Шах и мат. Рассказы
– Вот гуляки-то! Где вас черти носят?! Тут коменданту весь день телефон обрывали, все Чудинова ищут! Набедокурил чего, что ль?
– Теть Дусь, что случилось? – спросил Борис.
Тетя Дуся выделяла Борьку среди всех парней и довольно благосклонно к нему относилась.
– В приемную комиссию ему завтра, Шурику вашему, надоть! – завершила она свою тираду. Подтянув клубок коричневой шерсти, она поправила на носу очки и поддела спицей очередную петельку темно-коричневого шерстяного носка.
Душ в подвале еще работал, был как раз мужской день. Смыв пляжный песок с кожи, остатки проблем тяжелого дня, парни вернулись в комнату, плюхнулись на кровати. Вскоре загулявшая компания спала крепким сном. Поставленный Михаилом на кухне чайник громко булькал, кипел, возмущенно звеня металлической крышкой. Сняла чайник с плиты тетя Дуся во время вечернего обхода своих владений.
– Пусть теперя утром поищуть свои чайники! Вот я им утром мозги-то почищу! – ворчала она, уже сидя на вахте, наливая в граненый стакан, стоящий в узорчатом серебристом подстаканнике, кипяток. – Господи, спаси и помилуй чадов своих грешных! – перекрестилась она на маленькую иконку, висящую в правом углу.
* * *В приемной комиссии документы Чудину вернули не сразу. Два дня друзья сопровождали Чудина до приемной комиссии. У центрального входа и в вестибюле они несколько раз за это время встречались лоб в лоб с тем самым преподавателем, которого Чудин пообещал зарезать. Оказалось, что это был заведующий кафедрой высшей математики, профессор, доктор наук. При встрече Чудин первым заметил у него на руке татуировку в виде морского якоря. В общем, как потом выяснилось, профессор был мужик боевой, служил после войны пять лет на флоте.
Саньку пришлось писать объяснительную, где он объяснил свой поступок огромным желанием поступить в институт и приносил свои извинения за этот хулиганский поступок. Заведующий кафедрой математики, видимо, простил его, и Шурика отпустили с миром. Чудин уехал домой. Борис с Михаилом сдали вступительные экзамены и были зачислены на строительный факультет. Осенью они приезжали на родину, но Александра увидеть не смогли. Семья Чудиновых к тому времени переехала в Орел.
Михаил забегал домой к Вере. Верина мама дала ему адрес общежития Ленинградского технологического института.
Осенью ребята с факультетом уехали на уборку картошки в село Гумбейка, названного по имени речки, протекавшей через центральную усадьбу совхоза.
Санек с тех пор друзьям ни разу не позвонил и писем не писал. Позже знакомые ребята говорили, что его призвали в армию. Больше своего друга они не видели. Со временем вся эта история стала забываться, но в октябре начались занятия, и довольно часто в институте профессор-моряк встречался им то на улице, то в коридорах, при этом друзья ощущали на себе его колючий взгляд.
– Боря! По-моему, он нас запомнил! – первым поделился мыслями с другом Михаил, после того как они почти столкнулись с ним на улице Ленина, на повороте к институту, в ста метрах от входа в корпус горного факультета.
– Не забывается такое никогда! – пропел Борис в ответ. – Поживем – увидим!
В напряженной учебе прошел первый семестр. День у ребят обычно начинался в половине седьмого утра. К семи часам Михаил с Борисом бежали на утреннюю тренировку в спортзал. Лекций, занятий, как правило, было четыре пары, после они шли в общежитие, обедали по дороге в столовой металлургического комбината. Оставалось немного времени на подготовку, отдых, а вечером они спешили на тренировку сборной по баскетболу. Вечерами друзья чертили чертежи, выполняли курсовые работы. Михаила часто можно было видеть за столом, где он засиживался допоздна, старательно заполняя тетрадный листок, затем выводя на конверте ленинградский адрес Веры.
Отгремели салютами новогодние праздники. На улицах города хозяйничали залетные степные вьюги, застилая улицы принесенным с полей снегом, выстуживая дома крещенскими морозами, разукрасившими стекла в домах.
Друзья сдали зимнюю сессию. Зимние каникулы провели дома. На вечер встречи выпускников, традиционно проходивший в феврале, их класс собрался уже не в полном составе. Не было Веры и Чудина. После новогоднего поздравления писем от Веры не было. Михаил понимал, что это связано с экзаменами. Он написал ей, что будет ждать ее приезда домой, на каникулы.
Вернувшись в Магнитогорск, друзья втянулись в привычный ритм тренировок и учебы. Михаил продолжал настойчиво писать письма Вере, отправляя конверты с главпочтамта, не доверяя свою переписку висящим на стенах домов, замерзшим в морозном воздухе, синим железным ящикам с надписью «почта». Заходя с улицы в общежитие, он первым делом смотрел разложенные на столе у вахты письма. Но время шло, и отсутствие ответных писем от Веры вынуждало его прекратить бесплодные старания. Последнюю открытку он отправил к Восьмому марта. На этом одностороннюю переписку он решил завершить.
Закончился учебный год. Пролетело в Казахстанских степях стройотрядовское лето. До начала учебы оставалась неделя, и они приехали из стройотряда домой, возмужавшие, загорелые, обросшие. Михаил отпустил бороду. Вот в таком виде, прямо с поезда, он хотел забежать домой к Вериной маме. Оставив рюкзак и гитару у Бориса, он пошел мимо школы, не дожидаясь трамвая, в сторону Вериного дома. На подходе к школе он неожиданно столкнулся нос к носу с Ириной.
– Привет! Миш, ты, что ли? – удивленно спросила она.
– Привет, Ирин! Это мы с Борькой только что с поезда, из стройотряда! К Вере домой хочу зайти, узнать, как у нее дела. Не пишет давно, – выпалил он.
– Пойдем до остановки! Мне тоже в ту сторону! – предложила она. – Где это вы так загорели? – поддержала она разговор.
– В Казахстане, Ирин! В совхозах целинные объекты строили! – ответил он.
Они прошли еще метров двадцать. Разговор не клеился. Он чувствовал, что Ирина внутренне как-то напряжена. Вот она неожиданно остановилась и, не смотря в его сторону, сказала:
– Не ходи к Вере! – затем медленно повернулась к нему лицом, поправляя локон русых волос. «Почему это?» – чуть не сорвалось у него с языка, но Ирина уже произнесла мучительные для него слова: – Замуж она вышла! Еще весной!
Наверно, наступившая пауза была очень длинной. Михаил застыл, соображая, что ему сейчас делать. Идти вперед или назад? Бежать? Куда бежать? Он же шел к Вере. А теперь туда идти незачем! Вера!.. Понятно теперь, почему она не писала! Стало неожиданно очень жарко. Он снял стройотрядовскую куртку.
– Миш, ты чего? – заволновалась Ирина.
Михаил в ответ махнул рукой, повернулся, закинул куртку через плечо и медленно пошел обратно.
Вечером он купил несколько бутылок портвейна и шоколад. Во дворе дома, между двух пятиэтажек, он сидел на скамейке, за деревянным столом, в окружении друзей по двору, до самой темноты, и потом, при свете прожектора, освещавшего площадку с крыши, до поздней ночи играл на гитаре песни, привезенные от костров стройотряда. Вечер был по-летнему теплый, спешить было некуда. Спрятав свои переживания, он пел для друзей, не подавая виду, шутил, лихо пил портвейн, отгоняя от себя навязчиво лезущие в голову мысли о Вере, и прощался с первой любовью. Ближе к ночи он впервые в жизни напился.
* * *В сентябре весь второй курс стройфака был направлен на картошку. До середины октября Михаил с Борисом бороздили заснеженные совхозные поля в компании трактора-погрузчика, отрывая с погрузчиком заполненные картофелем контейнеры от матушки-земли и высыпая их содержимое в кузова стоящих в очереди автомашин. Полтора месяца жизни на природе, напряженная работа, спартанские условия проживания на нарах, под крышей огромного склада, приютившего на ночлег две сотни девчонок и парней, стали для Михаила спасением от мучавших его переживаний. Степные ветры, веселая атмосфера, царящая каждый вечер, хохот от «соленого» анекдота выносил настежь двери и грозил снести крышу бывшего зернового амбара. Все это вместе с лучшим лекарством от душевных мук под названием «время» постепенно делали свое дело. Сердечная рана медленно-медленно, но затягивалась.
В одно прекрасное утро окрестные поля окончательно покрылись снегом, и факультет вернулся в альма-матер на учебу, оставив овощеводов совхоза один на один с проблемой уборки оставшегося на полях урожая.
* * *Прочитав расписание лекций, вывешенное огромной белой простыней на стене, напротив гардероба на цокольном этаже главного корпуса, Михаил позвал Бориса:
– Смотри! Высшая математика! Лектор – заведующий кафедрой! Фамилию видишь?!
– Вижу, Мишаня, не слепой!
В течение двух семестров оба друга, сидя на лекциях профессора, усердно конспектировали все, что тот доходчиво и толково доводил до студентов. В отличие от других преподавателей, на лекциях у профессора-моряка не было скучно. Он умел увлечь аудиторию, читал каждую лекцию с увлечением и всегда охотно отвечал на вопросы, в том числе иногда и на отвлеченные от основного предмета. На семинарах у других преподавателей, поменьше рангом, друзья еще усерднее грызли гранит науки, вникая в интегралы, производные и прочие премудрости высшего курса математики.
Учебный год второго курса оканчивался хлопотами по сдаче курсовых работ и зачетов. Последним в графике весенней сессии для четвертой группы стройфака стоял экзамен по высшей математике. Настроение предстоящего летнего отдыха чувствовалось повсюду. Уже пустые аудитории и почти безлюдные бесконечные коридоры горно-металлургической кузницы инженерных кадров напоминали о том, что наступили каникулы. Пора и преподавателям отдохнуть от любимых студентов, да и студентам пора с пользой провести два летних месяца, набраться сил для предстоящего нового учебного года! В фойе уже неделю висел список сформированного на базе стройфака стройотряда. Светло-зеленые стройотрядовские куртки с оранжевыми нашивками, сапоги, рабочие рукавицы сложены в рюкзаки. Гитара на стене, отсвечивая полированной поверхностью солнечные блики, напоминала о будущих вечерах у летних костров. «Скорее бы сдать эту высшую математику!» – повторяли друзья при каждом удобном случае.
И вот наступил судьбоносный день. Группа С-73–4 по одному заходила в аудиторию. Студенты, поздоровавшись с преподавателем, клали зачетные книжки на стол, выбирали экзаменационный билет и рассредоточивались по аудитории, занимая свободные парты.
– Боря! Я пошел! – сказал Михаил, взявшись за ручку двери.
– Ни пуха! – хлопнул его по плечу Борис.
– К черту!
Подойдя к столу, Михаил поздоровался.
– А! Вот и последний из могикан! – неожиданно громко приветствовал его профессор.
Положив на стол зачетку, Михаил подумал: «Причем здесь последний из могикан?!» – и потянулся за лежащим с краю билетом. Но тут профессор неожиданно опередил его движение, прихлопнув выбранный Михаилом билет своей пятерней. Морской якорь на запястье профессорской руки, с двумя заостренными, загнутыми краями, ярко выделялся на коже на фоне манжета белой рубашки. Рука бывшего моряка прижала билеты к зеленому сукну стола, и Михаилу на секунду показалось, что своими темно-синими, жирными линиями якорь всей своей тяжестью намертво придавил разложенные по столу в ряд билеты.
– Ан, нет! Билета я вам не дам! Присаживайтесь вот сюда! – рука профессора оторвалась от стола и, повторяя направление, выбранное синим якорем, указала на первую парту, в двух метрах от профессорского стола.
Михаил растерялся от неожиданности, посмотрел на ребят, сидящих за партами и наблюдающих за этой сценой, повернулся в сторону входной двери и, выдержав секундную паузу, взяв себя в руки, медленно сел на указанное место.
Профессор тем временем взял чистый лист бумаги и что-то начал на нем писать.
Открылась дверь аудитории. Борис, убедившись, что можно заходить, бодрым шагом подошел к экзаменационному столу.
– А! – радости профессора не было предела! – Вот и еще один могиканин!
Ничего не понимающий Борис положил зачетку рядом с зачеткой Михаила и занес руку над билетами, гадая и выбирая билет, как свою судьбу, на ближайшие три часа. Рука профессора тоже зависла над столом, пытаясь наложить вето на белый ряд заветных листков, но в последний момент морской якорь наполовину закрылся манжетой рубашки, и карающая длань опустилась на другой край стола.
– Ладно! Берите билет! – смилостивился он к очередному представителю «племени могикан».
Выбрав билет, Борис прошел мимо Михаила, высоко подняв брови, всей мимикой спрашивая: «Что случилось?!» – Михаил в ответ в отчаянии махнул рукой, мол: «Все! Труба!»
Через пару минут профессор встал и положил перед Михаилом два листа бумаги, сверху до низу исписанные синими чернилами.
– Решишь – будем дальше разговаривать!
От такой несправедливости Михаилу стало тоскливо. «Пятнадцать уравнений! Что делать? – рассуждал он про себя, взвешивая все за и против, – встать и уйти? Но все равно сдать-то когда-нибудь надо! Не бросать же учебу!»
Представив на миг огорченное лицо матери, если он вдруг вернется домой, исключенный из института, подумал: «Два года я готовился к этому экзамену! И все коту под хвост?!» Проснувшаяся в нем злость на эту несправедливость помогла ему сосредоточиться. Решение уравнения он аккуратно записал на чистый лист бумаги и перешел к следующему заданию.
Прошло три часа. Группа сдавала экзамен, и аудитория постепенно пустела. Студенты, по очереди подсаживаясь за стол к экзаменатору, отвечали на вопросы по билетам. Просматривая решения, определяя уровень знаний сидевшего перед ним студента, иногда задавая дополнительные вопросы, профессор выставлял отметки в зачетные книжки. К тому времени Михаил решил все предложенные ему заведующим кафедрой в качестве испытания пятнадцать заданий. Торопиться в его положении смысла не было, он он решил не тянуть кота за хвост, встал из-за парты и протянул через стол исписанные листы бумаги профессору, как бы спрашивая: «Дальше-то что?»
– Ну-ка, посмотрим, что у вас тут, коллега! – заметил профессор.
Просматривая один за другим листы контрольной работы, он жестом пригласил Михаила присесть на стул, стоящий с другой стороны стола. Он видел, что контрольная решена без ошибок. Не выпуская листы из рук, он уже оценивал экзаменуемого студента по внешним признакам как человека. Этот голубоглазый блондин со шрамом на щеке под правым глазом, приехавшей поступать два года назад, еще тогда показался ему лидером бандитской шайки. Слишком уверенно он вел себя тогда в приемной комиссии. Тот самый Чудинов, он до сих пор помнил эту фамилию, видно было, что слушался его безоговорочно! Несколько последующих встреч на улице с этой компанией окончательно убедили его в этом предположении. Даже уверенная поступь, чуть впереди своих спутников, выдавала в нем лидера. За прошедшие два года старая обида и негодование от хулиганского поступка пацана, с прилизанными волосами, злыми, сверкающими глазами и «ножом за пазухой», уже утихли. В приемной комиссии он смотрел его документы. Типичный троечник, с одной пятеркой по физкультуре. Как он умудрился получить «отлично» за вступительное сочинение?
А сейчас ему импонировала реакция этого «главаря» на устроенную им предварительную проверку знаний. Другой бы раскис, а этот собрался, достойно повел себя. Опять видна уверенность в своих действиях. По опыту он знал, что уверенность студента всегда подкреплена только прочным знанием предмета. Он окинул взглядом десяток разложенных на столе зачетных книжек и взглянул на часы. Да, время еще есть! Он любил экзамены за эти минуты торжественности, висящего в воздухе напряжения от ответственности за последствия, наступающие в результате проверки знаний студентов. Он любил эти минуты общения на экзаменах за их непредсказуемость, своеобразную лотерею для студентов, приносящую кому удачу, а кому и разочарование.
С циферблата часов его взгляд соскользнул на запястье, на татуировку со словом «Справедливый».
Некстати и не вовремя пришли на память серые, стремительные линии эсминца, стоящего на рейде в Финском заливе. На минуту задумавшись, он вспомнил себя двадцатитрехлетним.
* * *Была весна. Катер пришвартовался к причалу, и он, махнув рулевому, легко спрыгнул с борта, не дожидаясь трапа, вслед за матросом, швартовавшим катер к причалу. Десять минут назад он простился со всей командой, с братишками-матросами, с любимым кораблем, стоящим на рейде. Пять лет службы прошли на этом корабле, который стал для него родным домом. Расставаться с ним было очень трудно.
В бескозырке, с разлетающимися за плечами лентами, в черном бушлате, он стоял на набережной Кронштадта, осыпаемый долетавшими до него брызгами разбивающихся о камни волн, сдерживая слезы. «Справедливый», кренясь на волнах, прощально покачивал из стороны в сторону антенными мачтами, прощаясь с ним навсегда.
После Кронштадта Василий поступал на физико-математический факультет Ленинградского университета. Он вспомнил собственные волнения во время сдачи экзаменов. На экзаменах его выручала морская форма, уважение к которой, как уважение к морскому военному флоту, оказывали все преподаватели на вступительных экзаменах.
Очнувшись от воспоминаний, Василий Иванович вздохнул, посмотрел на входную дверь, окинул взглядом аудиторию и подумал: «Наверное, я не прав! Эти парни проявили уважение к предмету. Судя по всему, неплохо подготовились к экзамену, но надо еще проверить, чтобы все было по справедливости».
Эта татуировка якоря эсминца, сделанная в кубрике на «Справедливом», всегда по жизни выручала его, напоминала о морской службе, морском братстве, корабельной дисциплине, где или побеждают, или погибают все вместе. И он всегда по жизни старался поступать так, как научил его в юности «Справедливый».
– Ответьте мне, коллега, вот на такой вопрос! – закончив рассматривать решенные студентом задания, произнес бывший моряк и отложил листы бумаги в сторону.
Михаил приготовился к худшему. Битый час профессор выяснял знание высшей математики сидевшего перед ним студента, задавая вопросы по всем разделам.
Остатки группы, сидевшие в аудитории, притихли. Как рассказывал потом Борис, он тоже загрустил, видя такую предвзятость преподавателя к другу. Он же будет следующим!
Сдавшие экзамен товарищи по группе то и дело открывали дверь, заглядывали, недоумевая, почему так долго профессор терзает Михаила.
Почувствовав, видимо, настроение аудитории и перебор во времени в отношении к неплохо подготовленному студенту, профессор, выслушав очередной ответ Михаила, молча взял в руки зачетную книжку, заполнил строку «математика» оценкой «удовлетворительно», протянул Михаилу и сказал:
– На четверку не тянешь! До свидания! Следующий!
Не веря, что все уже с этой секунды позади, Михаил медленно вышел из аудитории. В коридоре его обступили девчонки и парни из группы:
– Что случилось? Почему он тебя так долго спрашивал?
– Потом расскажу! – пообещал уставший Михаил. – Надо Борьку дождаться!
Через десять минут из аудитории вылетел улыбающийся Борис.
– Ну что? – хором атаковали его уже уставшие ждать однокашники.
Михаил сидел чуть в отдалении.
– Мишаня, – рванулся мимо ребят к другу Борис, – у меня четвертак!
* * *Вот так и закончилась эта история. Подготовка к экзамену по высшей математике пошла друзьям на пользу. Выдержав этот экзамен, они и в дальнейшей учебе относились к каждому предмету с полной отдачей. Они научились учиться и работать по-настоящему, ответственно. Не всем по плечу оказалась напряженная учеба в техническом институте. Из их группы, численностью тридцать человек, за пять лет по разным причинам учебу не смогли окончить семнадцать студентов.
Уважаемый профессор, заведующий кафедрой математики, выдержал свой экзамен, экзамен на человечность. Два года он ждал момента, чтобы поквитаться с обидчиками, но не сделал этого, доказав тем самым, что он настоящий мужик.
Нам всем в жизни рано или поздно приходится держать экзамен. Жизнь постоянно устраивает человеку экзамены, которые мы или сдаем, выходя из очередного испытания с честью, или, не выдерживая испытаний, скатываемся по наклонной без возврата.
2012 г.
Последний выстрел
Был обычный субботний осенний вечер. Они только что семьей вернулись из сада. Устав от огородных дел, Максим сидел в гостиной на диване, по привычке просматривая по телевизору блок новостей. Жена гремела на кухне посудой, стеклянными банками, разбираясь с урожаем огурцов, одновременно успевая следить за событиями на экране. Дочка сидела у экрана монитора, работая на компьютере, иногда уходя на несколько минут в свою комнату и возвращаясь обратно.
Вскоре, после новостей, начался фильм «Брат-2». Сегодня шел повторный показ, приуроченный к годовщине трагической гибели актера Сергея Бодрова-младшего, игравшего в фильме главного героя. На съемках нового фильма, на Кавказе, год назад его и всю съемочную группу накрыла снежно-каменная лавина, заживо похоронив в Кармадонском ущелье.
– Жалко его! – сказала жена, присев на краешек дивана с кухонным полотенцем в руках. – Такой хороший парень!
– Да, мам! – поддержала ее дочь. – Он всем так нравился, даже не верится, что его больше нет! – она тоже подошла к телевизору.
Тем временем на экране главный герой по имени Данил, приехавший в Америку спасать старшего брата, задумал разобраться с местной мафией. В заброшенном здании он мастерил одноразовое ружье, распиливая старую водопроводную трубу, прилаживая ее к самодельному деревянному прикладу. Закончив с ружьем, он крошил коричневые спичечные головки на лист бумаги в одну кучку, затем, засыпая эту взрывоопасную смесь в ствол, добавлял сверху вместо пули еще порцию надкусанных плоскогубцами мелких гвоздей.
– Па! Что это он делает? Я давно хотела спросить, – дочка присела рядом. – Я знаю, что это стреляет! Он потом выстрелит в машине.
На экране Данил уже сидел на переднем сиденье в машине чикагских гангстеров, рядом с водителем, пряча ружье под полой пальто.
– Вот сейчас! – встрепенулась она. – Ой! Это ужасно! Я не хочу это смотреть! – дочка встала и ушла в кухонный проем.
На экране герой достал самодельный обрез, чиркнул по нему спичечным коробком и резко, неожиданно повернулся, направив ствол на торговца оружием. Яркая вспышка загоревшихся у основания обреза десятка привязанных к стволу спичек через секунду исчезла в грохоте выстрела и дыму. Сотня мелких обрезанных гвоздей, вылетев из ствола, пучком врезалась в темное лицо, разрывая кожу в клочья.
Максим выключил телевизор, встал, бросил пульт на диван и тоже прошел за кухонный стол.
– Дашуль! Знаешь, что это? – и, не услышав ответа, продолжил: – Это называется поджиг. У нас в детстве эта штука называлась поджиг. Были еще самопалы, но это поджиг!
Дочка подошла к столу.
– Принцип тот же, что у чугунных пушек, – продолжал объяснять ей Максим. – Помнишь, как в кино показывали? Сначала в ствол порох закладывают. Затем пыж. Потом ядро. А потом солдат с горящим фитилем подходит к пушке и прикладывает фитиль к стволу. Порох взрывается – и ядро улетает! Вот мы – также. Трубки с одной стороны расплющивали молотком и напильником, подпиливали рядом отверстие. Всё! Потом головки от спичек накрошишь в ствол, спичку горящую к дырке поднесешь – и бабах! Поняла?!
– Пап! Да все понятно! Но у нас такого нет. Только петарды по праздникам, – ответила дочь.
– Ну, у нас другое время было! Шестидесятые. Ладно. Всё. Проехали! – он вздохнул и посмотрел на жену. – Лера! Может чайку попьем?
Размешивая сахар, Максим задумался и уже не слышал извечное замечание супруги:
– Ну сколько раз тебе нужно повторять? Не стучи по кружке, Максим!
Мыслями он окунулся в далекое детство, вспыхнувшее в памяти яркой картинкой освещенного солнцем прозрачного соснового бора, растущего на склоне горы, и вида поселка под насыпью железной дороги, с крышами одноэтажных домов, уступами улиц, сползающих по склону горы к реке, на фоне плывущих вдалеке, в облаках, четырех вершин Таганая.
Железная дорога, начиная отсчет километров от столицы, пересекала страну с запада на восток, пройдя первую тысячу километров по равнине, прогремев вагонами поездов мимо металлических ферм моста через Волгу. К концу второй тысячи верст окружающий ее с двух сторон степной и равнинный пейзаж меняется на холмы и лысые сопки отрогов Уральских гор. Дорога постепенно врезается в горы, обходя бесчисленные, покрытые лесом хребты по насыпям, вырезанным на склонах гор или вдоль русла горных рек. Поезда петляют по горам, как по лабиринту, наматывая лишние километры, сбавляя ход на бесконечных изгибах рельс, осторожно, с протяжным воем тепловозного гудка входя в очередной крутой поворот, за которым машинистам не видно продолжения дороги.
Привыкшие к шуму железной дороги, жители поселка уже давно не обращали внимания на гудки электровозов, перекрывающие все звуки светового дня, пронзающие застывший над поселком воздух свистящими нотами в ночной тишине.