Темные празднества
– Но не все, что у него были, – парирую я. Несколько улыбок, которые у него оставались, он приберег для Фрэнсиса.
– Не хочу, чтобы то же произошло и с вами. – На мгновение он подходит ко мне, словно собирается взъерошить мои волосы, как делал раньше, когда я был маленьким. Он всегда почтительно вел себя лишь с наследником, и его опущенная рука – символ того, что наша крепкая связь, подобная отношениям отца и сына, утрачена.
– Сэр, – бормочу я ему вслед, но он отворачивается, и выражение его лица словно отделяет мальчика, которым я был раньше, от мужчины, в которого я превратился. Он забирает с собой все, что осталось от того мальчика.
Я поворачиваюсь, чтобы рассмотреть в зеркале проделанную им работу. На мне – туфли на каблуках, темные бриджи, красный дублет и черный плащ; в мои ножны вставлена рапира. Я поднимаю голову, чтобы увидеть мертвеца, глядящего на меня через стекло.
До меня доносится приближающийся звук семенящих шагов, напоминающих порхание птиц, и я направляюсь к дверям. Эсме, служанка Софи, обутая в широкие паттены, спотыкается и падает в мои объятия. Как только она выпрямляется, я отпускаю ее, вспоминая, что Фрэнсис, поддразнивая девушку, порой обнимал ее так долго, что на ее лице выступал румянец. Щеки у Эсме порозовели от морозного воздуха, и она прячет подбородок в шаль, исподлобья меня рассматривая. Я поразительно похож на Фрэнсиса. Богатый наряд усугубляет это сходство, и Эсме очень сложно скрыть удивление, видя мой яркий образ.
– Хозяин велел мне привести вас, сэр, – передает она.
Эсме покидает комнату, и ее уходящую фигуру плавно задерживают пышные шерстяные юбки и взгляд, который она на прощание бросает мне через плечо. Я мысленно добавляю ее во все растущий список вещей, которые украл у брата. Шаги слуг на первом этаже и ржание лошадей напоминают барабанную дробь. Дверь в мою старую комнату приоткрыта, и я рассматриваю узкую кровать, потертый ковер и перерытый шкаф. Заглядывая туда глазами моего брата, я вынужден признать, насколько убого и непривлекательно все это выглядит.
Через окна, расположенные наверху лестницы, виден вход в дом, где Стивенс привязывает сумку Фрэнсиса к чужой карете. Мою сумку. Я борюсь с желанием выскочить через распахнутую входную дверь и бежать, бежать. Мысль о том, что и Фрэнсис испытывал это непреодолимое желание, однако примчался лишь к преждевременной гибели, выталкивает меня в гостиную, где я, незаметный для всех присутствующих, колеблюсь на пороге.
Отец и Софи перешептываются о чем-то с судьей Персивалем, который наконец приехал, чтобы меня увезти. Судья уже заработал себе репутацию к тому моменту, когда восемнадцать лет назад король Карл упразднил охоту на ведьм. С тех пор колдуньи превратились в забытую историю, детскую сказку на ночь. Однако нынешние разногласия их воскресили.
Судья стоит ко мне спиной, и все, что я вижу, – это его белый воротничок и густые каштановые волосы. За спинами у отца и Софи пылает камин, и они растворяются на янтарном фоне.
– Ассизы состоятся через двенадцать дней, в день святой Иларии, в Йорке, – разносится по комнате сдержанное объявление Персиваля.
– Неблизко, – замечает Софи.
– Я должен вершить правосудие во всех судах, как бы далеко они ни находились, – объясняет Персиваль. – У меня нет права возражать, по крайней мере, сейчас, пока мои ожидания так скромны.
Софи выражает ему сочувствие. Изгнание короля из Лондона привело к тому, что Персиваль был уволен из ныне распущенной Звездной палаты, пока Парламент оценивал, в чем именно заключалась его лояльность. Лишь в последнее время он начал снова зарабатывать, обеспечив себе место в комиссии в качестве судьи на ассизах.
«Не более чем карьерная ступенька», – фыркнул Стивенс прошлой ночью. Парламент утверждает, что корни появления сверхъестественного – в нашей праздности, и ходят слухи, что и сам король – ведьмак. Если Парламент добьется своего, то не за горами день, когда Персиваль возобновит свою комиссию по охоте на ведьм.
Отец прерывает его, закашлявшись. Север сильно пострадал во время войны, и я втайне надеюсь, что он выразит беспокойство по поводу того, что еще одного его сына втягивают в конфликт. Но вместо этого он делится своим негодованием по поводу того, что потерял партию древесины во время осады Парламента в Йорке, в прошлом году.
Софи нетерпеливо дергает себя за прядь волос. Ее пальцы – длинные и изящные, примерно такие же были и у ее сына. Ладонь женщины скользит, чтобы погладить медальон с фотографией Фрэнсиса, висящий у нее на шее на тонкой черной ленточке. Отец стискивает зубы, и по его молчаливой команде она выпрямляется и опускает руки. Папа чешет заостренную бороду пальцами, покрытыми мозолями еще со времен работы подмастерьем, пока не замечает меня, и его взгляд перемещается с моего лица на мой красный наряд. Хотя он и сохраняет стоическое выражение лица, глаза его темнеют, словно он вспомнил о монетах, с которыми ему пришлось расстаться, чтобы заплатить городским олдерменам в обмен на то, чтобы они закрыли глаза на предательство Фрэнсиса.
Я отдаю дань памяти умершему, заявив о своем присутствии. Софи еще крепче сжимает медальон, висящий на шее. Персиваль оборачивается, и у меня перехватывает дыхание от его взгляда. Несколько лет назад Фрэнсис уже виделся с судьей, но то, как хладнокровно тот оценивает мои черты, убеждает меня, что он способен заметить тонкие различия в нашей внешности, например, шрам над моей бровью или тот факт, что глаза и волосы у меня темнее, чем у брата.
– Вы очень похожи на своего брата, – замечает он, когда я приветственно снимаю шляпу. Я пользуюсь этим коротким моментом, чтобы восстановить дыхание.
У него серые глаза и длинные волосы, а выглядит он на возраст примерно посередине между моими семнадцатью годами и папиными пятьюдесятью. Одетый в пурпурный плащ, он словно пришел сюда прямо с королевского двора. На шее у него висит оберег против ведьм: кулон в виде флакончика с зеленой жидкостью. Считается, что при приближении ведьмы амулет начнет нагреваться.
Он отворачивается, и его пренебрежительное отношение поднимает во мне волну ярости. Фрэнсис не постеснялся бы продемонстрировать свое недовольство тем, что его заставляют служить человеку, который находится в немилости. Я – не мой брат, но уже и не тот, кем был раньше, поэтому не позволю себя игнорировать.
– Я выше, чем он.
Отец смотрит на меня с осуждением. Ты его сердишь, – говорит его измученное выражение лица.
Персиваля веселит моя реплика, и я выдерживаю его пристальный взгляд, полностью отдавая себе отчет в иронии судьбы, которая связала его с родным сыном одного из самых богатых купцов в городе. Он первым отводит глаза, но перед этим просит меня называть его Уиллом. Я склоняю голову и замечаю, что Стивенс следит за нами из коридора. Он исчезает, как только я ловлю на себе его мрачный взгляд, которым он наблюдает за тем, как легкомысленно я себя веду в компании охотника на ведьм.
Софи встает, сославшись на головную боль. Она хватает меня за плечи и напряженно рассматривает, перестраивая в уме мои черты, пока я полностью не превращусь во Фрэнсиса. Ее потрескавшиеся губы шипами прикасаются к моей щеке, когда она наклоняется, чтобы поцеловать меня на прощание.
– Присматривай за ним, – говорит она Уиллу с почти игривым предостережением. – Мой пасынок достоин твоего внимания.
Я прищуриваюсь. Говорят, что дьявол прилагает руку к человеческой удаче, и лишь одного небрежно брошенного замечания хватит для того, чтобы люди заподозрили, что я использовал заклинание, чтобы устроить гибель брата.
К разочарованию отца, Уилл отказывается выпить с ним кларета.
– Я оставлю вас попрощаться наедине. Примите мои соболезнования в связи с вашей утратой, – торопливо произносит он формальности, которые отец тут же игнорирует.
– Николас бы с тобой не согласился. Он извлек из этого выгоду.
Невозмутимая улыбка Уилла его обезоруживает. А еще – то, как предсказуемы для него подобные резкие высказывания, судя по непринужденности, с которой он уходит.
Отец никак не реагирует на то, что последний из оставшихся ребенок от него уезжает. С самого моего рождения я лишь досаждал ему. Теперь я стал чем-то бо2льшим, но сомневаюсь, что он когда-нибудь примирит внутри себя эти две мои версии.
– Я – неблагодарный сын. – Я указываю на свой наряд. – Я превращаю себя в мима, оставляя все, чем на самом деле являюсь, чтобы изображать жизнь Фрэнсиса. За это я тебя не поблагодарю.
– А я этого и не ожидал, – грубо бросает отец, и этот резкий ответ лишает меня всяких сил. Его внимание переключается на окно позади меня. – Николас. – Я жду, что он мне скажет. – При таком освещении… Ты почти мог бы сойти за Фрэнсиса. – Я готовлюсь к очередному словесному столкновению. Его голос становится хриплым: – А по поводу того, что ты был моей игрушкой… Я это не со зла. Твоя мать любила театр гораздо больше, чем меня. Когда-то я именно за это ее и полюбил. Казалось, это было лишь мгновением, но стоит мне взглянуть на тебя, и я понимаю, что привязан к нему.
Я молча смотрю на отца, осознавая, что речь идет о сделке, а не о жесте доброй воли. Если бы не я представлял себе, как он наблюдал за медленным угасанием Фрэнсиса, то отказался бы от нее. Я подхожу все ближе к окну, пока меня наконец не заливает свет утреннего солнца. Что-то в лице отца переламывается, когда я принимаю позу Фрэнсиса. Я никогда не был настолько далек от самого себя, но в этот момент мне удалось уйти достаточно далеко.
– Отец. – Исчезающие солнечные лучи внезапно лишают его мягкости, и он поворачивается ко мне спиной. – Мертвые не подводят, – говорю я ему. – И я тоже не подведу.
Мое присутствие – словно оковы, ослабевающие лишь после того, как я выхожу из дома. Снаружи Стивенс ждет возле двери кареты. Он старается не смотреть в сторону Уилла. Слуга кладет мне в руки хлеб с сыром, завернутый в ткань, пока я выдавливаю из себя неловкое прощание. Он сжимает мою ладонь в безмолвном предостережении, оставляющем за собой сероватый след. Лошади бьют копытами по земле, и под их беспокойное фырканье я забираюсь в карету, и Уилл, которому уже не терпится поскорее уехать, стучит костяшками пальцев по стенке еще до того, как я успеваю занять свое место. Мы трогаемся. Стивенс, а вместе с ним и мощный кирпичный особняк, в котором я прожил, словно тень, большую часть своей жизни, исчезают из вида.
Глава третья
Лондон – драконий клад, полный королевского золота и британского колорита. Из окна кареты мне предстает унылый пейзаж, состоящий из разрушенных войной домов, разбитых окон и военных гарнизонов. Жуткое зрелище, но все равно лучше, чем вид того, кто сидит напротив меня.
– Какое расточительство. Война нас всех разорит, – отмечает Уилл. Это – его третья попытка завязать со мной разговор с тех пор, как мы уехали вместе этим утром, и я в который раз отвечаю ему утвердительным мычанием.
Его попытки познакомиться со мной поближе удивляют. Я думал, что охотник на ведьм, пусть и бывший, будет более суровым и что его будет тяготить груз его прошлой службы. Фрэнсис не оставил бы без внимания обаяние Уилла. Но я вырос, зная историю Стивенса. Его раны стали моими, и, даже если бы у меня была возможность, мне не хотелось бы забывать о том, что представляет собой Уилл. Я смотрю в окно, довольный тем, как он со вздохом смиряется с тишиной, повисшей между нами.
Через какое-то время карета останавливается возле обшарпанного постоялого двора в Cент-Олбансе. Солнце село, и меня пронизывают мощные порывы ветра, пока трактирщик не приглашает нас внутрь.
– Сначала мы поедим, – говорит Уилл, и слуга отводит нас в тихий уголок переполненной таверны.
– Это он, – слышу я, как трактирщик говорит одному из посетителей.
«Он», – повторяют гости, и я сутулюсь, пытаясь отогнать от себя эту волну всеобщего благоговения. Уилла, похоже, никак не задевает их перешептывание: он глотает внушительную порцию похлебки, приготовленной трактирщиком.
– Насколько хорошо ты знаешь латынь? – спрашивает он меня и снова набивает рот, после чего начинает нетерпеливо стучать пальцами по деревянной столешнице.
– Достаточно хорошо, – отвечаю я.
– Твой отец сказал мне, что ты немного разбираешься в законах. Учился в Мидл-Темпл?
Я делаю паузу.
– Кажется, мой отец меня немного переоценил. – Редкость с его стороны. Помимо учебы в Оксфорде, мое образование состояло из того, что я сопровождал Фрэнсиса во время его шатаний по городу или проверял папины финансовые отчеты.
Уиллу надоедает ждать, когда я еще что-нибудь скажу, и он решает разобрать письма. Окружающие проявляют к нему огромный интерес, но Уилл все так же невозмутим. Когда обладаешь властью, легко перестать обращать на нее внимание.
– Парламент! – выпаливаю я, глядя на печать на одном из писем.
– Любопытство – это ящик Пандоры, – делает он мне замечание, не отрывая взгляда от письма. – Это запрос.
Я выпрямляю спину, но, несмотря на риск, который это может за собой повлечь, не удерживаюсь от вопроса:
– Повторный?
Он кивает.
– Парламент просит моего содействия в возрождении комиссии по охоте на ведьм.
Должен ли я испытывать перед тобой благоговение или бояться? Я задаю себе этот вопрос, пока он пристально на меня смотрит. Вся моя жизнь была спектаклем. Я был лишь разными версиями себя, созданными, чтобы соответствовать ожиданиям моего отца. Срочно дайте мне реплики, иначе я пропал. Но выражение его лица – все еще настороженное, поэтому в попытке получить хоть какую-то подсказку я решаю дать ему максимально обтекаемый ответ:
– Сам король заявил несколько лет назад, что в Англии ведьм не осталось.
– Парламент не воспринимает слова короля всерьез, – возражает он. – Война – дорогостоящее мероприятие, и с их стороны было бы глупо игнорировать доход, который может им подарить продажа лицензий охотников на ведьм.
Я ерзаю на своем стуле, ощущая любопытные взгляды посетителей.
– Глупо или нет, но желания монарха нужно уважать. Он ведь все-таки король, – настаиваю я.
Он отставляет кружку с элем.
– Король, не король, но его околдовала его собственная жена, королева Генриетта Мария.
Католиков всегда изображали как союзников ведьм, а их молитвы сравнивали с заклинаниями. Эти домыслы вдруг превратились в правду, когда Гай Фокс нанял ведьму, чтобы та помогла ему взорвать Парламент. Разногласия между королем и Парламентом усугубились, когда последний отказался передать монарху контроль над армией для подавления резни английских протестантов ирландскими католиками четыре года назад. В то время ходила молва, что король Карл одобрил эти зверства. Этот слух не имел под собой никаких оснований, но его было практически невозможно опровергнуть из-за властного присутствия католической королевы.
Нет, Уилл им не подчиняется, думаю я, глядя на его кислую мину. Он с ними на равных или, по крайней мере, делает вид, что это так.
– Итак, он был сломлен, – признает Уилл, когда я с недоверием фыркаю. – Подавлен собственной женой и сторонниками Католической церкви, которые его окружали. Так заявляет Парламент. И эту версию люди примут за чистую монету. – Он протягивает мне письмо и гусиное перо, которое достает из сумки. – Я как твой наставник не позволю тебе бездельничать.
Я пробегаю глазами по короткому посланию.
– И как я должен на это ответить?
– C моим самым искренним отказом, – дает мне инструкцию Уилл и жестом просит налить ему еще эля. – Сверхъестественные силы представляют угрозу, но пусть с ними разбираются круглоголовы, ведь они лучше меня умеют их выслеживать, сидя на верхушках деревьев, – шутит он, вспоминая, как каскад пуль от круглоголовых прервал веселье ведьмы, плясавшей на реке Ньюбери.
Вскоре он оценивающе перечитывает мой ответ.
– У тебя твердая рука, – признает он.
– Такая реакция на запросы Парламента рано или поздно перестанет действовать. Они решат, что ваш отказ – лишь переговорная тактика.
Уилл кивает.
– Они верят в успех Северного судебного округа, а еще что письма от нуждающихся в моих услугах меня переломят.
– А вы сломаетесь, сэр? – спрашиваю я, но внезапное появление рядом с нами трактирной служанки становится подобием ширмы, за которой он прячет свои мысли.
Город Ланкастер выглядит мрачновато. Мы с Уиллом заселяемся в «Золотое руно» – кирпичный постоялый двор с алебастровыми колоннами. Наше путешествие в Йорк сопровождается полными беспокойства остановками в гостиницах, враждебным отношением городской стражи и ожиданием писем от Парламента, от которых мы все никак не можем оторваться. Затяжной ливень, который идет уже два дня, не дает нам двигаться дальше, а гостиница такая переполненная, что мы вынуждены проводить все время в комнате. Уилл сидит за письменным столом, сосредоточенно изучая очередную депешу от Парламента, которую нам вручили сразу по прибытии. Он еще не отдал ее мне, чтобы я написал отказ. Возможно, он пытается сделать вид, что это будет последним его ответом.
Мне нечем заняться, и я смотрю в окно, изучая прохожих, дрожащих от холода и снующих туда-сюда в тени, которую отбрасывают рушащиеся стены замка Конисбро. Солдаты, подпоясанные оранжевыми кушаками, бредут по главной улице, скользкой от дождя и потертой колесами карет и лошадиными подковами. Я отмечаю все, что вижу, в своем дневнике. В ту первую ночь я догадался, что Стивенс достал из камина то, что оставалось от сгоревших страниц. Тот дневник мне подарил Фрэнсис, и я записывал в него свои пьесы. Это – единственная из вещей, принадлежащих мне, которые я ношу с собой, не считая письма от Фрэнсиса и напоминания о неудавшемся заклинании, которое висит на моей шее, словно петля. Нить, ведущая ко мне из прошлого, которую мне сложно разорвать, даже будучи так далеко. Я резко захлопываю дневник и оборачиваюсь к Уиллу.
– Скучаете по ней? – спрашиваю я, поняв, что произнес свои мысли вслух, лишь когда он поднимает голову. – По охоте на ведьм?
– Иногда, – отвечает он, но затем снова переключается на письмо от Парламента.
– Интересно, как становятся охотниками на ведьм.
Он откидывается на стуле.
– Обычно это происходит, когда кто-нибудь говорит тебе, что ты в этом преуспеешь.
Я сажусь к нему за стол.
– Раньше мне хотелось стать драматургом, – объясняю я, когда он бормочет мое имя, выгравированное на зеленом корешке дневника. – Брат сказал, что я в этом преуспею, – добавляю я, когда он удивленно поднимает на меня взгляд. – Он подарил мне этот дневник, чтобы поддержать в моих начинаниях. – Произнеся эти слова, я мрачнею, задумавшись, не была ли похвала Фрэнсиса якорем, который не давал мне двигаться вперед, и не подтолкнул ли я его к тому, что с ним произошло, чтобы вдохнуть полной грудью.
– Когда доберемся до ассизов, – легкомысленно произносит Уилл, – ты услышишь самые фантастические истории в своей жизни. Обвинители – это участники представления, а присяжные – зрители.
– А кто же судья? – наклоняюсь я к нему, рассматривая серебристые отблески на его амулете.
– Распорядитель празднеств.
– Отец выбрал для меня неправильную профессию.
– Неправильный выбор – тот, который ты позволяешь сделать за тебя другим. – Он замолкает на время. – Торговый король позовет своего князька домой. Насколько я его знаю, он не захочет, чтобы его сын потратил жизнь на службу ассистентом на ассизах.
– Это место никогда не было моим домом, – признаюсь я. Оно было чем-то вроде площадки, на краях которой я неуверенно балансировал всю мою жизнь. И даже теперь, находясь в самом ее центре, я не могу твердо встать на ноги. Толкни меня – и я упаду. – Я не планирую возвращаться, – заявляю я, на мгновение забывая, что мне не позволено самому принимать решений. К тому же мне нельзя слишком раскрываться перед ним.
– А я-то думал, что один из нас избежит медленного ухода в неизвестность – я имею в виду Северный судебный округ. – В голосе Уилла нет ни капли сожаления, и этим он начинает мне нравиться еще больше. Судья пододвигает ко мне бокал вина. – Пей, – настойчиво говорит он, бросая письмо от Парламента в огонь.
– Спасибо, – бормочу я, но его взгляд прикован к языкам пламени. Я пальцем прижимаю к груди через ткань узелок из волос Фрэнсиса и с не свойственным мне легкомыслием выдаю тост: – За неизвестность.
Я отмечаю свой триумф, глядя, как он улыбается, и ощущая, как по моему горлу стекает горькая жидкость.
Глава четвертая
– Кажется, словно что-то пытается выбраться из-под земли, – отмечаю я, изучая йоркширский пейзаж, мелькающий за окном нашей кареты. Мы с Уиллом этим утром направились в Йорк. Дождь, который лил вчера, ослаб, а морозная погода превратила слякоть на дорогах в лед.
– Это мертвецы хотят сбежать, – протягивает Уилл, и у меня внутри что-то сжимается. – Вообще-то я всю свою жизнь провел, стараясь позабыть об этих местах.
– Вы здесь выросли?
Он морщится, осознавая, что зря завел эту тему, и прислоняет голову к окну.
– Многие из людей Ферфакса заболели тифом еще до окончания осады. Их тела захоронили в братских могилах за городскими стенами Йорка. Неудивительно, что по ночам можно слышать, как воют их призраки.
– Не очень умная шутка, – бормочу я, засовывая руку под плащ, как вдруг замечаю, что он разглядывает мой шрам.
Его внимание внезапно переключается на то, что происходит за окном, после того, как наш кучер, изрыгая брань, обгоняет другие кареты, пока мы поднимаемся к воротам Миклгейт. Городские стены Йорка были построены еще в древние времена и стоят до сих пор, несмотря на атаку со стороны принца Руперта. Теперь это – гарнизонный город, сияющий от опутавших его цепей. Приближаясь к мощным каменным воротам, мы наблюдаем, как десятки солдат надзирают за жилистыми рабочими, укрепляющими оборону города. Вскоре наш экипаж резко тормозит, и мы едва успеваем перевести дух, как к нам подходит бравый военный.
– Цель вашего визита? – строго спрашивает он, положив ладонь на висящую на бедре дубинку. С тех пор, как началась война, путешествия стали редкостью, и солдаты с подозрением относятся к тем, кто может оказаться вражескими шпионами, пытающимися просочиться в город. Расслабленное настроение Уилла улетучивается. Выражение его лица становится строгим, и теперь он выглядит, как человек, привыкший получать все, что ему нужно. Эта перемена – мягкое напоминание о том, как изменился мой статус, так что я выпрямляюсь и принимаю такую же напряженную позу, как и он.
Он протягивает солдату наши проездные документы.
– Я – судья Персиваль. Нас ожидает лорд-мэр.
Солдат с почтением снимает каску и передает о нашем приезде в сторожевые будки, расположенные наверху. Мы проезжаем через темную арку, где копошащаяся масса из людей и лошадей делает финальную часть нашего путешествия похожей на движение улитки. Шум снаружи заглушается звоном колоколов собора. Я наблюдаю, как круглоголовые маршируют попарно под серым небом, натянутым, словно одеяло, и вижу несколько разрушенных зданий и вмятины от ядер Ферфакса на городских стенах.
– Этот разговор доставил вам удовольствие, – замечаю я, как только наша карета останавливается.
– Власть действует отравляюще, – усмехается Уилл, а затем приказывает кучеру выгрузить наши сумки.
Уилл оборачивается на меня через плечо, и я вижу искорки в его глазах. Несомненно, он ожидает от меня остроумного ответа, но мне приходит на ум лишь правда.
– Я никогда в жизни не обладал властью.
– Так укради ее, – с настойчивостью советует Уилл, – нужно было и мне так поступить. – Он ускоряет шаг, а затем, присвистнув, останавливается. – Мне сообщили, что нам, возможно, придется ограничить себя в некоторых излишествах.
Его внимание переключается на толпу прохожих, которые словно по команде расступаются в стороны, открывая вид на наше будущее жилище.
– Ограничить? – повторяю за ним я. Постоялый двор судьи представляет собой жалкое зрелище среди стройного ряда современных городских зданий. Наше пристанище напоминает изящный скелет, обтянутый плотью из камней, стекла и гниющей древесины.
– Есть ли поблизости гостиница? – спрашивает Уилл кучера.
Тот еще не успевает ему ответить, как вдруг рядом с нами возникает тучный, мрачновато одетый мужчина и, задыхаясь, представляется нам:
– Прошу прощения за опоздание. Я – лорд-мэр Хейл. К сожалению, ремонт вашей резиденции был отложен.
До войны прибытие в город королевских судей сопровождалось бы торжественным приемом с фанфарами, колоколами и музыкой. Но лорд-мэр не придает большого значения такому убогому приему, и Уилл слегка озадачен отсутствием привычной помпезности.
– Сочту за честь, если вы остановитесь в моем доме на время вашего визита, – настаивает Хейл. Мы не успеваем отказаться, потому что он сразу же приказывает кучеру доставить наш багаж в свою резиденцию. – Я устрою вам экскурсию по городу, – продолжает он, удаляясь от нас. Нам не остается ничего другого, как следовать за ним.