, или Готия, страна Дори – средневековое греческо-германское государство, существовавшее в юго-западном Крыму. Грозные германские воители-готы, часть которых не отправилась вслед за их вождём Теодорихом, прозванном Великим, на завоевание Италии, появились в Таврии в пятом веке нашей эры и остались там. От Алушты до Балаклавы простиралась занятая ими земля. Государство крымских готов – православных, кстати – исчезло с лица земли только в конце пятнадцатого века под ударами турок-османов… И вдруг завейская косметика под таким историческим брендом! Вроде бы, Европа и Азия – в одном флаконе. Хитро!
– Крым – дело тонкое, – сказал Распоров. – Название, получается, с намеком.
– Никаких намеков, все просто как капустная кочерыжка. Претензия чувствуется, и более ничего. Пошлость… Одна их реклама чего стоила! Скажем: «Омоложение и дизайн интимной зоны».
– Не может быть!
– Может… Может… Андреасян отличался обезьяньей ловкостью, а его подруга жизни Лия – отсутствием элементарной брезгливости.
– Погоди-ка, старичок! Не Владимиром ли звали твоего Андреасяна.
– Точно так. Откуда знаешь?
– Получается, знаю… Причём – давно.
Ничто так не сближает людей, как случайное путешествие в одном купе, это аксиома. Давным-давно в поезде дальнего следования, неспешно шедшем из советской столицы в Минск, Георгий познакомился с Володей Андреасяном. Общительным и чертовски обаятельным, нельзя не признать. Голос с легкой хрипотцой – как у Никиты Михалкова! Нескончаемая коллекция анекдотов!.. А тосты, тосты!.. Особенно ему, жгучему брюнету с кавказскими усами и с глазами как две жирные маслины, удавались здравицы «под товарища Сталина»:
«Женщина в колхозе – большая сила!.. Так выпьем же за наших верных подруг, товарищи!»
При советских царях Андреасян был дипломатом где-то в индобразилии, но вынужден был уйти из МИДа по причине обнаружения у него дяди-эмигранта в Америке. Тот, бывший офицер-власовец, не нашел ничего умнее, чем написать генсеку Брежневу в Кремль патриотическое послание: дескать, горю желанием быть полезным исторической родине! Для чиновника советской поры иметь родственника в капстране, да ещё и, как выяснилось, калифорнийского миллионера, расценивалось как вопиющий криминал. Володю вызвали к освобождённому секретарю парторганизации министерства.
– Как смели вы сокрыть от партии и от органов наличие близкого родственника за рубежом?!
А «нарушитель» был парнем не промах. Говорит, не моргнув глазом, мидовскому партайгеноссе.
– Какой это родственник… Вы мне гораздо более близкий человек: дядю я в глаза не видел, а с вами встречаюсь на каждом партсобрании.
Ему, натурально:
– Вон с государевой службы! С волчьим билетом!
На закате горбачевской перестройки Андреасян, оказавшийся человеком вполне рыночным, рванул в бизнес.
Сделал, как многие хваткие люди тогда, собственный банчок, названный звучно, по-парижски – маленький, карманный, но при этом жутко агрессивный. Набрал денег в долг, кредитов всяких разных… Тогда-то и подцепил в гостиничном баре-ресторане для иностранцев Лию с ее длинными белорусскими ногами. Она специализировалась на альковных услугах за валюту для турецких бизнесменов-строителей, очень уж любила усатых брюнетов. Не брезговала и «зайчиками» – так московские жрицы любви ласково прозвали залетных японцев.