Кроме того, насколько мне известно, коров и свиней часто пичкают антибиотиками. Из-за содержания в тесных помещениях они испытывают стресс и подвержены болезням. Поэтому им в корм постепенно подмешивают все больше и больше медикаментов.
С аквакультурой все тоже ужасно. В последнее время постоянно рассказывают, что желтохвоста запихивают в загоны для рыбы площадью 100 квадратных метров. Такой загон рассчитан аж на десять тысяч особей, и от стресса они попросту заболевают. В этом случае им в корм добавляют 20–30 видов антибиотиков.
Еще один чудовищный факт. Чтобы садки не обрастали водорослями, их покрывают смертельно ядовитым соединением под названием оксид трибутило?лова. Это же вещество наносят на днище рыболовных судов и рыболовные сети, и, постоянно растворяясь в морской воде, оно попадает в организм желтохвоста. Каждое утро в загонах плавают трупы рыб. Судя по всему, их так много, что их не успевают сжигать, поэтому в тайных местах построены свалки для рыбы.
И это далеко не все. Говорят, что на каждые десять тысяч желтохвостов приходится тысяча особей с аномалиями. У некоторых сильно искривлен позвоночник, у других же спинка выглядит так, будто вдоль нее прошлись лезвием. Такую рыбу не купят утром на рынке. Зато ее можно нарезать ломтиками и задешево продать в супермаркеты или магазинчики готовых обедов – там уже никто не поймет.
Причинно-следственная связь между применением олова и антибиотиков и развитием дефектов у рыб еще не доказана. Пока что никто не знает, что происходит с человеком при употреблении загрязненной рыбы. До тех пор пока не родится ребенок с раком или аномалиями, сильные мира сего будут делать вид, что ничего не знают. А если и родится, то они скажут, что дети с деформациями существовали на свете с давних пор.
Какие же нервы надо иметь, чтобы разводить рыбу и скот! Даже если кто-то из потребителей заболеет раком, то виновники наверняка разведут руками – дескать, приходится давать животным медикаменты или содержать рыбу в тесноте, а то не прокормим себя. Впрочем, моралью обделены не только они. По всей Японии полно людей, рассуждающих в таком же ключе.
Некоторые думают так: если перед транспортировкой не обработать зерно и плоды химией, то большая их часть сгниет, заплесневеет или пожухнет. А если я буду выбрасывать урожай, то ничего не заработаю и не смогу себя содержать, так что выхода нет.
Бабушка когда-то говорила, что нет ничего полезнее сезонных фруктов. Так и есть. Если употреблять их в пищу прямо на месте, то для выращивания нужны только удобрения, а послеурожайные пестициды уже не понадобятся.
Кроме того, для перевозки урожая на далекие расстояния нужны консерванты. Современные японцы купаются в излишествах. Желая вкушать пищу из далеких краев и несезонные продукты, они потребляют вместе с едой много химии. Даже живя в роскоши, они заболевают раком – так какой в ней смысл? Вот почему питание – настоящая пытка для меня. Если бы я только мог жить без еды! Ненавижу есть.
* * *
– Вот как? – удивляется Каори всякий раз, когда я завожу этот разговор. – Не говори ужасов! Ты так совсем перестанешь есть! – продолжает она со смехом. А затем как ни в чем не бывало жует пищу. Меня всегда поражали ее стальные нервы. Иногда она даже пугает меня.
После ужина Каори заваривает мне черный чай, напоминая, что, по словам врача, кофе вреден для меня. Она отрезает ломтик лимона и кладет его мне в чашку. Я слезно прошу ее больше так не делать. Взяв нож, я аккуратно срезаю кожицу или же складываю его вчетверо и стараюсь окунуть в чай самый кончик мякоти. «Дай я!» – говорит тогда Каори.
Каори смеется, но это не шутка. Американские лимоны покрыты воском, содержат на поверхности всевозможные инсектициды и фунгициды, а по прибытии в Японию их еще и обрабатывают цианистым водородом. Они гораздо вреднее для организма, чем кофе. А она каждый день бросает их мне в чай прямо вместе с кожицей. Я очень удивлюсь, если проживу до XXI века.
– Какой ты привередливый! Вредно отказываться от пищи, – говорит Каори.
Что же ожидает японцев, раз они изо дня в день поглощают грязь? У всех, кто полагает, что в мире ничего не случится, явно непорядок с головой. В глубине души Каори знает, почему я столь щепетилен до мелочей. Спустя несколько поколений японцы будут рождаться с телесными аномалиями либо частичными нарушениями психики.
Война закончилась менее 40 лет назад. Еще недавно Япония была бедной страной. Только-только наступила сытая эпоха, когда можем есть все что угодно. У нас все еще есть шанс спастись, однако следующее поколение будет с детства и до самой смерти питаться едой, насквозь пропитанной химией.
Кто-то должен что-то сделать, но все вокруг погружены в собственные заботы. Если в наши богатые времена фермеры и рыбаки не будут хорошо зарабатывать, то окажутся на обочине. Их можно понять, они не хотят, чтобы сгнил хотя бы один созревший плод. Но если мы не станем вновь использовать агрохимикаты по минимуму, то мир погрузится в безумие.
– Все еще думаешь о своем? Ты совсем ничего не ешь, – забеспокоилась Каори за ужином.
– Да просто эти соленья ужасны. Все продукты для них – вараби, сиитакэ[10 - Вараби – съедобный вид папоротника, сиитакэ – съедобный древесный гриб.], лук, имбирь – привозят к нам из Китая или Таиланда. Их цена составляет от одной десятой до одной пятидесятой от японского аналога. Чтобы снизить издержки на транспорт, их ввозят большими партиями, заливают консервантами и целые годы держат в портах или в горах. Ведь хранить товар на открытом воздухе дешевле, чем на складах. Металлические бочки с этими продуктами сплошь покрыты ржавчиной, поэтому большинство содержимого сгнивает. При изготовлении солений испорченное выбрасывают, а участки, которые вот-вот начнут гнить, обесцвечивают химией, окрашивают зелеными и коричневыми красителями, а затем, придумав лживые рекламные слоганы про родной вкус, понемногу поставляют на рынок.
– Правда?.. – изумленно проронила Каори. Ее прекрасное лицо слегка скривилось.
– Ага. В исследованиях на животных подтвердились мутагенные свойства этих отбеливателей. Но данных об их воздействии на человека нет, поэтому испытания проводят прямо сейчас, на потребителях.
– Тота-кун[11 - Кун – один из именных суффиксов в японском языке. Чаще всего используется при обращении к лицам мужского пола в фамильярной речи.], неужели ты читаешь только такие книжки?
– Ну да.
– Ты так с ума сойдешь. Ешь хорошенько. И читай книги повеселее.
– Но проблема загрязнения очень серьезная. Все вокруг нас пропитано грязью – и воздух, которым мы беспечно дышим, и вода. И это не просто пыль, а сотни ядов – неизвестные химикаты, канцерогены, оксид азота и сера.
– Но здесь рядом море, и воздух очень чистый, – весело сказала Каори.
Это неправда. Море как раз таки загрязнено. Фауна Токийского залива находится на грани гибели. В прибрежных водах Камакуры, расположенной недалеко от него, ситуация похожая. Я хотел было сказать, что никто ничего не понимает, но промолчал. Все люди зациклены лишь на себе, поэтому проблема и стала настолько серьезной. Чтобы вдохнуть чистого воздуха или вкусить чистой воды, пришлось бы вернуться на 10 тысяч лет назад.
* * *
Меня зовут Тота Мисаки. Родился и вырос я в Камакуре. Мой отец – популярный киноактер Кадзюро Асахия. Пожалуй, в Японии нет человека, который бы не слышал этого имени. Но, по правде говоря, я с детства страдал от этого. Дома у нас все время сновали толпы незнакомых людей, а некоторые из них еще и оставались на ночь, поэтому своего уютного уголка у меня никогда не было. По очереди они заходили посмотреть на меня, словно на диковинный экспонат. Мои знакомые из числа киношников и других творческих людей тоже не отличались хорошими манерами, так что их общество мне было неприятно. Поэтому как только я достиг разумного возраста, то решил жить один, в собственной квартире. Тогда отец приставил ко мне женщину, которая должна была ухаживать за мной.
Отец выделял мне более чем достаточно денег на повседневные расходы, поэтому для меня никогда не было проблемой купить себе автомобиль, отправиться в путешествие или сходить развлечься. Мама умерла, когда мне было пять лет, и я рос единственным ребенком. В такой жизненной ситуации дети могут встать на скользкую дорожку или от безысходности примкнуть к якудза
и преступника
и, как только они становились ему не нужны, быстренько отдавал их мне. Приносил он и много записанной пленки, в первую очередь со съемок. Но я не хотел, чтобы моя квартира превратилась в место для дружеских посиделок, поэтому долгое время скрывал, что стал обладателем кинопроектора. Впрочем, друзей у меня особо не было.
Тут надо еще сказать, что девушки меня как-то не интересуют. Отчасти дело в том, что Камакура гораздо больше похожа на деревню, чем думают токийцы, и еще с младшей школы привлекательные девочки мне особо не встречались. Хотя кого я обманываю? Мой отец был суперзвездой, поэтому с детства я постоянно видел в нашем доме множество актрис и моделей. Я слишком привык к женской красоте и не научился ее ценить. Поскольку я в раннем возрасте потерял мать, то эти красавицы наперебой окружали меня лаской. Я вырос с убеждением, что так оно и должно быть. Мне и в голову не приходило, что я на редкость удачлив.
Взрослея, я постепенно осознавал свои плотские потребности. Но чтобы удовлетворить их, мне не приходилось ничего предпринимать – инициатива исходила от женщин. В мою квартиру они тоже часто заглядывали, чтобы «позаботиться» обо мне. «Какой же ты красивый, Тота-кун! Совсем как твой отец», – говорили они мне всякий раз. Выходит, сам по себе я ни на что не годился. Но мне уже все равно. Такое чувство, будто передо мной расставляют всевозможные яства за момент до того, как я проголодаюсь. С меня хватит, я уже устал, что мне насильно запихивают их в рот.
Однако дело еще и в том, что простенькие школьницы из Камакуры оставляли меня совершенно равнодушным. Будь они умны, мечтали бы о приключениях и умели поговорить на необычные темы, то нравились бы мне так же, как мальчики. Но то было редкостью. Таких замечательных девочек вокруг меня не было. Поэтому мальчики мне нравились больше.
Вот такое у меня было детство. Думаю, мой рассказ был бы интересен людям, которые хотели бы одним глазком взглянуть на жизнь семьи Кадзюро Асахия. Но у меня уже нет желания делиться с кем-либо. Обычный человек посчитал бы, что у меня была богатая жизнь без недостатка в чем-либо. Но для меня это дурные воспоминания. Хотел бы я все напрочь забыть.
Не так давно я начал скрывать, кто мой отец. Если меня о нем не расспрашивали, то я держал рот на замке. Если же мой секрет раскрывался, то мне завидовали, но лишь недолго. Со мной презрительно разговаривали, а когда я приходил в гости к товарищам, то их матери пристально разглядывали меня, периодически бросая колкости в мой адрес. Но хуже всего, что в родстве с Кадзюро Асахия нет ничего приятного. Я терпеть не мог, когда на дни открытых дверей в школе отец приходил в сопровождении молодой пассии. Сейчас я понимаю, что окружавшие его женщины пытались расположить меня к себе в надежде, что это поможет им женить на себе отца. Как же мне это не нравилось… Но хватит об этом.
И все же Каори мне очень понравилась. По всей видимости, она ненамного старше меня, всего на три или четыре года. Уже шестая по счету возлюбленная моего отца. Не исключено, что до нее женщин было больше, но мне уже не сосчитать. Я даже не знаю, любовница она ему или жена, но какая разница? Она очень красива, но самое прекрасное в ней – характер. Для меня в человеке важнее всего не красивая внешность, актерский талант, образованность или уважение к закону, а душевные качества. У Каори очень красивый голос и неторопливая манера речи. Высшее счастье для таких, как я, – иметь в жизни человека с благородным характером, рядом с которым чувствуешь себя спокойно. Кроме того, она умна и внимательно слушает меня. Настоящее чудо, что в нашем замаранном погибающем мире есть такие люди, как она. В них и кроется наше спасение.
А еще мне нравится, что она не верит в предсказания Нострадамуса. Ее оптимизм мне очень импонирует.
– Ты веришь, что в девяносто девятом году наступит конец света?
Прикрыв рот пальцами с красным маникюром, она расхохоталась. А затем решительно сказала:
– Нет, в такое я совсем не верю. Наш мир будет существовать и в двухтысячном году, и через пятьсот лет. А пророчества меня ничуть не беспокоят.
Я же твердо в этом убежден. Я даже не уверен, что наш задыхающийся мир протянет до седьмого месяца 1999 года[12 - Согласно одному из пророчеств Нострадамуса, конец света должен был наступить «в 1999 году, через семь месяцев».]. А если он и продолжит существовать, то населяющие его люди будут совсем не такими, как мы. Возможно, их облик приобретет звериные черты, а кожа обуглится от атомной бомбардировки. Быть может, они будут начисто лишены интеллекта и мыслительных способностей. Солнце перестанет светить даже днем в безоблачную погоду, поэтому весны больше не будут такими теплыми, как сейчас, а всю планету заполонят отвратительные чудовища. Именно такие сны я вижу в последнее время. Они настолько реалистичны, что я начинаю подозревать, не явь ли это. В них я отчетливо могу разглядеть все до мельчайших подробностей. Даже монстров, плетущихся по дороге с шелестящим звуком.
Я уже смирился, что именно такое будущее ожидает наш мир с августа 1999 года. Может, это все-таки будет ядерная война, раз в моих сновидениях люди выглядят столь ужасающе? Или же виной всему станет тотальное загрязнение? Возможно, в 1999 году с неба спустится гигантское облако из ядовитых газов и изуродует тела людей?
И все же предаваться подобным мыслям в одиночестве не слишком-то весело. Гораздо легче, когда рядом есть люди, со смехом отрицающие происходящее. Каори знает про загрязнение окружающей среды меньше моего, а потому вряд ли так уж верит, что я не прав. И все же я рад, что среди моих близких есть человек, слепо убежденный, что мир никогда не изменится, никогда не погибнет и всегда будет таким, как сейчас.
* * *
Каори как-то сказала, что морская вода выглядит чистой, однако это совсем не так. Токийский залив страшно загрязнен бытовыми сточными водами и выбросами с промышленных предприятий. Эта грязь стремительно накапливается в рыбе и нори[13 - Нори – съедобные водоросли.], и заниматься промыслом в заливе становится невозможно.
В конце 1960 – начале 1970-х годов в Токийском заливе, зажатом между промышленными поясами Кэйё и Кэйхин, произошел целый ряд инцидентов из-за загрязнения воды. В то время три крупных предприятия в городе Кавасаки – «Сёва Дэнко», «Адзиномото» и «Сентрал Кагаку» – незаконно сбрасывали в море ртуть. С середины 1950-х годов они производили гидроксид натрия методом ртутного электролиза. Промышленные воды с заводов попадали в море, и в его сточном иле выявили повышенную концентрацию общей ртути, кадмия, цианидов и свинца. Кроме того, превышение нормы загрязнения обнаружилось в мальках судака, сардинах и моллюсках – морских черенках и асари. Теперь судак считается опасной рыбой из-за риска повышенного содержания ртути.
На волне протестов те заводы прекратили использовать ртуть. Однако в результате исследования Береговая охрана Японии установила, что на дне Токийского залива скопилось 40,5 тысячи тонн свинца и 21 тысяча тонн цинка. Растет и загрязнение хлорорганическими ядохимикатами и полихлорированными бифенилами, поступающими из рек. В море попадают средства от термитов и дильдрин – ныне запрещенное высокотоксичное вещество.
Самый известный феномен, связанный с загрязнением моря, – это красные приливы. Он вызван тем, что питательные соли вроде нитратов и фосфатов стимулируют рост фитопланктона, из-за которого море и окрашивается в красный цвет. Один из видов этого планктона, гимнодиниум, превращается в жабрах у рыб в слизистую оболочку, мешает им дышать и убивает их. В последнее время красные приливы возникают в Токийском заливе ежегодно с весны до осени. В этот период в акватории между мысом Хонмоку и полуостровом Миура массово гибнут судак, морской карась, угорь, пятнистый коносир, горчак и гирелла.
