Чернильная смерть
Как она смотрит на него! С надеждой, как ребенок, высказавший свое заветное желание… Перепел, давай вместе убьем моего отца! Как нужно обойтись с дочерью, спрашивал себя Мо, чтобы заслужить такую ненависть?
– Не все дочери, Перепел, любят своих отцов! – Виоланта, похоже, читала его мысли не хуже Мегги. – Твоя дочь, говорят, очень тебя любит и ты ее тоже. Но мой отец убьет и ее, и твою жену – всех, кого ты любишь, а под конец и тебя самого. Он не позволит снова выставить себя на посмешище перед подданными. Он найдет тебя, как бы ты ни скрывался, потому что каждая минута, каждый вздох напоминают ему о твоем коварстве. Его кожа не переносит солнечного света, ноги так опухли, что он не может ездить верхом. Ходить ему тоже трудно. Днем и ночью он рисует в воображении, каким пыткам подвергнет тебя и твоих близких, когда поймает. Он велел Свистуну сочинить песни о твоей гибели, до того страшные, что люди, слышавшие их, говорят, теряют сон. Скоро он пришлет Среброносого к нам, чтобы петь их и здесь и чтобы тебя найти. Свистун долго ждал этого приказа – и он тебя отыщет. Тебя поймают на твое сочувствие к беднякам. Их будут убивать в таких количествах, что невинная кровь в конце концов выманит тебя из леса. Но если я стану твоей помощницей…
Виоланту прервал донесшийся сверху голос – детский голосок, привыкший командовать взрослыми.
– Он наверняка у нее, вот увидишь! – Якопо захлебывался словами от возбуждения. – Бальбулус – искусный лжец, настоящий мастер вранья, особенно, когда старается для моей матери. Но он теребит рукав, когда лжет, и делается еще заносчивее, чем обычно. Мой дед научил меня замечать такие вещи.
Солдаты у дверей вопросительно глядели на свою госпожу. Но Виоланта не обращала на них внимания. Она прислушивалась. Когда раздался второй голос, Мо увидел испуг в ее бесстрашных глазах. Он тоже узнал этот голос, хотя слышал его прежде только сквозь лихорадочное беспамятство, – и рука его потянулась к ножу, спрятанному в поясе. Коптемаз говорил хрипловато, словно огонь, с которым он так и не сумел подружиться, обжег ему голосовые связки. «Голос у него – предупреждение, – сказала однажды Реза. – Предупреждение не доверять красивому лицу и вечной улыбке».
– Да-да, Якопо, ты очень сообразительный мальчик! – Интересно, слышит ребенок насмешку в голосе Коптемаза? – Но почему же мы идем не к покоям твоей матери?
– Потому что она не так глупа, чтобы прятать его там! Моя мать – умная женщина, намного умнее вас всех!
Виоланта шагнула к Мо и схватила его за руку.
– Убери нож! – прошептала она. – Жизнь Перепела не закончится в замке Омбры. Такая песня мне не по вкусу. Иди за мной.
Она подозвала солдата, стоявшего у Мо за спиной высокого, широкоплечего юношу, державшего меч так, словно ему не часто приходилось им орудовать, – и торопливо зашагала среди каменных гробов. Виоланта шла уверенной походкой – похоже, ей не впервые приходится прятать кого-то от своего сына. В склепе было с полтора десятка гробов. Большинство из них было украшено изваяниями умерших, с мечами на груди, собаками в ногах, мраморными или гранитными подушками под головой. Виоланта остановилась перед саркофагом, чья простая, без скульптуры, крышка треснула ровно посередине, как будто мертвец пнул ее изнутри.
– Если Перепела здесь нет, пойдем пугнем Бальбулуса! Ты зайдешь к нему в мастерскую и пожонглируешь огнем на его книгах! – Имя Бальбулуса Якопо произносил с такой ревностью, словно говорил о старшем брате, которого мать любит больше, чем его.
Юный солдат, покраснев от натуги, сдвинул нижнюю половину крышки. Саркофаг был пуст, но Мо почувствовал, что задыхается в холодном узком гробу. Покойник явно был меньше ростом. Интересно, это Виоланта выбросила его останки, чтобы прятать сюда своих шпионов? Когда солдат задвинул крышку, Мо обступила тьма. Лишь маленькие отверстия в виде цветочного орнамента пропускали немного воздуха и света. Дыши спокойно, Мортимер! Он все еще сжимал в руке нож. Как жаль, что изваяния вооружены мраморными, а не булатными мечами! «Ты действительно думаешь, что стоит рисковать собственной шкурой ради расписных клочков козьей кожи?» – поинтересовался Баптиста, когда Мо попросил сшить ему одежду переплетчика и пояс для ножа.
До чего же ты глуп, Мортимер! Так до сих пор и не поверил до конца, что этот мир смертельно опасен! Но расписные клочки козьей кожи были по-настоящему прекрасны…
Стук в дверь. Скрежет засова. Голоса стали слышнее. Шаги… Мо напряженно вглядывался в цветочные отверстия, но видел только соседний гроб и подол черного платья Виоланты, исчезнувший, когда она отошла. Нет, глаза ему тут не помогут. Он опустил голову на холодный камень и стал прислушиваться. Как шумит дыхание! Более подозрительного звука в этом царстве мертвых не придумаешь!
«А что, если Коптемаз пришел сюда не случайно? – мелькнуло у него в голове. – Что, если Виоланта только его и дожидалась? Не все дочери любят своих отцов. Что, если Виоланта все же решила преподнести отцу желанный подарок? Смотри, кого я тебе поймала! Перепел. Он вырядился вороном и вообразил, что я его не узнаю!»
– Ваше высочество! – Голос Коптемаза гулко раздавался под низкими сводами – казалось, он стоит у самого гроба, где прятался Мо. – Простите, что мы помешали излияниям вашей скорби! Ваш сын посоветовал мне непременно встретиться с гостем, которого вы принимаете сегодня. Он уверяет, что это мой старый и чрезвычайно опасный знакомый. Я должен предостеречь вас…
– Гость? – Голос Виоланты звучал холодно, как камень у Мо под головой. – Единственный гость здесь – смерть. От него, мне кажется, предостерегать бесполезно.
Коптемаз смущенно хохотнул:
– Это верно, ваше высочество, но Якопо рассказывал о госте из плоти и крови: переплетчике, высоком, темноволосом…
– К Бальбулусу приходил сегодня новый переплетчик, – ответила Виоланта. – Он давно ищет кого-нибудь поискуснее, чем халтурщики из Омбры.
Что это за звук? А, понятно. Якопо прыгает по каменным плитам. Видимо, иногда он все же ведет себя как нормальный ребенок его возраста. Прыжки стихли где-то неподалеку. Как же хочется просто встать! До чего трудно удерживать тело в неподвижности, когда ты еще жив! Мо закрыл глаза, чтобы не видеть каменных стенок гроба. Мортимер, дыши неглубоко, беззвучно, как феи.
Прыжки приближались.
– Ты его спрятала! – Голос Якопо проникал в саркофаг, словно мальчик говорил специально для Мо. – Давай поищем в гробах, Коптемаз!
Якопо, похоже, очень привлекала эта идея, но Коптемаз нервно усмехнулся.
– Я думаю, в этом не будет необходимости, если мы объясним твоей матери, с кем она имеет дело. Возможно, этот переплетчик – тот самый человек, которого так давно ищет ваш отец.
– Перепел? Перепел здесь, в замке?! – Даже Мо, слышавшему ошеломленный голос Виоланты, верилось, что она поражена до глубины души. – Конечно! Я всегда говорила отцу: в конце концов этого разбойника погубит собственное безрассудство! Не вздумай рассказать Зяблику! Я хочу поймать Перепела, чтобы мой отец понял, наконец, кто должен сидеть на троне Омбры! Ты усилил стражу? Послал солдат в мастерскую Бальбулуса?
– М-м… нет… – Коптемаз был явно сбит с толку. – Дело в том, что… От Бальбулуса он уже ушел, и…
– Что? Болван! – Виоланта умела говорить железным тоном своего отца. – Немедленно опустить решетку в воротах! Если отец узнает, что Перепел побывал здесь, в замке, в моей библиотеке, и никто не задержал его… – Как грозно раздавались ее слова под сводами склепа! О да, она умная женщина, прав ее сын.
– Сандро! – Это, видимо, один из солдат. – Скажи страже у главных ворот, чтобы опустили решетку. И никого не выпускать из замка. Ни единой души, слышишь? Надеюсь, еще не поздно! Якопо!
– Что?
В детском голоске звучали страх, упрямство – и недоверие.
– Куда спрячется Перепел, когда поймет, что ворота заперты? Ты ведь знаешь все укрытия в замке.
– Еще бы! – Якопо был явно польщен. – Я могу тебе все их показать.
– Отлично! Возьми с собой троих стражников из тех, что охраняют тронный зал наверху, и проведи к самым надежным укрытиям, какие знаешь. А я пойду поговорю с Бальбулусом. Перепел! У меня в замке!
Коптемаз промямлил что-то. Виоланта резко прервала его и велела следовать за собой. Шаги и голоса удалились. Но Мо еще долго казалось, что он слышит, как они поднимаются по бесконечной лестнице, уводящей из склепа в мир живых, к дневному свету и свежему воздуху…
Когда все стихло, он еще несколько мучительных мгновений лежал не шевелясь и прислушивался. В конце концов ему начало казаться, что покойники вокруг дышат. Тогда он уперся руками в каменную крышку… – и схватился за нож, услышав шаги.
– Перепел! – донесся еле слышный шепот.
Разбитая крышка сдвинулась. Над саркофагом склонился тот самый солдат, что помогал ему спрятаться.
– Надо спешить! – прошептал он. – Зяблик объявил тревогу. Повсюду расставлена стража, но Виоланта знает выходы, которых даже Якопо еще не обнаружил. Будем надеяться, – добавил он.
Мо вылез из саркофага, с трудом двигая занемевшими конечностями. Нож он все еще сжимал в руке.
Юноша смотрел на него во все глаза.
– Скольких вы уже убили?
В его голосе звучало преклонение. Как будто убивать – высокое искусство, вроде миниатюр Бальбулуса. Сколько лет этому мальчику? Четырнадцать? Пятнадцать? Он выглядел младше Фарида.
Скольких? Что он мог на это сказать? Всего несколько месяцев назад он бы не затруднился с ответом. Он бы, наверное, даже рассмеялся от души на такой абсурдный вопрос. Теперь же Мо проронил только:
– Меньше, чем здесь лежит.
И даже не был уверен, что говорит правду.
Юноша обвел взглядом склеп, словно считая покойников.
– Это легко?
Судя по любопытству в голосе, он этого действительно еще не знал, несмотря на меч в руке и кольчугу на груди.
«Да, – подумал Мо, – да, легко, когда в груди забьется второе сердце, холодное, с острыми краями, как меч у тебя в руке». Толика ненависти и гнева, несколько недель страха и беспомощной ярости – и вот оно просыпается в тебе. Когда приходится убивать, оно отбивает такт, стремительный, страстный. Другого своего сердца, мягкого и теплого, ты в это время не чувствуешь. А оно ужасается тому, что ты сделал под биение второго сердца. Оно болит и трепещет… Но это приходит потом.
Юноша все еще смотрел на него.
– Легко, – ответил Мо. – Умирать тяжелее.
Хотя мраморная улыбка Козимо утверждала обратное.
– Мы, кажется, спешим?
Юноша покраснел под блестящим забралом.
– Да… да, конечно!
Одну из ниш в стене склепа охранял каменный лев с гербом Омбры на груди – вероятно, последний экземпляр, еще не разбитый по приказанию Зяблика. Солдат вставил меч между его ощеренных зубов – и стена приоткрылась ровно настолько, чтобы в проем мог протиснуться взрослый мужчина. Кажется, у Фенолио где-то описан подобный тайник? Мо вспомнились давным-давно прочитанные слова об одном из предков Козимо, нередко спасавшемся таким образом от врагов. «А теперь эти слова спасут Перепела», – подумал Мо. Почему бы и нет? Он ведь тоже из них возник. Мо провел по камню рукой, словно убеждая себя, что стены склепа состоят не из бумаги.
– Подземный ход выходит наружу выше замка. Вашу лошадь Виоланта не могла вывести из конюшни – это было бы слишком заметно. Но вас там будет ждать другой конь. В Чаще сейчас полно солдат, будьте осторожны. И еще я должен передать вам вот это.
Мо сунул руку в седельную сумку, которую протянул ему юноша.
Книги.
– Виоланта дарит вам это в надежде, что вы не отвергнете предложенного ею союза.
Подземный ход казался бесконечным и почти таким же тесным, как саркофаг. Мо не помнил себя от радости, когда наконец увидал дневной свет. Выход оказался еле заметной расселиной в скале. Под деревьями дожидался конь, а внизу Мо увидел замок Омбры – стражу на стенах и солдат, устремлявшихся из ворот, словно рой саранчи. Да, придется быть осторожным. И все же он открыл седельную сумку, спрятался за скалу и открыл одну из книг.
Как ни в чем не бывало
Как жестока земля! Мерцают ивы, березы, склоняясь, вздыхают. Как жестоко, как немыслимо нежно![8]
Луиза Глик. ОплакиваниеФарид обнял Мегги. Она спрятала лицо у него на груди, а он снова и снова шептал ей, что все будет хорошо. Но Черный Принц не возвращался, а ворона, которую Гекко отправил на разведку, принесла те же вести, что и Дориа, младший брат Силача, шпионивший для разбойников с тех пор, как Хват спас их с другом от виселицы: в замке объявлена тревога. В воротах опущена решетка, и стража хвалится, что голова Перепела скоро будет смотреть на крыши Омбры с зубца крепостной стены.
Силач отвел Мегги и Резу в лагерь разбойников, хотя обе рвались в Омбру. «Так распорядился бы Перепел» – и больше от него ничего нельзя было добиться. Черный Принц с Баптистой отправились на хутор, который Мо и его семья в последние недели привыкли называть своим домом, – обманчиво мирное укрытие в кровожадном мире Фенолио.
– Мы заберем ваши вещи, – кратко пояснил Черный Принц на вопрос Резы, зачем они туда идут. – Возвращаться вам нельзя.
Ни Реза, ни Мегги не спросили, почему. Обе знали ответ: потому что Зяблик будет допрашивать Перепела, и нельзя быть уверенным, что у Мо не вырвут признания, где он скрывался в последнее время.
Разбойники также перенесли лагерь на новое место, как только услышали об аресте Мо.
– У Зяблика очень умелые пытчики, – заметил Хват.
Реза села в сторонке под деревьями и закрыла лицо руками.
Фенолио остался в Омбре.
– Может быть, меня пропустят к Виоланте. А Минерва сегодня ночью работает в замке на кухне. Может быть, она там что-нибудь узнает. Я сделаю все, что смогу, Мегги, – пообещал он на прощание.
– Да ладно, он просто уляжется в постель и выдует две фляги вина, – заметил на это Фарид и подавленно смолк, когда Мегги расплакалась.
Как она допустила, чтобы Мо поехал в Омбру? И почему не пошла с ним в замок? Конечно, ей очень хотелось остаться с Фаридом. В глазах матери она читала тот же упрек: ты могла его удержать, Мегги, только ты одна на всем свете.
Когда смерклось, Деревяга принес им поесть. Прозвище он получил за негнущуюся ногу. Двигался Деревяга медленнее других разбойников, зато отлично стряпал. Но ни Мегги, ни Реза не смогли проглотить ни куска. Стало холодно, и Фарид уговаривал Мегги посидеть с ним у костра, но она только покачала головой. Ей нужны были темнота и уединение. Силач принес ей одеяло. Вместе с ним подошел его брат, Дориа.
«В браконьеры он не годится, зато шпион из него отличный!» – шепнул ей Силач, когда их знакомил. Братья были совсем не похожи, хотя у обоих были густые темно-русые волосы, а Дориа был необычно силен для своего возраста (чему очень завидовал Фарид). Ростом он доходил старшему брату только до плеча, и глаза у него были синие, как феи Фенолио, а у Силача – карие, желудевого цвета. «У нас разные отцы, – пояснил Силач, когда Мегги удивилась такому несходству. – Правда, один другого стоит».
– Ты зря так переживаешь. – Голос у Дориа был очень взрослый.
Мегги подняла голову.
Он накинул ей на плечи одеяло, принесенное Силачом, и смущенно отступил под ее взглядом, но глаз не отвел. Дориа всем смотрел прямо в лицо, даже Хвату, при виде которого большинство втягивали голову.
– С твоим отцом все будет в порядке, не сомневайся! Он всех победит – Зяблика, Змееглава и Свистуна.
– Конечно. Только сперва его повесят, – горько сказала Мегги.
Но Дориа только пожал плечами.
– Ерунда. Меня вот тоже хотели повесить, – сказал он. – А он – Перепел! Они с Черным Принцем спасут нас всех. Вот увидишь.
Он говорил так, словно был совершенно уверен в исходе. Как будто он один из всех прочитал повесть Фенолио до конца.
Хват, сидевший с Гекко под деревьями в нескольких метрах от них, хрипло рассмеялся.
– Брат у тебя такой же дурак, как ты сам! – крикнул он Силачу. – Только твоих мускулов у него нет, на его беду, так что вряд ли он доживет до старости. Перепелу пришел конец! И что он нам оставил в наследство? Бессмертного Змееглава!
Силач сжал кулаки и хотел броситься на Хвата, но Дориа оттащил его. Гекко выхватил нож и угрожающе шагнул к Силачу – они постоянно ссорились, – но внезапно оба подняли головы и прислушались. На дубе закричал перепел.
– Он вернулся! Мегги, он вернулся! – Фарид чуть не упал, стремглав спускаясь со сторожевого поста.
Костер уже догорел, и только звезды роняли лучи в темный овраг, где разбойники разбили новый лагерь. Мегги узнала Мо, лишь когда Деревяга шагнул с факелом навстречу ему и Черному Принцу. Был с ними и Баптиста. Похоже, все целы и невредимы. Дориа обернулся к Мегги. «Ну, дочь Перепела, – сквозило в его улыбке, – что я тебе говорил?»
Реза вскочила так резко, что запуталась в одеяле, которым укрыл ее Силач. Она растолкала разбойников, окруживших Мо и Черного Принца, и бросилась к мужу. Мегги шла за ней, словно во сне. «Это слишком хорошо, чтобы быть правдой», – думала она.
На Мо был все тот же черный наряд, сшитый Баптистой. Он явно устал, но, похоже, с ним действительно ничего не случилось.
– Все хорошо, все в порядке, – услышала Мегги голос отца.
Он стирал поцелуями слезы с лица Резы, а увидев Мегги, улыбнулся ей так, словно вернулся, как в прежние времена, из обычной поездки к больным книгам, а не из замка, где его хотели убить.
– Я привез тебе гостинец, – сказал он дочери.
И лишь по тому, как крепко он ее обнял и долго не отпускал, Мегги догадалась, что Мо пережил не меньший страх, чем она.
– Отвяжитесь от него! – прикрикнул Черный Принц на своих людей, которые тесным кольцом окружили Перепела и наперебой расспрашивали, как же он сумел уйти из замка. – Скоро все узнаете! А пока выставить двойной дозор!
Разбойники неохотно повиновались. Одни уселись, ворча, у почти потухшего костра, другие разошлись по палаткам, сшитым из одеял и старой одежды, где трудно было согреться в заметно похолодавшие ночи. Мо подвел Мегги и Резу к своему коню (это была не та лошадь, на которой он уезжал), открыл седельную сумку и бережно, словно живых существ, извлек оттуда две книги. Одну он протянул Резе, другую Мегги – и рассмеялся, когда дочь жадно выхватила томик у него из рук.
– Да, давно мы с тобой не держали в руках книг! – прошептал он заговорщически. – А ты внутрь загляни! Спорим на что хочешь, таких красивых картинок ты еще не видела!
Реза тоже взяла протянутую ей книгу, но даже не посмотрела на нее.
– Фенолио говорит, что этого миниатюриста использовали как приманку, – сказала она глухим голосом. – Что тебя схватили в его мастерской…
– Это был розыгрыш. Ты же видишь, ничего не произошло. А то как бы я здесь оказался?
Больше Мо ничего не сказал. И Реза не стала спрашивать. Она молча смотрела, как Мо сел на примятую лошадьми траву и потянул за собой Мегги.
– Фарид! – позвал он.
Фарид тут же оставил Баптисту, которого расспрашивал о том, что происходит сейчас в Омбре, и побежал на зов Мо. Он явно преклонялся перед героем. Мегги заметила, что и Дориа смотрит на ее отца с таким же благоговением в глазах.
– Ты не мог бы нам посветить? – спросил Мо.
Фарид опустился между ними на колени и засветил на ладонях танцующий огонек, хотя Мегги видела по его лицу, что он не понимает, как может Перепел, только что чудом спасшийся от солдат Зяблика, первым делом показывать дочери книгу.
– Видела ты что-нибудь прекраснее, Мегги? – прошептал ей Мо, когда она провела пальцем по обведенному золотом рисунку. – Не считая фей, конечно, – добавил он с улыбкой, сгоняя со страницы крылатую крошку, синюю, как небо на рисунках Бальбулуса.
Mo отогнал ее так, как это делал Сажерук – легонько подул между мерцающих крылышек, – и Мегги склонилась вместе с ним над страницами, забыв только что пережитый страх. Она перестала замечать и Хвата, и даже Фарида, который не видел ничего интересного в том, от чего она не могла оторвать глаз: буквы, прорисованные сепией так тонко и воздушно, словно Бальбулус писал их своим дыханием, драконы и длинношеие птицы, уткнувшие голову под крыло, инициалы, тяжелые от листового золота…
Слова танцевали с рисунками, рисунки пели для слов, выводя свою красочную мелодию.
– Это Уродина? – Мегги прикоснулась кончиком пальца к хрупкой женской фигурке на рисунке. Лицо у нее было размером с половину ногтя на мизинце Мегги, и все же на щеке можно было разобрать бледную родинку.
– Да, и Бальбулус позаботился о том, чтобы ее узнавали и много веков спустя. – Мо показал на имя, темно-синей краской выведенное над крошечной головой: Виоланта. «В» было обведено тонкой, как волосок, золотой линией. – Я видел ее сегодня. Мне кажется, она не заслуживает своего прозвища. Она немного бледная и, кажется, довольно злопамятная. Но это удивительно храбрая женщина.
На открытую книгу упал древесный лист. Мо смахнул его, но лист тонкими паучьими лапками вцепился в его палец.
– Смотри-ка, – сказал Мо, поднося его к глазам. – Это что, один из Орфеевых лиственных человечков? Его создания, похоже, быстро размножаются.
– И редко бывают приятными, – отозвался Фарид. – Эти твари, например, плюются.
– Правда? – Мо тихо рассмеялся и сбросил человечка с пальца, как раз когда тот надул губы.
Реза посмотрела на странное существо и резко встала.
– Это все обман, – сказала она. Голос у нее дрожал при каждом слове. – И вся красота этого мира – сплошной обман, она придумана только для того, чтобы отвлекать от тьмы, горя и смерти.
Мо положил книгу на колени Мегги и поднялся вслед за Резой, но она уклонилась от его протянутых рук.
– Это не наша история! – заговорила она так громко, что разбойники начали оборачиваться. – Она надрывает нам сердца своим колдовством. Я хочу домой. Я хочу забыть все это наваждение и вспомнить о нем снова, только очутившись на диване у Элинор!
Гекко тоже обернулся и с любопытством смотрел на них. Одна из его ворон воспользовалась моментом, чтобы стащить кусок мяса из хозяйской руки. Хват тоже прислушивался к разговору.
– Мы не можем вернуться, Реза, – тихо сказал Мо. – Фенолио больше не пишет, ты что, забыла? А Орфею доверять нельзя.
– Фенолио постарается для нас, если ты его попросишь. Это его долг перед тобой! Мо, прошу тебя! Эта история добром не кончится!
Мо посмотрел на Мегги, сидевшую рядом с Фаридом с книгой на коленях. На что он надеялся? Что она станет возражать матери?
Фарид бросил на Резу сердитый взгляд и потушил огонек на ладонях.
– Волшебный Язык! – окликнул он.
Мо обернулся. Да, у него теперь много имен. А ведь когда-то его звали просто Мо и больше никак. Мегги уже не могла вспомнить, как это было.
– Мне пора возвращаться в город. Что передать Орфею? – Фарид умоляюще посмотрел на Мо. – Расскажешь ты ему о Белых Женщинах?
Неугасимая, безумная надежда проступила на его лице, как ожог.
– Я ведь сказал: мне нечего рассказывать, – ответил Мо.
Фарид понурил голову и уставился на свои покрытые копотью ладони, словно Мо вынул надежду у него из рук. Медленно поднялся. Он все еще ходил босиком, хотя по ночам уже бывали заморозки.
– Будь здорова, Мегги, – сказал он, легонько целуя ее в щеку.
И пошел прочь не оборачиваясь. Мегги начала скучать по нему, как только он сел на своего осла…
Да, наверное, им и правда лучше вернуться домой.
Она вздрогнула, когда Мо положил руку ей на плечо.
– Заверни книжку в тряпицу, когда закончишь читать, – сказал он. – По ночам тут сыро.
И пошел мимо Резы к разбойникам, сидевшим у догоравшего костра тихо, как дети в ожидании сказки.
А Реза так и стояла с пергаментным томиком в руках и смотрела на переплет, будто видела перед собой другую книгу – ту, что вобрала ее в себя и не выпускала десять лет. Потом она подняла глаза на Мегги.
– Что с тобой? – спросила она. – Разве ты хочешь остаться здесь, как и твой отец? Неужели ты не соскучилась по подружкам, по Элинор и Дариусу? По теплой постели без единой блохи, по кафе у озера, по мирным улицам, где тебе ничего не грозит?
Мегги дорого бы дала, чтобы ответить так, как хотела Реза, но у нее не получалось.
– Не знаю, – сказала она тихо.
И это была чистая правда.
Больна с горя
Мир привелось мне потерять!
Не находили вы?
Узнать легко его – венок
Из звезд вкруг головы.
Он вам – пустяк, я ж без него
Не проживу и дня —
Молю, найди его скорей —
О, Боже – для меня![9]
Эмили Дикинсон. ПотеряЭлинор прочла в своей жизни несчетное количество книг, где герой или героиня заболевали от душевных страданий. Эта идея всегда казалась ей очень романтичной, но не имеющей никакого отношения к действительности. Все эти безвременно вянущие юноши и девушки, умирающие только потому, что они несчастливо влюблены или тоскуют по непоправимой утрате! Элинор с большим удовольствием сопереживала их страданиям – как читатель. Ведь люди ищут в книгах именно этого: сильных, никогда не испытанных чувств и мучительных страданий, от которых можно избавиться в любой момент, просто захлопнув книгу. Правильно подобранные слова доводили утрату и гибель до самого сердца, позволяли дегустировать горе, как хорошее вино, и снова ставить на полку.