Ива-иволга

Кураж от потасовки сошёл на «нет» и сразу принялись геройствовать.

– Я Ринату промеж глаз врезал, – бахвалился Саня.

– А тебе кто? – усмехнулся военрук. – На себя посмотри, завтра заплывёт, не откроешь.

– А я лысому в пятак, – не отставал Лёнчик. – Здоровый, с-сука.

– Но-но! Разговорчики! Оправиться, быстро.

Серый промолчал, а Ленка опять распереживалась: влетит ему по полной, вот не повезло с отцом. Причина таких боёв могла быть пустяковая, о ней забывали сразу, но помахаться за своих дело чести. Только не все это понимают.

Покидали фартуки, Ленка уселась на них и смотрела на пацанов. Кряхтя и чертыхаясь, воины мылись в арыке, приводили себя в порядок.

– Злобина, а ты зачем туда бежала? Тоже драться? Или спасать?

Прищуренный взгляд сверху, усмешка, которую никакие усы не спрячут, и хворостина по сапогу шлёп, шлёп. Фыркнула и отвернулась.

– Ну-ну.

Утром Ленка вышла пораньше и тревожно прохаживалась возле дома. Небо захмурилось, заволоклось мрачно-серым полотном, противный мелкий дождик посыпался за шиворот. Она натянула капюшон куртки и спряталась в подъезд. Первым появился Лёнчик с расписным фасадом. Щека наискось прочерчена зелёным на фиолетовом.

– А я и не парюсь, – сказал довольно. – Мать не может, отец в рейсе.

– Ну да. Пока приедет, забудут уже.

Вздохнули, помолчали.

– Пошли, что ль?

– Пошли.

Выползли на улицу и поплелись к школе. Из соседнего подъезда вышел Серый с отцом. Ленка пискнула:

– Здрасьте, дядь Петь!

– Здравствуй, Лена, – окатил её с головы до ног жгучим взглядом, как преступницу, и на Лёнчика переключился. – Хорош, сказать нечего. Один?

– Угу.

Серый на них даже не посмотрел. Губы поджаты, нижняя как вареник, запёкшаяся кровь блямбой прицепилась за уголок. Однако маленькие упрямые вмятинки на подбородке от глаз не скроешь – кипит он, зубы сцепил изо всех сил, но против отца не попрёшь. Скула распухшая, почти квадратная, глаза льдистые. Ленка его побаивалась в таком состоянии. Не Серый, а тугой комок ярости за метр восемьдесят ростом.

Так и шли до школы – Серёга с отцом впереди, Ленка с Лёнчиком сзади переглядываются. А дождь идёт и идёт, тягомотный, унылый. Итак тошно, ещё и хмурь висит. У школьных ворот работяги-хлопкоробы сбились под навесом, нахохлись, наверняка, все как один надеются, что автобусов сегодня не будет и пойдут они домой отсыпаться.

Саня с отцом на «москвиче» прикатил. Правый глаз у него и впрямь заплыл синевой. Щёлочка, а не глаз, но сам спокойный, только ухмыляется. За него можно не волноваться, отец у Сани мухи не обидит, не то что кого-то из троих детей.

Папаши отбыли вместе, компания выдохнула и забилась в угол подальше от всех. Серый безмолвно изучал железобетонную плиту над головой, остальные чувствовали себя неловко: как всегда, больше всех ему досталось.

– Может, не поедем сегодня? Вот здорово было бы! – с юношеским задором сказала Ленка, от собственного тона чуть не стошнило.

– Ага, по домам, да спать завалиться. Сутки бы дрых и не шевелился, – подхватил с наигранной беспечностью Лёнчик.

– А у нас манты, мать вчера две мантышницы сделала. Если отпустят, пошли ко мне, – предложил Саня и поморщился, ладонью прижал пострадавшую сторону.

– Ты как стовосьмой, Санёк, – засмеялся Лёнчик.

Стовосьмой – выражение, рождённое в Узбекистане. Многие тогда понятия не имели, откуда оно пошло, но его значение знали с детства: ханыга, отёкший бухарик, сюда же подпадали размалёванные шлюхи-алкоголички, подзаборные. На самом деле была статья в уголовном кодексе Узбекской ССР, бродяжничество и тунеядство, оттуда меткий оборот речи и вырос.

– Сам-то? Фингал на пол лица, – парировал Саня и Серёге: – Да, ладно тебе. Первый раз, что ли?

Тот склонил голову на бок и обвёл взглядом всех троих, такая тоска стояла в глазах, что Ленка поёжилась.

– А я не хочу домой, – сказал бесстрастно. Неожиданно улыбнулся, расцвёл и ей: – Лен, как мы тебе?

– Стовосьмые, – не задумываясь, ответила она, глотая нежность к избитым пацанам.

Засмеялись и пошли домой. Отпустили.

Примерно через неделю Ленка с девчонками сидели на фартуках между грядками. Погода установилась хоть и пасмурная, но сухая и тёплая. Отдыхали, болтали, конечно же, о мальчишках.

– И ты что, ни с кем из них не целовалась? – спросила Галя, татарочка с соседней улицы.

– Нет, – ответила Ленка.

– Почему? – поинтересовалась Мира, маленькая симпатичная птичка, она проводила в армию своего парня и очень этим гордилась.

– Не знаю, – Ленка пожала плечами и почувствовала себя ущербной.

И, правда, почему? Ни один из пацанов никаких записок ей не писал типа «Давай дружить». Они итак дружили всю жизнь, куда больше? Никто, как и положено, не обнимал за шею, не притягивал за талию на вечернем променаде по махалле. Так и гуляли вчетвером, трепались, прикалывались да шаркали ногами.

Кстати, о походках и разговорах. Откуда взялась такая манера ходить – тоже загадка. Ни настоящего моря, ни океана, ни шаткой корабельной палубы на тысячу вёрст поблизости не сыскать. Однако передвигались вразвалочку как моряки, вальяжно покачивались с боку на бок и пришаркивали пяткой. А выходцев из Узбекистана и сейчас можно узнать по говору: чёткий, с акцентом на твёрдые согласные, но растянутый как эластичная резинка. Только слова-паразиты да ругательства выплёвываются резко, с оттяжечкой: «Чё ты, борзый? (Блатной, мудрый, дебил). Сленг тоже свой: ништяк, зыковско, шара-бара, бабай, братан, непременное «чёканье». Дурак (дура) сплошь и рядом, скорее обращение, чем оскорбление, и много чего ещё.

Невесёлые мысли усугубил досужий Лёнчик. С разбега плюхнулся на колени, пощекотал Галю за бок, та прелестно хихикнула и хлопнула его по руке. Он переключился на Миру, но она только презрительно скривилась. Ленка надулась – Мира почти мужнина жена, а с ней никто даже не заигрывает. Так обидно, хотелось треснуть Лёнчика чем-нибудь, но повода пока не подвернулось, поэтому недовольно спросила:

– Чё пришёл?

– Надо, пошли, – Лёнчик поднялся и закрыл собой тусклое солнце. Болячка на его лице отвалилась, розовая полоса пролегла от скулы к подбородку. Ждёт, не уходит, руку ей протянул. – Ну, идёшь?

– Куда?

– Много будешь знать, скоро состаришься.

Ленка нарочито медленно вложила Лёнчику ладошку, бесконечно долго поднималась Багирой (во всяком случае, верила в это), неторопливо отряхнула штаны на попе.

– Скажете, в туалет пошла, – бросила вниз и поплыла вперёд, выписывая кренделя. Нечаянно наступила на ком земли, нога подвернулась. Ленка тихонько ойкнула, но величаво понесла себя дальше на воображаемый трон. Ни у кого в школе нет троих, только у неё. И она уже давно не Таис Афинская, а Екатерина Вторая. Пикуля к тому времени перечитала, знала, императрица фаворитов меняла как перчатки. Вот и Ленка решила идти по такому же пути.

Через пятнадцать минут она об этом забыла. Лежала с пацанами в высокой траве, привалившись к испещрённому трещинами стволу. Налитые, вызревшие, больше кулака, такие яблоки называли «Розмарин». Зелёные с тёмно-бордовым бочком и белым восковым налётом, аромат густой и дурманящий. Раскусываешь и рот заливает соком, солнцем и летом.

Колхозный сад убран давно, а эти одинокие красавцы остались на самой макушке. Мальчишкам их достать как нечего делать, целый фартук набрали. Истомлённые погодой и нудной работой в поле, скинули куртки, на них и увалились. Нога на ногу да поглядывай в небо, на белый маленький диск за пеленой туч, на позднюю паутину, зависшую в осеннем воздухе.

Саня хрумкнул с одного бока яблоко и протянул Ленке:

– На, сладкое.

Она приложилась рядышком. Верно, медовое и свежестью отдаёт, на вкус чем-то на дыню похоже. Серый выхватил, взамен своё сунул, откусил и передал Лёнчику. Удивительно, тогда ничем не брезговали и ничего не боялись. С одних мисок железных ели, в арыке их пополоскали и чистенько. Чай недокипячёный из грязного титана похлебали, фрукты немытые об штаны обтёрли и готово. Но не болели, о кишечных инфекциях и не слышали. Если уж пронесёт, урюковый отвар или настой из гранатовых корок попил, угольными таблетками заел и снова здоров и бодр, иди, работай, приноси пользу государству.

– Балдеем? – военрук материализовался из ниоткуда с неизменной хворостиной в руках. Возвышается монументом, ухмыляется, морщинки у глаз гармошкой и шлёп, шлёп по сапогу.

Неохотно перетекли из лежачего положения в сидячее.

– Яблочко хотите? – спросил Лёнчик и раскрыл фартук. – Выбирайте.

Пахнуло душистым раем. Николай Петрович присел на корточки, взял первое попавшееся, поднёс к лицу и вкусно втянул ноздрями воздух.

– Где набрали?

– Туточки, – Саня ткнул пальцем вверх.

– Норму сделали?

Вразнобой ответили – ага, да, почти, одна Ленка как в рот воды набрала.

– Злобина, чего молчишь?

Карие глаза в вечном смешливом прищуре остановились на ней, усы приподнялись над улыбкой.

– Я тоже почти, – вздохнула и встала.

– Да мы ей соберём сейчас, – не замедлил поддержать Лёнчик.

– А куда вам деваться? – усмехнулся военрук и сел на Ленкину куртку против солнца. Сочно хрустнул яблоком, поглядывая одним глазом на неё, и спросил: – Как ты ими управляешь? Поделись секретом.

Пацаны хмыкнули, а она чувствовала, как её маленькую грудь нулевого размера распирает от важности, сзади распускается павлиний хвост, из головы и впрямь императорская корона лезет. И нисколько не тяжело её нести. А с кем целоваться…. Эту задачу она потом как-нибудь решит.

Вернулись затемно последним автобусом, Ленка задремала у Серого на плече. Подъехали к школе и вывалились в ночную прохладу. Лёнчик яблок Коле-Пете отсыпал, оставшиеся сразу поделили. В свете редких фонарей неторопливо пошли по дороге домой, на плече фартук висит, в руке сумка с посудой и яблоками. Спать охота.

Кодла вынырнула в конце школьного забора. Из-за домов семь тёмных фигур выросли из плоти, крови и агрессии. Впереди татарин-крепыш, рядом с ним русак длинный, остальные на полшага сзади. Сразу видно – чужие. Свои, махаллинские, просто так на абордаж не пойдут, все друг друга знают, делить нечего.

– Ринат, – процедил Саня, тормознул, спиной попятился к забору. Лёнчик с Серым поменялись местами, узел сопротивления за годы отработан до автоматизма – высокий Серёга по центру, пацаны с двух сторон.

Ленкину спину обсыпало каплями, в животе захолодело. Что делать-то? Оглянулась назад – у школьных ворот никого, Коли-Пети след простыл и улица пустынная.

Пришлые обступили полукругом и ещё потеснили. Первым начал Ринат, цыкнул слюной в сторону и спросил через губу:

– Ну, чё, поговорим?

– Давай, побазарим, – спокойно ответил Саня, а сам ближе к забору придвигается и Ленке: – Иди, догоним.

– Н-не пойду.

– Иди, кому говорят?

– Мы быстро. Держи, – добавил Серый, отдал ей фартук и сумку.

Она собрала у мальчишек вещи, чужаки расступились, пропуская её. На их усмешки внимания не обращала, лихорадочно думала – все сразу не накинутся, драчливый этикет соблюдается повсеместно. Но если «наши» будут побеждать, то, скорее всего, остальные в горячке боя просто не вытерпят. Тогда пацанам мало не покажется, а ещё прошлые раны не зажили.

Сердце колотилось как после стометровки, то ли от страха, то ли от влажной спины дрожь сотрясала всё тело. Беспомощно оглядывалась по сторонам, кругом ни души. Перетрусила не на шутку: куда люди подевались? Как назло. Заорать, что ли? Кто услышит? Частные дома вдоль дороги, а до двухэтажек хоть изорись, не долетит. Мимо на скорости промчалась машина, фарами осветила место назревающей битвы. В жёлтом свете Ленкины мальчишки потрясали руками и плечами, разминались. В голове моментально возник фрагмент из любимого фильма «Не бойся, я с тобой». Там в финальной сцене три каратиста спина к спине готовились к бою у пограничного столба и пацаны так же у школьного забора.

Карате легализовали недавно, им увлекались повально. Откуда-то появились частные тренеры и мальчишки в свободное время учились вырубать противника одной пяткой, ребром ладони ломать кирпичи. Правда, страдали больше руки, а кирпичам хоть бы хны.

– Чё, Ринат, глаз не вытек? – расплылся Лёнчик. Явно нарывался, пружинил на месте, для него схлестнуться в честном бою одно удовольствие, заводился с пол оборота. Несмотря на невысокий рост, соперник из него опасный – подвижный, лёгкий, азартный. Незлобивый по натуре, в драке преображался, становился отчаянным и безрассудным.

– А тебя чё мой глаз колышет?

– Да, вот, думаю, второй подбить.

– Рискни здоровьем, – осклабился Ринат, свита заржала.

Порядки Ленка знала, они не лясы точить пришли, реванш взять. Никто никаких разговоров вести не будет, заведомо готовились к мордобою и отвечать надо тем же. «Поговорим» – вводная часть, следом колкости с обеих сторон и до первого удара. Дальше будет пыль столбом, замелькают ноги, кулаки, челюсти.

Паника нарастала, Ленка с перепугу начала вешать на себя фартуки. Сумки мотались в одной руке, лупили по животу и ногам чем-то круглым, тянули вниз. Опомнилась, начался процесс в обратную сторону. Лямки запутались на шее как удавки, Ленка дёргалась и физически ощущала, как сгущается враждебность над зоной баталии. Фразы резче, голоса зазвучали ниже, в ход пошли маты.

С горем пополам стянула фартуки, они мягко шлёпнулись на землю, туда же полетели сумки из которых задорно разбежались яблоки. Нагнулась, пошарилась вокруг, нащупала булыжник и почувствовала себя увереннее. Поднялась и застыла с камнем в руке. Дышала глубоко и нервно, думала: «Только бы в своих не попасть». Что может проломить кому-то голову, не сомневалась. Пацанка и рука не дрогнет.

За спиной послышалось удивлённое «Оп-паньки!» и железной хваткой окольцовано запястье. Болезненный нажим на сочленение с кистью и Ленкины пальцы распрямились без сопротивления. Кто-то аккуратно вытащил булыган из её руки.

– За это и посадить могут, – наставительно сказал незнакомый голос за спиной.

Обернулась, взгляд упёрся в черноту вровень со зрачками. Сухощавое лицо, скулы высокие, глаза узкие раскосые, волосы смоль смоляная с ночью сливаются. Гера-кореец, старше намного, двадцать три – двадцать пять. Слухи о нём ходили, но никто ничего толком не знал. Наркотиков ещё в открытую не продавали, а вот анашой многие баловались. Мальчишки тоже как-то попробовали у Сани во дворе. Ленки при этом не было, сами рассказали. Серый помялся и отказался, выступил в качестве наблюдателя, Санёк затянулся несколько раз, в глазах поплыло. Развеселился не на шутку, хихикал дурак дураком. Лёнчик, конечно, в первых рядах. Оторвался от души, вывернуло наизнанку и весь двор Сане уделал, шлангом бетон мыли. На этом эксперимент благополучно завершился. Но обкуренных ребят хватало в городке, их по глазам узнать можно: сонный коровий взгляд с поволокой, обладатель таких глаз вот-вот на ходу улетит в нирвану, речь заторможенная, язык вялый, как кашу во рту гоняет.

Вроде Гера и занимался наркотой. Сморчок с виду, но даже менты местные связываться с ним побаивались. Рядом дружок его Сафрон, тоже кореец. Лицо круглое, приплюснутое, но щёки солидные, на лепёшку за пятнадцать копеек похож. Сколько их в группе никто не знал, и была ли группа неизвестно, но факт остаётся фактом – боялись, держались подальше, потому как ножом пырнуть могли, молва и такое приносила.

Ленка струсила ещё больше, нелепая мысль билась нещадно – убивать её сейчас будут, убивать. Да хоть тем же булыжником тюкнут по голове и готово. Домой-то как хочется! Окунуться в тепло и покой, со Светкой на пороге поцапаться, наскоро помыть руки и за стол. Горяченького чего-нибудь, от яблок в животе революция с марсельезой. А ничего не будет, прикончат посреди дороги как свидетельницу.

За что, свидетельницу чего – непонятно. Мозг утратил способность соображать трезво и работал в одном направлении – всё, пришёл смертный час. Знала, Гера бандит, а раз бандит, значит, прирежет за что-нибудь как овцу.

– Так хулиганить не надо, – вместо ножа в живот миролюбиво сказал кореец, не выпуская её руки. – И чего делят?

За спиной слышался гул голосов, угрозы и отборная брань сыпались с обеих сторон. Кому-то припечатали, сдавленное «О-ох!» послужило спусковым крючком и утонуло в первых ударах по мягкому. Ленка непроизвольно всхлипнула и помотала головой – не знаю. Гера усмехнулся, нижняя губа его закатилась в рот, два крупных передних зуба обозначились ровными квадратиками. Высокий протяжный звук вспорол ночь, звоном ткнулся в уши. Ленка как загипнотизированная смотрела на лицо напротив. Кореец свистнул ещё дважды, она некстати подумала: «Соловей – разбойник», истерично засмеялась и сразу заглохла.

– Сафрон! – бросил Гера, не поворачивая головы. Тот шагнул вперёд, но происходящего она не видела, прикованная цепкой рукой. Чпокающие звуки, шорох гальки, смачные, отборные маты сквозь стоны и сражение затихло, не успев разгореться.

– Ну и чего не поделили, пацаны? – с любопытством спросил Гера. Он направился к забору, за руку таща за собой Ленку. Она послушно шлёпала за ним совсем как за папой в детский садик. Видела фигуры, но лиц не различала. От осознания, что идёт с бандитом, парализовало, рассудок перестал работать и не выдавал даже глупые мысли.

– Не твоё дело, – буркнул кто-то, тут же короткий удар справа и голос заткнулся, перейдя на заунывное подвывание.

– Аккуратнее, им ещё родину защищать, – невозмутимо сказал Гера и кинул вопрос в толпу, подняв Ленкину руку: – Чья?

«А ничья»! – внезапная одинокая мыслишка проскользнула в голове и улетучилась. Ленка снова неестественно хохотнула захлёбывающимся смешком.

– Моя! – пара нескончаемых ног выдвинулась на два шага вперёд как из строя на школьном плацу. Ленкин взгляд упёрся в коричнево-оранжевую куртку Серого на уровне груди. Ладонь его уверенно перехватила её руку, потянула к себе.

– Ты, шкет, смотри за ней, – назидательным тоном сказал Гера. Он, наконец, отпустил Ленкино запястье и легонько подтолкнул её к Серёге, она лбом уткнулась в холодную болонью. – Переколотит ваши головы как орехи. Всё, пацаны, войнушка окончена, по домам.

А шкет, на полметра выше корейца, надёжно упрятал подмышкой до смерти перепуганную Ленку. То ли чтобы и впрямь от страха никого не поубивала, то ли чтобы никому не отдать.

За всю дорогу ни слова, натянутость звенела струной, тишиной давила на барабанные перепонки. Беззвёздное ноябрьское небо стелилось низко, осыпалось сыростью на плечи. Дождь, не дождь, в волосах поблёскивала мелкая морось, но так и шли с непокрытыми головами. Друг на друга не смотрели, утонули в своих мыслях. Неподалёку заревел ишак «И-ау, и-ау-у, и-и…»! Заглох на выдохе, не допев лебединую песню. Засмеялись негромко.

– Лен, мы бы все…, – начал Саня.

– Да знаю, – перебила она. – Просто у кого-то ноги длиннее.

Снова усмехнулись.

– А ты что, и, правда, шарахнула бы? – спросил Лёнчик, потирая то бок, то кулак. Он успел и врезать и получить.

– Конечно.

– Офигеть! И сами бы….

– А как ты нами управляешь? – ни с того ни с сего спросил Серый и с легонца пнул попавший под ноги камень.

– Никак, – смутилась она и перевела разговор в безопасное русло: – А что там случилось? Ну, Сафрон этот, что делал?

Пацаны наперебой принялись рассказывать про приёмчики из каратэ и Ленка вздохнула с облегчением.

Дома отсидела за столом, впопад отвечала на вопросы, вполуха слушала Светку с её нескончаемой трескотнёй. Та оживленно болтала ногами под столом и вещала про гопаки и лезгинки, занималась народными танцами в школьном кружке. Ленка торопливо умылась, залезла под одеяло и долго крутилась с боку на бок, придавленная неразрешимой загадкой – почему Серый?

Об этом эпизоде больше не вспоминали, жизненный уклад вернулся в привычную колею. Однако каратэ посвящать стали всё свободное время. Сначала бомбили «грушу», затем махали ногами и руками с отрывистым «Ки-йя»! Она тоже училась, мало ли?

А совсем скоро, через каких-то семь месяцев, школа для пацанов закончилась. Отзвенел последний звонок, откружил вальсами выпускной, разделил рассветным утром юность и взрослость. Они уже там, Рубикон свой перешли, а Ленка на территории детства осталась одна.