На все случаи смерти

– Что за луна?

– «ЛуНа». Не смотрели такое шоу? Все его любят. «Каждый будний вечер ваша возможность оторваться от Земли…» Шоу Луизы Наумовой.

– Ах, точно, Луиза Наумова. Видать не видал, но вся прибывающая молодёжь рассказывает, ― Степан опять принялся потирать грудь в области сердца. ― Так что, почему ты там оказалась? Что она тебе сказала? Произвела на тебя впечатление?

– Ведь этого явно не было на самом деле, какая разница?..

– Вот как раз потому, что не было, разница огромная.

Вася сдвинула брови в помощь своим мыслям: думать, восстанавливать фрагменты сознания было сложно. Всё обратно суетному миру. Думы имеют вес, а тело ― напротив.

– Она говорила что-то про то, что я приехала в столицу показать таланты. Луиза была такая же идеальная, как в телевизоре, только очень близко. Меня вырядили в странное платье, из-за цвета ткани оно всю дорогу выглядело грязным. Мы стали говорить о моих ролях, но она возразила мне.

– Как это?

– Просто… я говорила, что играю поэтессу, но она… сказала, что у неё другая информация.

– И какая же?

– Да не помню я толком. Якобы играю я другого персонажа, Алису… не знаю!

– Но ты уверена, что тебя там быть не должно было?

– Да посмотрите вы на меня, Степан Павлов, ― на пару секунд она остановилась перед ним, предоставляя ему эту возможность, а потом продолжила блуждать от стены к стене. ― Где я и где «ЛуНа»? Мне всегда было интересно посидеть среди зрителей, но я ещё ни на одну программу не пыталась попасть. По-моему. Мне так кажется.

Она потянулась к левому уху по старой привычке, безобидной, но раскритикованной мамой. В моменты стресса она неосознанно искала помощи у глупого ритуала ― хваталась за мочку и крепко сжимала её, чтобы боль отрезвила её. Нервных окончаний не осталось, а привычка была живее всех живых.

– Что, память не слушается? Не хмурься. Это нормально. Сейчас все твои карты лежат рубашками вверх, но постепенно получится вскрыть их все.

– Совершенно очевидно, что пришла моя очередь спрашивать, ― уверенно объявила Вася. ― Вы всё-таки объясните мне, где я нахожусь? Что это ― чистилище, ад, новая реальность?

Степан так удручённо вздохнул, что её обдало новой волной вины и неловкости. Она успела подумать, что он уже давал подробный ответ на этот вопрос, а она всё пропустила и теперь выглядит глупо. Что за разочарование для него, ведь она обещала ему быстро усваивать все правила.

– Знаешь, много раз предлагал: давайте сделаем FAQ3, презентацию, чтобы не повторять новеньким одно и то же. Это для всех удобно, разве нет? И не пришлось бы всё время вспоминать дословно те случаи, когда мне удавалось объяснить лучше всего… Будешь в состоянии и сама полюбуешься нашим славным треугольником. Изучишь его, а я обеспечу комментариями, которые всё подскажут. У него много названий. В каждом поколении есть предпочтительное. Вполне возможно, что когда-то называли адом. Мы сейчас чаще всего зовём его Постскриптариум. По-моему, неплохо отражает суть. Ты как бы уже закончил старое письмо, но ещё не получил право начать новое. Кто бы это ни придумал, он по достоинству оценивает силу послесловия.

– Вы сказали… треугольник?

– Да. Сама убедишься и всё поймёшь. Ты находишься в его втором углу. Во второй угол попадает большинство тех, кто пока не диагностирован. Быть может, потом ты сменишь отсек, когда мы во всём разберёмся. Ты ― непростой случай.

– Значит, это ещё не смерть?..

– Это ещё не вечность. И уже не жизнь. Это несколько мгновений до подведения её итогов.

Вася застыла и медленно опустилась на кровать, глядя на пугающе пустую белую стену перед собой. Впервые перестав контролировать осанку, она сгорбилась, поникшие плечи обращались к полу.

– Это тюрьма. Я в тюрьме для самоубийц.

– Ой, как нетерпимо. О толерантности и корректности мы ещё успеем поговорить, голубушка, а то ты составишь о себе неверное впечатление перед остальными. Но… Василиса, нельзя безнаказанно губить человека. Ответственность придётся нести, даже если никто не предупреждал об этом.

Вытягивая шею, она подняла голову, пытаясь загнать назад слёзы, которых в ней не было. Привыкшая избегать слёз в суетном мире, она и теперь пыталась дать им отпор, хотя у неё даже не выходило заплакать. Она обрадовалась тому, что Степан не следил за ней и не торопил с разговором.

– А вы? Вы из… другого угла?

– А вот это было грубо! Разом и правила нарушить, и в душу залезть. Совсем на тебя не похоже, открываешься с новой стороны.

– Не понимаю.

– Ты нарушаешь очерёдность. Моё место в Постскриптариуме ― это уже другой вопрос. Сейчас спрашиваю я.

– Извините.

Зажигалка ― щёлк. Новый намёк на то, что она говорит не так, как надо.

– Расскажи про платье. Ты вот говоришь, что на этом шоу тебя нарядили в грязное платье. Сейчас тебе наряд нравится? Ты назвала его красивейшим и думала, что тебя в нём похоронили.

– А меня… уже похоронили?..

– Василиса. Я тебя прошу. Сосредоточься.

Щёлк.

Прожектор внимания высветил её фигуру, и она выпрямилась, как под замечанием матери.

– Это моё любимое. Я надела его всего один раз, на выпускной. Все тогда пришли в таких пышных, «принцессиных» платьях, только и спотыкались об эти бесконечные юбки, и смотрели то мимо меня, то с жалостью. Но я не чувствовала себя той, на кого можно так смотреть. Я полюбила это платье ― нет, не с первого взгляда, на вешалке оно было ничем, кроме зелёной ткани. Полюбила с первой примерки.

В первый раз за всё время, что он вытягивал из неё сведения, голос её звучал без звенящего напряжения. Она не хваталась за воздух, говорила так ровно, по каким-то подсказкам неведомого суфлёра.

– Любопытно. Я не знаток, это вам бы как раз с Майей обсуждать, нашей местной Марго Хемингуэй. И всё же, даже мне оно теперь стало нравиться больше. Но не понимаю одного. Почему ты надела его всего раз?

– А кто-нибудь надевает свои выпускные платья ещё раз? Не знаю, я… Я вообще не уверена во всём, что вам выдаю, но раз вы говорите, непослушание памяти это нормально…

– Хм-хм. И всё же, ты думаешь, провожали бы тебя в таком наряде?

– Я уже очень давно не помещаюсь в «такой наряд». Ведь прошло… прошли годы. Не могу посчитать. Не знаю. Выпускной всё ещё кажется рядом, но нас разделяет непреодолимая пропасть.

– Забвение здесь ни при чём, я думаю. Для многих эти поворотные точки остаются всегда рядом, но всё же за чертой невозврата.

Его эхо отзывалось в Василисе сейчас так же, как когда он читал книгу. Она понимала то, что он имеет в виду, лучше всех в целом мире.

– Резюмируем. Ты очнулась в Постскриптариуме в самом любимом платье, надеть которое так долго не находилась повторного повода, что ты из него… хм-хм… выросла. Всё же, это очень любопытно. Если я нигде не ошибся, то ты можешь приступать к вопросу.

– А что в этом любопытного?

– Ты точно уверена, что хочешь об этом спросить?

Хлопнула Вася себе по коленке ― вместо того, чтобы кратко, но обстоятельно выругаться.

– Я точно уверена, что хочу знать, что именно мне предстоит, детектив. Мы просто будем разговаривать, перебирать мою жизнь, а потом кто-то будет меня судить?

Неожиданно Степан оставил расслабленную позу, из которой наслаждался откровениями. Он наклонился вперёд, перед собой складывая руки «пирамидой», основания которой врезались в его ноги, и Васе почудилось, что кресло под ним возмутительно скрипнуло.

– Знаешь, в рамках твоего восприятия, которое сводится к судебному следствию, я скорее адвокат, чем детектив.

– То есть вы целиком на моей стороне?

– Ну а о чём я тебе всё это время толкую?! Конечно. Главная моя задача ― восстановить события, на основании которых вынесут вердикт, но я смотрю на дело твоими глазами, и пытаюсь смягчить любой приговор. И чем меньше ты мне доверяешься, тем больше вредишь себе.

– Я слышу, что вы хотите донести до меня, но… простите, не слышу ответ на вопрос.

– Что ж. Расписание у нас вполне серьёзное. Дважды тебя осмотрят два независимых специалиста, которые уже не будут целиком на твоей стороне. Они должны дать что-то вроде объективного заключения о твоём случае. Им решать, например, в каком углу ты должна дожидаться суда.

– Почему два?

– Скажем так, это два противоположных специалиста. Они даже из разных углов, если тебе интересно. И они будут присутствовать при вынесении приговора. Один из них ― что-то вроде стороны обвинения в суетном мире, а второй ― почти как медицинский эксперт. Нет-нет, Вася, только не паникуй, это не страшно. В это сложно поверить, но в обвинении у нас люди, которых называют самыми мягкосердечными. Ты легко догадаешься, почему. Они лучше всех составляют о себе приятное впечатление, и ты быстро успокоишься.

– Мягкосердечное обвинение…

– Имеет логику, согласись, ведь у нас жертва и подозреваемый ― одно лицо.

– А как же эти… медицинские эксперты?

– Хм-хм. Ты ведь не боишься походов к врачу? Мы зовём их некротерапевтами.

– Звучит жутко.

– А им нравится. Да, может, они не такие уж и ласковые, как наши «прокуроры», они равнодушные и циничные, но то, что им всё равно, это даже плюс. Долго ли протянет врач, болеющий за каждую травму?

– Не спрашивайте меня об этом, лично мне цинизм врачей кажется почти преступным.

Она не поворачивалась к нему, но мистическим образом ощутила, как его лицо стало хищным. Взял на мушку колючим взглядом, всё равно что поймал на месте преступления с оружием.

– Хм-хм… А вот это ещё любопытнее. Но если я спрошу, откуда у тебя такой негативный опыт, я нарушу правила игры… ― Вася зажмурилась так, что перед глазами пошла искристая рябь. ― … Да ещё и бессмысленно, потому что вижу, ты не планируешь об этом рассказывать.

– Память не слушается, ― оправдалась она, осторожно разжимая веки.

– Пусть будет по-твоему. На твоё счастье, я очень люблю правила. А я ещё не ответил на твой вопрос. Помимо нашего расследования и экспертиз, у тебя ещё есть право на свидания с теми, на кого повлиял твой уход из суетного мира.

Она не поняла, как это у неё вообще получилось, но она поперхнулась воздухом.

– Я не…

– Да, не ослышалась. Свидания. Ты же сама назвала Постскриптариум тюрьмой, не так уж это и удивительно.

– Ко мне кто-то придёт? Как это возможно? Как они узнают?

– Да, это тоже часто задаваемый вопрос. «Как они поймут, как сюда попасть?» Видишь ли, никому не нужно сюда попадать, чтобы вы увиделись в последний раз. Василиса?.. Нет, только не теряйся.

Кровать начала притягивать её, и отрывистые звуки хриплого голоса Степана стали тише. «Нет, не хочу теряться, только не сейчас» ― оглядывалась она по сторонам в поисках того, что её удержит, обнимала саму себя и считала вдохи. Она поднялась и привалилась к белой стене ― всё, чтобы сопротивляться кровати.

– Не понимаю. Не понимаю, детектив.

– Моя дорогая Лиса, вот ещё одно из правил: в посмертии всё обратно суетному миру. Вот возьмём свидания. В тюрьмах заключённого навещает его семья. А в посмертии ― заключённый семью. Очень удобно.

– Прошу, только не надо этих уколов, что мыслю я по-суетному, но… Неужели я появлюсь как настоящее привидение, чтобы проситься с семьёй?

Шесть вздохов спустя Вася увидела его таким же напряжённо сидящим. Подбородок ― на самой вершине «пирамиды» из рук. Если и «охотится», то уже точно не на неё.

– Степан?

– Что? Молчу, ты сама просила, без уколов.

– Когда я смогу увидеть… кого-нибудь?

– Когда позовут. Всё происходит в положенный ему момент.

– И сколько раз?

– Хм-хм. Кто знает. В среднем мои подзащитные имеют где-то пять встреч. И это вполне неплохо, по-моему. Бывает, что встретиться до суда вообще не с кем, знаешь ли. Лучше сильно не задумывайся, потому что в посмертии ты уже не можешь выбрать людей, которые будут тебя помнить. Это возможно только при жизни. Так что сосредоточься на расследовании.

– И в конце всех этих планов ― суд?

– Именно так. Если ты совладала со своим состоянием, моя очередь спрашивать.

Опомнившись, Вася отпрянула от стены и для чего-то поправила платье, с которым и так всё было в поразительном порядке. Она дождалась, пока Степан поднимет взгляд, и кивнула ему в знак готовности.

– Как ты считаешь, где ты сейчас должна находиться вместо Постскриптариума? Где сейчас тебе было бы место, будь ты там?

Дискомфорт вернулся к ней, обнял за плечи и просочился в её голос:

– Занималась бы чем-то полезным. Как обычный человек.

– И что же полезное ― в твоём понимании? Я, к примеру, человек необычный, но попробуй назвать мою работу бесполезной. И никаких косых формулировок!

Щёлк.

– Я пыталась бы найти способ поработать. Хотя сейчас я просто хочу домой, к коту и… хочу домой.

Лицо его наконец напомнило, каким оно может быть заинтригованным и сосредоточенным на ней одной целиком.

– Как интересно ты сказала. Не «работала бы». Не «искала бы работу». «Пыталась найти способ поработать». Похоже, у нас обнаружилась целая улика.

– Это виднее вам, я ничего интересного не нахожу.

– Тогда почему ты так сказала? Почему ты так подумала?

– Потому что, я думаю, мне очень трудно работать. И вот почему я сразу подумала о больнице! ― она практически подпрыгнула на месте. ― Я плохо себя чувствовала. Поэтому мне так тяжело оглядываться назад. Поэтому там непроглядный мрак. Мне было плохо, детектив.

– Но ты не сказала «я бы лечилась». Ты собиралась работать. И формулировка указывает на то, что ты собиралась работать, при этом болея.

– Может, мне невозможно было помочь. Может, я не хотела терять время. Или силы, как вы говорите.

Степан, заставлявший облюбованное кресло крутиться, излучал необъяснимую радость, неуместную настолько, что Васе хотелось протестовать.

– Перед нами однозначно важная улика.

– Раз уж вы так считаете… вы не думали, что это всё ― ошибка? Что я здесь из-за того, что меня убила какая-нибудь болезнь, а не я сама?

Она пробовала эти ужасающие слова на вкус, и они сейчас отдавали для неё правдой. От этого открытия её просто разрывало на части: того и гляди, всё, что осталось от её тела, просто развалится к его ногам.

– Мне жаль тебя огорчать, но люди не оказываются здесь случайно. Постскриптариум принимает только тех, кто связан с его уходом из мира, который он знал.

– Но как быть, если я, скажем, просто выпила не то лекарство, и сердце остановилось? Или выхода из моей болезни не было никакого, кроме этого? Неужели за это можно осудить?

– Васенька, для этого и нужно расследование. Когда участие человека в случившемся оправдано, это не составляет большого труда доказать. И решение суда будет соответствующим. Оттого я и прошу тебя стараться. Ты добьёшься понимания от Судьи, и тогда никто не обойдётся с тобой жестоко. А пока на твоей стороне только я.

Немного помолчав, она постаралась как можно хладнокровнее озвучить свой вывод:

– Никто не имеет права назвать вашу работу бесполезной.

– Вот спасибо, ― его голос надломился из-за того, что он сдержал смех.

Вытирая воображаемый пот со лба, Вася вернулась к кровати. Ей бы упасть и закрыть всё беспробудным сном, где не нужно разыскивать ни истину, ни спасенье от неё. Смелости ей хватило только на то, чтобы сесть, ― на этот раз ближе и к подушке, и к Степану.

– Мой черёд, детектив. Вы сказали про обвинение и медэксперта. Кто же судья?

– О. Ещё один слайд нашей презентации. Тебе придётся простить меня, Василиса, я не отвечу на этот вопрос. Не имею ни права, ни возможности.

– Как же это так? Судья под покровом тайны, о нём запрещено говорить?

– Можешь считать так. Какими бы ни были твои догадки, вряд ли они меня удивят, так что не стоит говорить о них. Пользуйся тем, что я пропускаю ход.

– Тогда приговоры. О них нам говорить разрешено?

– Это не моя компетенция, если ты помнишь.

– Но я имею право знать, что меня ждёт, если меня признают виновной.

– А ты считаешь себя виновной?

Ей вновь почудился тревожный шум из-за двери, но теперь она точно знала: этот «эфир» исключительно в её голове. Головокружение имело своё звучание, давящее и тяготящее, оно бы даже могло сложиться в музыку, только бы упорядочить его мотив. Стены стали стремиться навстречу друг другу, хотя сидящий в кресле детектив почему-то оставался при этом неподвижным. Вася больше не могла схватиться за плед, который прежде её отлично выручал.

«Ты думала, если никому ничего не говорить, остальные никогда не узнают?»

Быть виновной ― уже худшее наказание, чем то, которое могут за это придумать. Не знать, виновна ли ты в самом деле, ― пытка, никаким судом не предусмотренная.

А она даже не могла сказать об этом. Лишь безвольно наблюдать за тем, как наклоняются стены.

«О чём ты думала?»

– Только не на пол, голубушка, есть же отличная подушка, ― Степан подхватил её, прежде чем она окончательно рухнула.

Его галстук, который выскочил из-под расстёгнутого пальто, успел коснуться её лица. Как странно, всякий раз, когда расстояние меж ними сокращается, она всё время цепляется за новые детали в нём. Наверняка старые, но почему-то для неё прежде невидимые.

– Ты и так молодец, долго держалась, и это не было легко для тебя.

Неужели чувства видны насквозь?

– Вот так. Отдохни немножко, ― Степан удобно устроил её на подушке и даже догадался хорошо расположить её бессильные руки, чтобы это не напоминало ей позу покойника. ― Начнём ценить силы наконец-то.

– Спасибо, ― послушались её губы.

Для них обоих это стало большой неожиданностью, потому что он застыл над ней в недолгом замешательстве. Ждал, что она прочитает по лицу его вопрос так же, как он постоянно читал её немую реакцию на то, что он говорит. Это было так же справедливо, как их «самодельное» соглашение.

Он спрашивал, за что она благодарна. Она была уверена в этом.

– Вы не спросили, почему я это сделала.

Как только это вырвалось, она пожалела мгновенно. И уже не могла исправить хотя бы на «почему это со мной произошло». От её речи осталось мычание, которое тоже быстро сошло на нет. Она не могла даже превратить это в благодарность за то, что он просто не пытался заставить её память подчиниться и воспроизвести, вероятно, самый страшный момент за всю жизнь.

Сейчас этот эпизод оставался для неё благополучно недоступным. Где-то в сейфе, на пароль от которого у неё не было шанса взглянуть. Ей оставалось только надеяться, что Степан Павлов поймёт верно, и не начнёт снова сверлить её оговорки.

А никакого Степана уже рядом и не было. Только размытое пятно под цвет бежевого пальто. И ничего не значащий клокот из чьего-то горла, который ей, несомненно, просто мерещился:

– Моя дорогая Лиса, вопрос «почему?» по отношению к тому, что уже сделано, в большинстве случаев кажется мне бессмысленной тратой слов. И если я не понимаю, «почему», я должен выяснить это сам, без чужих томных попыток обернуть это в оправдание.