Чужой

Сама же Элька, неделю назад отпраздновавшая четырнадцатилетие, как выяснилось, обладала опытом, которому позавидовали бы взрослые. Впрочем, не она одна: подобный «анамнез» в нашем классе был почти у всех. Как говорится, продвинутой школе – продвинутых учеников. Во всех отношениях!

С того вечера я стал постигать постельные премудрости под чутким руководством Элли. Все зимние каникулы мы только и ждали момента, когда ее бабка-художница слиняет куда-нибудь и квартира в новостройке на Калининском будет в нашем полном распоряжении.

Что смотришь, осуждаешь? А ведь признайся, ты-то в тринадцать-четырнадцать лет разве не мечтал о взаправдашнем сексе? То-то, едрен-шмон!

Я в ту пору не представлял себя без Элли. Всерьез думал, что после школы мы поженимся, и тогда наши плотские восторги соединятся в счастливую бесконечную цепочку. Чем однажды поделился с ней, когда мы отдыхали между телесными безумствами в ее комнате.

– Ну ты гонишь! – расхохоталась она в ответ. – Поженимся… Обалдеть!

– Ну че ты, в самом деле! – ее смех породил в душе колкую обиду.

– На фиг это нужно! Это только здесь, в совке, этим заморачиваются. Вон, в загранке уже давно все свободно встречаются. Сегодня сошлись, завтра – разошлись, захотели – опять стали вместе, – одноклассница явно повторяла услышанное от взрослых, копируя вплоть до интонаций. – А тут неженатых даже за бугор не выпускают! Отстой!

– И че хорошего в этом?

– В чем? В том, что загранка не светит?

– Не…

– А, ты вот про что… Так постоянно с одним и тем же трахаться офигеешь!

– Угу… – промычал я в ответ, через силу изображая согласие.

На самом деле мне было настолько тошно, что я чуть не разревелся. А ведь понимал, что у Эльки я не первый. И не второй, и, скорее всего, даже не десятый! Наверное, просто гнал от себя такие мысли. Подобное состояние уже случалось со мной года три назад, когда в Локше из соседней колонии в побег рванули сразу четверо сидельцев. Причем ушли, зарезав двоих солдат и забрав автоматы. Тогда нас всех заперли по домам, отцы ушли шерстить тайгу, а матушка с женой старшины батиной роты все переживали, что тем зэкам терять нечего и они будут биться до последнего. А я, чтобы не думать о том, что папу могут убить, внушал себе, что этих отморозков обязательно если не наши застрелят, то сожрут волки. Кажется, у психологов это называется защитным барьером…

Вот такой я и выставлял, когда нет-нет, да и закрадывалась мысль насчет Канторовской и ее похождений до меня, а возможно – и параллельно со мной. Помню, однажды мы курили на перемене с Бобом, и он, как бы между делом, бросил:

– Элли герла четкая. В койке любого утомит!

– В смысле? – поначалу не понял я.

– В смысле, ей все мало. А как она орет во время этого дела: «Move it! Harder! More!»

Но и тогда я сделал все, чтобы пропустить все это мимо ушей, и главное – мимо сознания. Как же все-таки мы любим обманываться! И не только в детстве. Но, как говорил Анисимов: «Иллюзии рано или поздно рушатся вдребезги, столкнувшись с реальностью!»

Это столкновение и произошло благодаря Савельеву. Тогда, весной восемьдесят седьмого, намечался очередной сейшен у Боба, куда меня почему-то не позвали. Это и озадачило. А нехорошие предчувствия появились, когда случайно услышал, как Влад и Милюков обсуждали будущее мероприятие.

– У меня камера есть, – говорил Милюков.

– И я свою принесу, она почти что профессиональная, – отвечал Савельев. – С тебя только чистая кассета, а лучше две, ну чтобы про запас. А еще надо бы… – тут он заметил меня и замолчал.

«Интересно, что они там затевают?»

Выяснилось это очень скоро. Наверное, это и стало началом того, что впоследствии маман с бабушкой назвали катастрофой. Да еще обвинили в этом не кого-нибудь, а моего отца…

9

Нэсс замолчал, затем выбрался из-за стола и торопливо пошаркал в сторону туалета.

Следом поднялся и я, чтобы размять затекшую поясницу. За окном уже сияло солнце. Золотистый луч застыл отблеском на громоздившейся у подоконника причудливой когтеточке, чем-то похожей на цветок-вьюн. Столбики, обмотанные прочными, с пропиткой веревками, сменялись извилистыми тоннелями, лесенками и заканчивались наверху шикарным лежаком. Внизу, в основании, был не менее добротный и нарядный домик, обшитый каким-то дорогим материалом, напоминавшим бархат. Присев, я провел ладонью по мягкой, нежной поверхности – и тут же ощутил укол в районе запястья: кот, неслышно приблизившись, упер в мою кисть переднюю лапу и слегка выпустил когти. Зеленые глаза смотрели то ли сердито, то ли обиженно.

– Мря-а-ау!

Я убрал руку, и зверь тут же сменил гнев на милость, поощрительно потеревшись о ноги.

– Общаетесь? – появившийся в дверях Серый умильно уставился на своего любимца.

– Можно и так сказать, – отозвался я, растирая место, задетое Лоренцо. – Потрогал вот когтеточку, а он возмутился.

– Да, он такой, собственник. Не оцарапал, надеюсь?

– Нет, только уколол. Как выражается моя жена: когтистой лапою злодея…

– Точно! – Нэсс неожиданно хлопнул себя по лбу и метнулся к письменному столу.

Дернул ящик. Вытащил на свет пластиковую аптечку. Извлек оттуда маленький стеклянный тюбик. Откупорил, сунул внутрь шприц-ручку. Аккуратно сцедил пару капель и, задрав майку, воткнул в живот.

С минуту он сидел, прикрыв глаза, как наркоман, ждущий, пока доза всосется в кровь и унесет сознание в обители вечного кайфа. Затем встряхнулся и посмотрел сначала на кота, а затем и на меня, одновременно виновато и благодарно.

– Вот и не верь после этого в мистику. В то, что все в жизни предопределено свыше. Не встреть я тебя, однозначно бы запамятовал. Пришел бы из магазина, принял свои триста и завалился спать. И все…

– Что «все»? Ты на иглу подсел, что ли? – попробовал пошутить я.

– Ага. На инсулиновую. У меня же диабет. Доктора предупреждали, чтобы инъекции ни в коем разе не пропускал. Иначе сахарная кома… Ладно, давай за тебя, – Серый вновь спешно наполнил рюмки. – И за его высочество, – он погладил кота, который уже занял на софе свое место рядом с хозяином. – Если бы не вы – может, и не дожил бы до утра… Блин, совсем забыл! – он виновато обратился к питомцу. – Я же тебе вкусняшку прикупил.

Лоренцо, словно понимая, о чем идет речь, встрепенулся и поскакал в сторону кухни. Туда же заторопился и его то ли владелец, то ли вассал.

Некоторое время в комнату долетало требовательное мяуканье. Наконец неразлучная парочка появилась. Кот, продолжая протяжно орать, поставил передние лапы на стол, не сводя взгляда с рук хозяина, которые распечатывали упаковку вяленых колбасок. Пододвинув пустую тарелку, Вознесенский начал их поспешно крошить туда, одновременно мягко отстраняя зверя, которому не терпелось наброситься на вожделенное лакомство.

– Ну все, вот теперь давай, ешь, – проговорил Серый, отстраняясь, и тут же, спохватившись, извиняюще глянул на меня. – Ничего, что я так?

– Ладно уж, – я великодушно махнул рукой, наблюдая, как усатый, забравшись передними лапами на стол, с громким урчанием поглощает гостинец. – У самого двое котофеев. Правда, я своим никогда такого не позволяю.

– Да, наверно, так и надо, – не стал спорить Нэсс. – Только мне давно уже трапезу разделить не с кем. Никого не осталось, только вот он, – в который раз бывший приятель с нежностью посмотрел на кота. – Ну что, Лори, за тебя! – он снова опрокинул рюмку и замер в предчувствии новой волны алкогольной нирваны.

С минуту он молчал, блаженно прикрыв глаза, а затем оживился вновь.

– О чем я давеча говорил? Ах, да, что все предопределено свыше! Вот смотри: разминулись бы мы с тобой сегодня хоть на полминуты – и не попал бы ты сюда, не полез смотреть когтеточку, не задел тебя Лорик когтем… И ведь ты не сказал «цапнул», а именно – «уколол»! И только тогда я вспомнил об инсулине. Так и в остальной жизни… Если бы я не сбежал из той блатной спецшколы на Арбате, моя жизнь однозначно бы повернулась по-другому. И притом далеко не в лучшую сторону. А виной моего ухода стала не кто-нибудь, а Элли, моя первая и на тот момент единственная женщина.

Помнишь, я рассказывал про то, как у Боба по весне замутили тусовку, а меня не позвали? Так вот, я уже успел позабыть про ту вечеринку, но однажды Элли сама проболталась про нее. И не просто проболталась, а, как у вас, ментов, говорят, предъявила неопровержимые доказательства.

В тот день, а это была, разумеется, суббота, после школы мы с Элькой отправились к ней. Как водится, приняли для тонуса, включили видак и вскоре стали повторять в реале то, что творили на экране актеры. А вытворяли они будь здоров чего – в этот раз порнуха оказалась забористой! Когда же в финале главная героиня стала развлекаться одновременно аж с четырьмя любовниками, Элли сокрушенно вздохнула:

– Эх, надо было кого-нибудь еще из наших пригласить!

– А ты выдержала бы? – я принял эти слова за шутку и решил поддержать ее. – Коньки не откинула бы от стольких сразу?

– Фигня! – пьяно хмыкнула подружка.

– Ну, пока не попробовала, все фигней кажется…

– Ха! – одноклассница снова осклабилась. – Думаешь, нет? На что спорим?

Не дожидаясь моего ответа, она поднялась, выползла из комнаты и спустя минуту вернулась с видеокассетой. Нетвердой рукой вставила в магнитофон, ткнула кнопку воспроизведения.

…Элька не соврала. То, что я увидел на экране, вполне могло конкурировать с заграничной порнухой. Нет, не по качеству съемки и исполнения – подростки с любительской камерой никак не могли сравниться ни с профессиональными операторами, ни с матерыми, натасканными актерами. А вот по качеству жести – вполне. В этом не уступали друг другу ни Боб, ни Савельев, ни еще двое пацанов из нашего класса и один из параллельного, вытворявшие с Элли нечто запредельное. А она лишь пьяно ухмылялась и изо всех сил старалась изобразить африканскую страсть… От увиденного меня вырвало прямо в гостиной.

Я не помнил, как оказался дома, а ведь от «Смоленской», где жила подружка, до «Октябрьского поля» надо было ехать на метро, притом с пересадкой. Как меня, пьяного вусмерть, не загребли менты, до сих пор не пойму. Мать потом рассказывала, что когда отворила дверь, я просто рухнул через порог…

Все воскресенье меня истязало похмелье. Но больше всего мучили мысли о том, как я войду в класс после того, что увидел и узнал. Я был готов убить Боба, Влада и остальных… Хотя, с другой стороны, разве Элли строила из себя верную однолюбку? Сколько раз она сама рассказывала мне про свои постельные похождения! А сколько раз подруга прозрачно намекала, что обычный секс один на один не идет ни в какое сравнение с групповухой? А тот же Милюков, разве он не давал понять, что не раз наведывался в гостеприимную Элькину плоть? И вообще, разве мы всей нашей компанией не мечтали о том, что свободные отношения гораздо лучше: ни тебе клятв, ни обязательств?

Конечно, тогда, в седьмом классе, я думал иными словами, но смысл был примерно таким.

Наутро я потопал на учебу с большим опозданием. Еще подходя к школе, я увидел Элли, которая нервно курила, явно кого-то высматривая. Завидев меня, призывно замахала:

– Хай!

Когда я подошел, она протянула мне нераспечатанную пачку «Кэмэла» – моих любимых в ту пору сигарет.

«Небось специально надыбала. Сама-то «Пелл-Мелл» курит!»

– А я, честно, чуть на измену не села, – дождавшись, пока я сделаю первую затяжку, затараторила Канторовская. – Думала, ты в реале коньки отбросишь. У тебя вид был, как у зомби из «Апокалипсиса»! И с чего бы? Ты раньше от вискаря не рыгал…

Я промолчал в ответ.

– Ты хоть как, нормально доехал? – продолжала расспрашивать меня Элинка. – Остался бы у меня, Софка все равно только вчера вечером домой пришкандыбала. А твоим бы я сама позвонила…

Софкой подружка называла свою бабушку. Вообще в мажористых семьях дедов и бабок величали исключительно по имени, как друзей-ровесников. Обратиться иначе в их кругах означало показать себя отсталым быдлом.

– Вчера тебя сильно колбасило? – стряхнув пепел, одноклассница вновь воззрилась на меня. – Дома родаки мозг не выносили?

– Да так, – неопределенно ответил я, догадываясь, что ее интересует совсем другое.

Еще минут пять Элинка трепалась о разной ерунде, время от времени бросая на меня испытующе-вопросительные взоры. Пока наконец не решилась.

– Слушай, – медленно, чуть ли не по слогам проговорила она. – Ты своим про вчерашнее не рассказывал?

– О чем? О том, что я у тебя нажрался? Или про то, что у нас еще было?

– Да это чухня! – фыркнула Элли. – А то твои не знают, что ты бухаешь и трахаешься!

– Тогда про что? Про этот, как его… Группешник?

– И он, в общем-то, фигня полная! Подумаешь… Ты, главное, про кассету никому не трепанул?

– Не…

– Фу-ух! – Элинка выдохнула так смачно, что на пару секунд ее лицо исчезло за облаком табачного дыма. – Слава Фрейду! А то я уж думала пленку по-быстрому изрезать и в унитаз на фиг. И Джона предупредить – он наверняка себе копию записал.

– Джона?

– Ну дядьку Влада. Который на «Мосфильме» работает. Он, кстати, и снимал нас на пару с Кренчем из параллельного. А потом у себя на работе с двух кассет смонтировал.

Мне снова стало дурно. Я представил взрослого, и, возможно, даже старого мужика, который запечатлевал, как куролесят малолетки. А может быть, не только снимал…

Не знаю, что отразилось на моем лице, но Элли как-то сразу подобралась и вновь вкрадчиво заворковала:

– Между прочим, Влад сначала хотел и тебя на сейшен пригласить, но я отговорила. Ты же пока, Серж, извини, не продвинутый. А еще хочешь актером стать!

– Это-то здесь при чем?

– Ну ты даешь! Ты знаешь, что артист в первую очередь должен уметь полностью раскрепощаться? Во всех смыслах! И уметь на камеру все!

– У нас вроде порнуху не снимают…

– Пока! Подожди, все о’кей будет. Совок гребаный скоро кончится!

Поразительное дело! Больше всего тогдашними порядками возмущались те, кто катался как сыр в масле. Слово «совок» я впервые услышал в доме родителей матери на Октябрьском Поле, от бабушкиных гостей. Как сейчас помню: собирались у нас в гостиной расфуфыренные молодящиеся дамочки и их не менее лощеные кавалеры. И вот, дымя импортными сигаретами и попивая редкие зарубежные виски и аперитивы, они крыли на чем свет стоит «эту страну».

Что уж говорить об английской спецшколе на Арбате! Мои одноклассники твердили то же самое, только не с брезгливостью, как взрослые, а с подростковой максималистской ненавистью.

Помню, как в начале того же восемьдесят седьмого мы смотрели у Боба «Рэмбо-2», где отважный Джон, досрочно освобожденный из тюрьмы, летит во Вьетнам и круто мочит местных, а также помогающих им советских солдат. Когда Сталлоне лихо расстреливал в джунглях русских десантников, одноклассники хлопали в ладоши и кричали: «Йес!» А ближе к концу фильма, где непобедимый Сильвестр сумел взорвать наш вертолет, все как один аж взревели и спешно полезли чокаться бокалами.

Даже тогда, в неполные четырнадцать, для меня это было как-то запредельно. А тут еще Савельев, заметив, что я не ору от радости в унисон со всеми, окликнул меня:

– Ты чего, Серж? В смысле, что такой надутый?

– Перебрал, кажись. Не надо было вискарь с бренди мешать, – соврал я.

Как же в нас живуч этот страх – оказаться не таким, как все!

И все-таки, очевидно, рубеж был пройден. Если раньше я убеждал себя, что все идет по плану, как пел незабвенный Егор Летов, что продвинутые люди и должны так мыслить и так поступать, то теперь все больше чувствовал неприязнь к школьной тусовке. Нарыв лопнул на майских праздниках, когда мы вновь собрались у Милюкова посмотреть очередную новинку, только-только снятую в Штатах. Называлась она «Рожденный свободным».

Начиналось все с вида какого-то заброшенного селения, которое тут же обозначили титрами: «Деревня Виктор. СССР». Следом начали чередоваться кадры: бежит стадо то ли лосей, то ли оленей, а перед ними по полю несется молоденькая девчонка. Судя по всему, она убегает от этих взбесившихся животных, но тут ей наперерез кидается толстый усатый мужик, валит ее, душит и добивает ножом. И сразу же после этого вновь идет текст: «Железный занавес России простирается на тысячи миль по Европе. В некоторых местах он сильно укреплен. В некоторых местах он состоит лишь из изгороди из колючей проволоки. Нередко происходят случайные пересечения границы…»

Ну а дальше пошло-поехало. Четверо друзей-америкосов, приехавших развлекаться в Финляндию, случайно забредают в лес, переходят кордон и попадают в деревню Виктор. Там они понимают, что сделали что-то не то и за нарушение границы могут оказаться в советской тюрьме, где не будет ни чипсов, ни «кока-колы». В этот-то момент их и вяжут местные мужики с ружьями и вилами. Но ведут почему-то не в милицию, а в церковь. Пленников ставят на колени и готовы вот-вот пристрелить, прямо во время службы. Но тут в храм пробирается отставший от друзей и потому не попавший в плен их четвертый приятель, вооруженный арбалетом, меткой стрелой убивает настоятеля и вызволяет дружков.

Чудеса продолжаются. В сельмаге, среди пустых банок, лихой квартет обнаруживает ящик с динамитом. В это же время в деревню Виктор прибывают военные и начинают охоту на пришельцев. Но отважные американцы, в которых русские не могут попасть, даже паля из автоматов в упор, сметают заслоны неприятеля и захватывают грузовик. Начинается погоня. Уходя от преследователей, янки вламываются на кладбище и сносят грузовиком могильные кресты. Покружив по погосту и сровняв с землей все, что только можно, четверка вновь возвращается в деревню. Швыряя динамитные шашки, они разносят село полностью: на экране видно, что все строения полыхают огнем, а на земле штабелями лежат трупы военных и местных жителей.

Победив всех, лихая четверка отправляется по направлению к границе. Но, заплутав, выходит к железнодорожной станции, которую охраняет усиленный караул солдат. Они-то и пленяют незадачливых рэмбо. А потом конвоируют их в здание, напоминающее деревенский дом культуры, на котором почему-то написано «Рабочий лагерь строгого режима имени Виктора».

Оттуда они вскоре и уходят в побег, прихватив с собой одну из заключенных девушек-сокамерниц. Но в самом конце пути, когда остается преодолеть лишь рубеж колючей проволоки, попадают в засаду. Из четверых в живых остается лишь один да его подруга-арестантка. И этот уцелевший янки начинает мстить. Громит лагерь, заодно наведавшись на склад, где захватывает целый арсенал, включая гранатометы, огнеметы и базуки. Ну а дальше начинается сущий экшен: стрельба, взрывы, погони, вокруг все полыхает, а то и вовсе рассыпается в прах, как при землетрясении. И сквозь этот кошмар, опять же на захваченной машине, лихо мчится герой-американец, тараня и снося пограничные шлагбаумы, кордоны, заставы. И в конце концов прорывается в Финляндию.

Финальные титры идут на фоне последних кадров, где отважный штатовский студент со своей подругой топают по снежному полю в заново обретенный свободный мир.

Когда кино закончилось, в глазах Элли и еще пары девчонок из нашего класса стояли слезы умиления. Да и пацаны заметно расчувствовались. Лишь меня разбирал гомерический хохот.

– Серж! С чего тебя так плющит? – вытаращилась на меня Элли.

– Это просто финиш! – кое-как отдышавшись, вымолвил я. – Такой хрени я еще не зырил!

– Ты о чем?

– Об этом, – я кивнул на экран.

– Ты хочешь сказать, что в «Рожденном» все неправда?

– Однозначно.

– Ты просто дальше Москвы не выезжал, – уверенно произнесла другая наша одноклассница. – Там везде такая жуть.

– Ха! Да я до одиннадцати лет вообще в тайге жил!

– Ну это ты пургу гонишь! Где жил, в берлоге с медведем?

– В поселке, где часть отца стояла. И еще до фига где бывал! И зоны тоже видел: их таких, как в этой штатовской лабуде, ни фига не бывает!

– А какие же они бывают? – присоединился к разговору Златкин.

– А такие! Бабы и мужики вообще в отдельных зонах сидят! И с оружием никто из охраны внутрь не ходит. Только по периметру на вышках с автоматами стоят!

– Че-то ты гонишь…

– Не гонит, – медленно произнес Боб, до сей поры молча наблюдавший за нашей перепалкой. – У него же фатер зону охранял. Так ведь, Серж?

Как раз накануне этой вечеринки в Москве проездом оказался отец. Матушка с бабкой наотрез отказались принимать его дома. Тогда батя, вызнав, в какой школе я учусь, подошел туда, подгадав как раз к концу уроков. Приезжал он, кстати, поступать в академию, куда наконец-то ему дали направление, после того как он искупил свою вину командировкой в Чернобыль. Появился в нашем школьном дворе, разумеется, в форме. И кто-то, скорее всего из взрослых, сразу определил в незваном госте по краповым петлицам и околышу на фуражке, офицера-конвойника.

– Да! Охранял! – произнес я. – И что?

Мое состояние в тот момент было как у мошенника, чей обман неожиданно вскрылся. И одновременно с трусливым стыдом меня переполняла злость: а почему я должен стыдиться, что мой батя конвойник? Не педик же, в конце концов, как старший брат того же Русика, студент консерватории, чуть ли не в открытую живущий со старым профессором?

Об этом я знал от своих одноклассников. Но если в прежней школе о гомиках говорили с отвращением, как о чем-то мерзком, то на Арбате над всеми этими добродушно и понимающе потешались. А Элли как-то и вовсе обмолвилась, что однополая склонность – первый признак таланта, если не гениальности.

– И что? – вновь повторил я уже с вызовом.

– Да так, все с тобой ясно. И с твоим ментом-фатером тоже, – уничижительно хохотнул Златкин.

Его лыбящаяся рожа окончательно добила меня.

– Лучше ментом быть, чем в зад долбиться, как твой братец! – залепил я.

Презрительные смешки и шушуканье вмиг смолкли. Одноклассники уставились на меня, как если бы я сотворил нечто запредельное. Ну, например, вышел на середину гостиной, снял штаны и справил бы нужду на глазах у всех.

Естественно, меня выставили взашей. Но этим дело не закончилось. Уже с понедельника весь класс объявил мне бойкот. Да и в школе со мной практически перестали разговаривать. Даже учителя обращались ко мне нехотя, ни разу не назвав ни по имени, ни по фамилии. И я понял, что тут, на Арбате, я больше не выдержу.

Поначалу я представлял, что как-нибудь доберусь до дедова охотничьего «Зауэра», который хранился в самом настоящем, полтора метра высотой, сейфе в его кабинете. Принесу в школу и устрою там нечто вроде американского блокбастера в реале!

Конечно, это были только мечты. На деле же я хотел попросить маман перевести меня обратно в прежнюю школу. Но тут же понял, что она выдаст в ответ: «Как ты только можешь об этом думать?! Мы сделали почти невозможное, чтобы ты учился в нормальном месте, с приличными ребятами!»

Нет. Этот вариант отметался с ходу.

А потом я понял, как смогу осуществить все задуманное. В том числе и свою жестокую месть и Бобу, и Русику, и Элли, и всем остальным.

И вот настал тот день, когда я оказался в кабинете деда…

10

Нэсс вновь замолчал, а затем в который раз наполнил рюмки.

– Знаешь, у нас в институте был такой тост: за сбычу мечт! Да-да, какой-то шутник специально придумал его так нелепо и косноязычно, – он расплылся в ностальгирующей улыбке. – Вот скажи, у тебя все получилось, что задумывал?

– Не сказать, чтобы все, но в целом жизнью доволен.

– А вот я не задумывал, а знал. Знал, что обязательно выйду на сцену. Правда, даже представить не мог, что путь туда мне проложит мой новый приятель Вадик, имеющий такое же отношение к искусству, как испанский летчик к реставрации Петродворца!

Все началось с того, что я подружился с ним с первым, когда перешел в школу на Нахимовском. Вадик меня и уговорил заниматься вместе с ним борьбой в знаменитой спортшколе в Теплом Стане. Вообще-то, туда принимали лет с десяти-одиннадцати, но приятель уломал тренера, и тот разрешил мне приходить.

Конечно, маман и отчим были не в восторге от моего нового увлечения. Но тут сказал свое веское слово дед. После того, что случилось на Арбате, он стал больше интересоваться делами внука. И даже выделил деньги на самбистскую куртку и борцовки. Кстати, и в нашей с тобой школе на Одесской улице я оказался тоже с подачи моего Николая Павловича. Когда матушка вышла замуж за своего Женю, наш академик организовал им трехкомнатный кооператив на Нахимовском. Правда, когда они надумали переехать туда вдвоем, оставив меня на Октябрьском Поле, то генерал Юрасов сразу же заявил: забирайте Серегу к себе! А то ишь, хитрые, решили его на нас с бабкой повесить!

Так я оказался вновь в «некультурном» обществе, да еще стал, как выражался Евгений Ростиславович, «хулиганом в законе». Как же, приличные дети готовятся поступать куда-нибудь типа Института международных отношений, а этот в свободное время с такими же здоровенными оболтусами друг другу руки ломают!