Ева. Книга 2
Но я держалась.
«Держись» – так говорят всем столкнувшимся с несоизмеримым горем, подразумевая под этим «только, пожалуйста, не делай ничего такого, с чем мы не сможем справиться».
Я не делала «ничего такого».
Была удобной.
Функциональной.
Разумной.
Роботом.
Не дрогнув лицом, выбрала гроб: белый, любимый цвет Локи.
Не разрешая себе дышать, вытащила из шкафа одежду: простая футболка, джинсы, ремень с орлами Харлей Дэвидсон. Сняв с плечиков желтый пиджак – когда-то он меня раздражал вызывающей яркостью – я против воли поднесла ткань к лицу и задохнулась от боли. Пиджак пах Лукасом. Я повесила его обратно.
Труднее всего было заставить себя поговорить с Маризой. Сидя за столом рядом с ней, я не могла подобрать подходящих слов. Не в силах смотреть в ее глаза, так похожие на отцовские, я искала ответ в своих ладонях.
Но она поняла и так.
– Папа умер.
Я раскрыла для нее объятия, пряча свою маленькую дочку у сердца, на мгновение отгораживая нас обеих от рухнувшего мира, шепча слова любви.
И тот момент был последним за долгое время, когда я была сильнее ее.
А время все длилось и длилось, впечатываясь в кости, корежа и перекручивая.
Я не могла есть и спать. От любой пищи меня моментально выворачивало, закрывая глаза я видела лишь сполохи огня и лицо Локи, сминающееся в языках пламени. Бессонница и голод сделали меня легкой и безумной. Зрение и слух болезненно обострились, и мне чудилось, что я читаю невысказанные мысли окружающих, слышу тайные перешептывания.
А шептались за спиной много.
Все хотели видеть мои слезы, доказывающие силу истинного страдания, но я так и не плакала. Ронни безостановочно рыдала, вполне оправдывая ожидания соседей. Она вела себя так, как принято. Она была нормальной. Я – нет. Соляным столпом простаивая у гроба, я отпугивала всех, кто пытался было утешить меня дешевыми соболезнованиями. Сухие, чувствительные глаза воспалились и жгли железом сочувствующих, смущая их простые и недалекие души.
«Каменная». «Бессердечная». «Он с ней слишком носился». «Она не заслуживала такого парня». «А помните, когда умерла невестка Ноланов…»
«Лукас всегда любил ее сильнее».
Мне было не больно. Пустые слова не могли меня достать там, где я пряталась.
В какой-то момент пришли Брэдли. Милтон неловко мял в руках кепку, Дороти была смущена, но энергична. Оглядевшись по сторонам – все ли смотрят на нас – начала произносить явно заготовленную речь.
– Ева, прими наши глубокие соболезнования и признательность. Твой муж был настоящим героем…
Я перебила ее:
– Если бы ты лучше смотрела за своими детьми, ему бы не пришлось становиться погибшим героем.
Багровый румянец прилил к ее мясистым щекам, окрасил шею.
– Ты…Ты винишь меня в его смерти?
И я сказала:
– Да.
Хлопая коровьими губами, Дороти Брэдли хватала воздух, разом став жалкой и старой. Муж ее, бессловесный тюфяк, напротив, вдруг стал как-то больше и, крепко взяв жену под локоть, увел прочь, коротко кивнув мне на прощание.
Больше ко мне не подходили.
Во время службы я смотрела в окно. В стекло лезли рябиновые гроздья, плотно усыпанные кровавыми ягодами. Это было так красиво, так невыносимо прекрасно, что близко-близко подкатили слезы, но не пролились. Как будто еще рано. Как будто я еще не заслужила.
Когда священник закончил говорить, снова что-то незаметно изменилось. Я посмотрела на Локи – серьезный и строгий, он выглядел по-другому. Он выглядел готовым.
Держась за Маризу, я стояла у края разверстой, сухой могилы, и мысленно падала, падала в ее безысходную тьму. Шорох винтов, закручивающих крышку гроба, долго будет мне потом сниться в самых безнадежных, густых кошмарах. Я чувствовала, что больше не могу, ломаюсь, трескаюсь, как яичная скорлупа, но, закусив щеки изнутри, удержала себя, не закричала.
После кладбища все пошли в бар. Сейчас, когда тело было предано земле, многим становилось легче. Я видела, как они сбрасывают груз подавленности с плеч, понемногу распрямляются, негромко переговариваются друг с другом, изредка бросая быстрые взгляды в мою сторону. Ронни, всегда прямая и жесткая, опустив плечи, шла под руку с моей мамой. Джек вел Маризу, ее маленькая ладонь терялась в его огромной. Рэн и Рику бесшумно подошли ко мне и встали по обе стороны, пряча от любопытных глаз. Мы шли последними, понемногу отставая от остальных.
– Ненавижу похороны. – красивое лицо Рэна скривилось. – В такие моменты всегда очень ясно понимаешь, что жить – это значит терять тех, кто тебе дорог.
– А я не могу не думать о папе. Почти тридцать лет прошло, а воспоминания такие же яркие. Я тогда ревел как девчонка, а ты – нет, ни слезинки не проронил, помнишь, Рэн?
– Всегда. Мне казалось, что меня разорвет изнутри, хотелось взорвать мир, уничтожить себя, сделать хоть что-то, чтобы картинка снаружи и внутри наконец-то сложилась.
Остановившись, я подняла голову и увидела внимательный взгляд брата. Он рассказывал это для меня.
– Как ты справился?
Он сочувственно покачал головой.
– Я не справился. Я почти сломался. Мне помог тогда Джек.
Я кивнула и хотела было уже двинуться дальше, но Рэн мягко взял меня за плечо, задержав.
– Ева. Не отгораживайся от нас.
Я осторожно положила голову ему на грудь. Так же осторожно брат обнял меня. Рику, стоявший рядом, погладил по волосам. Они пахли вишневыми ветками, ванилью, талой лесной водой и растертыми между ладоней смородиновыми листьями. Такие сильные, теплые и… чужие. Не эти объятия мне были нужны. От подступивших слез болели щеки и щекотало в носу. Я прокаркала глухим, срывающимся голосом куда-то в ворот пуловера Рэна:
– Они думают, что я не плачу, потому что не любила Локи.
– Нет, Ева, нет. Никто так не думает. Все знают, мы с Рику знаем, как ты любила его. И он тоже знает.
На целое мгновение я стала маленькой балованной сестрой двух старших красавцев-братьев, на мгновение я поверила, что мне достаточно только пожаловаться, чтобы они разрешили все мои печали. Но только на мгновение.
Я отстранилась от Рэна.
– Пойдем.
Уходя, я оглянулась.
Но все равно никого не увидела.
Глава 5. Тени миров
Теряешь всегда только то, что боишься потерять. [11]
Живите одним днем, наслаждайтесь моментом, не отравляйте свое настоящее тоской о прошлом и мечтами о будущем. Возьмите любую книгу о познании себя и первым получите такой совет. Дурацкий, невыполнимый совет. Единственно верный.
Просто иногда он означает не радость осознания текущего мгновения.
А невыносимую, жгучую боль.
Все собрались в баре. Еда, спиртное, негромкие разговоры. Местами уже раздавался осторожный сдержанный смех. Жизнь потихоньку возвращалась в свое русло.
Мне было душно. От вида жующих людей накатывали тошнота и омерзение, все лица казались искаженными, голоса – режущими. Кто-то налил мне виски – я выпила, не почувствовав ничего. Мариза сначала сидела рядом со мной, потом убежала к подозвавшей ее Ронни в толпу кудахчущих женщин. Мама о чем-то шепталась с близнецами, папа в компании мужчин то и дело выходил курить на крыльцо. Я подавила порыв воспользоваться тем, что на меня никто не смотрит и уйти. Еще не время.
Труднее всего было досидеть до момента, как все начали расходиться. Каждый подходил ко мне, неловко обнимал, говорил сбивчивые ободряющие слова моей шее и, выйдя на улицу, наконец-то свободно выдыхал: «Бедная девочка. Как хорошо, что у меня все в порядке» и шел домой, уже зная, о чем будет говорить за ужином.
Наконец остались только свои.
Родители, Ронни, Мариза. Рэн. Рику и его жена Бьянка. Я.
Мы убрали со столов и перемыли посуду. Папа сварил всем кофе, и все сидели, медленно потягивая обжигающий напиток и утопая в тишине. Бьянка, умница Бьянка, интуитивно угадала, что нужно сделать, и первая начала говорить.
– А помнишь, как вы к нам приезжали? Когда тебе исполнялось 21? Мы очень хотели сделать сюрприз, купили билеты в оперу, а оказалось, что у тебя не было с собой подходящего платья. И мы тогда бросили детей на Рику, и я потащила вас по магазинам, жара еще такая стояла, да?
Я кивнула. Я тогда впервые была в Лос-Анджелесе, и город произвел на меня неизгладимое впечатление.
– Мы ходили, ходили из бутика в бутик, но мне все не нравилось: слишком длинное, слишком короткое, это как мешок, а в этом я как шлюха, цвет или бледный, или вызывающий…
– Да! Капризничала как ребенок. А я все думала, ну как же Лукас все это терпит, как может быть таким спокойным. Мы бы с Рику уже на втором магазине разругались в пух и в прах, а твой муж хоть бы хны. И когда спустя несколько часов, миллион нервных клеток и океан слез мы наконец-то выбрали платье, знаете, что оказалось?
Бьянка обвела присутствующих торжествующим взглядом Эллен Дедженерес[12], задавшей особо каверзный вопрос:
– Оказалось, что мы обе забыли наши сумки дома! Перед самым выходом я заметила, что у Евы отпечаталась тушь на веке, стала поправлять, чтобы освободить руки, положила вещи на столик, потом мы заболтались… Никогда не забуду выражение глаз Лукаса в тот момент!
Я слабо улыбнулась. Я уже и забыла про это. Локи еще долго сердился, ведь я забыла не только собственные, но и его банковские карты «чтоб тебе в кармане не таскать» – и потом никогда уж не доверял мне документы и наличные. А Бьянка тем временем заканчивала:
– А потом этот святой мужчина посадил нас в кафе неподалеку, а сам съездил за деньгами и вернулся, и заметьте, ни словом не упрекнул!
Рику хмыкнул:
– Она до сих пор ставит мне тот случай в пример. Вот умеют же некоторые ходить со своими женами по магазинам, не то что ты!
Бьянка своим немудреным рассказом словно бы сняла блок с присутствующих, и они тоже начали делиться своими историями, которых набралось немало. Сама я не рассказывала ничего, но жадно впитывала чужие воспоминания, которые на короткий миг вернули мне Локи. Я видела, как немного разгладилось лицо Ронни, как улыбалась Мариза, как папа обнимал маму, и понимала, что я от них сейчас бесконечно далеко, но все равно радовалась, что они не одни, что они поддерживают друг друга.
Когда пришла пора расходиться, я была уже твердо уверена в том, что буду делать.
Ронни осталась в баре. Хоть у нее и был нормальный дом, именно бар хранил ее сердце и в трудные минуты она черпала в нем силы.
Мы большой компанией отправились к Элене и Джеку, благо, комнат хватало на всех, но я, дождавшись, когда измученная Мариза заснет в моей бывшей комнате, спустилась.
– Я ухожу.
– Что? Куда это ты собралась на ночь глядя? – встрепенулся Джек.
– К себе. Хочу домой.
– Я с тобой. – немедленно вызвался Рэн, но я отказала:
– Нет. Пойду одна.
Немедленно начался гвалт. Мы тебя не отпустим, тебе нельзя сейчас оставаться одной, мы тебя понимаем, но… а вдруг Мариза проснется, а тебя нет, что ты задумала, я тебе запрещаю.
Все говорили одновременно, а потом так же разом утихли. И я повторила:
– Я иду домой.
– Да черта с два ты пойдешь! Думаешь, мы не видим, что ты задумала? Даже и не думай, что я просто буду смотреть на это! Если понадобится, я запру в комнате, не сомневайся! – папа никогда не умел сдерживать свои чувства. Но я видела, что за напускной яростью прячется страх.
– Пускай идет.
– Идет? Что ты такое говоришь, Эли! Ты только глянь на нее, она же как неживая!
Мама, не отвечая ему, смотрела на меня так, как только она одна умела смотреть. В эти дни на ее и без того бесстрастном лице жили только глаза.
Во вдруг наступившем молчании она подошла ко мне, провела по холодной щеке холодной рукой.
– Мы будем ждать тебя утром.
И я ушла домой.
* * *У меня было спиртное. Непочатая бутылка вина и еще одна, почти полная бурбона.
Я достала из буфета два пузатых стеклянных бокала на тонкой ножке, поставила на стол, прошлась по дому, собрала все свечи, которые когда-либо нам дарили в качестве сувенира. Зажгла, погасила верхний свет. Открывать бутылку даже не стала пытаться: просто отбила горлышко о раковину, не заботясь о том, что мелкие осколки могут попасть в вино и поранить мне желудок. Аккуратно наполнила бокалы до половины, приподняв свой, легонько стукнула второй. Раздался и стих хрустальный звон. Чинь-чинь.
Ник пришел, когда виски оставалось на треть.
Я не удивилась. Чтобы удивляться – надо чувствовать.
Он не стал издавать никаких тревожно-сочувственных возгласов, сел напротив и, взяв наполненный бокал, отпил.
На моей скуле дернулся желвак.
– Ну так какие у тебя планы?
Я давно привыкла к причудам человеческого мозга. Защищая себя от безумия, он находит порой странные лазейки и прячет своих хрупких хозяев в неожиданные комнаты. Вот и сейчас, практически на пороге вечности, моей первой мыслью при виде Ника была: «А он хорошо выглядит». Но действительно, в отличие от Нила, который за прошедшие годы обзавелся женой, тремя детишками, солидным брюшком и легкой проплешиной во всё еще золотых кудрях, Ник оставался все таким же матерым, дубленым солью и ветром, опасным волком, как и восемь лет назад.
Мы с ним не были друзьями. Вернее сказать, мы избегали друг друга, а, случайно оказавшись в общей компании, никогда не разговаривали дольше, чем достаточно для вежливого приветствия. Давно прошли те времена, когда я его боялась. Сейчас я его просто холодно ненавидела. Тем легче оказалось сказать ему правду.
– Собираюсь не дожить до утра. Зачем ты пришел?
– За мной долг. Собираюсь выплатить его и не дать тебе не дожить до утра.
Я не стала притворяться, что не понимаю, о чем он.
– Ты мне ничего не должен. Мне плевать было, что с тобой случится. Я помогла тебе тогда, потому что так хотела Фрэн.
– Я и не сказал, что должен тебе.
Я закрыла глаза. Все эти разговоры ни к чему не ведут.
– Скажешь мне, что я должна думать о ребенке?
– Ты должна думать о ребенке.
– Тебя это не слишком волновало тогда.
– Но сейчас я знаю правду. Ты должна жить дальше.
Я не смогла удержаться от колючего ответа:
– Ты-то, я смотрю, живешь.
Он широко усмехнулся, сразу став моложе.
– Спасибо.
– Это еще за что? – не поняла я.
– За то, что так и не простила меня. Годы идут, и память сглаживает острые камни, но каждый раз, встречая твой презрительный взгляд, я вспоминаю, как я был молод. Как сильно я любил.
Я закрыла глаза.
– Ты нечестно играешь.
– Ева, я думал, что никогда больше не буду счастлив, но на самом деле мы с Лили[13]…
– Не говори со мной про Лили.
– Не говорю.
Я долила себе остатки «Дениэлса». Ему не предложила.
– Говори, что хотел и уходи. Давай, давай, я внимательно слушаю советы бывалого о том, как скоро мне станет легче.
– Чушь.
– Что?
– Полная херня вся эта чушь про то, что дальше будет легче. Дальше будет хуже. Сейчас ты еще не до конца осознаешь, и наверняка в глубине души надеешься, что все – неправда. Ты думаешь, что тебе тяжело сейчас… Но пройдет несколько недель, и ты увидишь, как твои самые близкие вернутся к обычной жизни, очередные глупые влюбленные сыграют свадьбу, у кого-то родится ребенок, кто-то другой умрет… Все забудут про твое горе, переключившись на собственные заботы, начнут твердить, что да, мы все понимаем, но прошлого не вернуть, ты должна быть мужественной… Вот тогда будет по-настоящему плохо. Одним не прекрасным утром ты поймешь, что сидишь в колодце, и даже видишь свет, но веревку сбросить забыли. Дни станут холодными, пустыми и серыми. И ты будешь искать спасение в своих снах, будешь засыпа́ть и искать свою любовь там, и находить только отзвук присутствия, и многие месяцы будешь просыпаться, думая, что вот он, рядом… и каждый раз заново терять, понимая, что нет, это был не кошмар. Кошмар – твоя жизнь.
– Я бы никогда не приняла тебя на работу мотивационным оратором. – некоторые привычки сильнее желания смерти, и привычка по-дурацки шутить – одна из них. Но Ник не улыбнулся.
– Ева, я не забыл ее. И ты не забудешь Лукаса. Но сейчас ты должна жить и идти по этой дороге из страданий. Наступит день, и ты снова сможешь смеяться. Обещаю.
Мы долго молчали. Я подняла бокал к глазам и медленно покачала виски на дне, наблюдая, как плавно волны лижут прозрачные стенки. Допила мелкими глотками, вдыхая терпко-горький аромат, ощущая на языке вкус сладкой карамели и мягкие ноты дыма. Не выпуская фужер из рук, посмотрела сквозь него на пламя свечи.
– Знаешь, у меня внутри что-то сломалось. Как будто тело набили осколками, и при каждом движении, слове они разрывают внутренности на лоскуты. И это так невыносимо обжигающе, так изощренно, что никакая сила извне не может унять этот холод. Я говорю себе, что я должна постараться, быть сильной – но сил нет. Пытаюсь найти хоть что-то, что могло бы меня задержать, заставить чувствовать, но, чтобы я не делала, все равно то, что происходит внутри меня – мучительней. Мне хочется разрезать свою кожу, увидеть кровь…
Я сильнее сжала бокал и тонкое стекло треснуло, впиваясь острыми гранями в руку. Алые потеки побежали сквозь пальцы.
– …в надежде на то, что возможно, только возможно, немного яда вытечет из меня, и тогда я смогу сделать вдох, дожить до рассвета.
Я разжала кулак. Капельки крови красиво блестели на мелких осколках. Недостаточно мелких.
Накрыв правую ладонь левой, я надавила изо всех сил, загоняя стеклянную крошку под кожу. А потом наконец-то посмотрела на Ника:
– Но мне все равно не больно.
Он встал и ушел, я услышала, как открылась дверь ванной комнаты. Особенности стандартной планировки, все дома одинаковы. Вернувшись с аптечкой, достал из посудного шкафа глубокую миску, поставил у моих ног. Встав за спиной, аккуратно разжал сведенные ладони, стал лить на них воду из кувшина. Розовый поток, смешанный со стеклом, звенел, стекая в таз. Ник убрал его, встал передо мной на колени. Удерживая за запястье, развернул ладонь тыльной стороной вверх. Свободной рукой при помощи пинцета стал выбирать застрявшие кусочки. Я не противилась.
Не знаю, сколько часов мы так сидели. Мои ладони были глубоко исколоты и изрезаны и моментально заплывали кровью. Множество раз Ник вставал, заново омывал их и снова садился, кропотливо, осколок за осколком, очищая от стекла. Мои руки так никогда полностью не заживут. Долгое время я буду пугать людей безобра́зными розовыми шрамами, потом не буду спать ночами, исступленно расчесывая зудящие раны, сдирая подсыхающие корки, в конце концов кожа побелеет и примет привычный вид, но и спустя годы тонкая паутина навсегда останется на моих ладонях в память о той ночи, вызывая вопросы у самых внимательных.
В какой-то момент Ник в очередной раз осторожно провел пальцами по моим рукам и не нашел ни одного кусочка стекла. Обработал антисептиком и замотал бинтами, оставив на свободе лишь кончики пальцев. Все было готово, но он не отстранялся. Затягивая мой взгляд в омут своих темных, глубоких радужек, он провел по щеке, запавшей за последние дни под скулы.
– Я могу сделать тебе больно.
Глава 6. Горе победителям
Края бездны сомкнулись, дышать нечем. Стоишь на дне и понимаешь – слишком поздно. [14]
Я пришла к ним до завтрака.
Несмотря на ранний час, никто не спал.
Подходя к дому, смотрела через огромное стекло кухни – как они сидят за столом, пьют кофе.
Меня заметила Мариза, вскочила, опрокинув стул, влетела мне в руки:
– Мама!
Я обняла ее – ей это было нужно, а сама смотрела на родителей и братьев. На их лицах читалось бесконечное облегчение: пришла. Жива.
– Мама, что с твоими руками?
Я опустила взгляд на свои ладони, как будто впервые заметила:
– Нечаянно уронила стакан и сильно порезалась, когда собирала осколки.
– Больно было? Кровь текла? Покажешь мне?
– Покажу, когда буду делать перевязку. Пойдем за стол, я голодная.
Конечно, я никого не обманула. Не берусь предположить, какие догадки строили мои родные по поводу того, как и с кем я провела прошлую ночь. Будь у них хоть малейшая надежда на то, что из меня можно вытрясти правду – они бы вытрясли, но добиться от меня ответа тогда было все равно что пытаться пальцем ковырять мореный дуб. И они не трогали. Скоро они начнут предпринимать попытки вернуть меня к нормальной жизни: звонить, проводить беседы, вытаскивать на прогулки и в магазины, но сейчас им достаточно того, что я просто есть. И я благодарна им за это.
Я никогда даже в мыслях не возвращалась к ночи с Ником.
Он ушел перед рассветом, в мгновение, когда я ненадолго забылась сном. Мы не обсуждали случившееся ни друг с другом, ни с другими. Ни тогда, ни потом. То, что произошло между нами не было ни любовью, ни страстью, но злостью, борьбой, болью двух смертельно раненых животных. Клубок отчаявшихся, яростных, сплетенных животных. Мои плечи, руки и бедра были в синяках. Как объяснял Ник Лили свою разодранную исцарапанную спину и задницу – я не знаю.
Странно, но хотя технически случившееся было сексом, я никогда не воспринимала это так, и думаю, что и Ник не воспринимал. Как бинты на моих ладонях прятали порезы, так и половой акт с Ником был припаркой, лекарством, скальпелем, вскрывшим нарыв и выпустившим гной из раны.
Я бы не смогла сейчас даже определить запах мужчины – я, которая воспринимала мир через обоняние с тех пор, как себя помню – и это было первым звонком тех перемен, что назревали во мне. Ночь прошла, и я все еще дышала, но со мной было не все в порядке и не будет в порядке еще долго. Мир вокруг сгущался, склеивался до серого душного безопасного кокона, в который я заворачивалась, не желая ощущать цвет, свет, звуки и запахи.
* * *Двадцать первого ноября у меня с задержкой на десять дней начались месячные, и только увидев алое пятно на ластовице трусов, я поняла, как сильно надеялась на то, что могу быть беременна, и как боялась себе в этом признаться. Узнать, что Локи не умер окончательно, что я ношу еще одного его ребенка – я так хотела в этом найти свое спасение! Сейчас я понимаю, что мне повезло: окажись в самом деле в тягости, я бы зациклилась на несчастном дитя, перенесла бы на него всю свою любовь, боль и горечь, отравила бы ему детство и омрачила будущее, но тогда… Тогда это было ударом.
Не в силах выносить сама себя, я вышла из дома, бессмысленно нарезала несколько кругов, не принесших ничего, кроме ощущения тупого отчаяния и, конечно же, оказалась перед магазином. Я не была там с той самой пятницы, как погиб Лукас – ровно неделю назад, запоздало дошло до меня.
Я бросила взгляд через дорогу: зайти к Ронни? Но, по правде мне не хотелось ее видеть. Обе глубоко страдая, мы по-разному переживали свое горе. Её слезы и разговоры о сыне царапали меня так же сильно, как и её – мое каменное молчание. Помедлив, я решила, что навещу свекровь завтра. Наверное.
В помещении было что-то не так. Чувства не сразу догнали мозг, но, когда картинка из образов и осознания наконец сложилась, по позвоночнику пробежал озноб: книги говорили. Шелестя страницами, как стая безумных птиц, они шептали мне что-то бумажной какофонией. В каком-то сумасшедшем озарении я видела весь город, всех людей, которых когда-либо знала, и книги, которые им нужны.
«Так было всегда» – пришло понимание. Просто я стала сильней. Проходя мимо полок, я могла с закрытыми глазами положить руку на корешок и сказать, что вот это «Тонкая работы» Сары Уотерс, и я должна предложить ее Кейт Шелдон, не ценящей свое счастье, а тут у меня «Слепой убийца» Этвуд и в нем уже давно нуждается Хелен, увязшая в выматывающей связи с глубоко женатым Николасом.
Книги предлагали мне выход. Выбрав их, я бы погрузилась в них глубоко-глубоко, получила бы дело, которое давало бы мне силы и отдушину, позволяющую не думать.
Превратилась бы в Голда.
Я подняла его письмо, так и валяющееся скомканным шаром в углу. Не разворачивая, спросила, держа перед глазами:
– С вами ведь было так же, когда умерла Эмили?
Пройдя за прилавок, бережно распрямила лист, держа его исписанной стороной вниз.
Дочитать? Наверняка там что-то важное. Ответ, который я ищу.
Оставив письмо, открыла нижний ящик. Лукас без конца бросал курить – итогом этих прекрасных порывов всегда было то, что через несколько часов он начинал искать сигареты даже посреди глухого леса. Поэтому у него вошло в привычку прятать стратегический запас в каждом доме, где он бывал: дома, у моих родителей, у Ронни, в баре, у меня в магазине. Еще долго я буду находить его тайники в самых неожиданных местах и вздрагивать от колючей боли, но сейчас я полезла за пачкой «Мальборо» намеренно.
Подкурив, втянула запах табака. Мне нравилось, как его аромат смешивался с запахом Локи. Сейчас, сам по себе, дым нес отвращение. Я так никогда и не пробовала курить. Я затянулась, не глубоко, чтобы не закашляться. Во рту стало едко и сухо. Я аккуратно положила сигарету поверх письма Голда, горячий пепел столбиком упал на бумагу, прожигая ровную дыру. «Точно как в моем сердце». Не двигаясь, смотрела, как расползаются края, серея и вспыхивая красным. Скоро на месте волшебных слов тлел маленький ласковый уголек. Я могла затушить его одним движением тряпки. Но не делала этого. Лаковое покрытие стола трескалось от жара, огоньку оно явно нравилось, потому что он стал разгораться, пополз дальше, ниже.