Хождение Джоэниса. Оптимальный вариант
– Я не помню никакой речи, – ответил Джоэнис.
– Вы отказываетесь отвечать на этот вопрос?
– Я не могу ответить на него. Я не помню. Полагаю, на меня влиял алкоголь.
– Помните ли вы, с кем были прошлой ночью?
– Кажется, с одним человеком по имени Лам и ещё с девушкой по имени Дейрдра…
– Нам не нужны их имена, – торопливо перебил Пелоп. – Мы всего лишь спросили вас, не помните ли, с кем вы были. Вы ответили, что помните. Должен сказать, господин Джоэнис, что у вас весьма удобная память, которая фиксирует одни факты и отвергает другие, имевшие место в течение одного отрезка времени.
– То не факты, – возразил Джоэнис. – То люди.
– Комиссия не просит вас шутить, – сурово отчеканил Пелоп. – Официально предупреждаю вас, что шутливые, уклончивые, безответственные и вводящие в заблуждение ответы, а также молчание, будут рассматриваться как неуважение к Конгрессу, что является нарушением федеральных законов и влечёт за собой тюремное заключение сроком до одного года.
– Я не хотел сказать ничего такого, – поспешно заверил Джоэнис.
– Очень хорошо, господин Джоэнис, продолжим. Вы отрицаете, что прошлой ночью произносили речь?
– Нет, сэр, не отрицаю.
– В таком случае, не отрицаете ли вы, господин Джоэнис, что суть вашей речи касалась так называемого права каждого человека низвергать государственные законы? Или, другими словами, отрицаете ли вы, что подстрекали к бунту тех инакомыслящих, кого могли сбить ваши состряпанные за границей воззвания? Или, чтобы вам стало абсолютно ясно, что вы пропагандировали насильственное свержение правительства, опирающегося на свои законы? Можете ли вы оспаривать тот факт, что содержание и смысл вашей речи сводились к нарушению тех свобод, которые дали нам наши Отцы-Основатели и которые вообще позволяют вам говорить, каковой возможности вы, безусловно, не имели бы в Советской России? Смеете ли вы утверждать, что эта речь, замаскированная пустыми словечками из жаргона богемы, не является частью обширного плана, направленного на подрыв изнутри и прокладывание пути для внешней агрессии, в каковой цели вы пользуетесь молчаливым одобрением, если не явной поддержкой определенных лиц в нашем государственном департаменте? И что, наконец, эта речь, замаскированная под состояние опьянения, была произнесена при полном сознании вашего так называемого права на подрывные действия, в условиях демократии, где возможности возмездия, по вашему мнению, ограничены Конституцией и Биллем о правах, которые существуют не для помощи стоящим вне закона элементам, как вам думается, а, напротив, для охраны свобод народа от таких наёмников, как вы? Так это или не так, господин Джоэнис? Я прошу дать простой и однозначный ответ.
– Мне бы хотелось прояснить…
– Пожалуйста, отвечайте на вопрос, господин Джоэнис, – ледяным тоном отрезал Пелоп. – Да или нет?
Джоэнис лихорадочно соображал, вспоминая всё, что читал на родном острове об американской истории.
– Ваши утверждения чудовищны! – наконец воскликнул он.
– Мы ждём ответа, господин Джоэнис! – провозгласил Пелоп.
– Я настаиваю на своих конституционных правах, а именно на Первой и Пятой поправках, – сказал Джоэнис, – и, со всем уважением к вам, отказываюсь отвечать.
Пелоп зловеще улыбнулся.
– Этот номер у вас не пройдет, господин Джоэнис, поскольку Конституция, за которую вы сейчас так цепляетесь, была пересмотрена или, точнее, обновлена теми из нас, кто дорожит её неизменностью и оберегает её от выхолащивания. Упомянутые вами поправки, господин Джоэнис, – или, может быть, мне следует называть вас товарищем Джоэнисом? – не позволяют вам хранить молчание по причинам, которые с радостью объяснил бы любой член Верховного Суда, – если бы вы удосужились спросить его!
Эта сокрушительная речь в корне подавила любое возражение. Даже видавшие виды репортеры, присутствующие в зале, были поражены до глубины души. Лицо Джоэниса стало красным, как свёкла, а затем лилейно-белым. Поставленный в безвыходное положение, он всё же раскрыл рот, чтобы отвечать, но был спасён вмешательством одного из членов Комиссии, сенатора Зарешёткинга.
– Прошу прощения, сэр, – обратился сенатор Зарешёткинг к Пелопу, – прошу прощения также у всех, кто ждёт ответа на вопрос. Я хочу лишь кое-что сказать и требую, чтобы мои слова занесли в протокол, потому что иногда человек должен говорить прямо, несмотря на то, что это может причинить ему боль и даже нанести политический и материальный ущерб. И все же такой человек, как я, обязан высказаться, когда долг велит ему высказаться, невзирая на последствия и полностью сознавая, что это может противоречить общественному мнению. Таким образом, я желаю сказать следующее: я – старый человек и многое повидал на своём веку. Мой долг заявить, что я – смертельный враг несправедливости. В отличие от некоторых, я не могу мириться с резней в Венгрии, с незаконным захватом Китая и коммунизацией Кубы. Я стар, меня называют консерватором, но мириться с этими вещами я не могу. И как бы меня кое-кто ни называл, я надеюсь, что не доживу до того дня, когда русская армия займет город Вашингтон, округ Колумбия. Таким образом, я выступаю против этого человека, этого товарища Джонски, но не как сенатор, а скорее как тот, кто ребёнком резвился в холмистой местности к югу от Соур-Маунтин, кто ловил рыбу и охотился в глухих лесах, кто постепенно взрослел и наконец постиг, что значит для него Америка, кто осознал, что соседи послали его в Конгресс для того, чтобы он представлял там их и их близких, и кто теперь считает своим долгом сделать настоящее заявление. Именно по этой и только по этой причине я обращаюсь к вам со словами из Библии: «Зло есть грех!» Некоторые умники среди нас, возможно, посмеются, но так уж оно есть, и я глубоко в это верую.
Члены Комиссии разразились бурными аплодисментами. Хотя они много раз слышали речь старого сенатора, она неизменно будила в них самые высокие и благородные чувства. Председатель Пелоп, сжав губы, повернулся к Джоэнису.
– Товарищ, – спросил он с лёгкой иронией, – являетесь ли вы в настоящее время членом коммунистической партии и имеете ли членский билет?
– Нет! – воскликнул Джоэнис.
– В таком случае назовите ваших сообщников в то время, когда вы являлись членом коммунистической партии.
– У меня не было никаких сообщников. Я имею в виду…
– Мы отлично понимаем, что вы имеете в виду, – перебил Пелоп. – Так как вы решили не называть своих сотоварищей-предателей, не признаетесь ли вы нам, где находилась ваша ячейка? Нет? Тогда скажите мне, товарищ Джонски, не говорит ли вам что-нибудь имя Рональд Блэк? Или, проще выражаясь, когда вы в последний раз встречались с Рональдом Блэком?
– Я никогда с ним не встречался, – ответил Джоэнис.
– Никогда? Это очень смелое заявление, господин Джоэнис. Вы пытаетесь заверить меня, что ни при каких обстоятельствах ни разу не встречались с Рональдом Блэком? Не сталкивались с ним самым невинным образом в толпе, не сидели в одном кинотеатре? Сомневаюсь, что кто-нибудь в Америке может вот так категорически утверждать, будто бы он никогда не встречался с Рональдом Блэком. Желаете ли вы, чтобы ваше заявление было занесено в протокол?
– Ну, знаете, возможно, я встречался с ним в толпе, то есть я хочу сказать, что я мог оказаться в одной толпе с ним; я не утверждаю наверняка…
– Однако вы допускаете такую возможность?
– Пожалуй, да…
– Прекрасно, – одобрил Пелоп. – Наконец-то мы добираемся до сути. Причём я прошу вас ответить, в какой именно толпе вы встречались с Блэком, что он вам сказал, что вы сказали ему, какие документы он вам передал и кому вы отдали эти документы…
– Я никогда не встречался с Арнольдом Блэком! – вскричал Джоэнис.
– Нам он был известен как Рональд Блэк, – сказал Пелоп. – Но мы, безусловно, заинтересованы в выяснении его псевдонимов. Заметьте, пожалуйста, что вы сами признали возможность связи с ним, а ввиду вашей установленной партийной деятельности, эта возможность перерастает в вероятность столь значительную, что может рассматриваться как факт. Более того, вы сами выдали нам имя, под которым Рональд Блэк известен в партии, – имя, которого мы до сих пор не знали. Полагаю, этого достаточно.
– Послушайте, – взмолился Джоэнис. – Я не знаю ни этого Блэка, ни того, что он сделал.
– Рональд Блэк был обвинён в хищении чертежей новой малогабаритной двенадцатицилиндровой модели «Студебеккера» повышенной комфортности и в продаже этих чертежей советскому агенту, – сухим голосом констатировал Пелоп. – После объективного суда, в соответствии с законом, приговор был приведен в исполнение. Позже был разоблачен, осужден и казнен тридцать один его соучастник. Вы, товарищ Джонски, станете теперь тридцать вторым членом самой крупной шпионской организации из всех нами раскрытых.
Джоэнис попытался что-то сказать, но обнаружил, что трясётся от страха и не может выдавить ни слова.
– Данная Комиссия, – подытожил Пелоп, – наделена особыми полномочиями, поскольку она устанавливает факты, а не карает. Как ни обидно, нам приходится следовать букве закона. Поэтому мы передаем секретного агента Джонски в ведомство Генерального прокурора, с тем чтобы он предстал перед справедливым судом и понес наказание, которое соответствующие органы правительства сочтут нужным наложить на изменника, заслуживающего только смерти. Заседание объявляется закрытым.
Таким образом, Джоэниса быстро перевели в карательный орган правительства и передали в руки Генерального прокурора.
4. Как восторжествовала справедливость
(Рассказано Пелуи с острова Пасхи)
Генеральный прокурор, к которому попал Джоэнис, был высоким человеком с орлиным носом, узкими глазками и бескровными губами. Вообще, его лицо казалось выкованным из чугуна. Сутулый и молчаливо презрительный, величественный в своей чёрной бархатной мантии с гофрированным воротничком, Генеральный прокурор являлся живым воплощением своего ужасного ведомства. Поскольку он был слугой карательного органа правительства, его долг заключался в том, чтобы никто из попавших к нему в руки не ушел от возмездия, и Генеральный прокурор добивался этого всеми доступными средствами.
Резиденция Генерального прокурора находилась в Вашингтоне, но сам он происходил из города Афины, штата Нью-Йорк, и в годы молодости водил знакомство с Аристотелем и Алкивиадом, чьи произведения считаются высшим достижением американского гения.
Когда-то Афины были одним из городов Древней Эллады, откуда возникла американская цивилизация. Рядом с Афинами находилась Спарта – милитаристское государство, главенствующее над городами Лакедемона в северной части штата Нью-Йорк. Ионические Афины и дорическая Спарта вели между собой смертельную войну и утратили независимость, перейдя под власть Америки. Но они до сих пор сохранили большой вес в американской политике, особенно с тех пор, как Вашингтон стал средоточием Эллинского могущества.
Пока всё выглядело достаточно просто. У Джоэниса не было влиятельных друзей или политических соратников, и казалось, кара постигнет его без вреда для карающего. Соответственно, Генеральный прокурор организовал Джоэнису всяческую возможную юридическую помощь с тем, чтобы его дело слушалось в знаменитой Звёздной палате. Таким образом, буква закона будет выполнена наряду с приятной уверенностью в вердикте присяжных. Ибо педантичные судьи Звёздной палаты, бесконечно преданные идее искоренения зла в любом его проявлении, никогда за всю свою историю не выносили другого решения, кроме решения о виновности.
После оглашения приговора Генеральный прокурор намеревался принести Джоэниса в жертву на Электрическом Стуле в Дельфах, тем самым снискав благосклонность богов и людей.
Таков был его план. Однако в ходе расследования выяснилось, что отец Джоэниса был дорийцем из Механиксвилла, штат Нью-Йорк, да к тому же ещё был членом муниципального совета. А мать Джоэниса была ионийкой из Майами – афинской колонии в глубинах Территории Варваров. Поэтому определённые влиятельные эллины потребовали прощения оступившегося отпрыска уважаемых родителей во имя эллинского единства – немаловажной силы в американской политике.
Генеральный прокурор, сам уроженец Афин, счёл за лучшее удовлетворить эту просьбу. Поэтому он распустил Звёздную палату и послал Джоэниса к Великому Оракулу в Топсайдере, что встретило всеобщее одобрение, ибо Оракул Топсайдера, так же как Оракулы Дженмотора и Дженэлектрика, славился объективностью суждений о людях и их делах. Оракулы вообще так вершили правосудие, что заменили многие суды страны.
Джоэниса привезли в Топсайдер, и вскоре с дрожью в коленках он предстал перед Оракулом. Оракул был огромной вычислительной машиной весьма сложного устройства, с пультом управления, или алтарём, которому прислуживало множество жрецов. Все жрецы были кастрированы, дабы они не имели других помыслов, кроме заботы о машине. Верховный жрец был к тому же ещё и ослеплён, чтобы он мог видеть грешников лишь глазами Оракула.
Когда вошел Верховный Жрец, Джоэнис пал перед ним на колени. Но жрец поднял его и сказал:
– Не страшись, сын мой. Смерть ожидает всех людей, и нескончаемые муки присущи их эфемерной жизни. Скажи мне, есть ли у тебя деньги?
– Восемь долларов и тридцать центов, – ответил Джоэнис. – Почему вы об этом спрашиваете, отец?
– Потому, – молвил жрец, – что среди просителей существует обычай добровольно жертвовать деньги Оракулу. Если у тебя нет денежных средств, равно принимаются недвижимость, облигации, акции, закладные и любые другие бумаги, которые считаются ценными в бренном мире.
– У меня нет ничего подобного, – печально ответствовал Джоэнис.
– А разве у тебя нет земель в Полинезии? – спросил жрец.
– Нет, – сказал Джоэнис. – Мои родители получили землю от правительства, и к нему она должна вернуться. Не владею я и никаким другим имуществом, ибо этим вещам в Полинезии не придают значения.
– Значит, у тебя ничего нет? – разочарованно спросил жрец.
– Ничего, кроме восьми долларов и тридцати центов, – сказал Джоэнис, – да гитары, которая принадлежит вовсе не мне, а человеку по имени Лам из далекой Калифорнии. Но, отец, неужели это действительно необходимо?
– Разумеется, нет. Однако и кибернетикам надо на что-то жить, и щедрый дар от просителя рассматривается как благое деяние, особенно когда приходит пора толковать слова Оракула. Некоторые также полагают, что бедный человек попросту мало трудился, раз не накопил денег для Оракула на случай судного дня, и, следовательно, недостаточно благочестив. Впрочем, сейчас мы представим твое дело и испросим решение.
Жрец взял заявление Генерального прокурора и защитную речь адвоката Джоэниса и перевел их на тайный язык, каким Оракул общался с людьми. Вскоре пришел ответ.
Вот суждение Оракула:
«ВОЗВЕДИТЕ ЭТО В ДЕСЯТУЮ СТЕПЕНЬ И ВЫЧТИТЕ КВАДРАТНЫЙ КОРЕНЬ ИЗ МИНУС ЕДИНИЦЫ.
НЕ ЗАБУДЬТЕ КОСИНУС, ИБО ЛЮДЯМ ДОЛЖНО ВЕСЕЛИТЬСЯ.
ДОБАВЬТЕ «X» КАК ПЕРЕМЕННУЮ, СВОБОДНО ВЗВЕШЕННУЮ, НЕВЛЮБЛЕННУЮ.
ВСЕ ПРИДЁТ К НУЛЮ, И Я ВАМ БОЛЬШЕ НЕ НУЖЕН».
Получив это решение, жрецы собрались вместе на толкование слов Оракула. И вот что они сообщили:
ВОЗВЕСТИ – значит исправить зло.
ДЕСЯТАЯ СТЕПЕНЬ – есть условия содержания и срок, в течение которого проситель должен работать на каторге, чтобы исправить зло, а именно: десять лет.
КВАДРАТНЫЙ КОРЕНЬ ИЗ МИНУС ЕДИНИЦЫ – будучи мнимым числом, представляет воображаемое состояние благоденствия; также обозначает возможность обогащения и прославления просителя. В связи с этим предыдущий приговор объявляется условным.
«X» ПЕРЕМЕННАЯ – представляет воплощение земных фурий, среди которых будет обитать проситель и которые покажут ему невозможные ужасы.
КОСИНУС – знак самой богини, оберегающей просителя от некоторых ужасов, уготованных фуриями; он обещает ему определенные земные радости.
ВСЕ ПРИДЁТ К НУЛЮ – значит, что в данном случае соблюдается равенство между святым правосудием и человеческой нуждой.
Я ВАМ БОЛЬШЕ НЕ НУЖЕН – означает, что в дальнейшем проситель не должен обращаться к этому или какому-либо другому Оракулу, поскольку решение окончательное и обжалованию не подлежит.
Таким образом, Джоэниса приговорили к десяти годам условно. И Генеральный прокурор вынужден был исполнить решение Оракула и освободить Джоэниса.
Оказавшись на свободе, Джоэнис продолжил путешествие по земле Америки. Он торопливо покинул Топсайдер и добрался на поезде до великого города Нью-Йорка. О том, что делал он там и что с ним приключилось, пойдёт рассказ в следующей истории.
5. История Джоэниса, Вчёмда и полицейского
(Рассказано Ма’аоа с Самоа)
Никогда не видел Джоэнис ничего подобного великому городу Нью-Йорку. Бесконечные толкотня и спешка такого множества людей были ему незнакомы, они поражали воображение. Лихорадочная жизнь города не утихла и с наступлением вечера. Джоэнис наблюдал за ньюйоркцами, спешащими в погоне за развлечениями в ночные клубы и варьете. Город не испытывал недостатка и в культуре, ибо огромное число людей отдавало своё время утраченному ныне искусству движущихся картинок.
К ночи суматоха стихла. Джоэнис увидел множество стариков и молодых людей, неподвижно сидящих на скамейках или стоящих у входа в метро. Их лица были ужасающе пусты, а когда Джоэнис обращался к ним, то не мог разобрать их вялых, невнятных ответов. Эти нетипичные ньюйоркцы вызывали у него беспокойство, и он был рад, когда наступило утро.
С первыми лучами солнца возобновилось бурление толпы. Люди толкали друг друга, в судорожной спешке стараясь куда-то попасть и что-то сделать. Джоэнис решил узнать причину всего этого. Он выбрал в толпе одного прохожего и остановил его.
– Сэр, – обратился к нему Джоэнис, – не могли бы вы уделить минуту вашего ценного времени и рассказать страннику о великой и целенаправленной деятельности, которую я наблюдаю вокруг?
– Вчёмдело? Ты что, псих? – буркнул прохожий и заторопился прочь.
Но следующий, кого остановил Джоэнис, тщательно обдумал свой ответ и произнес:
– Вы называете это деятельностью?
– Так мне кажется, – ответил Джоэнис, глядя на бурлящую толпу. – Между прочим, меня зовут Джоэнис.
– А меня – Вчёмд, – сказал прохожий. – Это как «Вчёмдело?», только короче. В ответ на ваш вопрос я скажу вам: то, что вы видите, – не деятельность. Это паника.
– Чем же вызвана такая паника? – поинтересовался Джоэнис.
– В двух словах объяснить можно так, – сказал Вчёмд, – люди боятся, что если они прекратят суетиться, то кто-нибудь предположит, что они мертвы. Это очень скверно, если вас сочтут мертвым, потому что тогда вас могут выкинуть с работы, закрыть ваш текущий счет, повысить квартплату и отнести в могилу, как бы вы ни отбрыкивались.
Джоэнису ответ показался неправдоподобным, и он сказал:
– Господин Вчёмд, эти люди не похожи на мертвых. Ведь на самом деле, без преувеличений, они не мертвы, правда?
– Я никогда не говорю без преувеличений, – сообщил ему Вчёмд. – Но так как вы приезжий, постараюсь объяснить проще. Начнём с того, что смерть есть понятие относительное. Некогда определение её было примитивным: ты мёртв, если не двигаешься в течение длительного времени. Современные ученые внимательно изучили это устаревшее понятие и добились больших успехов. Они обнаружили, что можно быть мёртвым во всех важных отношениях, но все же передвигаться и разговаривать.
– Что же это за «важные отношения»? – спросил Джоэнис.
– Во-первых, – сказал Вчёмд, – ходячие мертвецы характеризуются почти полным отсутствием чувств. Они могут испытывать лишь страх и злобу, хотя иногда симулируют другие эмоции, подобно тому как шимпанзе неумело притворяется читающим книгу. Далее. Во всех их действиях сквозит какая-то роботообразность, которая сопутствует прекращению высших мыслительных процессов. Часто наблюдается рефлексивная склонность к набожности, что напоминает спазматическое дёрганье цыпленка, которому только что отрубили голову. Из-за этого рефлекса многие ходячие мертвецы бродят вокруг церквей, а некоторые даже пытаются молиться. Других можно встретить на скамейках, в парках или возле выхода метро…
– А-а, – перебил Джоэнис, – гуляя вчера поздно вечером по городу, я видел таких людей.
– Совершенно верно, – подтвердил Вчёмд. – Это те, кто уже не притворяется живыми. Зато остальные копируют живых с умилительным старанием, в надежде остаться незамеченными. Но они частенько перебарщивают, и их легко определить либо по слишком оживлённому разговору, либо по чересчур громкому смеху.
– Понятия не имел, – признался Джоэнис.
– Это прискорбная проблема, – продолжал Вчёмд. – Хотя власти изо всех сил стремятся ее решить, она чудовищно разрослась. Я хотел бы поведать вам и о других чертах ходячих мертвецов, а также о том, как они напоминают старых добрых неходячих мертвецов, ибо уверен, что это вам будет интересно. Впрочем, к нам приближается полицейский, и, стало быть, мне лучше откланяться.
С этими словами Вчёмд пустился бегом и исчез в толпе. Полицейский погнался было за ним, но вскоре бросил эту затею и вернулся к Джоэнису.
– Проклятье! – пожаловался он. – Опять я его упустил.
– Он преступник? – удивился Джоэнис.
– Самый ловкий вор в наших краях, специалист по краже драгоценностей, – сказал полицейский, вытирая пот с широкого красного лба. – Обожает притворяться битником.
– Со мной он разговаривал о ходячих мертвецах, – заметил Джоэнис.
– Он вечно что-нибудь выдумывает, – посетовал полицейский. – Патологический лжец, вот кто он такой; причём сумасшедший. И чрезвычайно опасный. Особенно опасный, потому что никогда не носит оружия. Я трижды чуть не поймал его. Приказываю ему остановиться именем закона, точно по инструкции, а когда он не повинуется, стреляю. Пока я убил восьмерых зевак. Если и дальше так будет продолжаться, сержанта мне не видать. Кроме того, за патроны заставляют платить из собственного кармана.
– Но если этот Вчёмд не вооружён… – начал Джоэнис и тут же осекся. Лицо полицейского приобрело зловещее выражение, и рука его опустилась на рукоятку револьвера. – То есть я хотел бы узнать, – спохватился Джоэнис, – есть ли правда в том, что рассказывал мне Вчёмд о ходячих мертвецах?
– Нет, это все его битниковская болтовня для одурачивания людей. Разве я не говорил, что он ворует драгоценности?
– Простите, забыл, – произнес Джоэнис.
– Так не забывайте. Я самый обыкновенный человек, но такие, как Вчёмд, действуют мне на нервы. Я исполняю обязанности строго по инструкции, а по вечерам прихожу домой и смотрю телевизор, каждый вечер, кроме пятницы, когда я иду в боулинг. Ну что, похоже это на поведение робота?
– Разумеется, нет! – заверил Джоэнис.
– Этот парень, – продолжал полицейский, – твердит, что люди лишены чувств. Так я вам скажу: хоть я, может, и не психолог, но я точно знаю, что у меня чувства есть. Когда я сжимаю в руке револьвер, мне хорошо. Похоже, что у меня нет никаких чувств? Больше того, я вам ещё кое-что скажу: я вырос в неблагополучном районе и юнцом был в банде. Мы все имели самострелы и складные ножи и развлекались убийствами, грабежами и изнасилованиями. Разве похоже, что у нас не было чувств? Так бы я, наверное, и пошел по дурной дорожке, не повстречайся мне тот священник. Он не хвалился, не задавался, он был словно один из нас, потому что знал, что только так его слова смогут достичь наших дикарских душ. Вместе с нами он совершал налёты, и я не раз видел, как он потрошит кого-то своим маленьким пружинным ножиком, с которым никогда не расставался. В общем, он был нормальным парнем, и мы приняли его в свою компанию. А еще он был священником, и я, видя, что он свой в доску, позволял ему разговаривать со мной. Он-то мне и растолковал, что я впустую гроблю свою жизнь.
– Должно быть, воистину замечательный человек, – заметил Джоэнис.
– Он был святым, – задумчиво произнес полицейский печальным голосом. – Он был настоящим святым, потому что делал все наравне с нами, но внутри оставался очень хорошим человеком и всегда уговаривал нас сойти с преступного пути. – Полицейский посмотрел Джоэнису прямо в глаза и добавил: – Именно благодаря ему я и пошёл в полицию. Это я-то! Все думали, что я кончу на электрическом стуле. А у Вчёмда хватает наглости болтать о ходячих мертвецах! Я стал фараоном, я стал хорошим фараоном, а не каким-нибудь паршивым подонком, вроде Вчёмда. Выполняя свой долг, я убил восемь преступников и получил три почётных знака. А ещё я случайно убил двадцать семь ни в чём не повинных граждан, которые не успели убраться с дороги. Мне жаль этих людей, но главное для меня – работа. Я не могу позволить кому-то путаться под ногами, когда от меня уходит преступник. И что бы там ни плели газеты, я в жизни не брал взяток, даже за стоянку в неположенном месте. – Рука полицейского судорожно сжала револьвер. – Я самого Иисуса Христа оштрафую, оставь он машину в неположенном месте, и все святые не смогут меня подкупить. Что вы об этом думаете?